Текст книги "Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни"

А ребенка нужно было оставлять в безопасности, хотя бы чтобы выйти ненадолго на кухню.

Я рассказала о своей заботе Гале. Она тут же обзвонила пол-Москвы своих знакомых и у кого-то отыскала, одолжила для Алинки деревянный манежик.

Мы были спасены! Моя малышка очень любила играть в нем и часто засыпала там прямо на своих игрушках, в объятиях с любимым плюшевым гномом, подаренным дядей Юрой.

Тем временем пришла очень хорошая новость: дом, где находилась моя комната в коммуналке, был признан аварийным. Его назначили на снос. Началось выселение жильцов и всем выдавали жилплощадь в новых районах, причем отдельные квартиры. Я воспряла духом – начиналась новая, лучшая жизнь! Теперь я могла привести дочурку в наше собственное жилье. Новая квартира открывала мне новые возможности. Но, главное, это было бы только наше с Алинкой жилье!

Я принялась вплотную заниматься квартирным вопросом, и удача снова улыбнулась мне – удалось договориться с администрацией об однокомнатной квартире именно на «Бабушкинской»! Это была огромная радость для меня и для моих родителей. Тем более что всех жильцов «ссылали» в очень отдаленные районы, на самые окраины Москвы. А я могла отныне жить отдельно от родителей, но рядом с ними. Оставлять им ребенка и забирать его в любое время.

Стала готовиться к переезду с большим энтузиазмом.

Новая квартира оказалась очень хорошей – в благоустроенном доме «улучшенной планировки», с двумя лифтами, с большой кухней и с балконом. И с видом на Останкинскую телебашню. Забегая вперед скажу, что впоследствии, выставив квартиру на обмен, уже после моего переезда во Францию, я машинально называла ее посетителям Эйфелевой. Получалось очень забавно – люди воспринимали это как шутку, смеялись, и разговор сразу приобретал непосредственный и дружелюбный характер.

Алинке исполнился годик, затем полтора. Она уже вовсю топала ножками и начала разговаривать. С течением времени, с каждым днем она необыкновенно радовала меня и бабушку с дедушкой своими очаровательными, очень забавными фразами – как и все детки, начинающие говорить. Иногда она мне просто открывала иное видение вещей, под новым и неожиданным углом зрения.

Дети непосредственны, чисты и гениальны. Не зря народная мудрость гласит: «Устами младенца глаголет истина».

Однажды нам позвонил Женя.

– Масюсь, как ты, как Алиночка? Я тут вот что подумал… хочу спросить у тебя разрешения все-таки поговорить с Максимом о его дочке. Кстати, он развелся с Натальей.

Предложение показалось мне вполне естественным, и я согласилась.

Через пару дней в квартире родителей снова раздался телефонный звонок. На этот раз звонил Максим, телефон дал ему Женя. Как и всегда, весело и непринужденно поздоровался, а затем мягко, вкрадчиво спросил:

– Нинуль, я хочу увидеть дочку. Можно?

На следующий день он в условленное время подъехал к нашему дому. Я увидела его в окно, и мы с Алинкой спустились во двор.

Максим сидел в своей новой машине, последней марке «Жигулей», задумчивый и серьезный. Заметив нас, улыбаясь вышел навстречу. Взял дочку на руки, прижимал к себе, целовал. В его глазах заблестели слезы. Алинка притихла, внимательно непрерывно смотрела ему в глаза и только постоянно тоненько повторяла: «мама… мама…» Может быть, это потому, что до этого дня она никогда не произносила слова «папа»?

Это был очень трепетный, трогательный момент. Я сама чуть не расплакалась, глядя на них.

– Нинулечка, прости меня, прости… я очень виноват… Дай мне возможность все исправить! – повернулся ко мне Максим. Его глаза были печальными и влажными.

«Искренне?.. Дай-то бог!» – подумала я.

Он действительно был очень похож на человека, который искренне раскаивался. Очень скоро и Алинка почувствовала «родную кровь» – прижалась к папе, не двигалась, а только хлопала глазками, глядя на него.

