Текст книги "Дурочка (Ожидание гусеницы)"

Больница

Тучный доктор в отделении нейрохирургии постарался объяснить проблему «бытовым языком» – как попросила Смирновская.

– Парня сильно ударили по голове металлическим предметом, скорей всего трубой. Имеем сотрясение мозга, трещину в черепе и гематому мозга, которая и может привести к плохим последствиям. Потеря зрения, похоже, связана с гематомой. Операцию на мозге, чтобы освободить давление на глазной нерв, я лично делать опасаюсь – случай сложный. Эту самую сложность бытовым языком, извините, передать не могу.

– Кто может сделать такую операцию? – спросила Лукреция.

– В Москве или – вообще? – задумался доктор.

– Вообще.

Доктор без колебания назвал имя.

– Какая страна?

– Израиль. Но чтобы заполучить этого хирурга в короткий срок, нужны деньги. Много денег.

– Это не важно. Лишь бы он был въездной.

– Он приезжал в Ленинград на конференцию два месяца назад. Я позвоню, поговорю с ним.

Посетители

На второй день госпитализации в палату к Ракову пришел посетитель. Представился полковником Петровым, отдел собственных расследований ФСБ. Коротко, тихим проникновенным голосом – его предупредили, что нельзя говорить громко – полковник рассказал Ракову, как тот завалил сложнейшую годовую операцию ФСБ по вербовке боевиков организованной преступной группировки. А самым интересным и полезным для Службы по мнению полковника было то, что причастность Ракова к трем убийствам доказать практически невозможно.

– По убийству Исламбекова я лично проверял твое алиби с пиццей. Охранники мамой клянутся, что ты всю ночь был на месте. Знаешь, почему? Просто ты им нравишься. Обоим! По убийству еще одного боевика, вербовкой которого занималась Служба, и подручного Слона твое алиби проверяли три агента и Войцах впридачу. Войцах получил по пять страниц рукописного текста от каждого из трех рыбаков, выпивавших в ту ночь на берегу пруда. Они с одинаковыми подробностями описали, как ты ушел на дно вечером, а вышел только к утру. Твоя семья в Усково клянется, что ты появился до стрельбы Косты из автомата, и вообще – ты им нравишься. Обеим! Знаешь, как я это понял? Твои грязные фирменные джинсы женщины на всякий случай постирали с отбеливателем.

– Ужас!.. – прошептал Раков, стараясь лежать неподвижно. – Теперь их разве что выкинуть…

– Найденный на месте двойного убийства пистолет, – невозмутимо продолжил полковник, – имеет частично смазанные, но вполне определяемые отпечатки научного сотрудника Чарушина – очень складно. У нас в отделе даже возникло подозрение, что ты выполнял задание некоторых… скажем так, вышестоящих офицеров Службы, несогласных с подобной практикой вербовки сильно замазанных кровью бандитов. Или – что хуже, задание некоторых вышестоящих офицеров другого силового ведомства, которым Слон перестал платить за крышу.

– Два раза – нет, – сказал Раков.

– Я так и думал, – кивнул гость. – Я давно служу. И верю в стечение обстоятельств.

– И что это за обстоятельства?

– Ты узнал, что твоей жене угрожает опасность и решил ее защитить.

– И как, по-вашему – получилось? – приподнял Раков. – Я ее защитил?

– Нет, конечно, – усмехнулся полковник. – У тебя же кончились патроны.

Раков закрыл глаза и лежал неподвижно минут пять. Гость сидел молча. Раков заговорил первым. Он спросил с надеждой:

– Вы знаете, что это за опасность?

Полковник резко выдохнул, помотал головой и вскочил. Прошелся по палате. Отбарабанил пальцами по подоконнику. Потом подошел к кровати, наклонился к Ракову и постучал себя по лбу:

– Ты что, совсем дурак? Отстреливаешь на всякий случай всех подозрительных рядом с женой и тещей? Хотя… – он выпрямился и оценивающе прищурился на лейтенанта. – В данной ситуации… это лучшее объяснение. Сделаем так. Если выживешь и не потеряешь зрение, отработаешь два года в контрразведке. Там самое место дуракам, вроде тебя, которым всегда везет. Потом – выбирай любой отдел.

