Текст книги "Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни"

– Ты знаешь, я буквально высчитывал тебя с карандашом на бумаге! Ты ведь любила меня, но при этом не искала встреч! Как ты смогла? Откуда такая сила характера?!

Я молча слушала его поток красноречия и затем невольно задала ему вопрос, который постоянно возникал в моем сознании:

– Ты… А чем ты занимался все это время?..

– Я очень много работал! Но не забывал тебя, видишь, я снова у тебя! А тогда… тогда я подумал, что у тебя кто-то появился, раз ты стала отказываться от встреч. Поэтому ушел в сторону, не хотел мешать… Прости за недоразумение…

Конечно, такое объяснение мне показалось, скажем так, легковесным. Но обсуждать то, что когда-то произошло, уже не имело смысла – оно уже стало прошлым. Много воды утекло. А теперь перед нами находилось настоящее, и, кто знает, может быть, и будущее?

Я задумчиво помешивала в чашке чай и думала о том, что наши отношения, скорее всего, возобновятся. Женское сердце не камень. Максим говорил со мной так пылко, так искренне, так горячо смотрел в глаза, что мне захотелось снова ему поверить.

Макс начал снова приезжать ко мне. Мне казалось, что наши чувства вспыхнули с новой силой, с новой нежностью. Меня лишь немного удивляло то, что он больше не приглашал меня к своим друзьям или в ресторан Дома композиторов, куда раньше любил заезжать со мной. Но коль скоро он говорил о своей большой профессиональной загруженности, я не придавала этому значения – нам и вдвоем было хорошо. А в том, что у него было много работы, я ни на секунду не сомневалась. После фильма «Карнавал» Максим стал еще более известным и, естественно, «музыкальные» предложения должны были плыть к нему рекой.

Вскоре произошел маленький, но, как оказалось, важный эпизод, сильно поразивший меня, который я не могу назвать иначе, как мистическим.

В тот поздний вечер, проводив Максима до дверей, я вернулась в свою комнату. Почему-то подошла к настенному зеркалу, начала долго и внимательно всматриваться в свое лицо, в глаза, как будто изучая себя. И вдруг неожиданно, вспышкой молнии, голову пронзила мысль: «я беременна!». Возникла и сразу же исчезла, так же быстро, как и появилась. Я лишь немного удивилась – что это со мной? Почему такая мысль и почему именно сегодня? Затем мгновенно об этом забыла.

А через два месяца узнала, что я действительно беременна. Мне показалось это совершенно невероятным. Раньше ничего не получалось, а теперь вдруг так сразу…

И, как выяснилось позже, по подсчетам врача, беременность началась именно в тот день, когда какая-то невидимая сила подтолкнула меня к зеркалу. Почему? Как это объяснить? Не знаю. Каким образом я почувствовала это тогда, остается для меня загадкой по сегодяшний день.

Но, может быть, объяснение находится в том, что в каждом из нас живет «искра Божья». Наверно, эта искра возникла в моем ребенке в момент его зачатия и одновременно отразилась в моем подсознании. Возможности человеческого подсознания еще не изучены до конца, хотя о них уже так много писали русские и зарубежные специалисты.

Я убеждена в том, что мы все рождаемся с этой «искрой», которая затем инстинктивно позволяет нам чувствовать нюансы окружающего нас мира и помогает правильно ориентироваться в нем. Но с потоком знаний и под влиянием окружающей среды, задавленная цивилизацией, «искра» уходит глубоко в подсознание, уступая место логике, разуму, приобретенному опыту и жизненным стандартам, которые внушает нам общество. Мне кажется, что изначально все мы медиумы – в большей или в меньшей степени. Но, к сожалению, далеко не всегда умеем развить в себе эту способность, не всегда умеем прислушиваться к себе и к другим.

Позднее я рассказала об этом эпизоде Максиму, добавив: «Наверно, ты мне не поверишь!». Но, к моему удивлению, он совершенно серьезно ответил: «Нет, я верю. Такое невозможно придумать». Но не буду забегать вперед.

