Текст книги "Дурочка (Ожидание гусеницы)"

Ярость

Выбежавший из кафе Раков задержался возле урны у дверей – его вырвало от пережитого напряжения.

Ладова отследила глазами бегство лейтенанта, встала с бокалом и торжественно объявила, что Лукреция для нее с этого момента умерла, а Ракова она уничтожит как таракана. Выпила и ушла.

Полковник Крылов достал из бокового кармана пиджака упаковку с нитроглицерином. Протянул одну таблетку бледному Санитару, другую положил себе в рот.

– А ты… свои коробочки никогда не путаешь?.. – тяжело дыша, поинтересовался Санитар.

Лукреция достала папиросу. На просьбу официантки не курить топнула ногой – «Брысь!». От помощи мужчин по доставке ее домой отказалась:

– Крези-бой в ярости и с оружием. А ты, Санитар, чего доброго окочуришься за рулем. Не знал, что Наташка подсунула твоей внучке Флигеля? Тоже мне, разведчик…

Попросила вызвать ей такси и в ожидании раскурила вторую папиросу.

Повторение пройденного

Спустя две недели, в середине ноября Раков позвонил Лукреции и сказал, что за ним следят.

– Кому ты нужен! – бросила в трубку Лукреция и отключилась.

Еще через неделю Раков приехал в Усково со справкой из венерического диспансера, тортом и бутылкой грузинского вина. Была суббота, лейтенант шел от станции, глотал холодный встречный ветер и улыбался – он думал об Аглае.

Вечером за чаем Антон сказал Смирновской, что следят не за ним, а за квартирой.

– Я поставил утром в среду маячки на двери, вечером посмотрел – они нарушены. Кто-то входил в квартиру, но если искали что-то, то очень осторожно, я ничего не заметил.

– Маячки!.. – многозначительно хмыкнула Туся.

Смирновская с досадой вздохнула:

– Ерунда. Зачем кому-то залезать в мою квартиру? И что ты прилепил к двери?

– Волос, – ответил Раков.

– Чей? – удивилась Туся, осмотрев короткую стрижку лейтенанта.

Раков, поколебавшись, сознался:

– Я закрепил волос Аглаи. Нашел в квартире, когда она… когда мы после свадьбы… в общем, взял с ее расчески. Дверь днем открывали, это точно. Вот, посмотрите, может, кого знаете, – Антон положил на стол несколько фотографий. – Бородатый в спецодежде водил меня вначале. Парень в кепке сидит в машине недалеко от подъезда по утрам, а пожилой в иномарке – вечером. Номера машин, имена владельцев, – Раков приложил к фотографиям листок с записями. – Эти люди не имеют отношения к спецслужбам, я наводил справки, но вы же знаете, что официальные сведения не всегда…

– Да может они пасут чью-то неверную жену или шоферят по найму – ждут хозяина! – предположила Туся.

– Я заберу это, – Лукреция сгребла фотографии.

– Хотите, я поставлю камеру в прихожей квартиры? – спросил ее Раков.

– Нет, – отрезала Лукреция.

– Я бы давно поставил, но хорошая дорого стоит, вы можете по своим каналам…

– Я сказала – нет! – крикнула Смирновская, резко встала, наткнулась на застывший взгляд дочери и понизила голос: – Это моя квартира и мои проблемы. Будет нужна камера, я приглашу специалиста, он все сделает.

Ночью Аглая пришла к нему в комнату. Антон бросился нажимать на кнопки пульта – он смотрел порнофильмы, но Аглая сказала, что уже видела такое, ей мама теперь все разрешает, можно не выключать. Лейтенант все же выключил видик и застыл в кресле, глядя снизу, как в слабом свете ночника Аглая в длинной ночной рубашке расплетает волосы. Она перебросила косу на грудь и медленными движениями тонких пальцев снизу вверх разводила пряди. Потом наклонилась, расставила колени мужа, села между ними на пол, спиной к оцепеневшему Ракову, и протянула ему деревянную расческу.