– Вы что, предлагаете мне стать киллером?.. – Раков даже улыбнулся от такой нелепости.

– Будешь заниматься чрезвычайными обстоятельствами. А уж как ты их разрулишь – твое дело. Главное в чрезвычайке – ее неожиданность, отсутствие времени и сложность разрешения. Тебе понравится.

– А если не соглашусь?

– Тогда я предъявлю комиссии по расследованию две микросхемы из электрического щитка в подъезде на Фрунзенской набережной. И поставлю под сомнение алиби с пиццей. Появится предлог проверить координаты твоего мобильника в момент звонков той ночью. Когда ты отвечал охранниками якобы с местного телефона. На будущее запомни – ничего не оставляй про запас, уничтожай все. И чего только жильцы не засовывают в пожарные и электрические щитки!.. – мечтательно заметил полковник. – Не расстраивайся, с годами трудноопределимых тайников становится все меньше. Даже не представляешь, как иногда скучно бывает найти улику с первой попытки. Особенно, если ты сам ее спрятал в кресло мертвого профессора… – хитро прищурился полковник.

– От кого исходит угроза моей жене? – настаивал Раков.

– Обсудим после операции.

– Сейчас. Это основное условие, чтобы уговорить меня на чрезвычайку.

– Ладно. Сначала ответь на вопрос. Чарушина ты убил? – полковник склонился над его лицом, отслеживая малейшее движение глаз.

– Нет.

– И доказать свою непричастность сможешь?

Раков подумал, вспомнил, как передал Таисии упакованный нож Санитара и кивнул – он был уверен в его сохранности. Полковник выпрямился.

– Скажу без выводов, я этим вопросом специально не занимался. С ноября прошлого года солнцевские подвязались достать какую-то дорогую антикварную вещицу для одного олигарха. На него, как я знаю, сначала вышел сотрудник Третьяковки Чарушин. Я уверен – у искусствоведа этой вещицы не было, он просто знал, где ее найти. После их общения наш банкир – аптекарь-владелец-газет-и-пароходов, естественно, понял, что имеет дело с лохом. И решил привлечь более серьезных людей. Он готов выложить за вещицу огромную сумму, и для бандитов интересней ее выкрасть и продать ему через подставное лицо, чем просто найти владельца, уговорить его и иметь всего лишь процент посредников при законной продаже.

– Что коллекционирует этот… человек? – спросил Раков.

– Все! – воскликнул полковник. – В том и проблема – все подряд. С бессмысленной хищностью нувориша.

– Ладно… – лейтенант устало закрыл глаза. – Я так понимаю, что ваше предложение мы будем обсуждать после операции. Когда вы точно будете знать – инвалид я, или нет.

– Если ты согласен, можно и сейчас. Я абсолютно уверен в положительном результате операции, и поэтому взял с собой два постановления – на повышение лейтенанта Ракова в звании. И – перевод тебя в другой отдел.

– Повышение в звании? У меня теперь еще и слуховые галлюцинации… За что?

– Ну как же… – довольный произведенным эффектом полковник, прошелся перед кроватью, улыбаясь. – За успехи в борьбе с бандитизмом. Как-никак, а трое весьма нехороших граждан, двое из которых в момент убийства находились в розыске, убиты. Правда, при невыясненных обстоятельствах…

– Почему вы уверены, что операция поможет? – слабо улыбнулся в ответ Раков.

– Что, совсем не в курсе? Твоя теща оплатит самого дорогого нейрохирурга в мире.

– Лукреция?.. – удивился лейтенант.

– Я же говорил – ты всем нравишься.

Перед операцией Раков потребовал привести к нему жену. Он хотел попрощаться на всякий случай, заготовил целую речь, но…

Аглая вошла в палату стремительно, стала у кровати на колени и легла щекой на руку мужа.

– Аглая Добрынична, я хочу вам сказать… это важно. Не знаю, увижу ли вас еще. Вдруг, я ослепну…

– Это совсем не важно, – перебила Аглая. – Вы сможете меня ощупать в любое время, – улыбнулась она, сведя на нет серьезность момента.

– Или умру… – продолжил Раков уже без пафоса.

– Вы не умрете, потому что мама заплатила много денег доктору, который вскрывает черепа. Он все сделает аккуратно и правильно, – уверенно заявила Аглая.

