Текст книги "Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни"

Все закончилось благополучно, но эта «приятная» поездка к моим родителям до малейших мелочей врезалась в мою память фильмом ужасов на всю жизнь.

А вернувшись в Москву, мы с Ларой очень быстро пришли в себя. Потом эту историю не раз обсуждали уже со смехом. Круговорот жизни снова захватил нас.

Работа и отдых, смена «декораций». Мы постоянно куда-то выходили, с кем-то знакомились, общались. Работали и развлекались.

Лариса часто рассказывала мне о прошлых событиях в ее жизни, о своих знакомых. В частности, поведала мне о знакомстве с французским бизнесменом Артуром и с композитором Максимом Дунаевским, с которыми она оказалась в какой-то компании.

– Ника, у меня остался телефон Макса! Хочешь, я познакомлю тебя с ним? Позвоню ему, встретимся, весело проведем вечер, а?

Я не хотела. Знаменитости не только не интересовали, но, скорее, отталкивали меня. Я была убеждена, что в большинстве своем это люди избалованные, высокомерные, «нарциссы»-себялюбцы, которые считают себя выше других.

Но, видно и вправду «от судьбы не уйдешь».

Однажды в выходной день мы с Ларисой ловили такси на улице Горького, возле Елисеевского гастронома.

Такси не попадалось. Но через какое-то время перед нами остановилась машина «Жигули», за рулем которой сидел секретарь композитора Максима Дунаевского, Аркадий Старцев…

Париж сто́ит обедни

Раздался резкий гудок и рывком вырвал меня из потока мыслей.

Наш поезд уже миновал Польшу и приближался к Германии. Затем должна быть Бельгия, и за ней – конечная цель – Париж. Париж… тот самый, который воспевался в веках, который «стóит обедни». Невидимая странно-прохладная и непонятная волна вдруг окатила мое сердце.

Алинка продолжала мирно посапывать на нижней полке. Уютное купе принадлежало только нам двоим.

Поезд почему-то всегда вызывает у меня ощущение свободы, входа в новое измерение, начала нового жизненного этапа. С детства люблю путешествовать именно в нем, люблю, откинувшись на мягкую подушку, рассеянно наблюдать за постоянно меняющейся картиной за окном, думая о своем. Хочется оторваться от привычной атмосферы, задуматься о своей жизни, попытаться все переосмыслить. Одним словом, совместить приятное с полезным.

По мере того, как поезд въезжал в «зону» капиталистических стран, пейзаж начинал меняться в лучшую сторону. Радовали глаз чистые красивые домики с ухоженными садиками, современные постройки, чистые гостеприимные вокзалы.

Проехав Бельгию, поезд приближался к Парижу. Покормив и переодев Алинку, я смотрела в окно, размышляя о том, что у нас началась новая жизнь. Какой она будет? Эти мысли будоражили меня, приводили в волнение и азарт. По привычке я настраивала себя только на лучшее.

Наконец по радио объявили, что поезд прибывает в Париж, на Северный вокзал.

Показался перрон. И почти сразу же я увидела Мишеля. Он стоял с огромным букетом красных роз и сосредоточенно переводил глаза с одного вагона на другой.

Наши взгляды встретились. Мишель радостно помахал мне букетом и вбежал в вагон. Поцелуи, восклицания. Муж без конца смеялся, говорил, что ему не верится, что мы с дочкой, наконец, во Франции. Мне тоже в это еще не верилось до конца. Но было приятно видеть, как он обнимал и целовал Алинку. Чувствовалось, что он был «безумно» рад нашему приезду. Тем более что праздник был двойным – мы приехали 24 декабря 1986 года, – в самый канун католического Рождества.

Машина мужа была припаркована прямо перед вокзалом.

Северный вокзал (Gare du Nord) – один из семи вокзалов Парижа. Я уже читала о том, что его фасад выполнен в форме триумфальной арки и украшен скульптурами, символизирующими города, в которые ходили поезда компании. Восемь больших статуй относятся к международному сообщению, двенадцать меньших, расположенных на фасаде ниже, – к внутреннему.

