Текст книги "Дурочка (Ожидание гусеницы)"

С этого романа началась серия книг о жизни и невероятных приключениях лейтенанта… старшего лейтенанта… майора… и, наконец, подполковника ФСБ «Сомова».

К 2008 году Аглая написала двенадцать криминальных романов, покоряя читателей оригинальной манерой письма, эпатажной подачей образов и детской интерпретацией добра и зла, которая вводила в экстаз женскую аудиторию. Лукреция боялась книг дочери до нервных припадков и не могла читать больше десяти-пятнадцати страниц в каждой.

Ее стали раздражать газеты – обнаружив фотографии дочери в желтой прессе, она бесилась и выговаривала Тусе за неправильное воспитание Лайки.

– Тебя колбасит, что ты уже не можешь как раньше зайти в комнату дочери и чего-нибудь приказать, – отбивалась Туся.

Таисия к этому времени стала замечать за собой странное подчинение внезапной грусти, слезливость и панический страх от возможной смерти Ракова. Лукреция обозвала ее состояние климаксом и посоветовала в этот раз подготовиться к расставанию с любимым мужчиной осознанно и заранее. Раков, выслушав запутанные объяснения его Таис, почему и как им пора расстаться, обхватил ее затылок ладонью, притянул к своему лицу, вдавился в губы женщины губами и прошептал:

– Бросишь меня – убью.

И через пару месяцев Лукреция заметила, что Туся перестала красить волосы и при этом не скрывает нежного блеска глаз и лицом стала куда красивей чем в 86-ом, когда пришла к ней после неудачной попытки свести счеты с жизнью. Она взяла руки подруги, сильно сжала их и попросила:

– Я в любви профан. Никогда больше не спрашивай у меня совета.

– У кого мне его спрашивать? Не у Лайки же! – возмутилась Туся.

– У Лайки пока не стоит. Узаконенное ею в отношениях с мужчинами их рабство вряд ли тебе понравится. Ты всегда балдела от полного подчинения. Вот! Заметила?.. – Лукреция в ужасе подняла палец. – Я опять советую и руковожу. Помнишь здание издательства «Стилет»? Там есть комната, в которой сидит красавица цыганка.

Туся удивленно пожала плечами, потом кивнула:

– Наверное, это Эвита. Она испанка. И что?

– Окно комнаты выходит во двор. Вечером оно ярко освещено, женщина сидит там до десяти вечера каждый четверг. Крэзи-бой по четвергам подходит к этому окну и смотрит в него с улицы. С девяти тридцати до десяти. Стоит как вкопанный и смотрит.

– Откуда ты знаешь? – прошептала Туся.

– Я подвозила его туда дважды. Он сказал – каждый четверг, пока не умрет. Шестьдесят шесть лет мужской жизни стоят всеми своими ста двадцатью килограммами под окном женщины, которой он ни разу не коснулся. Женщина знает, когда он придет и сколько простоит. Она сидит, не поворачивая головы к окну. Курит или просто смотрит перед собой. Такая вот любовь. Я сказала Крылову – разбей окно. Возьми камень и разбей окно. Она ждет поступка! Знаешь, что ответил Крези-бой? «Дура, – сказал он, – это же икона!»

– Что это значит? – Туся вздрогнула и обхватила себя за плечи.

– Это значит, что я икон в своей жизни разбила – не меряно!

В марте 2009 года Аглая сказала матери, что беременна.

– Правда – здорово?.. – прошептала она. – Это похоже на перевоплощение. Я по другому вижу, по другому слышу.

Лукреция пришла в бешенство. Она к этому времени уже смирилась с отсутствием внуков и потому восприняла новость как издевательство над ее попытками выживания без возможности влиять на что-либо.

– Тебе уже тридцать два! Кто отец ребенка? Антон сказал, что не хочет иметь детей!.. Как ты посмела… – выдохлась от крика Лукреция, – сотворить такое без моего ведома…

Аглая кое-как справилась с задрожавшей нижней губой и спокойно ответила на все вопросы:

– Тебе столько же было, когда забеременела. Кто отец – точно не знаю, это не имеет никакого значения. Антон Макарович согласился, что у меня есть право иметь ребенка, а твоего согласия мне не требуется.

– Почему ты так разговариваешь?.. – очнулась от своего возмущения Лукреция, заметив холодный взгляд дочери.

– Потому что ты к старости становишься вздорной и несправедливой. Я тебя в детстве очень любила, даже когда осталась одна с дедушкой и пистолетом. Он ведь в последний год своей жизни был совсем… как это сказать? Дурачок. Правильно? Разговаривал сам с собой на чужих языках и разбивал зеркала.

– Лучше заткнись, а то поссоримся… – прошептала Лукреция.

– Ты столько раз меня этим пугала, а теперь я согласна, – кивнула Аглая. – Давай поссоримся. Я видела, как застрелился дедушка. Мне было семь лет. Он сказал: – «Детка, побудь в своей комнате, через полчаса придет мама».

– Нет!.. – с ужасом крикнула Лукреция и закрыла лицо ладонями.