Известие о моей беременности явилось для меня такой неожиданной и ошеломляющей радостью, что я первое время не могла осознать и поверить в нее.

Ведь раньше мы с Максом не принимали никаких мер предосторожности, но ничего не происходило. После того, как он задал мне вопрос: «Когда ты родишь мне ребенка?», я сделала обследование, но результат был разочаровывающим. Врач считал, что у меня не будет детей. Это был тяжелый удар. Я переживала, понимая, Максим уже трижды был женат, а детей не было, поэтому ему наверняка хотелось малыша. Но я и сама мечтала о ребенке. Несмотря на отрицательный диагноз, я отказывалась верить в него. Продолжала надеяться и верить в чудо, как, наверно, любая женщина, в которой живут чувства к мужчине.

И вот, совершенно неожиданно, это чудо произошло! Дар Божий!

Для меня это была безмерная радость: «Теперь я смогу, наконец, подарить Максиму малыша, которого он просил…» – думала я.

Сделала новый тест, все еще не веря до конца, подозревая возможную ошибку.

Но тест подтвердился. Тогда я стала с нетерпением ждать приезда Максима. Представляла себе, как он обрадуется.

Через несколько дней настал долгожданный момент. Он приехал вечером ко мне. Я приготовила жасминовый чай и какие-то сладости.

Волнуясь, села напротив него в кресло и сказала, глядя ему прямо в глаза, чтобы сразу почувствовать, понять его реакцию:

– Максим… я беременна… два месяца…

Он смотрел на меня, не произнося ни слова. Выражение его лица не изменилось, даже не дрогнуло. Только странный застывший взгляд – ни счастливый, ни расстроенный, а удивительно спокойный. Ноль эмоций.

Я опешила. Не могла объяснить себе отсутствие какой-либо реакции на такое важное сообщение. Но тут вдруг он заговорил, мягко и ласково:

– Знаешь, Нинулечка, я, конечно, должен был сказать тебе об этом раньше… но не смог… Смалодушничал, глядя в твои чистые глаза… Потому что чувствовал, что ты спустила бы меня с лестницы, если бы я сказал правду… Понимаешь, мы тогда с тобой расстались – я подумал, что у тебя появился кто-то другой… А природа не терпит пустоты. Так вот, я познакомился с женщиной, с актрисой Натальей Андрейченко. Она сразу же забеременела. Мне пришлось жениться – другого выхода не было – мы с ней вращаемся в одних и тех же кругах. К тому же вмешался ее отец… Ну, в общем, мы расписались, когда она была уже на восьмом месяце. А недавно, в ноябре, у меня родился сын…

Я смотрела на него в полном ошеломлении, пытаясь вникнуть в смысл слов, который осознавала с трудом. Это было невероятно – он женился, но скрыл от меня такой серьезный факт?!

Тогда зачем снова появился в моей жизни? На что рассчитывал?

Восемь месяцев назад он подумал, что у меня появился кто-то другой? Что за чушь? Максим прекрасно знал, что я была верна ему, сам неоднократно говорил, что может стопроцентно доверять мне. А появились бы сомнения, то задал бы вопрос…

Как он смог? Значит, каждый раз, когда он приходил ко мне, заранее снимал обручальное кольцо? Так как кольца на руке не было – я не могла бы не заметить его!

Это был «электрошок». Меня затрясло. Перехватило дыхание, я начала задыхаться.

Не могла выдавить из себя ни слова – в горле застрял тяжелый ком, как у меня всегда бывало в моменты сильного волнения.

В тот вечер на мне был тот самый белый свитер, который так понравился ему в первый день нашего знакомства. Теперь я чувствовала себя в нем, как в охваченной огнем печи.

В моем сознании все снова рушилось. Снова землетрясение. Более того – конец света – все летело в пропасть. Видела все, как в тумане.

Максим заговорил снова – так же мягко и непринужденно, как и раньше. Как будто ничего особенного не произошло.