В машине Максим посадил дочку к себе на колени, постоянно целовал и гладил ее головку. Положил ее ручки на руль. Я села рядом, и так он немного покатал нас вокруг соседних домов.

– Алиночка, видишь, это ты управляешь машиной! – Максим быстро освоился в обращении с ребенком. И Алинка так же быстро привязалась к папе.

С этого дня Максим стал раз в неделю-две приезжать к нам – привозить дочке фрукты, игрушки и даже оставлял деньги – то, что считал нужным. Я никогда ничего не просила и была рада его любому вниманию к дочке.

Он пообещал признать дочь документально, объяснив мне, что «это никогда не поздно». А несмотря на мое приглашение зайти в квартиру к родителям, Максим не захотел, видимо, чувствуя себя перед ними неловко. Обычно он просто катал нас с Алинкой по городу на машине или мы заезжали выпить чаю в мою новую квартирку.

Я простила его и стала ему другом. Для меня самым главным было то, чтобы он общался с дочкой. Прошлое мы не вспоминали и отношений не выясняли.

О возможном совместном будущем с ним я не думала – еще слишком свежо было в памяти все, что произошло. Да и сам он ничего мне не предлагал.

Я смотрела на Максима и на Алинку и очень радовалась, наблюдая за их нежностями. Думала: «Может быть, теперь Максим все понял, осознал и действительно все исправит?» Ведь «все течет, все изменяется», как справедливо сказал древний философ Гераклит.

Несмотря на прежнее глубокое разочарование, во мне теплилась эта надежда. Всегда хочется верить в лучшее.

Так прошло три или четыре месяца.

И тут вдруг Максим перестал приезжать к дочери и помогать ей материально. Как-то позвонил, сказал, что устал жить у мамы. Поэтому решил переехать «на время» к какой-то знакомой женщине. «По-дружески», как он объяснил мне. Оставил номер телефона.

– Звони, если что! – предложил Максим и снова «растворился в воздухе».

Вестей от него больше не было. Я подождала месяца два и затем позвонила по указанному номеру. Максим снял трубку сам.

– Макс, у тебя все в порядке? Алинка постоянно спрашивает о тебе, ждет… Пожалуйста, не забывай ее!

Он пообещал приехать, но больше не приехал и не позвонил. Только теперь мне было гораздо труднее это пережить – дочка по десять раз на дню спрашивала: «Где папа? Когда придет?» Я терялась, не зная, что ей ответить, как объяснить эту ситуацию маленькому ребенку.

Хоть я и очень переживала из-за того, что Максим перестал общаться с дочкой, но звонить ему, «доставать» не считала для себя возможным. Как, да и зачем принуждать человека, если он не хочет видеть собственного ребенка?

С двухлетним днем рождения папа Алинку не поздравил – по-видимому не вспомнил.

А сразу после своего праздника дочка заболела – острый пиелонефрит. К вечеру температуру зашкалило за сорок. Мои родители и я сама были в сильной панике. Мама постоянно плакала, предвещая мне, по своей привычке, осложнения, что еще больше увеличивало мой стресс. Конечно, мне очень хотелось посоветоваться с Максимом, но, подумав, я не решилась беспокоить его и его подругу в позднее время. Вызвали «Скорую».

По решению прибывшего врача Алинку отвезли в ближайшую больницу.

Мы ехали в «Скорой», я держала дочкины кукольные ручки в своих и молилась о том, чтобы ей повезло, чтобы она попала в «хорошие руки». Меня сверлила тревожная мысль: «Окажется ли больница хорошей?» Уверенности в этом не было.

В то время московские больницы, даже детские, оставляли желать лучшего. Про периферию лучше и не говорить. Грязь, запущенность, антисанитария, небрежное отношение к пациентам. Крошечные зарплаты медперсонала часто определяли их отношение к пациентам. Про клятву Гиппократа вспоминал, к сожалению, далеко не каждый врач. Медсестер и санитарок не хватало. Но существовали, конечно, и ответственные врачи и медперсонал – люди, преданные своему делу, которые не считались со временем и усталостью, которым хотелось поклониться в ноги.