Через полчаса, совершенно запутавшись в волосах, сосредоточенный Раков встал, поднял жену и только стоя смог кое-как расчесать волосы, чтобы те ровно свисали вниз. Попытка заплести из гладкого золота приличную косу получилась с третьего раза. Раков устал, вспотел и так завелся, что в четвертый раз сплел косу из четырех прядей, закрепив ее снизу вплетенной синей ленточкой.

– Я так делал сестренке, когда собирал ее в школу… – бормотал он. – У нее, правда, косичка короткая была и тощая, как мышиный хвостик.

Аглая повернулась к нему, посмотрела нежно, забрала расческу и ушла.

Через несколько минут дверь комнаты тихонько приоткрылась. Раков в этот момент раздевался, он бросился на разложенный диван, кое-как прикрылся простыней и замер с закрытыми глазами, стараясь унять сильно застучавшее сердце.

– Не надейся, это я, – объявила Туся от двери.

– Таисия Федоровна, ничего не было, клянусь, – прошептал Раков.

– Ну и дурак, что не было, – она подошла и села рядом. – Ты мне по сердцу, поэтому я сейчас прямо спрошу, а ты прямо ответишь, без уловок. Будешь врать – станем врагами.

– Я попробую, – Раков сел.

– Зачем тебе нужны волосы Аглаи, говори. Которые ты взял после свадьбы с расчески и хранил до сих пор.

Раков думал долго, Туся его не торопила. Наконец, лейтенант решился:

– Это на всякий случай. Я должен знать, кто отец Аглаи.

– Зачем, – не удивилась Туся.

– Так приучен. У меня с детства установка на выживание – всегда быть начеку, уметь и знать больше, чем другие. Это, наверное, от страха, что могу не справиться.

– Ты – старший брат в семье без отца?

– Так точно. Отец умер, когда мне было десять.

– Ясно… – Туся задумалась. – Для анализа на родство нужны два образца. – Она вдруг затряслась в тихом хохоте. – Страшно даже подумать, в каком месте придется отщипнуть от лысого Бакенщика!

Лейтенант посмотрел на нее с сомнением:

– Бакенщик?..

– Не подумай чего, я это для хохмы сказала. Просто представила, что и как именно ты будешь собирать для анализа у всех мужчин, окружавших Лакрицу в семьдесят шестом.

Дверь распахнулась пошире, в проеме образовалась фигура Смирновской:

– Что – Лакрица в семьдесят шестом? – спросила она строго.

– Луша, иди спать, я начеку, – отмахнулась Туся, вставая.

– Не верь ему, – сказала Лукреция.

– Да, не верьте мне, – заметил с дивана Раков. – Мы, смоленские молодцы…

– Хитрецы и подлецы! – громко закончила за него Лукреция. – Не спускай с него глаз, я завтра отъеду на несколько часов.

Отъехала Лукреция в парк имени Горького, куда Крылов пообещал ей привезти Ладову, а Санитар – Бакенщика. После рассказа Флигеля о слежке она вспомнила о ключах от своей квартиры и решила немедленно собрать их.

Народа в парке было немного. Тройка бывших соратников ждали опаздывающих полковников в продуваемой беседке, потом перебралась в кафе. Там за столиками с окурками в пластмассовых стаканчиках Ладова показала мужчинам фотографии, которые сделал зять.

– Я никого не знаю, – помотал головой Санитар.

– А по номерам машин что выяснила? – спросил Бакенщик.

– По поверхностной проверке – никакой привязки к Конторе, – ответила Лукреция.

– Ясно. А как жизнь вообще? Как дочка? – Бакенщик обращался Лукреции, а подмигнул Санитару.

Лукреция заметила это и сердито ответила:

– Все не можешь успокоиться, да?.. Тебя моя дочка не касается.

– Это точно, – ухмыльнулся Бакенщик. – Меня в той групповухе не было.