– Что ты собираешься делать? Есть два варианта. Первый: если ты хочешь избавиться от ребенка, то я помогу тебе с клиникой. Второй: если ты хочешь его сохранить, то тогда мы будем искать выход вдвоем.

Я постепенно начала приходить в себя:

– Но… если я оставлю ребенка, будет ли у него отец? Будешь ты ты ему помогать?

– Конечно! – даже обиделся Максим. – Как ты можешь во мне сомневаться?! Был бы кто-то другой, я бы еще подумал, но ты… Естественно, буду помогать, абсолютная поддержка. Единственное, о чем тебя прошу – никому ничего не рассказывать. Если об этом узнает Наталья, то перекроет мне кислород. Я не смогу работать, а значит, и помогать тебе. У нас с ней и так все… не очень. Не знаю, что будет дальше. Возможно, мы долго не протянем, разведемся… Вот тогда мы с тобой… – Максим сделал многозначительную паузу, пристально глядя мне в глаза.

Я вглядывалась в него, пытаясь понять его поступок, его мысли. Думала о его жене, которая наверняка ни о чем не догадывалась. Думала о его маленьком сыне. Думала о ребенке, который уже жил во мне.

– Нет, Максим… раз уж ты женился, то живи со своей женой. Я буду молчать, обещаю тебе. Но и ты обещай, что если родится наш ребенок, то ты его не оставишь.

Максим спокойно и серьезно подтвердил свое обещание.

– Не волнуйся, обещаю. Все как-нибудь устроится. Если тебе что-то срочно понадобится, то звони маме, она мне все передаст.

Перед уходом он с загадочной улыбкой вытащил что-то из папки. Это оказалась небольшая гибкая пластинка с его песнями из кинофильма «Карнавал».

– Чуть не забыл! Вот, она… только что вышла… «Позвони мне» по праву принадлежит тебе!

Попросил у меня ручку и надписал на обратной стороне обложки следующее:

«Нинуле, полноправной участнице создания этой музыки и фильма «Карнавал», сострадавшей всем перипетиям, – короче – Моей Музе в этой (и других) работе.

«Спасибо жизнь», за те дни, часы и мгновения радости с тобой! Плохо ли, хорошо ли тебе будет – «позвони мне, позвони!».. Твой М. Дунаевский

21.01. 1983 г.».

Затем надел пальто, медленно обмотал вокруг шеи шарф, машинально поправил очки. Смерил меня долгим, задумчивым взглядом.

– Не волнуйся, Нинулечка, все будет хорошо…

Так же нежно, как и обычно, поцеловал меня на прощание и вышел из квартиры.

Мое лицо горело огнем. Смятение мыслей и чувств, которые переполняли меня. Захлестывала боль в душе. Как он смог скрыть такое, на что рассчитывал? Что я никогда ничего не узнаю? Никогда?!

Действительно, тогда только начался 1983 год. А во время нашего разрыва в 1982-м я о Максиме ничего не знала. В те годы о личной жизни известных людей в прессе не писали – это считалось неприличным, неприемлемым для социалистической этики. А я и вообще не читала прессу, так как в те советские времена правду нужно было искать не в газетах и журналах.

Я жила в своем собственном мире. После нашего с Максимом расставания я прекратила отношения и с нашими общими знакомыми – не могла и не хотела что-либо рассказывать им. Отвечать на царапающие сердце вопросы, выслушивать слова утешения, «охи и вздохи». Не хотелось бередить себе душу.

На меня нахлынули воспоминания, и мучительные мысли упрямо отказывались отпустить меня.

Я ломала себе голову, пытаясь понять, как все это произошло. В сотый раз прокручивала в голове события всего периода нашей общей жизни, разговоры, эмоции, настойчиво искала причины происшедшего.

Напрашивался единственно логичный вывод: в тот далекий вечер, когда Максим сказал мне по телефону неправду, приведшую к нашему разрыву, он уехал, скорее всего, к Наталье Андрейченко. Все совпадает по срокам. А затем, когда я порвала с ним отношения, убедившись в обмане, ему уже ничего не мешало продолжать с ней отношения. Я не мешала.