Был уже поздний вечер. Персонала в больнице почти не оказалось. Алинку приняли в приемном покое, разлучив нас. Мне не разрешили остаться с дочкой на ночь. С тяжелым сердцем пришлось передать ее нянечке и уехать домой.

Наутро я приехала в больницу спозаранок, и то, что я увидела, привело меня в ужас.

Алинку положили в палату вместе с детьми с инфекционными заболеваниями. Рядом в кроватках лежали детки от трех до шести лет с кожной сыпью и язвами.

Вскоре пришла медсестра и начала делать детям уколы, быстро крутя, переворачивая их. К моей дочке она подошла в последнюю очередь. Видя, что она не помыла руки, я попросила ее сделать это.

Медсестра пришла в ярость от подобной «наглости». Закричала: «У меня нет времени мыть руки после каждого ребенка!» Но я упорно стояла на своем, и, в конце концов, она их наскоро помыла, сделала укол и ушла с возмущенно-оскорбленной миной на покрасневшем лице.

Я очень расстроилась. Прекрасно понимала, что если на этот раз мне удалось добиться от нее соблюдения гигиены, то в следующий она может прийти, когда меня на будет, и тогда уж точно руки мыть не станет. Но выхода из этой удручающей и опасной для ребенка ситуации я не видела.

Вечером, вернувшись совершенно удрученной домой, я решила все-таки позвонить Максиму. После долгих колебаний, так как «кожей» чувствовала, что мой звонок не вызовет у него восторга. Но пока у меня оставалась надежда, что, может быть, он захочет помочь дочке, я не могла пренебрегать ею.

– Максим, извини за беспокойство, тут срочный вопрос! Алинка в инфекционной больнице, очень ослабла, температура высокая. А больница грязная, условия антисанитарные. Боюсь, что я привезла ее с одной болезнью, а увезу с пятью!

Ты мог бы что-то предпринять? Может, устроить ее в другую больницу? Или договориться с каким-нибудь врачом, чтобы он приходил к нам на дом? Ты мне когда-то говорил, что у твоего сына Мити был такой педиатр – хороший и мобильный – приезжал на дом.

– Нет, у меня не сохранилось его телефона… Целуй за меня Алинку. Позвоню завтра.

Повесил трубку. Разговор получился очень коротким. Папе явно было не до дочки.

На следующее утро, по дороге в больницу, я с тяжелым сердцем забежала к участковому педиатру и наспех объяснила ситуацию. Женщина-педиатр подтвердила, что ей хорошо знакома такая антисанитарная практика в этой больнице. И что я права – ребенка нужно было срочно забирать.

– У нас работает медсестра, которая иногда ходит по домам, по договоренности с пациентами. Если хотите, я попрошу, чтобы она каждый день приходила к вам делать малышке уколы. Плату обсудите сами.

Я очень обрадовалась, сказала, что, конечно, хочу – как можно не хотеть? Это казалось единственным выходом. Стала прикидывать, сколько медсестра может запросить – вопрос был немаловажным при моем скромном финансовом положении, но я уже знала, что, конечно, соглашусь – за любую цену.

Следующим этапом нужно было срочно вывезти Алинку из больницы.

Приехав туда, я сразу решительно вошла в кабинет главврача. Сообщила ему, что забираю дочку. Пришлось поругаться – он не принимал никаких доводов и категорически отказывался отпустить ребенка, ссылаясь на «медицинскую этику». Но я заранее настроила себя, что не отступлю ни при каких обстоятельствах, даже если мне придется выкрасть оттуда дочь.

В конце концов настояла на том, что заберу ребенка под расписку. На том и порешили. Я быстро поймала такси и с облегчением привезла Алинку домой.

С медсестрой мы обо всем прекрасно договорились. Она пришла к нам в первый же день, оказалась очень внимательной и обязательной. У меня отлегло от сердца. К счастью, Алинка скоро пошла на поправку.