Выйдя из вокзала, мы оказались на большой площади с красивой старинной архитектурой. Зная, что я интересуюсь архитектурой, Мишель объяснил мне, что она относится к османскому периоду, что очень часто встречается в центре Парижа.

На площади меня охватило странное чувство – что я здесь уже когда-то была. Хотя я точно знала, что никогда ее не видела ни в книгах, ни по телевизору. Говорят, иногда такое бывает. Или же я здесь уже побывала, в другой жизни?

Мишель предложил, для начала, сделать «тур» по городу, показать нам Париж. Город предстал передо мной восхитительным – красивейшие здания и памятники, красочные витрины магазинов и ресторанов, уютные террасы под навесами, на тротуарах кадки с красивыми цветами. Смешно, но меня почему-то поразили больше всего именно кадки и клумбы с цветами и другими растениями, которые постоянно попадались на глаза – все остальное я уже заранее предполагала. Растения «нарциссически» гордо и независимо составляли часть улицы.

– Миша, а что, цветы постоянно остаются в кадках на улице? Не прикрываются чем-то на ночь?

– Да, конечно. У нас здесь нет дефицита и цветы в целом недорогие. Никому в голову не придет обрывать их в кадке или на клумбе. Они посажены для общего уюта, для эстетики, – рассмеялся Мишель.

Я подумала, что будь такое тогда в Москве, то за одну ночь цветов бы уже не осталось – ребята вмиг бы растащили их для своих подружек или на продажу.

Была приятно удивлена его ответу и с удовольствием впитывала в себя виды Парижа, нанизывала в своем сознании – вот она, наша новая жизнь!

Как быстро я смогу привыкнуть к новой стране с ее неведомыми мне правилами и традициями? C совершенно другим социально-экономическим строем. За два дня, проведенных в поезде, я резко перешагнула из социализма в капитализм.

Это страна, безусловно, очень привлекательная, но при этом такая чужая для меня. А родная осталась далеко. «Как странно складывается моя жизнь, – подумалось мне, – сначала я вышла замуж и переехала в Москву, а теперь, после нового замужества, в Париж. Как долго мы с дочкой останемся здесь? Год, два, навсегда? Выдержу ли я ностальгию? Вернется ли Мишель со мной в Москву?»

В голове невольно возникал водопад вопросов, порой тревожных. Но думать о негативе не хотелось. Стала настраивать себя на радужные мысли. Все хорошо и все будет хорошо. Наша маленькая семья воссоединилась, и впереди у нас только радости. Я искренне верила в это.

Покатавшись по городу и насладившись яркими впечатлениями от Эйфелевой башни и других парижских шедевров, мы отправились за город, в поместье Мишеля. B машине оживленно обменивались новостями. Мишель включил радио. Звучала песня «Voyage, voyage» – новый хит Desireless, который сразу захватил меня, взволновал, затронул какие-то струнки. Именно в этот момент я осознала, что нахожусь во Франции – почему-то даже Эйфелева башня не тронула меня до такой степени. Волшебная сила искусства? Впоследствии я много раз слушала эту песню, которая явилась для меня символом моей жизни во Франции, этого нового жизненного «путешествия». Она неустанно заставляет меня мечтать, увлекает за собой в неизведанные дали – по сей день!

Ехать было довольно далеко – Мишель вез нас в свой загородный дом, находящийся в сорока километрах от Парижа. Два дома, расположенные на восьми гектарах леса, принадлежали его маме. В одном из них в то время проживал он, а в другом жила она, в пятидесяти метрах от сына.

Когда мы приехали в поместье, было уже совсем темно, «хоть выколи глаз».

И меня сразу поразило то, что территория имения не была освещена. Алинка, до этого весело щебечущая в машине, вдруг затихла – испугалась. «Неужели у них перегорели пробки?..» – подумала я. Муж заметно занервничал.