А теперь, несмотря на то, что у него стабильная семейная жизнь и даже родился сын, он позвонил мне как ни в чем не бывало и приехал снова – как свободный человек. Убедительно рассказывал о том, как скучал, страдал. Так искренне смотрел в глаза… и при этом снова обманывал меня. Почему?

Неужели ему мало девочек, которые и так сами «вешаются» на него? При его роде деятельности у него должен был быть приличный выбор. Выбирай любую!

Так зачем нужно было добиваться возобновления отношений именно со мной, да еще в такой непростой ситуации?

Теперь я внутренне холодела, обдумывая все открывшееся.

Как взрослый человек, будучи значительно старше меня, он не мог не сознавать, что когда-нибудь все выяснится! И что тогда? Как смотреть друг другу в глаза? Все это было выше моего понимания.

Я ежедневно крутила в руках его подарок, слушала и переслушивала его песни. Но не с радостью и с удовольствием, которые, по идее, его музыка и посвящение должны были бы вызывать у меня, а с болью и глубокой грустью в сердце. Внимательно вслушивалась в слова, как будто они могли вместо Максима ответить мне на все вопросы. «Позвони мне, позвони!» – призывала из моего маленького проигрывателя Ирина Муравьева. Но Максим не звонил.

Я в мыслях видела перед собой его лицо, обращалась к нему, задавая мучающий меня неотступный вопрос: почему он так обошелся со мной? А он, как обычно, смотрел на меня по-детски невинными глазами и молчал.

Мысли мои были тяжелы, но я стояла перед необходимостью как-то справиться с этой ситуацией, продолжать жить дальше. Для начала хотелось вылить боль слезами. Но плакать снова не получалось, и оттого на душе было еще тяжелее.

Ребенка я решила оставить – чувствовала, что не могу поступить иначе – как будто какая-то необъяснимая мощная сила поставила меня перед принятием этого решения. И, несмотря на всю трудность сложившейся ситуации, я уже всем сердцем полюбила ту невидимую крошечную частичку, которая поселилась во мне.

Хотелось надеяться на то, что Максим хоть изредка, чисто по-человечески, позвонит мне – спросить «как дела?» Я была готова все простить, фактически уже простила. И ни в коем случае не хотела, чтобы его жена о чем-либо узнала, не хотела стать причиной конфликта между ними – это никому из нас не принесло бы ничего хорошего. Я дала ему слово молчать и знала, что ни под каким предлогом не нарушу его.

Несмотря ни на что, я свято верила в то, что Максим сдержит свое обещание и не оставит нас с ребенком без поддержки. Ведь речь шла не о какой-то мелочи, а о живом существе, о человеке. О его ребенке. И ведь так повел себя его отец по отношению к нему и к его маме – он сам мне с гордостью рассказывал об этом.

Конечно, он поступит так же благородно, как и папа, он ведь сам подтвердил мне свое согласие.

И все же, по мере того, как дни пробегали один за другим, одни и те же тревожные мысли сверлили мне голову днем и ночью: «Как поведет себя Макс? Что будет с ребенком? И родится ли он вообще?».

Время шло, но Максим больше не появлялся и даже ни разу не позвонил. С того вечера он как будто растворился во вселенной.

Сама же я не могла ему звонить. И даже не потому, что у меня не было его нового телефона – перед уходом он сказал: «Если что, звони маме, она передаст мне». Просто мне нечего было ему сказать. Упрекать или просить о помощи? Мне претило это, было совершенно не в моем характере, как бы сильно я ни страдала. Да и зачем? Что бы это изменило? Невозможно что-либо навязывать человеку против его желания. Теперь все зависело только от него самого. Это был его долг, долг чести – позвонить, справиться о моем состоянии, предложить помощь, которую обещал.