Как-то мне позвонил Женя – как обычно узнать наши новости. Спросил, помогает ли Максим дочери. Вздохнул.

– Масюсь… я знаю, с кем он теперь живет. Это одна из приятельниц Зои Ивановны, ее зовут Надя. Я тоже знаком с ней. Кстати, на днях она звонила мне – похвастаться, что Макс купил ей в «Березке» норковую шубу. Расстраивалась только, что она недостаточно длинная, говорит, ей нужно было бы выбрать другую. М-даа…

Тут я поняла, что нам с Алинкой нечего ждать, у папы другие приоритеты.

У меня все же теплилась маленькая надежда на то, что Максим позвонит справиться о здоровье дочки, мне казалось это элементарным. Но, увы, этого так и не произошло. Я должна была признаться себе в том, что моя надежда оказалась пустой. Это окончательно убедило меня в том, что он не сдержит и своих недавних обещаний – признать дочку официально и помогать ей материально. Но навязывать ему что-либо я не хотела – не могла перешагнуть через свой внутренний барьер. По-прежнему считала, что это было вопросом его чести. Он должен был сделать это сам, помужски.

Чем больше проходило времени, тем больше мне казалось, что он уже никогда не позвонит нам. Разочарование было сильным. Еще одно… Но нельзя было раскисать – я не могла позволить себе такую роскошь.

И потом ведь я – русская женщина и «женщина своей эпохи». Должна справиться, обязана найти решение и силы. В голове всплывала классика, Некрасов: «…Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» Я горько улыбалась себе и своим мыслям.

Я отчетливо понимала свою ответственность перед ребенком. Ради него я не имела права сдаваться – он мой жизненный мотор. Твердо решила сопротивляться, бороться с трудностями – во что бы то ни стало и до конца.

Полностью сосредоточилась на дочке – ее нужно было кормить, одевать, лечить, воспитывать. Я продолжала работать и параллельно продавать свою одежду и украшения в комиссионках. Постоянно что-то покупала-перепродавала и, таким образом, выкраивала какие-то деньги на то, чтобы Алинка была сыта и прилично одета. Как тогда умудрялась делать это, не понимаю до сих пор. Но все же умудрялась – друзья и знакомые удивлялись, делали комплименты мне и моей малышке, всегда одетой как куколка. Спасибо всем этим людям, которые морально поддерживали меня!

Жизнь продолжалась, и было необходимо идти вперед вместе с ней. Так мы и шли с дочкой по жизни, медленно продвигаясь, шаг за шагом – она своими, маленькими, и я тоже «маленькими», подстраиваясь под нее. Я стремилась видеть «свет в конце тоннеля» и настойчиво шла к нему – это был единственный выход.

А через некоторое время произошло событие, которое круто перевернуло всю нашу жизнь. Я познакомилась с французом русского происхождения, Мишелем. Только вначале он представился мне… Михаилом.

В тот вечер я возвращалась после дневной смены в гостинице домой. В руках несла огромный бумажный пакет с яблоками для Алинки, которые только что купила в ларьке перед метро. Я забыла взять из дома полиэтиленовый пакет, которые мы все обычно носили с собой для покупок.

Перед самым входом тонкий пакет лопнул, и яблоки покатились в разные стороны. Люди, быстро заходящие в метро, поддавали их ногами как футбольные мячи. Я принялась собирать яблоки в свою сумку и тут заметила, что рядом со мной их подбирает незнакомый молодой мужчина. Вручив мне собранное, он любезно и ненавязчиво предложил проводить меня.

В метро мы спустились вместе. Мужчина представился Михаилом, и в нем было что-то такое, что заинтересовало меня. Он вел себя очень вежливо и даже с какой-то непривычной для меня галантностью. Человек с «изюминкой». А также чувствовались воспитание и культура.

Но что-то меня немного смущало и настораживало, что-то ускользало от моего понимания. Он прекрасно говорил по-русски, но временами у него проскакивал небольшой акцент. Я почувствовала, что он не был москвичом, и спросила, откуда он. Сказал, что из Прибалтики. Его ответ не вызвал сомнений – акцент был похож.