– Merde! Я же просил мать зажечь повсюду свет – в домах и в саду! Она забыла… Но ничего, не волнуйся, дорогая, сейчас все исправлю…

Миша открыл ручным пультом большие электрические ворота и въехал в сад. Стояла полная темнота. Глухая и пугающая. Попросив нас оставаться в машине, муж побежал в дом матери.

Вскоре весь сад осветился иллюминацией. Это оказалось очень красивое и ухоженное имение, с массой елей различной высоты и других деревьев, часто необычных, невиданных доселе. Но больше всего меня поразила зеленая трава на газонах – в конце декабря! Во Франции оказался очень мягкий климат.

Свекровь не вышла встретить нас, познакомиться. Я удивилась, но не стала «зацикливаться» на этом. Будучи из бывших «принцесс», она, вероятно, еще стояла перед зеркалом, готовясь в Рождеству, наряжаясь, надевая жемчуга.

Зато нас очень радушно встретили три великолепные немецкие овчарки – Копейка, Водка и Кунак. К неописуемому восторгу Алинки, они не отходили от нее и старательно вылизывали ее маленькие ручки, пахнущие печеньем и конфетами.

Садовый домик, который моя свекровь одалживала Мишелю, оказался очень уютным. Очень маленьким, но обставленным со вкусом и с массой предметов русских народных промыслов. На полках много русских книг и альбомов по искусству, посуды и декоративных изделий из Гжели и Хохломы. Матрешки разных размеров и стилей, палехские шкатулки, расписанные пасхальные яйца на цоколях. Было видно, что в этом доме любили Россию.

После того как я приняла душ и переоделась, мы втроем пошли в дом к его маме. По русской традиции, я привезла подарки для свекрови и для всей семьи, не забыв тетю и ее мужа.

Мама Мишеля была разведена, и поэтому Рождество Миша собирался отметить совместно c ней – в узком кругу. Она оказалась очень красивой, даже для своего возраста, женщиной. По имени Ирина, или Ирэн, как ее здесь называли. Меня совсем не удивило, что она происходила из аристократической семьи, приближенной к последнему царю, Николаю Второму. Речь и манеры у нее были тоже «царские», правильные и даже изысканные, но чересчур манерные, на мой взгляд. Я почувствовала себя с ней не очень уютно.

Но Ирэн стала моей свекровью, и мне нужно было уважать ее и постараться найти общий язык. Держаться и беседовать с ней на ее уровне. Вручив ей подарки и сказав, что «счастлива с ней познакомиться», я скромно заняла предложенное мне за столом место. Свекровь на подарки отреагировала очень сдержанно, едва взглянув на них, едва поблагодарив. Я так и не поняла, понравились ли ей расписные лаковые шкатулочки и изделия из хохломы или нет.

Но что меня поразило – так это то, что на праздничном столе почти нечего было есть, то есть почти ничего по нашим русским понятиям. Не по-русски и, как я потом узнала, даже не по-французски. На закуску были листья зеленого салата «летю», на горячее блюдо крошечная курица в гриле с фасолью, на десерт йогурты с печеньем. Конечно, я тогда еще не знала французских обычаев и традиций, но все же внутренне очень удивилась, хоть и не подала виду. Даже в России, при существующем в то время дефиците, люди старались припасти для праздников что-нибудь вкусненькое. А что тогда говорить о Франции, да еще на Рождество?

Я видела, что Мишель был разочарован приемом матери, но он молчал. Нервничал и с трудом сдерживался, когда она делала ему какие-то замечания.

А делала она это довольно часто. Я ничего не понимала по-французски, но по ее интонациям все было ясно и так. Со мной же она разговаривала холодно и свысока. Говорила по-русски, так как прекрасно сохранила свой родной язык и, спасибо ей, выучила ему сына.

На Алинку свекровь не обращала абсолютно никакого внимания, казалось, не замечала ее. Это тоже было несколько странно. Обычно даже посторонние люди ласково обращались к моей дочке, делали ей комплименты, какая она «хорошенькая и хорошо воспитанная». Маленькая Алинка и вправду была очень милой и трогательной девчушкой, которая легко шла на контакт.