Я, как и раньше, ничего не знала о нем, не слышала о его жизни с Натальей Андрейченко – Женя деликатно молчал. Такую актрису я тогда тоже еще не знала. Но полгода спустя совершенно случайно увидела по телевидению какой-то кинофильм с ее участием. В титрах прочитала фамилию. Тогда впервые увидела ее. Красивая и талантливая актриса. Достойная женщина. Даже наступило некоторое облегчение. Ну что ж…

Свое обещание, данное Максиму, я сдержала. Никому не сказала, кто отец моего будущего ребенка. Об этом узнали лишь мои две самые близкие подруги. Но и говорить им об этом у меня не было необходимости – они сразу поняли это сами, зная, что кроме Максима у меня никого другого не было.

Девочки поддерживали меня морально, как могли, и «свято» хранили мою тайну, после того как я объяснила, насколько это важно.

Но одновременно они сетовали, очень расстраивались за меня.

– Ну как же ему не стыдно?! Не появляется, не помогает! Мужик он или нет?!

– Ты была слишком чистой и порядочной с ним, вот он теперь и пользуется этим, так как знает, что ты ему не опасна!

– Такие мужики, как он, обычно подчиняются женщинам, которые водят их за нос, шантажируют и прижимают к ногтю! А ты… м-дааа… любовь зла…

Наверно, они были правы. Но мне никогда не хотелось «водить» кого-то «за нос», это было не в моей натуре. Хотелось честных и искренних отношений, на равных. Относиться к мужчине так, как хотелось бы, чтобы он относился к тебе.

– Он обязательно проявится… просто у него очень много работы… – неуверенно отвечала я. Но, конечно, в сверхъестественной занятости Максима я пыталась убедить не столько подруг, сколько саму себя.

Женя Дунаевский догадался о моей беремености, когда после его настойчивых приглашений я как-то заехала к нему в гости. Животик был уже заметен. Но, поскольку сама я умолчала, от кого ребенок, то, будучи воспитанным человеком, он не докучал вопросами.

– Масюсь (он всегда так ласково называл меня), ты совершенно исчезла! Больше не звонишь мне, а мне до тебя не дозвониться! Ты впрямь, как одинокая волчица, которая уходит в глубь леса, чтобы дать жизнь своим детенышам!

Геня часто так образно выражался. Я молча улыбалась. С ним невозможно было не улыбаться. Но все-таки ничего не рассказала ему о брате, хоть и безгранично доверяла. Слово есть слово, я дала его.

Неожиданно у меня возникла большая проблема… с моей мамой. Если папа принял мое решение молча, без комментариев, уважая мой выбор, то мама отнеслась к известию о моей беременности отрицательно. Пребывала в крайней панике – ее волновало то, что станут говорить многочисленные «светские» знакомые, узнав, что ее дочь ждет ребенка, не будучи замужем.

Для нее это был такой сильный удар, что мы даже не виделись с ней в течение полугода.

Соседки по коммуналке, заметив мой округлившийся животик, стали со мной злыми и язвительными. При каждом удобном случае устраивали провокации, бросали колкости в лицо. Как мне передавали, за спиной желали мне «не разродиться». Но правильно говорит народная мудрость, «не рой яму другому – сам в нее попадешь» – вскоре они ушли из жизни, одна за другой.

Мне было странно и непонятно их поведение – они ведь сами женщины. Но, вероятно, сказывалась разница не только в возрасте, но и в образе жизни, в воспитании, в культуре. Я была самостоятельной девушкой, у которой была «жизнь впереди», а они были семидесятипятилетними бездетными старушками, никогда не побывавшими замужем. «Ни разу не сходившими замуж», – как тогда, смеясь, о них говорила одна из моих подруг.

Так или иначе, общаться с соседками стало невозможно, как и продолжать жить в коммунальной квартире. Атмосфера была пропитана ядом.

Моя близкая подруга Ирина Сказина, зная все это, очень переживала за меня.

– Нинуль, тебе нельзя оставаться в твоей коммуналке! Знаешь, я кое-что придумала! У Варвары, няни моей дочки, есть двухкомнатная квартира на Цветном бульваре. Я заберу няню на несколько месяцев к себе, а ты в это время поживешь у нее.