Санитар вздохнул и спросил укоризненно:

– Чего нарываешься? Решил сегодня покончить с жизнью, а рука не поднимается? Твое одиночество – твой выбор. Никто из нас не виноват, что у тебя нет семьи. А могла быть, если бы ты не изменил тогда Тусе с Наташкой. Восемьдесят девятый год, я все помню. Туся была в тебя влюблена.

– Какая с ней семья! – отмахнулся Бакенщик. – С пустышкой…

– Всегда мазохистом был, – кивнула Лукреция. – Знаешь, как бегемоты метят территорию? Вертят хвостом как пропеллером, чтобы разбрызгать свой понос подальше. Ты у нас вроде бегемота – при малейшем намеке на счастье стараешься изгадить все возможности исполнения желаний.

– Да что ты про меня знаешь! – огрызнулся Бакенщик. – Со своим маникюром, богатенькими покровителями и статусом домохозяйки последние пять лет. Когда-нибудь совалась в поисках работы в бюро по трудоустройству? Выбирала в девяностом году между консьержем и уборщиком в бане? Что ты вообще знаешь о жизни отставного офицера, которому в пятьдесят шесть лет приходится на еду зарабатывать?! С хромой ногой! Охранник в хранилище музея… А я ни хрена не понимаю, кого там надо охранять! – Бакенщик стукнул кулаком по столу. – Не могу представить, что – вековой хлам и залежи гниющих полотен! Все время ищу глазами объект, которому угрожает опасность, а потом ищу предположительную угрозу!

– Прекрати истерить, – поморщилась Лукреция.

– А знаешь, что я делаю, когда не нахожу ни того, ни другого? – вкрадчиво спросил Бакенщик. – Я их воображаю!.. – он постучал себя пальцем в лоб.

– Переключайся, – кивнул Санитар на входную дверь. – Полковники пришли.

Ладова в бежевом кашемировом пальто долго осматривалась и брезгливо кривила рот, пока Бакенщик с клоунским усердием вытирал для нее пластмассовый стул своей вязаной шапкой. Выслушав потом историю предполагаемой слежки и проникновения в квартиру, Наша Таша возмущенно вскочила:

– Ты для этого притащила нас в пивнушку? Да, твоя квартира была обыскана до простукивания паркета, но только один раз – в девяносто первом, после неудачных раскопок. И все! Сколько можно повторять одно и то же?

– Лукреция, ты ходишь по кругу, – проникновенно заметил полковник Крылов. – Ты всех нас перессорила анализами своего зятя. Усердно изображаешь возмущение от каких-то воображаемых слежек и обысков. Чего ты хочешь, в конце концов?

– Только того, о чем попросила по телефону, – с трудом сдерживаясь, сказала Лукреция. – Верните ключи от входной двери моей московской квартиры! Оставьте меня, мой дом и моих домашних в покое! Я не брала вашу бухгалтерию, и понятия не имею, где эти бумажки.

– Это когда-нибудь кончится?.. – закатила глаза Ладова. – Да я квартирой твоей не пользовалась уже года три! – она швырнула два ключа с брелоком на стол.

– А я свои не нашел, – повинился Бакенщик. – После недельной отсидки у тебя в девяносто третьем, я в квартире больше не был. Вчера все перерыл – ключей нет. Два переезда, сама понимаешь…

Крылов и Санитар молча положили на стол по кольцу с ключами. Помявшись, Бакенщик решился и выдал:

– Санитар в девяностом отсиживался в твоей квартире не один. С раненым мужиком из блатных. Санитар, чего молчишь?

Санитар посмотрел на него тяжелым взглядом, вздохнул и кивнул Лукреции:

– Было дело. Смени замки.

– Их можно сменить только вместе со стальной дверью – спецзаказ! – зло ответила Лукреция. – Страшно подумать, сколько случайных людей и ваших подручных могли сделать слепки с моих ключей!

– Ну, это ты зря… – пробормотал Крылов.