– Что, очень много?

– Очень! – подалась к его лицу Аглая, понизив голос. – Тех, что лежат в сбербанке могло не хватить, поэтому я сразу предложила взять у меня из шкатулки. Мы взяли два камушка из яйца с птичкой, и Туся сказала, что такие камушки уговорят кого угодно.

– Яйцо в птичке… или птичка – в яйце… – пробормотал Раков, перебирая ее волосы. – С камушками…

– Птичка сверху. Она золотая, а яйцо зеленое и открывается.

– Что ты сказала?.. – прошептал изменившийся в лице Раков.

– Моя шкатулка, в которой я держу сокровища. Там было восемнадцать камушков. По одному на каждый день рождения, пока не стану совсем взрослой. А теперь – шестнадцать. Мне опять шестнадцать лет!

– Аглая, ты… вы говорили кому-нибудь об этом яйце? – взволнованно прошептал Раков. – Кому-нибудь постороннему?

– Мне нельзя разговаривать с посторонними, – строго заметила Аглая. – Но я написала письмо. Помните, вы еще в тот день возили меня и Нашу Ташу в город. Я заплатила за свет и газ, а потом на почте написала письмо.

– Письмо?.. Кому?!

– Моему отцу.

– И что вы написали?.. – затрясло Ракова.

– Я написала: – «Здравствуй, Добрыня. У тебя есть дочь, ей уже восемнадцать раз дарили по маленькому прозрачному камушку. Она хранит их в яйце. Яйцо стоит на подставке, оно открывается и очень красивое – зеленое с крошечной золотой птичкой наверху. Какого цвета твои глаза и волосы?» Наша Таша сказала добавить отчество – «Никитовичу», и фамилию – «Васнецову». Я до этого не знала, что у него такая фамилия.

– Адрес… какой? – прошептал Раков.

– Лаврушенский переулок, дом 10… – вспоминая, Аглая «писала» в воздухе пальцем. – «Отдел русской живописи Х – палочка – Х – века». Это Наша Таша сама написала, а я написала обратный адрес, который был у меня в паспорте на штампе.

– Вы когда-нибудь видели этого человека? В смысле – своего отца?

Аглая загадочно улыбнулась.

– Которого из трех? Недавно узнала от мамы, что Добрыня Никитич Васнецов – это псевдоним трех кандидатов на мое отцовство. Они с Нашей Ташей придумали так записать в свидетельстве о рождении. Чтобы не ставить прочерк, где указывается отец.

– Псевдоним?.. Что еще за ерунда?

– Это не ерунда. Вы видели картину «Три богатыря»?

– Аглая, умоляю, говорите по делу, я и так ничего не понимаю!

– В семьдесят шестом году моя мама занималась сексом с тремя мужчинами. А художник Васнецов описал в Добрыне Никитиче черты трех родственников – самого себя, дяди и брата. Знаете, сколько он работал над этой картиной? Семнадцать лет!

– О, господи, – простонал Раков. – Просто скажите, что вы знаете о человеке, которому написали письмо!

– Я и говорю. Человека с таким именем не существует. Это сборный образ. Как у художника Васнецова. Маму тогда любил дядя Паша, еще Крези-бой… – Аглая начала загибать пальцы, – и еще военный летчик, который стал предателем родины, когда угнал самолет на американскую базу в Японии. С тех пор она его не видела. Но он узнал о рождении дочери и смог передать средства на мое воспитание. Передал их… как это?.. Контра… бандой! Те самые камушки. Они давно у мамы, просто она отдавала их мне по одному в год. Дядя Паша сделал ей вечную розу, Крези-бой подарил кольцо с изумрудом, а военный летчик, наверное, продал самолет и…

– Аглая, давайте реально по фактам, ну какой еще самолет?..

– МИГ-25, – уверенно заявила Аглая. – Мама сказала, что для американцев в семьдесят шестом году это была бесценная вещь.

Раков посмотрел на нее диким взглядом, прокашлялся – горло пересохло, и заметил:

– Тогда получается, что Лукреция… ваша мама имела еще одного кандидата в отцы, который подарил ей шкатулку для камушков. Яйцо Фаберже, я имею в виду.