Конечно, восхищаться моим ребенком свекровь не была обязана. Я и не ждала этого от нее. Но, будучи «аристократично» воспитанной, игнорировать его тоже не должна была. Хотя бы ради сына и для светских приличий.

Вообще было совершенно очевидно, что свекровь постоянно пребывала в плохом настроении. Но о причинах я даже не догадывалась.

Ужин завершился быстро и, думаю, к общему удовольствию. Мы даже не дождались полуночи, по французской традиции. Общий разговор не получался. Свекровь сослалась на усталость и желание лечь спать пораньше.

Вернувшись в домик Мишеля, мы с ним чокнулись бокалами шампанского, пожелав счастья себе и всем тем, кого любим. Затем тоже сразу легли. Мы с Алинкой были очень утомлены после дороги. К тому же у меня накопилось немало впечатлений, которые нужно было «переварить».

Когда мы проснулись утром, Мишеля в доме не было, он уже куда-то ушел. А на Алиночкиной кровати, в ее ногах, лежала собака по имени Водка. Это была очень ласковая и умная собака с добрыми черными глазами. Она постоянно ходила за маленькой Алинкой, как мама за ребенком.

Я распахнула входную дверь, вышла в залитый солнцем сад и ахнула от восхищения его красотой. Экзотические причудливые деревья, аккуратно разбитые дорожки. Многочисленные клумбы с цветами, резные скамеечки. Чуть дальше, в глубине территории, похожей уже больше на лес, находился загон с красивым светло-бежевым жеребцом, который резвился, прыгал там, как ребенок.

Муж находился у мамы. Оттуда слышались голоса. Разговор шел явно на повышенных тонах, поэтому я решила не идти к ним. Осталась играть с Алинкой и c собаками в ожидании Мишеля.

Наконец он вернулся. Был чернее тучи. Поцеловав нас, ничего не объясняя, предложил поехать позавтракать в кафе в центре городка. Я удивилась – было бы гораздо приятнее это сделать в благоухающем цветами саду. Но позже поняла, почему он хотел отлучиться из имения матери. Когда мы уже сидели в кафе, он после некоторых колебаний рассказал мне следующее.

Свекровь была категорически против женитьбы сына и всячески отговаривала его. Но он все же не послушался, сделал по-своему. При этом решил скрыть от меня все неприятные детали, чтобы «не вспугнуть». Боялся, что если я узнаю об этом, то откажусь ехать во Францию. И вот теперь свекровь не могла простить ему того, что он «предпочел жену матери», как она считала. А когда узнала, что он к тому же удочерил Алинку, то ее гневу не было предела. Мише все же как-то удалось уговорить ее принять нас у себя по приезде. Судя по всему, свекровь согласилась просто из любопытства, чтобы посмотреть на меня. Но решила не обременять себя хорошими манерами. Теперь я понимала, почему праздничный ужин был таким скромным, натянутым и немногословным.

Совершенно парадоксально, но больше всего мою свекровь выводило из себя то, что я была русской, к тому же родилась в Ленинграде. Правда, как признался мне муж, она называла меня даже не «русской», а «советской» или «большевичкой»! Так как русскими в ее представлении были только жители дореволюционной России – как она, ее семья и ей подобные.

Ирэн находилась точно в Алинкином возрасте, когда вся ее семья покинула Санкт-Петербург с первой волной русской эмиграции и осела в Париже. Здесь она получила блестящее образование и стала певицей в парижской «Opéra Comique». Вскоре она познакомилась с отцом Мишеля. Через несколько лет они поженились, и у них родился Мишель.

А после двадцати лет совместной жизни родители развелись – они больше не выносили друг друга. Так часто бывает, но Мишель рассказывал мне все это с большой грустью и горечью в голосе. Он тяжело пережил распад семьи.

Эти люди уже покинули наш мир, пусть им будет хорошо там, где они есть.