Ира явилась моим добрым ангелом, который понял, что мне это было жизненно необходимо. Без ее дружбы и поддержки мне было бы гораздо тяжелее. Я безмерно благодарна ей за все.

Беременность протекала трудно, с грузом на сердце и с чувством одиночества.

В моей душе росло огромное разочарование, а в голове царила полная неопределенность. Я не могла себе представить, что меня и ребенка ждало в будущем – был лишь туман. А ребенок уже существовал. Он жил своей потайной жизнью, но жил и, наверно, что-то чувствовал.

Я изо всех сил старалась не поддаваться унынию. Занималась аутотренингом – уговаривала себя, убеждала в том, что «в один прекрасный день» Максим позвонит и спросит: «Нинуля, как ты, как дела? Тебе что-нибудь нужно?»

И я бы ответила ему: «Все хорошо, Макс. Спасибо, что позвонил».

Вот и все, я не стала бы что-то просить. Самым большим подарком для меня тогда явилось бы его хоть минимальное внимание…

Я часто слушала и рассматривала пластинку с посвящением, заездила ее «до дыр». Пыталась понять, что мог чувствовать человек, пишущий музыку на такие хорошие, проникновенные слова? Разделял ли он те же мысли и эмоции, что и поэт, автор текста?

«Позвони мне, позвони», – вторя моим мыслям, взывала певица.

Но Максим не звонил. Он так ни разу и не позвонил мне за весь период моей беременности.

Однажды, когда я была уже на пятом-шестом месяце, мне приснился сон. Очень ясный, отчетливый сон. Как будто передо мной стоит аквариум с красивой золотистой рыбкой, которая резвится в нем. И вдруг рыбка затихает и начинает медленно опускаться на дно, как будто она устала или заболела.

В этот момент я проснулась, с тяжелым чувством. Екнуло сердце. Но я запретила себе думать о плохом.

Сон отчетливо отложился в моем сознании, хотя я никогда не верила снам и обычно их не запоминала. Но этот оказался «в руку».

В тот же день у меня открылось кровотечение. Это обнаружила гинеколог, к которой я пришла на назначенный ранее прием. Нахмурилась, глядя на меня.

– Вам очень повезло, что это только начало и что вы здесь. Иначе…

Она не договорила. Вызвала «Скорую» и отправила меня в больничное отделение роддома имени Крупской.

В больнице я провела неделю, длинную и утомительную. Поскольку врач срочно отправила меня на «Скорой», не разрешив заехать перед больницей домой, у меня не было с собой даже книги, чтобы отвлечься.

Сияло солнце, стояла прекрасная погода. Оттого в палате мне было еще более монотонно-тоскливо. Очень хотелось скорее выйти наружу, на воздух.

Я старалась забыться, как можно больше спать, ни о чем не думать, «отключить» голову, чтобы скорее прошло время.

Мне давали какие-то таблетки, делали какие-то уколы. Я была послушной, как робот, выполняя все указания машинально, без эмоций.

Ко мне никто не приходил, не навещал. От скуки я наблюдала за посетителями, которые ежедневно бывали у моих соседок по палате, слушала их разговоры.

Наши два окна находились на втором этаже, и некоторые предприимчивые мужчины, достав откуда-то лестницу, добирались до нашего открытого окна. Переговаривались со своими женами или подругами, передавали фрукты и соки.

В палате постоянно стоял смех. Я тоже смеялась вместе со всеми, хоть и через силу. Да и как иначе, не портить же настроение окружающим. Но это был, как говорится, смех сквозь слезы. На душе скребли кошки, хотелось вскочить с постели и бежать куда глаза глядят.

Как-то моя соседка по кровати, упитанная хохотушка с розовыми пышными щечками, со смехом спросила меня:

– Нинуль, а где твой мужик? Почему не приходит?

– Он в отъезде.

Я была не в силах что-то рассказывать о себе.

Наконец меня выписали из больницы.