– Нет, яйцо дедушкино. Он давным-давно купил его в Америке у русского эмигранта. Правда, красивое слово – эм-м-ми-грант!

Раков взял руку жены и прижал к губам, закрыв глаза. Голова была тяжелой, мысли путались – приходилось тщательно обдумывать каждую фразу.

– Вы написали письмо псевдониму, – сказал он. – Зачем, если псевдонимы сами по себе не существуют?

– А кому мне было писать? Девушка, которая продала конверт, сказала, что письмо, отправленное по почте, обязательно найдет адресата. А если не найдет – вернется по обратному адресу.

– Аглая, пожалуйста, позовите сюда Лукрецию, – попросил Раков, с силой сжав ее пальцы.

– Мама разговаривает с этим важным доктором. Могу позвать Тусю, она тут, за дверью. Очень грустная. Почему-то уверена, что вы обязательно умрете. – Аглая оперлась в кровать локтями, приблизилась лицом к лицу мужа и доверительно прошептала ему в губы: – Она надела свое лучшее черное платье, вам понравится.

– Нет, только не Тусю!.. Приведите ко мне Лукрецию под любым предлогом.

Лукреция с порога осмотрела бледного зятя долгим изучающим взглядом и вздохнула.

– Давай без паники, – сказала она. – Все пройдет нормально.

– Вам вернули ваше оружие? – спросил Раков.

– Зачем тебе?

– Позвоните своим друзьям полковникам, пусть срочно найдут, кто из крупных предпринимателей коллекционирует яйца Фаберже. Пока они будут искать и думать, как выйти на этого человека и отговорить его от покупки зеленого яйца с золотой птичкой, переселитесь в квартиру и держите оборону. Квартира ваша укреплена лучше, чем дом в Усково, но парочка профессиональных охранников не помешает. Обещайте, что наймете двух охранников.

– Хочешь сказать, что эти трупы рядом со мной… – Лукреция, не сводя глаз с Антона, нащупала стул и села.

– Обещайте, что наймете сегодня же и профессионалов!..

– Ладно. С этим проблем не будет – мне помогут найти лучших. Ты перестань нервничать, а то…

– Отвечаю на ваш вопрос, – перебил Раков. Да. Им нужно было яйцо, и содержимое в придачу. Не вздумайте идти на переговоры о продаже. Вас обманут или убьют. Пусть полковники срочно ищут компромат на коллекционера и продумают стратегию переговоров, чтобы он вообще отказался от мысли купить именно это яйцо.

– Как ты узнал? – не может прийти в себя Лукреция.

– Попросите Аглаю зачитать письмо, которое они с Ладовой написали и отправили с почты. Если можно, не возвращайтесь сегодня в Усково.

– Да мы вообще-то из-за тебя уже третий день живем в Москве.

– Уж извините за беспокойство, Лукреция Даниловна.

– Постараюсь, Антон Макарович, – ехидно пообещала Смирновская, вставая. – Вот завтра увидимся, тогда и извиню.

– Буду жив, увидимся.

– Куда ты денешься за такие-то деньги!

Раков после ухода тещи закрыл глаза, тяжело дыша. Романтическое прощание с женой закончилось для него шоком. Он перенервничал и до сих пор никак не мог упорядочить в голове услышанное. Лейтенант постарался расслабиться, вытер простыней пот с лица и вздрогнул: в палату вошла Таисия в длинном облегающем платье. Ее голова была выбрита. Раков даже приподнялся, рассматривая, не померещилось ли ему. Нет, не померещилось – оранжевый ежик сантиметра в три. Черное платье усиливало прозрачную бледность кожи и зелень глаз. Таисия неуверенно направилась к нему. У лейтенанта сбилось дыхание, он изобразил улыбку и начал болтать, чтобы справиться с паникой.

– Какой у вас оказывается дивный череп, Таисия Федоровна!.. Надеюсь, вы обрились не из-за вшей с грязной одежды, когда меня раздевали…

Женщина уже совсем рядом, она наклоняется… Лейтенант крепко зажмурился. Таисия захватила его губы своими в сильном и долгом поцелуе. Лежащему Ракову пришлось срочно согнуть ноги в коленях. И еще прижать к груди ладонь, чтобы сердце не выскочило. Главное в этот момент было не открывать глаз, а то накатившие страх и восторг обозначатся реальными контурами женского тела, и тогда… Он замер и прошептал, чувствуя, как дергается ладонь от толчков ошалевшего сердца:

– Таис, Таис, Таис!.. Не надо, пожалуйста. А то придется… еще и дорогущего кардиолога оплачивать.