Бежали дни и недели. Постепенно мне многое стало ясно. То, что свекровь нас с Алинкой не примет. Что не будет и второй свадьбы, которую Мишель мечтал отпраздновать во Франции со своей семьей. Но это не было главным. Главный вопрос, который занимал меня: как можно создать хорошие отношения со свекровью, которая относилась ко мне предвзято только потому, что я из «советской России»?

Конечно, мама Миши жила в отдельном от нас домике, но он был расположен совсем рядом. Каждое утро, выходя из нашей обители, мы шли по дорожке мимо ее дома. Каждый раз я приветливо здоровалась с ней, а она отвечала сквозь зубы.

Наш первый совместный ужин стал и последним – больше мы ни разу не сидели вместе за одним столом.

Мишель очень сердился на мать – он отказывался понять ее позицию. Объяснил мне, что после развода с мужем у нее стал очень тяжелый характер.

Ко мне и к Алинке Мишель относился с большим вниманием и нежностью. Первое время он очень баловал нас. Забрасывал Алинку игрушками, а меня дорогими подарками, как будто пытаясь компенсировать неприятную обстановку, в которую мы попали.

Просил у меня прощения за то, что ничего не может изменить в сложившейся ситуации. Он много раз пытался убедить маму «сменить гнев на милость» и установить хорошие отношения. Но все было бесполезно.

– С ней невозможно договориться! Вот поэтому отец и развелся с ней! – в сердцах восклицал Мишель.

В связи с нашим приездом он оформил на работе отпуск и с утра до вечера возил нас в Париж и по окрестностям, показывая нам Францию и ее достопримечательности. Я убедилась в том, что это действительно очень красивая страна – с массой интереснейших исторических памятников искусства и архитектуры. Со старинными замками, разбросанными повсюду, и с маленькими уютными благоустроенными деревушками.

Помимо культурных экскурсий, Мишель возил нас осматривать большие коммерческие центры, эквивалента которым тогда еще не существовало в России. Приехав в «Ашан», я была потрясена изобилием продуктов. Столы и прилавки ломились от всевозможных видов свежайших аппетитных сортов мяса, рыбы, колбас, сыров и деликатесов чисто французского происхождения – фуа-гра, устрицы, лягушачьи окорочка, улитки в чесночном масле и многих других. Изобилие вин и шампанских, коктейлей и соков. Я рассматривала все это широко открытыми глазами. Миша наблюдал за мной и смеялся:

– Нравится, Нинулечка? Выбирай, бери, что хочешь!

Но я отказалась. Мне почему-то там стало плохо – морально и физически – затошнило. В памяти всплыли московские «голодные» прилавки продовольственных магазинов, наполненных в основном консервами с килькой и банками майонеза. Во мне остро возникла враждебность ко всему этому французскому изобилию. Обида за мою страну и за ее людей, которые были лишены всего этого. «Как в жизни много несправедливости!» – в голове крутились печальные мысли.

Несколько дней спустя отец Мишеля, Генри, пригласил нас сначала на обед в ресторан, а затем на «digestif» к себе домой. Так во Франции называют крепкие алкогольные напитки, которые французы, по желанию, пьют после обеда или ужина для удовольствия и также для ускорения пищеварения.

С «Papa» мы разговаривали по-английски, так как я тогда знала лишь несколько слов по-французски. Только начала учить язык – Миша купил мне самоучитель.

Отец мужа мне понравился – это был интересный, культурный человек широких взглядов. Большой эрудит. Беседовать с ним было очень приятно. Расстались мы тепло. Генри сказал мне, что был рад со мной познакомиться и скоро снова пригласит нас на ужин.

Но, выйдя на улицу, Мишель оставался задумчивым и немного грустным.

Я удивилась.

– Миша, что-то не так?..

Мишель вздохнул, колебался, прежде чем ответил мне:

– Отец сказал мне перед нашим уходом: «Твоя жена слишком хороша для тебя, скоро она тебя бросит…». Не знаю зачем под конец он решил испортить мне настроение!