Как Михаил позднее объяснил мне, он побоялся признаться мне сразу, что постоянно проживает во Франции. Чтобы «не спугнуть» меня, как он выразился, будучи хорошо осведомленным о том, что в то время в России связи с иностранцами не только не поощрялись, но и сурово пресекались.

Регулярно приезжая в Москву с группами бизнесменов, он каждый раз останавливался в гостинице «Космос» – именно там, где работала я. В тот самый вечер он собирался ехать куда-то на метро. Узнал меня перед входом, так как заприметил ранее в гостинице. Я же никогда до этого его не видела. Но все это выяснилось много позже.

Отказав ему в провожании до моего дома, я все же оставила свой номер телефона.

В целом Михаил произвел на меня приятное впечатление. И заинтриговал. От него исходило что-то необычное, нестандартное, какая-то таинственность, что ли.

Уже через пару часов он позвонил мне, спросил, как я добралась домой. Признался, что «необыкновенно счастлив» нашей встрече. И хоть я считала, что он сильно преувеличивает, что это только слова, все равно мне это было приятно. Поэтому приняла предложение встретиться с ним на следующий день – у меня был выходной.

Мы встретились в центре, погуляли по Москве. Общение было легким и интересным, Михаил был очень эрудирован. Любил оперу и балет, прекрасно знал литературу, художников – русских и зарубежных. Много читал о передвижниках, о технике создания русских икон, об Андрее Рублеве. Рассказывал мне также о французских импрессионистах, которыми он увлекался. У нас оказалось много общих интересов.

Затем мы встретились еще раз и еще. Обычно мы гуляли по городу, сидели где-нибудь в кафе, а затем он провожал меня на такси домой, на Бабушкинскую. Но никогда не делал намеков на то, чтобы зайти ко мне или пригласить к себе. Я думала, что он проживал на ВДНХ, поблизости от «Космоса», но подробностями не интересовалась.

У меня было постоянное чувство, что он что-то хочет сказать мне, но не решается. От него исходил, говоря языком романтики, «легкий аромат тайны».

Я предчувствовала, что скоро выяснится, что за всем этим стоит. И действительно, вскоре Михаил «раскололся».

Он обставил все очень красиво. Пригласил меня поужинать в ресторан «Прага». Я была удивлена и даже засомневалась – соглашаться или нет. Он не производил на меня впечатления человека «со средствами». Одет очень просто – джинсы, свитер. А я знала, что рестораны такого типа, как «Прага», были очень дорогими. Подумав, я решила под каким-то предлогом отказаться. Но Михаил очень настаивал, уверял меня, что хорошо знает и любит этот ресторан, что ему было бы «крайне приятно» поужинать там со мной. Я согласилась.

Зал «Праги», в котором нас посадил метрдотель, дышал изысканностью и деньгами. За столиком Михаил предложил мне выбрать то, что я захочу. Цены были «заоблачными», в особенности с «высоты» моей зарплаты. Поэтому я предложила, чтобы он заказал для меня то, что будет есть сам. «Доверяю вашему вкусу!» – улыбнулась я.

Михаил оказался «знатоком». Подозвав официанта, не глядя в меню, он заказал черную икру, семгу, салат «Оливье», котлеты по-киевски, жюльены с грибами, бутылку сухого шампанского. Оказалось, что вкусы у нас полностью совпадали, по крайней мере, чисто теоретически.

Сухого шампанского в ресторане не оказалось, а только полусухое. В России тогда сухое шампанское было «не в моде». Михаил сказал, что предпочитает сухое, слегка огорчился. Но ненадолго – его всегда хорошее настроение снова вернулось к нему. Мы подняли бокалы, чокнулись и незаметно перешли на «ты». Смерив меня проникновенным взглядом, Михаил торжественно произнес:

– Нина, сегодня у меня исключительный вечер! С одной стороны, потому, что ты здесь со мной. И еще потому, что я должен сказать тебе что-то важное.