– Милейший! Вы же молодой и сильный парень, нельзя так паниковать перед операцией, у вас пульс за девяносто! – сказал доктор через десять минут.

Раков очнулся, перестал бессмысленно таращиться перед собой, убрал руку от губ и вспомнил, куда его везут – сверлить череп. Он вздохнул, успокаиваясь, и даже подумал, что многое, наконец, объяснилось, он почти счастлив как хорошо поживший старик и ничего не имеет против смерти, особенно, если придется выбирать между нею и неподвижным слепым телом.

Приговор судьбы

Почти три часа операции женщины сидели в холле на диване под любимым деревом больниц и поликлиник. Аглая рассказала о содержании отправленного ею письма, ответила на вопросы – в основном Лукрецию интересовало, знает ли Ладова, что там было написано – и потом задремала под фикусом, положив голову на колени матери. Смирновская, анализируя полученную информацию, машинально гладила волосы дочери. Она почти все поняла. Остался нерешенным вопрос кто именно воспользовался ключами от ее квартиры, чтобы взломать там сейф.

Женщины составляли странную группу, ни один посетитель не прошел мимо, чтобы не свернуть головы. Это был тот редкий случай, когда все смотрели на обритую Таисию в вечернем черном платье, а уже потом, напоследок – на лежащую рядом с ней девушку со свесившейся до пола косой.

Туся на рассказ Аглаи никак не реагировала, она вообще была грустна и вся в себе, вернее – в поцелуе. Со стыдом вспоминая о нем как о неконтролируемом желании, Туся с покорностью приняла новый приговор судьбы – осуждена любить. И ведь не отделаться стандартным – «пока смерть не разлучит нас», Туся точно знала – в этот раз она так влипла, что даже смерть лейтенанта не поможет. Этот приговор – последний и пожизненный. От мысли, что Раков умрет, ей стало жалко себя до выступивших слез. Потом ей стало жалко Ракова – как он будет выкручиваться, если выживет? А когда посмотрела на Аглаю под фикусом, от безысходности начала подвывать.

– Прекрати сейчас же, – устало вздохнула Лукреция. – Думай о хорошем.

– Что тут может быть хорошего?.. Лучше мне умереть, честное слово!.. – Туся закрыла лицо ладонями.

– Опять – сначала! – рассердилась Смирновская. – Тебе не надоело после каждой безответной любви собираться на тот свет?

– Ты что, ничего не понимаешь? – теперь и Туся рассердилась. – Ослепла?.. В этот раз она – не безответная!

– Антону Макаровичу очень нравится Туся, – подтвердила Аглая с закрытыми глазами.

– Ты хоть помолчи! – возмутилась Смирновская. – Давайте без выяснений и страданий дождемся результата операции. Потом придумаете, как делить его тушку. Живую или мертвую!

– Тушку!.. – улыбнулась Аглая. – Смешно.

Операция прошла успешно. Возможность повидаться с Раковым семье обещали уже утром следующего дня. Женщины уехали из больницы, и Аглая, заметив из окна машины знакомые места, попросила:

– Если у нас все хорошо, можно, наконец, сходить в зоопарк?

Смирновская нашла глазами в зеркале глаза домработницы.

– Ты как, выходишь на каблуках и в таком платье?

– Сто лет не была в зоопарке, – улыбнулась Туся.

– Не сто, – поправила Аглая. – Всего шесть. За сто лет там даже слоны бы умерли.

Враг

В квартиру вернулись поздно вечером. Уставшая Аглая сразу легла спать. Лукреции позвонили, что охранник будет у нее к шести утра. Осмотрит территорию, установит камеры и обговорит линию поведения охраняемых объектов. К двенадцати дня его сменит другой.

– Почему к шести? – удивилась Смирновская, что придется встать в такую рань.