– Да кому ты нужна! – огрызнулась Ладова.

– Вот это – правильно! Моя жизнь, моя безопасность – никому не нужны! У меня никогда не было ключей от ваших квартир и дач. Я ничего не закапывала на ваших участках. Никому не ставила прослушки. Я – дура, да?

– Лакрица, не заводись, – прикрыл ее руку своей Санитар. – Выясню, что смогу, по твоей квартире. Обещаю.

– А я ничего не обещаю, – заявил Бакенщик, – потому как серьезных людей из-за твоих истерик дергать не хочу. Но походить за тобой пару недель могу.

– Идиот!.. – прошептала Лукреция, – я прошу оставить меня в покое, прекратить следить за мной, а он!..

– Хочешь охрану? – с издевкой спросила Ладова. – От Бакенщика. Обеспечу! Мои ребята его близко не подпустят!

– Девочки, не надо!.. – вмешался Крылов. – Предлагаю взять водки, посидеть, как раньше…

Лукреция молча сгребла ключи в сумку и ушла.

Список персонажей

Домой Смирновская вернулась разъяренной. Аглая сидела на ковре в кабинете, разложив вокруг себя свежие страницы мемуаров. Она подняла голову, пристально посмотрела на мать и спросила:

– Кто у тебя главный герой?

Лукреция задумалась, походила по комнате, успокаиваясь. Пнула пару листов ногой и заявила:

– Ты – главный герой!

– Не получается, – покачала головой Аглая. – Текст неправильный, обо мне написано мало – только вставки из дневников в начале каждой главы. А потом идет объяснение экономического и политического положения в стране. Как в учебнике по истории за 1971 год.

– Где ты взяла такой учебник? – устало спросила Лукреция, свалившись в кресло.

– В сарае. В коробке с дедушкиными вещами.

– Зачем ты полезла в эту коробку?

– За твоими дневниками.

Лукреция посмотрела на дочь расширенными глазами.

– Я подумала, что у тебя тоже должны быть дневники. Но ничего не нашла, только списки уроков с оценками за третий и четвертый класс Лукреции Смирновской. Ты была отличницей, да?

– Хорошисткой… – прошептала Лукреция.

– Я не хочу быть в твоей книге главный героем, – помотала головой Аглая.

– Героиней… – поправила Смирновская. – Стилистические контрасты. Я делаю это с текстом специально.

– Я не хочу. Я не героиня из обществоведения. Я вообще не героиня. Я – дурочка. Напиши, какая я дурочка. Помнишь, как ты говорила Антону Макаровичу – о трусах под кроватью и морковке.

– Боже, Лайка, это неприлично и никому не интересно!.. – Лукреция откинулась в кресле и закрыла глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и все. Заткнись, а то поссоримся.

Аглая замолчала. Тишина накрыла собой женщин, листы на ковре, стоптанные шлепанцы у кресла и необитаемую птичью клетку с подвешенным в ней металлическим цветком – свадебная роза, привязанная к жердочке.

– Тишина накрыла все саваном… – прошептала Смирновская, – рваным саваном с дырками звезд. Время в руку мне капало салом оплывающих свечек-берез. Крест нательный, сухарики – даром, и постыдная надобность слез…

Она открыла глаза и посмотрела на дочь напряженным взглядом человека, ищущего нужное слово. Аглая сжалась в предчувствии приступа ругательной самооценки у матери. Это обычно у нее случалось после декламации своих стихов или во время их сочинения.

– Милостыня! – воскликнула Лукреция. – Вот она – составляющая моего существования. С юности прошу смерти – у кого?.. У жизни! Абсурд. И почему, спрашивается, теперь, когда я этим уже не живу, я об этом пишу?! Потому что присягой обречена нищенствовать, это уже на подсознании… – Смирновская задержала дыхание, глядя с тоской на розу в клетке.

– А давай… Давай составим список персонажей! – поспешно предложила Аглая.