На самом деле я живу не в Прибалтике, а во Франции. По паспорту Мишель, но мама называет меня Михаилом, Мишей. Она русская – из белых эмигрантов, а мой отец – француз, смешанный с итальянцем. Меня с рождения учили русскому языку, поэтому я считаю себя русским не меньше, чем французом. И, может, даже больше – по духу. Я просто обожаю Россию! А теперь я обожаю ее еще сильнее – с тех пор, как встретил тебя! Хочу, чтобы ты знала – у меня самые серьезные намерения. Поэтому я не открылся сразу, хотел быть уверен в себе, в своих чувствах к тебе. Но теперь знаю точно – я хочу, чтобы ты стала моей женой!

Я обомлела. Пребывала в полной ошеломленности от услышанного, не зная, что ему ответить. Молча продолжала слушать его рассказ.

Мишель пояснил мне, что совсем недавно он стал представителем, эквивалентом коммерческого директора в одной туристической фирме. В связи с чем теперь будет регулярно приезжать в Россию с частными клиентами. Он получил очень хорошее образование, владеет шестью языками, в том числе русским. Вырос в интеллигентной семье.

Я была поражена. Хотя уже давно чувствовала, что он что-то недоговаривал мне, но все же не могла представить себе нечто подобное.

Сразу мелькнула мысль о том, какие у меня могут быть проблемы на работе, если вскроется это знакомство, вплоть до позорного увольненения. Такие случаи уже бывали.

В Интуристе, до вступления в должность, все работники без исключения подписывали документ, в котором говорилось, что мы обязуемся поддерживать с иностранцами исключительно профессиональные отношения. Личные контакты были категорически запрещены.

В случае нарушений предусматривались жесткие, чтобы не сказать жестокие, санкции. Увольнения с серьезными последствиями, невозможность в дальнейшем устроиться на хорошую работу. Интурист в дальнейшем был закрыт навсегда. Мы знали, что все интуристовские гостиницы курировались сотрудниками КГБ. Повсюду в гостинице – в помещениях, коридорах, ресторанах и номерах были встроены миниатюрные камеры наблюдения.

Проработав несколько лет с иностранцами, я прекрасно знала об этом. Естественно, мне не хотелось потерять свою работу, а имея ребенка на содержании, я просто не могла себе этого позволить.

Кроме того, я работала в приятной атмосфере и с удовольствием практиковала свои иностранные языки. Правда, зарплата была более чем скромной, но «деньги не самое главное в жизни» – всегда говорила я себе. Они должны быть средством, но не целью. Счастья они не приносят, а только комфорт (хотя, конечно, комфорт это тоже совсем неплохо). И потом, невозможно иметь в жизни все – мы всегда стоим перед необходимостью выбора. Говорила все это себе для успокоения, так как в то время у меня все равно не было возможности найти большую зарплату.

Русские женщины во все времена пользовались большим «спросом» у иностранцев. Говорят, что русские жены – самые лучшие. Мне не придет в голову оспаривать это! Конечно же, это так. Женственные, обаятельные, умные, добрые, мягкие, с юмором. И с характером. А характер просто необходим – он формирует личность. Русская женщина, она именно такая – в ней есть все – она гармонична. Так как можно ее не любить?

По работе ко мне регулярно обращались иностранные гости – бизнесмены и туристы. Часто было видно, что они лишь искали предлог для знакомства. Молодые и постарше. Незначительный вопрос, как повод для начала разговора, обычно заканчивался приглашением пойти вечером в ресторан. Но я всегда отказывалась, помня интуристовские правила. Даже когда мужчина нравился мне.

Некоторые из них часто и регулярно приезжали в Москву – по делам бизнеса. Они уже стали завсегдатаями. Знали меня и приветствовали, как старую знакомую.

А несколько раз я даже получала предложения о замужестве. Меня это очень смешило – как можно жениться на женщине после нескольких разговоров по полчаса или часу, да еще в служебной обстановке? Не повстречавшись, абсолютно не зная ее? Тем не менее, совершенно парадоксально, но это действительно случалось.