– Да. После выстрела я просидела возле него целый день, ты не пришла, тогда я вышла из кабинета и позвонила по телефону из бумажки на стене. Сказала, что дедушка заперся и не отвечает. С семи лет я точно знаю, как выглядит смерть. Неужели ты думаешь, что после этого разные мелочи – кто отец ребенка, и насколько я стара его рожать – имеют значение? Как ты глупа. Мне придется все время быть начеку, чтобы моя дочь не осталась наедине со смертью и не стала дурочкой. Для этого нужны не просто силы и время. Нужны крылья!

– Нет… – прошептала Лукреция и упала со стула на пол.

На грохот прибежала Туся и вызвала «скорую».

Предварительный диагноз – инсульт.

– Что такого ты ей сказала?.. – заплакала Туся при выносе Смирновской на носилках.

– Что жду ребенка.

Лукреция провела в больнице два месяца. Выписалась в инвалидной коляске. Чтобы Таисия не сорвала спину, в Усково был выписан здоровенный медбрат, которого Лукреция отвергла в первый же день – она так посмотрела на зятя… Как в тот день, когда он связал ее и заклеил пластырем рот. И Раков написал заявление на отпуск за свой счет.

Когда до конца отпуска осталось два дня, Лукреция продемонстрировала, что может потихоньку вставать, делать в раме на колесиках десять – двадцать шагов и пользоваться унитазом, если ей помогут сесть на него и встать потом.

Неожиданно для всех в сиделки попросилась Ипатова – переехала в Усково и почти месяц демонстрировала чудеса выхаживания Лукреции. Ее сменил филолог Пушкин, с которым Смирновская ленилась делать упражнения для рук и ног, зато в блаженном экстазе слушала, как Гвидон с выражением и пионерским задором читает Дидро на французском. В эти моменты она больше всего напоминала двуликое существо, одна половина лица которого тянула угол рта в улыбке и хмурила бровь над любопытным глазом, а другая застыла в злобной маске, застигнутая предупреждением о вездесущей смерти в момент скандала с дочерью.

– Почему она совсем не разговаривает? – допытывалась Туся у доктора. – Пусть промычит мне что-нибудь!

К августу состояние Лукреции пошло на поправку, лицо выровнялось, в глазах даже появилось насмешливое любопытство, но она по-прежнему не говорила ни слова. Раков к этому времени почти каждый день после работы приезжал в Усково чтобы, как выразилась Аглая «злить и раздражать маму для полного ее выздоровления».

Отужинав, он усаживался на пол возле коляски, с которой Лукреция никак не хотела расстаться, и начинал вести провокационные беседы. Сильно исхудавшая к этому времени Смирновская держалась стойко. В особо напряженных местах могла резко откатиться в сторону и потом наехать на зятя колесами.

Когда Антон переносил куда-нибудь ее легкое сухое тело, она смотрела в близкое лицо зятя с пристальным изучением. Это был взгляд Аглаи, так же пристально рассматривающей в день сватовства куриный желудок на его ложке. Раков в такие моменты отворачивался и прижимал голову тещи к своему плечу, чтобы не путаться сердцем.

В один из тихих золотистых дней на исходе августа – со щекотной грустью паутинок и яблочным стуком в землю, Лукреция с Раковым сидели на террасе и смотрели на Аглаю, которая водила на поводке белую козочку, позволяя ей самой выбирать упавшие яблоки. Иногда Аглая закидывала голову в небо и прогибала спину, потирая свободной рукой поясницу. Ее живот в такие моменты казался огромным, Раков боялся этого живота и желал бедной Аглае два больших крыла – представлял как она семенит с ними ножками, едва касаясь травы, а выше и не надо…

Антон почувствовал руку Смирновской на своей голове и посмотрел на нее с пола. Лукреция легонько ворошила его поседевшие волосы и с нежностью улыбалась вдаль, то ли дочери, то ли козе.

– Хочешь, скажу кое-что смешное?.. – тихо произнесла она вдруг.

– Лукреция!.. – дернулся Раков и стал на колени у коляски. – Ты разговариваешь?..

– Фамилия доктора из Израиля, который делал тебе операцию – Блумер.

– Серьезно?.. – опешил Раков. – Он имеет отношение?..

– Дальний родственник… – затряслась в тихом смехе Лукреция. – По второму браку дочки профессора от первого брака… Не могу, это очень смешно, как вспомню!.. – она наклонилась, подвывая от хохота.

На террасу выбежала Туся. Подошла Аглая с козочкой. Лукреция выпрямилась с мокрыми от слез щеками и все никак не могла остановиться – тряслась, кусая губы.

– Что?.. – побледнела Туся. – Припадок? Говори, в чем дело! – закричала она Ракову.

– Лукреция сказала, что фамилия нейрохирурга из Израиля – Блумер. Дальний родственник Смирновского, а может, и не родственник – этих Блумеров как собак нерезаных… Ну вот, как всегда я – не в теме!.. Аглая Добрынична, скажите хоть вы, что тут смешного?

– Там, понимаешь, все умерли!.. Даже адвокат Шульц… некоторым образом… тоже умер! – простонала Туся, согнувшись, и, смеясь, бросилась обнимать Лукрецию.

Все.