Лукреция выдохнула и задумалась. Пожала плечами.

– Давай. Включай диктофон. Продолжим скитаться в поисках милостыни. Пода-а-айте на искупле-е-ение грехов… – проблеяла она, ерничая.

Посмотрела на застывшую Аглаю и посерьезнела.

– Ладно. С кого начнем?

– Крэзи-бой. Почему ты его так называешь?

– Хипповали вместе в начале семидесятых. Мне – двадцать шесть, Крылову – двадцать восемь, по ночам слушали битлов, а днем козыряли выправкой на военной подготовке. Я – генеральская дочь, он – сын тракториста, мы встретились на курсах подготовки сотрудников КГБ, оба с дипломами лучших вузов Москвы.

– Ма-а-ам! – протянула Аглая. – Почему – Крэзи-бой?

Смирновская посмотрела на дочь в замешательстве и возмущенно объяснила:

– Он курил травку! На занятия по стрельбе приносил в рюкзаке свою восьмимесячную дочку!.. Читал запрещенные книжки, он был сумасшедшим!

– А почему ты – Лакрица?

Смирновская показала пальцем на книжный шкаф.

– Коричневый альбом. Моя юность. От парней не было отбоя. Я не считала себя красавицей, но они липли ко мне как мухи, безоглядно бросая своих девушек. Один из преподавателей на курсах сказал, что у меня слишком сладенькая мордашка для агентурной работы. А я глупая была, безотказная, беречь себя стала только, когда ты появилась.

– А Наша Таша моложе тебя?

– На семь лет. С нею я встретилась в семьдесят втором, она тогда была студенткой…

– А дядя Паша тогда какой был?

– Супермен, красавец, герой. Нас познакомила Наташка. Управлял всеми видами транспорта, стрелял из любого оружия. Только представь – руководитель опергруппы спецподразделения «Зет», тридцати восьмилетний мужик влюбился в студентку Ладову, которая проходила практику в архиве международного отдела ЦК. Бросил из-за нее семью. Первую, – хмыкнув, уточнила Лукреция. – Наташка замуж за него идти отказалась. Говорила, что Паша хочет ее, а любуется мною.

– Любуется… это – любит?

– Любуется это – смотрит и радуется.

– А почему он – Санитар?

– Профессиональный десантник. Умеет убивать бесшумно и чисто. После него не остается следов. Наташка сначала называла его «чистильщиком», как-то он приехал в фургоне с надписью «Санитарная служба». Мы стали звать его Санитаром.

– А почему дядя Семен – Бакенщик?

– Семен из военных. Морская разведка. В семьдесят шестом его привел в нашу компанию Крези-бой. Семен много рассказывал о морском десанте, как он нырял с аквалангом и ставил сигнальные бакены для проходов по запрещенной территории. Он всегда был странным. Замкнутым и себе на уме. Все боролся за права военных. Когда ушел в отставку, ни на одной работе не мог продержаться больше года. Запил. Пару лет назад Наташка устроила его охранником в архив или… в музей? Вот там он зацепился. Может, к старости устал права качать и орденами потрясать.

Аглая легла на ковре на спину и раскинула руки. Лукреция посмотрела в запрокинутое к ней лицо дочери, потеплела глазами.

– Знаешь, кто на самом деле главный герой? – сказала она, улыбнувшись, и сама сразу ответила: – Туся – самая молодая из нас. У нее и в мыслях не было стать сотрудником Конторы. Закончила исторический и курсы иностранных языков. Мечтала заниматься исследованиями древностей…

– А стала моей нянькой, – закончила тихо Аглая после долгой паузы.

– Нет… – тихо заметила Лукреция. – Моей. В восемьдесят шестом. После смерти отца я два года сидела с тобой, и у меня началась настоящая паника. Но сначала Туся стала любовницей генерала Кула, по его заданиям летала за границу, сколько хотела и даже отдохнула с генералом на Канарах.

– Она все-таки была шпионкой? – уточнила Аглая.