Я не знала, что ему ответить. Ничего не поняла, когда они обменялись двумя фразами по-французски. И в самом деле, зачем отец сказал такое сыну? На основании чего? Непонятно. Какая-то странная семья…

– Миш, а может, просто у него такой юмор? – я рассмеялась, пытаясь смягчить обстановку.

– Не думаю… я хорошо знаю его, – хмуро ответил Мишель.

Через несколько дней нас к себе на ужин пригласила тетя Миши, Марин.

Она жила с мужем-декоратором в фешенебельном районе Парижа, в Сен-Клу.

Приняла нас очень радушно и… влюбилась в Алинку. Своих детей у нее не было, и она с явным удовольствием тискала и целовала малышку. Марин была такой же красавицей, как и ее сестра, они были очень похожи.

Миша рассказал тете о проблемах с матерью, и та пообещала поговорить с ней, постараться все уладить.

Но время шло, а отношения никак не улучшались. Со своей стороны, я делала все возможное для того, чтобы изменить мнение свекрови обо мне, но ничего не получалось. Теперь она часто даже не отвечала на мой «бонжур», когда мы с Мишей проходили мимо нее, делая вид, что не слышит меня.

Кроме того, вскоре произошел случай, который убедил меня в том, что дружбы у нас со свекровью не получится.

Алинка заболела – очень сильно простудилась. Надрывный кашель, жар, температура за сорок. Жаропонижающие компрессы, которые я ей делала, не помогали.

Очень испугавшись за ребенка, я попросила Мишеля срочно вызвать врача. Он пошел к матери в дом, так как в нашем доме менялась проводка и телефон был отключен. Очень долго не возвращался. Я была в нетерпении, мерила шагами дом, начала всерьез беспокоиться. Наконец муж появился в дверях.

– Нина, быстро одевай Алинку, едем на прием в клинику! Я поругался с матерью, она отказала мне в телефонном звонке! Сказала, что вызвать врача сюда на дом будет стоить дорого, мы находимся в зоне резиденций, частного сектора. Что не будет способствовать «транжирству» – она так считает! Я не хочу связываться с матерью, раз она отказала. Будет только хуже…

Нельзя было терять время на пустые разговоры. Я бросилась одевать дочку, и мы срочно повезли ее в клинику. Врач установил диагноз – острый пиелонефрит. Как когда-то в Москве. Я расстроилась – заболевание становилось хроническим. Но в больницу ребенка на забрали. К счастью, она довольно быстро поправилась дома, с помощью антибиотиков.

Отныне Мишель часто находился в мрачном настроении – обида на мать грызла его изнутри. В конце концов мы оба окончательно поняли, что нужно было принимать какое-то решение – жизнь по соседству со свекровью становилась невыносимой. Мишель ругался с матерью каждый раз, когда заходил к ней. Меня она по-прежнему отказывалась принимать, да и мне претило навязывать себя.

Я очень соскучилась по родителям, мечтала съездить домой. Решила поговорить об этом с мужем.

– Миша, мне кажется, что было бы проще, если бы мы с Алинкой вернулись на время в Москву. Мы для твоей мамы, как красная тряпка для быка. Ты же понимаешь, что женщина в ее возрасте просто так не изменит своей позиции. Я для нее – «большевичка», инородный элемент… Не нужно ее принуждать, что-то навязывать. Или она примет нас сама, или нужно разъезжаться. Но я не хочу, чтобы из-за нас у тебя с ней испортились отношения. Тогда будет еще хуже. Окажусь виноватой я, и она мне этого никогда не простит…

Но Мишель категорически отверг мое предложение.

– Нет, нет, я не хочу, чтобы ты уезжала! Мы ведь только недавно поженились! Я найду решение!

Через несколько дней Миша сообщил мне, что подыскал для нас меблированную квартиру в Париже, на Place de la Nation (площади Нации).

– Вот так, пусть она подумает! Из-за нее мне теперь нужно выбрасывать деньги на съем квартиры, в то время как у нас есть свободный дом!

Мы быстро собрались. У нас с Алинкой вещей было немного. Перед отъездом я хотела попрощаться со свекровью, но Мишель сказал, что «лучше не раздражать ее». Так мы и уехали – «по-английски».