Настроения не было – была опустошена морально. Все, что произошло за последние месяцы, сулило лишь новые проблемы. В то, что Максим позвонит мне справиться о моем самочувствии, я уже больше не верила. Да и с моей мамой отношений по-прежнему не было. Видя ее настрой, я перестала заходить к родителям на квартиру и избегала звонить даже папе. Все это было очень грустно…

После больницы я вернулась в жилье, предложенное Ирой, на Самотеку. Моя добрая, понимающая подруга часто приглашала меня к себе в гости – в свою уютную квартиру на улице Горького. Это был престижный дом работников Большого театра.

Ирин папа при жизни был известным оперным певцом. Этажом ниже проживали Майя Плисецкая с Родионом Щедриным, с которыми моя подруга близко общалась.

Внешне Ира была миниатюрной очаровательной блондинкой с огромными карими глазами. Она мгновенно покоряла окружающих своим неотразимым обаянием и острым чувством юмора. Мне посчастливилось познакомиться с этой замечательной женщиной, когда по работе с иностранными специалистами я приезжала в министерство, в котором она работала.

С Ирой у нас возникла «любовь с первого взгляда». Мы мгновенно разговорились, понравились друг другу. В дальнейшем симпатия переросла в настоящую, верную и преданную дружбу, которая, к счастью, продолжается по сей день.

У Иры была такая же очаровательная, как и она, дочурка, семилетняя Катюша.

С такими же огромными, как у ее мамы, глазками. Я очень полюбила ее, и девчушка отвечала мне взаимностью.

Однажды моя добрая подруга, в желании развлечь меня, пригласила с ними на прогулку в парк Горького. Катюша шла рядом с мамой, внимательно слушая наш разговор.

Вдруг она встрепенулась, открыла мамину сумку, вытащила из нее кошелек и убежала. Мы с Ирой растерянно смотрели ей вслед, ничего не понимая.

Катя подбежала к стоявшей неподалеку продавщице цветов, выбрала у нее в корзине букетик розовых гвоздик, заплатила три рубля (по тем временам приличные деньги!) и вернулась с радостным восклицанием, сверкая глазками:

– Тетя Нина, это вам!

Я расцеловала ее, глубоко растроганная, умиленная доброй душой ребенка. Но мне было неловко перед Ирой, так как Катя без разрешения потратила мамины деньги. Я захотела вернуть их. Но подруга категорически отказалась:

– Ни в коем случае! Катя очень правильно поступила. Катюшка, ты молодец!

Не знаю, представляла ли тогда до конца Ира и еще менее Катюшка, насколько для меня были важны проявления дружбы и тепла? Так или иначе, они это почувствовали и своим отношением согрели мне душу. Этот короткий эпизод часто всплывает у меня перед глазами.

Хотя прошло очень много лет, и Катя уже давно превратилась во взрослую красивую и самодостаточную бизнес-леди и в прекрасную маму. Но в моей памяти по-прежнему продолжает жить эта маленькая девочка с огромными чистыми глазами, бегущая мне навстречу с букетом цветов.

Я часто задавала себе вопрос, на что буду жить, когда родится ребенок. Понимала, что на родителей рассчитывать не могу – у папы была небольшая пенсия, а мама вообще никогда не работала. Ребенку должно было понадобиться многое, а я даже не была уверена, что смогу выйти на работу сразу после его рождения.

И где найти няню и как ее оплачивать? На свою маму я не могла рассчитывать.

Я непрерывно прокручивала в голове все возможные варианты, искала решение. А его все не находилось.

В ту советскую эпоху, которую, несомненно, помнят люди моего поколения, жизнь в России и даже в Москве была очень непростой. Маленькие зарплаты, на которые фактически было невозможно прожить, из которых люди пытались выжать максимум, просто чтобы выжить, отказывая себе во всем. «Хочешь жить, умей вертеться» – была тогда в обиходе такая поговорка. Каждый старался найти выход из положения по-своему. Женщины, умеющие шить – перешивали, обновляли старую одежду себе, мужьям и детям. Кто-то выращивал овощи и фрукты на балконе, а «счастливчики» – на своей даче.