– Да нет… Какая из нее шпионка… Она любовница. Вот я – нищенствую душой, Наташка счастлива своей гулящей бездомностью и простотой жизненных принципов, а Таисия наша по жизни – любовница. Туся, заходи! – позвала Лукреция, повернув голову к двери. – Хватит топтаться за дверью.

Таисия открыла дверь и застыла в проеме, уставившись на хозяйку.

– Извини, если что не так сказала, – отреагировала Лукреция на ее тяжелый взгляд.

– Любовница по жизни?.. – Туся прищурилась. – Ты сказала Лайке, что я в восемьдесят шестом пришла к тебе жить после аборта?

– Нет! – возмущенно выкрикнула Смирновская.

– А что не могу после него иметь детей?

– Нет… Лайка, выключи диктофон. Туся, или заходи к нам, или убирайся свои нервы трепать в одиночестве.

Туся вошла, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Она была в своем рабочем комбинезоне поверх свитера, на ногах – толстые шерстяные носки. Всколоченные рыжие волосы в беспорядке, а зеленые глаза грустные-грустные.

– Давно слушаешь за дверью? – спросила Лукреция.

– Недавно. Я спала. Прилегла у себя и не слышала даже, как ты вернулась.

– Туся, мама хочет, чтобы ты была главным героем, – сказала Аглая, поднявшись с пола.

– Отличная новость! Вы решили писать любовный роман?

– Не смешно! – рассерженная Лукреция тоже встала и показала дочери на диктофон на столе: – Начинай набирать. Я потом отредактирую. Если есть вопросы, говори сразу.

– Есть, – кивнула Аглая. – Что такое аборт?

Кража со взломом

В феврале 1996 года Лукреция была в Москве по делам и заехала вечером в квартиру. Открыла дверь своими ключами. Осмотрелась. В комнатах – казарменная чистота и порядок. Решила перекусить, но по дороге в кухню увидела приоткрытую дверь отцовского кабинета. Смирновская задохнулась от негодования, осторожно толкнула дверь от себя и с ужасом нащупала на стене выключатель.

После осмотра она позвонила Тусе предупредить, что задержится, убрала свою одежду и обувь из прихожей, погасила свет и села ждать в темноте.

Антон Раков открыл входную дверь в половине одиннадцатого. Этим вечером он изрядно выпил, поэтому не сразу нашарил выключатель в прихожей, а разуваясь, чертыхался, теряя равновесие. Увидев вдруг возникшую перед ним тещу, Антон растянул рот в приветственной улыбке и получил по этой улыбке так сильно, что ударился затылком в стену, на несколько секунд потеряв сознание. Лукреция успела за эти секунды в гневе пройтись по коридору к кухне и обратно, и была завалена подсечкой зятя при попытке продолжить наказание.

Она открыла глаза после падения и обнаружила себя в кресле связанной, с заклеенным пластырем ртом. Руки заведены под коленки и обмотаны полотенцем, щиколотки связаны шарфом зятя. Был слышен шум воды из ванной, потом Раков вошел в комнату в… ее итальянском махровом халате!.. и начал остервенело вытирать голову перед креслом с тещей. Лукреция отвернула лицо от брызг.

Наконец, лейтенант убрал полотенце, присел перед нею и спросил, плохо управляя нижней губой с кровоподтеком:

– Вы будете кричать, если я уберу пластырь?

Лукреция молчала и не шевелилась.

– Тогда я сегодня не узнаю, за что получил по морде, – поднялся Раков. – Спать будете в кресле, или отнести на кровать?

Лукреция дернула связанными ногами, пытаясь его достать.

– Понятно – в кресле… – кивнул Раков. – Тогда – спокойной ночи, я иду есть и смотреть ужастик, хотя против вас, конечно, никакой ужастик…

Женщина в кресле подняла голову и посмотрела на него с интересом. Ракову стало стыдно.

– Извините, – решился он и быстрым движением отодрал лейкопластырь.