– Извините, этот парень раньше не может – освободится с задания к пяти тридцати. Можем сейчас для спокойствия прислать парочку других, но начальник…

– Нет-нет, все нормально. Пусть работают те двое, которых мне обещал ваш начальник. Без проблем.

Однако, после этих переговоров она слегка забеспокоилась и проверила свой пистолет. Туся предложила выпить. Лукреция согласилась, но только по рюмочке – хотела быстрей устроиться в комнате зятя у компьютера «ковырять» свои мемуары – перечитывать написанное и исправлять. Она в упор не замечала безысходной грусти Таисии, а ее рассеянность и ответы невпопад списала на усталость. В полночь, отметив, что ничего хорошего из ковыряния не получается, Лукреция попыталась лечь и заснуть.

После Ускова она с трудом засыпала в Москве. Шум города, звуки работающего лифта, сигнализация у машин возле подъезда… В половине третьего – Лукреция посмотрела на часы – ей стали слышаться подозрительные звуки. Она встала, обошла квартиру, задержалась у стола отца в кабинете, рассматривая в свете уличного фонаря фотографию в рамке – она с дочкой. Лайке пять лет, ей – тридцать восемь, и это была настоящая, уже с управляемыми желаниями и оттого осознанная молодость: здоровое тело, расчетливый ум, множество планов и неожиданный мешочек с бриллиантами в темном зале кинотеатра после анонимного звонка: «Приходите с дочкой на детский сеанс. Обязательно – с дочкой, ей понравится…». После мультфильмов фотограф в ателье смешил Аглаю писком резинового зайца. Она не хотела улыбаться и на фотографии получилась настороженной – пыталась рассмотреть, кто пищит у фотографа под черной накидкой.

Вот!.. Опять это ощущение, как будто дышат в затылок. Лукреция, стараясь ступать бесшумно, еще раз обходит комнаты. В коридоре она уже почти уверена – кто-то стоит на лестнице за дверью, она физически ощущает угрозу, и в то же время боится признаться самой себе в паранойе. Чтобы прислушиваться, приходится все время сдерживать дыхание, от этого кружится голова. Шорох за дверью. Лукреция прошептала: «…сверла медленно водят в затворы и сейчас оборвут провода…» и решительно направилась посмотреть в глазок. В этот момент она отчетливо услышала звук вставляемого в замок ключа, развернулась и побежала в кухню за пистолетом.

«Если это враг, то в тамбуре будет темно… – твердила она себе. – Дверь откроется, но света не будет».

Фонарь лежал в выдвижном ящике с отвертками и другой ерундой для мелкого ремонта.

Дверь медленно открылась. Света на лестнице не было. Лукреция стала в коридоре, прижавшись спиной к стене. Как только в проеме входной двери образовалась плохо различимая темная фигура, она включила фонарь. И выстрелила через секунду, которой ей хватило, чтобы заметить человека в маске на лице с оружием в левой руке. Правой он в этот момент вытаскивал из нижнего замка ключи. Человек вскрикнул, бросился вперед и, ослепленный лучом фонаря, влепился в чугунную женщину. Вероятно – лбом, потому что удар прозвучал гонгом. Пара секунд тишины и – страшный грохот от падения чугунки вместе с врагом.

– Когда-нибудь это прекратится, наконец! – раздался возмущенный крик из-за двери соседней квартиры. – Вы же дом обрушите!

От соседей снизу пошел металлический лязг по трубам батарей.

В коридор выбежала Туся в ночной рубашке. Лукреция включила свет, ногой отбросила пистолет врага под стойку с обувью и присела возле мужчины в объятиях чугунки. Медленно стащила маску с его головы. Наклонилась рассмотреть рассеченный лоб.

– Семен?.. – прошептала Туся с ужасом. – Что он тут делает?

– Мне тоже очень интересно, что тут делает Бакенщик в лыжной шапке с прорезями для глаз. Может, зашел вернуть ключи? – Лукреция встала и вытащила ключи из замка.

После чего сердито захлопнула дверь. Вдвоем женщины взяли по мужской ноге и попытались вытащить Бакенщика из чугунки. Вышла Аглая, голая, с распущенными волосами и задала уже привычный вопрос:

– Он жив?..

– Уже не важно… – пробормотала Лукреция, дергая на себя ногу.