Хорошие хозяйки обходились минимумом продуктов, выпекая для семьи блины и пироги. Кто-то одевался в комиссионках «за копейки». Кто-то распродавал ценную мебель или «завалявшийся» антиквариат, который пользовался спросом во все времена, как и все продукты «люкса», в периоды экономических кризисов.

Кто-то преподавал детям из семей «с достатком» уроки английского или французского языка. Кто-то вязал и продавал у метро свои изделия.

Но и особых соблазнов у нас тогда не было – красивой импортной одежды, украшений или предметов обихода. О жизни на Западе мы мало что знали – тогда еще висел «железный занавес». Границы были закрыты, «выездных» можно было пересчитать по пальцам – в основном работники МИДа, Внешторга и звезды советского балета. Русский изысканный балет являлся одним из «товаров» на экспорт, точно так же, как и черная икра или водка. О «загнивающем» Западе нам говорили по телевидению только в отрицательных аспектах – о растущей безработице, о тяжелом положении людей и о митингах бастующих, требующих поднятия пособий. Правда, несколько удивляло то, что свои интервью «нищие» безработные обычно давали перед своими красивыми фешенебельными домами или машинами.

Но русский человек привык довольствоваться тем, что есть, и находить выход из любой ситуации. В Советском Союзе для всех желающих работать всегда находилась работа – безработицы как таковой вообще не существовало. Социальный сектор тоже имел место быть – хоть и мизерный, но все же не дающий человеку умереть с голода, спасибо и на этом! Это была так называемая «социальная защита». А плата государству за квартиры, которые тогда еще не были приватизированы, по нынешним понятиям, была смехотворно маленькой, но назначалась из расчета средней, такой же смехотворной зарплаты. Так что все состыковывалось. И все выживали, даже питаясь скромно, практически никто не голодал.

Я знала, что, будучи одной с ребенком, имела право на ежемесячную помощь в 20 рублей. Это было очень мало, но все же лучше, чем ничего. Оставалось найти способ правильно использовать эти деньги, чтобы дать ребенку хотя бы самое необходимое.

За месяц до родов мы, наконец, помирились с мамой. Все устроил папа. Он долго ее уговаривал, успокаивал, объяснил, что я не могла поступить иначе по моему состоянию здоровья. В конце концов скрепя сердце мама сдалась. Мир был восстановлен.

Последний месяц оказался самым тяжелым – я просто изнемогала морально и физически. Находилась на грани нервного срыва.

Утром 10 августа у меня начались схватки, на две недели раньше, чем предполагалось. Видимо, роль в этом сыграли нервы.

От неожиданности моих родителей охватила паника. Папа все же быстро пришел в себя и побежал на улицу ловить такси, чтобы отвезти меня в больницу. Своей машины у папы больше не было, а по телефону вызвать такси не удавалось. Наконец он нашел частника, и меня отвезли в уже знакомое мне место.

Я снова оказалась в роддоме имени Крупской, но теперь уже в предродовом отделении. Врач, осмотревший меня, уверенно сказал:

– Первородящая? Ну, это надолго!

И ушел. На меня больше никто не обращал никакого внимания.

Я находилась в палате с четырьмя другими женщинами.

Схватки усиливались, становилось все больнее и больнее. Но я терпела.

Настал такой исключительный и торжественный день – день рождения моего ребенка! Я просто не имела права кричать или плакать, вернее, не давала себе этого права. Этот день должен был быть только радостью и больше ничем.

Я твердо отгоняла от себя все негативные мысли, которые ненароком проносились в моей голове.

Рядом женщины, одна за другой, испускали душераздирающие крики. Требовали обезболивания. А одна их них рассмешила меня так, что я даже на миг забыла о своих болях.

– Сеня, ну что же ты такое наделал?! За что мне такие муки?! Оооооо… знала б раньше, не легла б с тобой! – она захлебывалась истошными криками и рыданиями.

Акушерки сердились:

– Прекрати хулиганить! Вон смотри, она молчит, бери пример! – и некоторым пальцем показывали на меня.