Лукреция даже не дернулась, только вздохнула глубоко, когда разлепила губы.

– Ты сломал замок, залез в комнату моего отца и рылся в его вещах. Что ты искал?

Раков опешил, всмотрелся в женщину с недоверием и вышел. Лукреция слышала, как он осматривает сломанный замок – лязгнул язычок. Как ходит в кабинете, задвигает ящик письменного стола… Вернулся лейтенант сильно задумчивым и сразу… полез в ее сумку!

– Что-нибудь болит? – спросил он при этом. – Вы завалились со страшным грохотом, ничего не сломали?

Лукреция, закипая, собралась обложить его как следует, но заметила, что зять достал ее папиросы. Он раскурил одну, протянул к лицу женщины. Лукреция, подумав, захватила папиросу зубами и затянулась. Раков подвинул стул, сел рядом.

– Глупо, – сказал он. – Глупо вы себя ведете и беспомощно. Неужели я тоже к шестидесяти годам так отупею?..

– Мне пятьдесят, – процедила сквозь зубы Смирновская.

– Да?.. – утрированно удивился Раков, стараясь не улыбаться – больно. – И что у вас получается? Что я, имея на своей связке ключ от запретной комнаты, ломаю в двери замок?

Лукреция подалась вперед, Антон забрал у нее изо рта папиросу.

– Инсценировка постороннего присутствия, – сказала она.

– Понятно, – кивнул Раков. – Я потрошу шкаф, раскидываю ящики письменного стола, вскрываю сейф… Чтобы найти – что? Что пропало, Лукреция Даниловна?

– Наградной пистолет отца.

Раков вскочил, опрокинув стул.

– Вы хранили в этой квартире оружие?..

– Я хранила его в сейфе! – крикнула Смирновская.

Антон подошел к телефону и снял трубку, «затаптывая» папиросу в пепельнице.

– Кому ты звонишь? – спросила Смирновская.

– В милицию.

– Идиот!..

– Это точно. Но я хочу, чтобы все было по закону. Пусть оформляют нападение, взлом и кражу оружия.

– Нападение? – уточнила Лукреция.

– Вы на меня напали. Результат, так сказать, на лице, а у вас ссадины на костяшках правой руки. Алло! Милиция? Хорошо, я подожду.

– Прекрати меня позорить, положи трубку и развяжи руки – затекли! – приказала Лукреция.

– Развяжу, как только примут мой вызов.

Подъехавший наряд оформлял кражу со взломом почти два часа. Старший в опергруппе – лейтенант милиции – дважды звонил своему начальству. Первый раз, когда узнал, кому принадлежал пропавший наградной пистолет «вальтер ППК». Генералу Смирновскому. На просьбу описать оружие хозяйка квартиры снисходительно заметила:

– Любимая модель Джеймса Бонда.

Потом вспомнила о металлической пластинке с дарственной надписью.

Второй раз оперативник связался с начальством, чтобы посоветоваться относительно жалобы на рукоприкладство дочери генерала – ее зять настаивал на составлении протокола, обещая завтра же представить из поликлиники справку о побоях. Сама генеральская дочка – представительная надменная дама – требовала, чтобы ее немедленно посадили за насилие над зятем на пятнадцать суток и непременно – в карцер.

– Мне нравится сидеть… то есть, лежать в карцере, – уверяла она.

Лейтенанта нервировали куски яркого махрового халата на полу в коридоре. Было в этих тряпках что-то странное, неуместное в ситуации с похищением оружия. Когда эксперты закончили снимать отпечатки, а фотограф – фотографировать, лейтенант спросил, кто разрезал халат на куски.

– Я, – кивнула Смирновская. – Это мой халат.

– Зачем? – с досадой уточнил лейтенант, чувствуя, что этим вопросом только усугубит абсурдность ситуации.

Неопределенно махнув перед собой рукой с погасшей папиросой, женщина ответила:

– Он был на зяте!