– Так это ты стреляла в него!.. – наконец, поняла Туся. – Зачем?

– Зачем я стреляла в мужика в маске, который пришел ночью в мою квартиру с пистолетом наготове? – уточнила Лукреция.

– А если ты его убила? – домработницу затрясло.

– Тогда мы так и не узнаем, зачем он пришел убить нас! – раздраженно ответила Лукреция и бросила ногу Бакенщика.

Туся осторожно опустила на пол другую ногу и полезла на четвереньках к голове Семена. Наклонилась близко – лицом к лицу.

– Он дышит… Точно – дышит!

После этих слов Аглая зевнула и ушла досыпать. Бакенщик пошевелился, застонал и неуверенно потрогал окровавленный лоб рукой в кожаной перчатке. Лукреция решительно подхватила Тусю под мышки и оттащила от Бакенщика. Стала над мужчиной, пнула его ногой в бок.

– Сейф – твоих рук дело? Говори, а то пальну в здоровое колено.

– Лучше уж сразу пристрели… – Бакенщик кое-как выбрался из рук чугунки, сел у стены и начал осторожно стаскивать перчатку с левой руки.

Лукреция нервно прошлась по коридору и приказала Тусе:

– Спроси этого гада, где он сейчас работает! Спроси, я могу не сдержаться.

– Где… он работает?.. Зачем тебе? Ну ладно, ладно… Семен, где ты работаешь, скажи нам, пожалуйста, а то я ничего не понимаю.

– Охранник я, сколько можно говорить! Кроме разборок мелких нарушений среди посетителей музея я еще корреспонденцию контролирую при поступлении и разношу по отделам, – тихо сказал Бакенщик. – Анонимные письма без обратного адреса уполномочен вскрывать и просматривать. А также те, в которых что-то прощупывается помимо бумаги. Я заметил письмо Аглаи Смирновской, вскрыл, прочитал и разработал план. Надо же!.. – он, наконец, стащил продырявленную перчатку и с удивлением посмотрел на Лукрецию. – Ты мне руку прострелила. В темноте, после секундной вспышки!.. Браво. Хоть что-то умеешь делать качественно при таком звании. Туся, принеси бинт, – Бакенщик поднял левую руку и обхватил окровавленное запястье правой.

– А мне – стул! – приказала Лукреция. – Значит, это ты подсунул письмо искусствоведу Чарушину?

– По девятнадцатому веку было три кандидата. Я выбрал того, у кого мать болела.

– А зачем потом с бандитами связался?

– С бандитами я связался сначала, как только план разработал, это к Чарушину пошел потом. За неделю подготовил идеального подставного – он лично в интернете вышел на Курочку. Я так назвал собирателя яиц. От Наташки давно знал, что у тебя есть сейф. Предполагалось, что яйцо будет в нем. Облом. Зато я смог всучить парню пистолет из этого сейфа. Он потом без моего ведома зачем-то еще раз полез в квартиру, напоролся на Флигеля. Думаю, тогда твой зять и отобрал у него оружие, а тело потом закопал где-нибудь по-тихому. Что скажешь, Лакрица? Это твой Флигель замочил парня из музея? – Бакенщик задрал голову и посмотрел на женщину с кривой усмешкой.

– Нет, – спокойно ответила Смирновская.

– Ладно… – кивнул Бакенщик и неожиданно добавил: – Значит, его Санитар положил. Я заметил за собой слежку. Несколько раз показалось, что машина знакомая… Кто положил мужиков Слона, даже не спрашиваю, поскольку вариантов осталось всего два – ты да твой лейтенант.

Женщины переглянулись.

– Семен, а почему ты вообще решил нас грабить? – Туся поспешила сменить тему.

– Нас!.. – ухмыльнулся Бакенщик. – Я всегда был уверен, что бумаги из кейса перепрятала ты. Пока полковники дом слушали и землю рыли, я следил за тобой, дурой! Ты что думаешь, тебя генеральская дочка пожизненно содержать будет? Попользуется и выбросит, как раньше. Нас!.. Не скажу, что у меня с яйцом этим не было шкурного интереса, все же – полтора миллиона баксов, даже если их поделить на всех братков, которые в деле, навар неплохой… Но куда важней лишить двух баб заначки на старость, тогда они точно достанут то, что перепрятали. Я – хороший стратег, – Бакенщик отпустил запястье и погрозил ей пальцем. – Своего дождусь.