Однажды я стала свидетельницей крупного внутреннего скандала. Какую-то горничную уличили в связи с иностранцем. После нескончаемых разбирательств и нервотрепки ее «с треском» выгнали с работы.

Поэтому, услышав признание Мишеля, я не обрадовалась, а, скорее, расстроилась. Он мне нравился – высокий, красивый, обаятельный и блестяще образованный брюнет с зелеными глазами. Но я панически боялась новых неприятностей, новых осложнений в своей жизни. Не видела возможности дальнейшего общения с ним без потери работы. А для меня это было совершенно неприемлемо – я несла ответственность за благополучие своего ребенка – моя зарплата была нам жизненно необходима.

Я предельно откровенно объяснила все Мишелю. А он ответил мне, что «на любую проблему есть свое решение».

– Ты не имеешь права общаться с иностранцами на работе? Ты и не будешь! А после работы твоя личная жизнь никого не касается! – рассмеявшись и поцеловав мне руку, сказал он.

Я находилась в некоторой растерянности. Колебалась. Но, возможно, он прав? Я ведь не общаюсь с ним на работе. С одной стороны я все же опасалась проблем, а с другой… была почти влюблена. Почти – потому что во мне еще срабатывал некий «тормоз» – «обжегшись на молоке, дуешь на воду».

Но все же Миша так прекрасно говорил по-русски и так любил Россию, что уже стал для меня «своим». Я не воспринимала его как иностранца, и мне было бы трудно оттолкнуть его.

Атмосфера в этом уютном ресторане была праздничной и романтической.

По русской традиции Мишель регулярно поднимал бокал с шампанским и произносил за меня и за нас красивые тосты. Мне не хотелось портить ему вечер категоричным отказом. Поэтому попыталась объяснить все как можно мягче:

– Миша, мне очень приятно, что я вызвала у тебя подобные чувства. Но мы не сможем долго встречаться в силу моих рабочих условий – нам запрещены личные контакты с иностранными гражданами. А я не могу думать о чем-то серьезном, не зная человека достаточно.

Вспышкой возникла мысль о Максиме, о том, как быстро ему поверила, доверила свою жизнь и жизнь нашего ребенка. И вот теперь результат «налицо»…

Но Мишель принялся уговаривать меня, обещать, что будет часто устраивать свои поездки в Москву, чтобы я хорошо узнала его. Объяснил, что у его матери есть большие связи с некоторыми русскими дипломатами, работающими в посольстве России и во Франции, которые «смогут помочь в случае осложнений».

– Нина, я люблю тебя! Позволь мне доказать тебе, что это не простые слова. А для этого нужно, чтобы у меня была возможность видеть тебя как можно чаще. Еще я очень хочу познакомиться с твоими родителями и с твоей дочкой, – сказал мне в конце вечера.

Затем Мишель отвез меня на такси домой и с этой же машиной уехал к себе, в гостиницу.

Я задумалась. Чувствовала, что он был искренен со мной, но… я уже ошибалась в своей жизни. Как знать, тот ли он человек? И в то же время понимала, что если прекращу наши встречи, то никогда этого не узнаю.

Максим не появлялся и не звонил, больше не интересовался дочкой. У меня не было от него никакой помощи – ни моральной, ни материальной. Алинка же не забывала папу, скучала по нему, продолжала задавать мне вопросы. Часто восклицала: «Папа!» – показывая на игрушку, которую он когда-то подарил ей.

Все это было очень нелегко.

Мне в голову все чаще стала приходить мысль, что, возможно, моя встреча с Мишелем – это знак «свыше». Что мне пришла пора устраивать свою личную и семейную жизнь.