В Париже у нас началась новая, активная и богатая встречами и впечатлениями жизнь. Мы посетили практически все известные исторические объекты, начав с Эйфелевой башни и закончив Монмартром, который я полюбила на всю жизнь. Побывали во многих музеях: Орсе, Лувре, Майоль, Родена, Гран Пале и во многих других. Я была в восторге от Дворца Гарнье – французского здания Оперы – там мы посмотрели немало балетов. В том числе гастроли русских театров в Париже – Большого и Мариинского.

Также побывали на концертах ансамбля Игоря Моисеева, который регулярно приезжал во французскую столицу и в Канны.

Обычно мы сидели в первом ряду, и я была очень удивлена, наблюдая за Алинкой, – маленькая девочка сидела неподвижно в течение часа, в каждом отделении, прикованная глазами к сцене. А затем дома она показывала нам различные «па», пытаясь воспроизвести то, что увидела. Тогда я подумала о том, что было бы хорошо начать учить ее танцам.

Я всегда очень любила балет и была большой поклонницей наших прославленных балерин – Екатерины Максимовой, Майи Плисецкой, Натальи Бессмертновой, Нины Ананиашвили. Они были лучшими, талантливейшими балеринами моей юности. Вообще, русский балет для меня самый лучший балет в мире. И, конечно, не только для меня.

Также у нас были частые «походы» на обеды и ужины к друзьям и знакомым Миши. У него их было немало. Я была очень приятно удивлена – все люди были интересными, интеллигентными и очень радушными. Затем мы приглашали друзей к себе, на «ответный визит», как это принято. Я готовила русские блюда и с удовольствием рассказывала о России, открывала им секреты русской кулинарии и русской культуры.

Однажды вечером, после того, как я уложила Алинку спать, Миша сказал, что ему нужно сказать мне что-то важное.

– Дорогая, я тебе раньше ничего не говорил, так как подобные вещи не афишируются. Но теперь, когда ты стала моей женой, будет нормально, чтобы ты это знала. Дело том, что я вхожу в состав одной из лож французских масонов. Мы – «каменщики» – строим новый мир, ищем путь к совершенству. Мы – братья. У нас есть секретные знаки, по которым распознаем друг друга в любой обстановке, даже будучи незнакомыми людьми. И у нас существует традиция поддерживать друг друга, помогать, дружить. Люди, у которых мы были в гостях, тоже все масоны. Они хотели познакомиться с тобой, поэтому пригласили нас в гости. Раз в неделю у нас бывают масонские собрания в ложе. Не обижайся, в эти вечера я по традиции буду ужинать с «братьями» в ресторане.

Я выслушала это откровение с большим интересом и уверила мужа, что его временное отсутствие меня не обидит. Конечно, я уже слышала о масонских ложах, но признание Миши все же удивило меня, поскольку раньше на эту тему не было даже намека. Видимо, это была секретная организация, и муж был обязан соблюдать конспирацию. Я понимала его увлечение и отнеслась к новости совершенно спокойно.

Все люди, с которыми мы встречались, были очень милыми.

Но я особенно подружилась с одной парой – Франсуазой и Жан-Мишелем Ро. Они жили недалеко от нас в своем роскошном особняке с огромным, прекрасно ухоженным садом. У них было трое взрослых сыновей.

Франсуаза часто заезжала за мной на машине, пока Миша был на работе, возила к себе обедать, на какую-нибудь парижскую выставку или просто выпить кофе или прохладительный напиток на террасе модного бистро. Мы с ней нашли много общих тем для разговоров, много общих интересов.

Кроме того, Франсуаза «обожала» Алинку, как она мне говорила, считала ее «необыкновенным ребенком», а меня называла «младшей сестренкой».

Они с мужем казались мне необыкновенно милыми людьми, редкими по своему радушию. Жан-Мишель, как и мой муж, занимался масонской деятельностью. Этот факт еще больше сблизил нас с Франсуазой.