– А почему, по-твоему, я перепрятала эти бумаги? – с подозрительным интересом спросила Туся.

– Это и дураку ясно – обиделась. За то, что с Наташкой загулял. Мотивы у тебя мстить по жизни те же, что у всех баб: ревность и обида. Только у тебя эта обида всегда экстремально срабатывает.

– Точно, – кивнула Туся. – Экстремально. Но ты ничего не дождешься и зря следил за мной, потому что бумажки ваши я достала и сожгла. Что?.. Съел, стратег? Ровно через неделю после твоего загула, шестого ноября восемьдесят девятого года выкопала кейс, достала бумажки и сожгла. Кейс закопала в то же место, а коробку металлическую выбросила на помойку у выезда из Усково. Сказать, что было написано на коробке? Там наклейка была заводская о диаметре сверл.

– Ты врешь… – Бакенщик с отчаянием всмотрелся в лицо Таисии. – Знаешь, сколько там было! На предъявителя!

– А мне-то что? Моего там ничего не было, а вот ваши с Наташкой рожи наблюдать было очень даже приятно, особенно когда вы пустой кейс достали и подрались. Я свое получила – увидела, как вы с Наташкой друг друга загрызаете, и уехала со спокойным сердцем. Все забыла, обиду затоптала, вернулась к Лушке через четыре года, а тут ничего не изменилось. Как на заказ – повторное представление! Обиженная четверка в тех же позах – ищут пропажу.

– Сидеть! – приказала Лукреция со стула, когда Бакенщик со свирепым лицом попытался подняться. – Зачем ты полез к нам сегодня?

– Мужики Слона позавчера у тебя на даче… короче, шмон провели. Я пришел для конкретного разговора.

– Значит – ничего не нашли! – приободрилась Туся.

– Насколько конкретного? – спросила Лукреция. – Кого из нас троих вы решили оставить в живых? Надеюсь, Лайку?

– Ну, ты!.. Палача из меня не делай!.. – Бакенщик посмотрел осуждающе. – Есть другие методы договориться, без летального исхода.

– Ах ты, сволочь!.. – прошептала Таисия и – Лукреции: – В милицию позвонила?

– Нет, – пожала плечами Смирновская. – Половина подъезда, наверняка уже позвонила по два раза.

Четыре двадцать – никакого намека на милицию. Таисия забинтовала руку Бакенщику, заклеила пластырем лоб, помогла Лукреции его связать и уложить на полу – одна подушка под голову, другая – под больную ногу.

Смирновская сварила кофе. Женщины несколько раз ловили взгляды друг друга на телефон в коридоре, но никто не решался позвонить. Они бродили по квартире с тягостным ощущением жалости и отвращения к Бакенщику.

– Отпустите меня, – попросил Бакенщик в шестом часу. – Похоже, соседи не позвонили – привыкли к разборкам в твоей квартире. Я найду, куда свалить подальше от Москвы. Тут теперь все равно оставаться нельзя, Слон меня спишет после сегодняшнего. А так исчезну тихо и без следа. Возьми в правом кармане штанов, – посмотрел он на Тусю. – Там бумажка с именами последних контактов Слона за месяц. Все, что смог подслушать.

– Подстраховщик хренов! Всегда на страже собственных интересов, да? – Лукреция достала из-под стойки с обувью пистолет Бакенщика и разрядила обойму. – Обыщи его хорошенько, – посоветовала она Тусе.

– Сколько дадите за бумажку? – спросил Бакенщик, криво усмехаясь. – Месячишко пропитаюсь?

– Придурок!.. – покачала головой Туся. – Думаешь, не знаю, что у тебя две квартиры в Москве?

– И две иномарки, – добавила Лукреция. – Крылову и Наташке – ни слова.

– Я, конечно, сволочь изрядная, но не идиот.

Туся принесла нож разрезать веревки. Женщины помогли Бакенщику подняться. Вышла Лайка, замотанная в простыню.

– Что ты несешь? – спросила она, хитро улыбнувшись.

– Дверь на запоре… – отвел глаза Бакенщик.