На следующее утро Мишель позвонил мне и попросил встретиться снова. Мы вечером погуляли по Садовому кольцу, а затем зашли в кафе на Тверской. Вернувшись к нашему разговору накануне, я объяснила, что согласна регулярно встречаться, но в итоге не вижу для себя возможности переезда во Францию. Я не смогу расстаться с родителями. Не смогу жить в чужой стране. У меня свой круг общения в России, свои привычки. И я не говорю по-французски – как последний довод. Но вот если…

– Миша, ты говоришь, что обожаешь Россию? Вот если бы ты смог пожить в Москве, хотя бы на время, тогда все было бы проще! Поработать здесь, скажем, журналистом в издательстве или в газете? Твое образование позволит это, и по-русски ты говоришь прекрасно!

Мишель мгновенно радостно отреагировал:

– Конечно, Ниночка, я сделаю это с огромным удовольствием! Очень люблю Москву и без проблем поработаю здесь несколько лет. А дальше будет видно.

Я не ожидала, что он так легко согласится. Меня это приятно удивило и успокоило. Это было решение, разумный компромис.

Мы решили, что теперь Мишель будет приезжать как можно чаще. Будем дальше узнавать друг друга. А он попутно будет присматривать себе работу.

На следующий день он улетел, но с того дня принялся каждый день звонить мне из Парижа, разговаривая часто по часу-полтора. Я беспокоилась за его телефонные счета, но Мишель заверил меня, что «это не важно, главное для меня – говорить с тобой как можно больше».

В свой второй приезд Мишель сделал мне официальное предложение. Я ответила, что это было слишком рано. Но он так не считал.

– Иногда можно поговорить с человеком десять минут и понять, что он – твоя судьба. А иногда можно прожить всю жизнь бок о бок и так и не узнать его по-настоящему.

В этом я была с ним согласна.

Мишель стал приезжать в Москву каждый месяц – на неделю, изредка на две, сопровождая клиентов-бизнесменов.

Останавливался по-прежнему в «Космосе». Иногда приходил на мой рабочий пост с многозначительной улыбкой – «только поздороваться». Но мне это совсем не нравилось. Я не хотела, чтобы он «светился» сам и подвергал риску меня. В нашей гостинице повсюду были «глаза» и «уши».

Мишель попросил представить его моим родителям. Я и сама уже об этом подумывала – мне было интересно их мнение, а главное – реакция на него Алинки. Мое маленькое солнышко в тот период находилась у бабушки с дедушкой. Они были счастливы возиться с любимой внучкой и одновременно давали мне возможность выходить по вечерам с Мишелем.

Я назначила дату. В тот вечер, когда мы вошли в квартиру родителей на Магаданской и я начала представлять им Мишеля, вдруг случилось нечто совершенно неожиданное. Алинка пронзительно закричала: «Папа пришел!» Бросилась к Мишелю и повисла на нем.

Немая сцена. Мы все были потрясены, а Мишель больше всех. Он был очень растроган. Подхватил Алинку на руки, принялся целовать, восхищаться ею.

– Какое чудо твоя малышка! Я всегда мечтал иметь такую дочку!

Я быстро поняла, почему моя девочка перепутала его со своим отцом. Тот же тип мужчины, некоторое внешнее сходство – высокий брюнет, усы, очки (парадоксально – как выснилось позднее – тот же знак зодиака). Маленький ребенок, так давно не видевший отца, подумал, что это он и есть.

Этот маленький эпизод обозначил радикальный поворот в наших отношениях. Я начала по-настоящему рассматривать Мишеля как возможную кандидатуру в мужья. Мечтала о том, чтобы у моей дочки был отец. Пусть даже чужой, раз родной не хочет ею заниматься, но внимательный, любящий, заботливый.

Мишель снова сделал мне официальное предложение, но теперь уже перед родителями. Они ответили коротко:

– Решение остается за Ниной. Будет счастлива она, будем счастливы и мы.

Я пообещала подумать. Миша продолжал регулярно приезжать в Москву. Ему удавалось устраивать частые поездки с клиентами. Мы общались с ним и с Алинкой все свободное время. Он с удовольствием возился с моей девочкой – фотографировал ее своим миниатюрным японским фотоаппаратом, играл и дурачился с ней, как маленький. Каждый раз привозил ей из Парижа игрушки.