Помимо них, Мишель познакомил меня со своими русскими друзьями из первой волны эмиграции – с княгинями Натальей Шереметьевой и Натальей Оболенской, а также с детьми последней. По словам мужа, княгиням было за восемьдесят. Одна из них была совсем беззубой. Но меня сразу поразили у обеих молодые смеющиеся глаза, а также энергетика этих дам. В их квартирах висели портреты Николая Второго, но обстановка была скромной. Я читала, что первым русским эмигрантам-аристократам очень трудно жилось в Париже, большинство жило в нужде. Но мне понравилось то, что у княгинь был вид счастливых людей, полностью довольных своей жизнью.

Мне было весело ужинать в их компании, наблюдать за поведением и манерами этих «старинных» русских аристократок. Особенно забавно было видеть, как старушки умели воспламеняться энтузиазмом и как «отчаянно» они пили водку. Лично я ее никогда не пила даже в России – совершенно не переносила ее. «Наверно, я не настоящая русская», – смеясь говорила я.

Вскоре Мишель договорился об устройстве Алинки в детский садик.

Ей нравилось играть с другими детьми, и я радовалась, что она «играючи» учит французский язык. Воспитательницы очень хорошо отзывались о ней, она быстро стала их любимицей.

Мишель неоднократно пытался заговаривать с ней по-французски, но она каждый раз молчала. Прошел месяц, и однажды вечером за ужином Алинка вдруг обратилась к Мишелю на чистейшем французском языке! Мы были поражены – за месяц она выучила язык и разговаривала совершенно свободно и без малейшего акцента. В три с половиной годика!

До этого мы уже было начали беспокоиться, думая, что у нее тяжелый языковый барьер, который мешает ей заговорить. Оказывается, детский ум способен на то, что мы даже не подозреваем.

А я усиленно учила французский язык по самоучителю и так же смотрела телевизор, старалась вникнуть в смысл повседневной разговорной речи, в его мелодику. Нужно сказать, что иметь русскоговорящего мужа во Франции – сомнительный подарок. Мишель постоянно обращался ко мне по-русски, чтобы не утруждать себя переводами. А это сильно замедляло мой процесс изучения языка.

Все же три месяца спустя я заговорила. Безусловно, вначале с ошибками и с сильным акцентом. Но меня понимали, я уже могла объясняться с людьми и не потеряться в большом городе.

А спустя год я уже прилично овладела французским и даже многими языковыми нюансами. Единственное, что по-прежнему оставалось, это небольшой акцент. Как пояснил врач, мои голосовые связки были уже сформированы, поэтому я уже не могла полностью избавиться от него. Французы обычно говорят мне, что мой «легкий акцент придает большой шарм». Вежливые люди.

Казалось, я привыкала к новому дому, к новой стране, познавая ее культуру, язык и образ жизни. Но все же ностальгия не отпускала меня – в мыслях я регулярно, вспышками, видела себя то в своей старой квартире, то на Чистых прудах, то на Тверской. Родителям я звонила на десять-двадцать минут один раз в неделю, но все же у меня было постоянное чувство оторванности от них.

Однажды я проснулась со страшными болями в животе. Они были настолько сильными, что мне казалось, что я умираю. Я каталась по постели, держась за живот, и стонала. Мишель пришел в страшную панику, пичкал меня болеутоляющими. Но они не помогали, и боли становились все сильнее. Тогда он отнес меня на руках в машину и повез в клинику. Она оказалась чистой и красивой, с приветливо улыбающимся медперсоналом. Там мне провели полное обследование – анализы, рентген и УЗИ, чтобы установить причину моего состояния. И в результате… ничего не нашли.

В конце дня к нам подошел заведующий отделением, обратился к Мишелю.

– Нет оснований беспокоиться, ваша супруга здорова. Но как я понял, она совсем недавно живет во Франции. Думаю, что у нее развилась так называемая ностальгия, которая и вызвала глубокий стресс и такие сильные боли. Мой совет – ей нужно съездить домой.