Текст книги "Дурочка (Ожидание гусеницы)"

Венера Боттичелли

Женщины вернулись в начале седьмого утра. В доме было подозрительно тихо. Лукреция пошла в комнату Лайки, а Туся – в комнату для гостей. Столовая, спальня Лукреции, комната Туси… Везде – пусто.

– Какие будут версии? – спросила Лукреция. – Я так устала, что даже волноваться не получается.

– Пока никаких. Нужно побыстрей скинуть одежду и помыться.

Они побрели к ванной комнате. В дверях застряли, не сразу разобрав, что свалено в ванне. Туся потом, в постели, с компрессом на голове сказала, что ясно видела части человеческих тел – руки, ноги, головы, а поверх этой «расчлененки» – желтые распущенные волосы, закрывшие золотой тиной всю поверхность воды. Поэтому и свалилась в обмороке, чего с нею не случалось с юности.

– А я сразу поняла, что они живые, – делилась своими ощущениями Лукреция. – Только никак не могла понять, кто сверху.

Версия Аглаи во время позднего завтрака:

– Мы лежали в теплой воде и спали. Потому что Антон Макарович пришел совсем больной, я набрала ему ванну, а он в ней заснул. Тогда я тоже легла рядом, а он даже не проснулся.

Раков (за столом, набивая рот едой):

– Секса не было, честное слово.

Лукреция (насмешливо):

– И почему же его не было?

Аглая (уверенно):

– Потому что я не хочу.

Луреция (с пристрастием):

– В десять лет очень хотела, а теперь не хочешь?

Аглая (после долгого раздумья):

– Потому что люблю. А тогда я никого не любила. Я тогда резала себя бритвой и волосы выдергивала, а ты меня извиняла.

Раков (умоляюще сложив перед собой руки):

– Прошу вас, Лукреция Даниловна, прекратите допрос. У нас ничего не было, потому что я не смог.

Лукреция (вынуждая его продолжить):

– А ты не смог, потому что?..

– Потому что у меня не стоит на Аглаю. Теперь – все? А!.. Вижу по вашему выражению лица, что не все. Уточняю. Ну не стоит у меня на «Венеру» Боттичелли, что тут поделать! Тема закрыта? Подвиньте, пожалуйста, салат. И хлебушка черного, если не трудно. Вот спасибо…

На следующий день, в воскресенье, Туся отправилась в пристройку Ционовского, чтобы провести «зачистку помещения». Лукреция засела за компьютер делать наброски следующей главы. А Лайке было разрешено посвятить этот день мужу, что она и делала у костра за беседкой, сжигая в березовых поленьях экипировку Санитара. Раков сидел у костра на чурбаке и смотрел на нее сквозь языки пламени. Потом от комбинезона повалил дым, и невидимая за серыми клубами Аглая сказала:

– Я посмотрела вчера в интернете Венеру на раковине, которую вы упомянули, Антон Макарович. У меня ноги совсем другие. И грудь.

Раков закашлялся, отгоняя дым от лица.

– В том-то и дело, Аглая Добрынична, в том-то и дело. Ее ноги не идут ни в какое сравнение с вашими, как и все остальное… что, собственно… только усугубляет мое невыносимое положение. Мне страшно притронуться к вам, я теряю силы от одной мысли об этом.

– Я тоже вас очень люблю, – тихо сказала Аглая, проявившись частями в разметавшемся дыму.

Определение смерти

Тело Санитара обнаружили в воскресенье вечером. Его жена позвонила Лукреции в половине второго ночи. Они не разговаривали больше десяти лет, тогда эта женщина обливала грязью Лукрецию по телефону после каждого визита к ней Санитара.

– Отчего он умер? – спросила Смирновская.

– Неизвестно. Экспертиза еще не готова.

– И какого черта ты тогда звонишь мне? – повысила голос Лукреция.

– Звоню, потому что ты сучка поганая, – прозвучало в трубке.

Лукреция резко села в кровати:

– Что это значит?

– Это значит, что Паша последние дни разгребал твои проблемы. Я так и скажу следователю, не сомневайся. Если окажется, что Пашу убили из-за твоего дерьма, я тебя засажу, клянусь.

– Ты всех уже обзвонила, или с меня начала?

– Я засажу всю вашу банду, вы ответите за Пашу!.. из-за вас он подорвал в тюрьме здоровье! У кого какой чирий вскочит, вы сразу Пашу зовете! Паша уберет, Паша поможет!..

Лежащая рядом с подушкой трубка надрывалась еще минут пять. Лукреция дождалась тишины, взяла ее и спокойно попросила:

– Если найдешь его записи по моим делам за последние месяцы, позвони. Я куплю их. Дорого! – повысила она голос.

Утром позвонил Крылов.

– У Санитара был инфаркт, – сказал он. – Второй. Не знаешь, что он делал на девяностом километре Ленинградского шоссе?

Лукреция молча положила трубку. Спустилась вниз. Таисия, увидев ее, застыла у плиты.

– Инфаркт, – сказала Лукреция.

Туся кивнула и перекрестилась.

После обеда Аглая набирала исправленную главу, пока мать ходила рядом по кабинету, зачитывая свои тексты вслух. Лукреция в молодости прочла, как писал Алексей Толстой – стоя у пюпитра и обязательно проговаривая текст.

– Он на слух отслеживал правильное построение слов и их созвучие, – объяснила Смирновская дочери.

И частенько устраивала настоящий театр одного актера, читая свои сочинения с выражением, при этом ругаясь, смеясь и жестикулируя.

Аглая, зависнув глазами на экране ноутбука, спросила совсем не в тему:

– Люди умирают, потому что не могут вылечиться от болезней?

– В основном, – коротко ответила Лукреция, потом подумала и завелась: – Жрём все подряд, пьем, курим, загаживаем воздух, воду и землю, а потом юродствуем: боженька за грехи наказывает!..

Она в раздражении остановилась, осмотрелась с выражением заблудившегося человека, обнаружила в руке листы с тестами – спасательная ниточка из прошлого в повседневность, и нашла себя в глазах дочери.

– Почему ты спрашиваешь? Что-то болит?

– Нет, – покачала головой Аглая. – Есть другие причины умереть?

– Конечно. Убийства и самоубийства, например. Изношенность организма к старости. Несчастные случаи тоже имеют большой процент.

– Все люди знают, что обязательно умрут?

– Все. Поэтому народом придумано множество фантастических вариантов не исчезнуть бесследно. Вроде переселения душ или вечной жизни. Ты отвлекаешь меня от работы.

– И я умру? – тихо, почти шепотом спросила Аглая.

– И ты.

– А как это… Что происходит внутри тела? Как проходит смерть?

Лукреция задумалась, потом пожала плечами:

– Это зависит от области поражения или скорости развития болезни.

– Я не умру, – нервно заявила Аглая.

– Как скажешь. Теперь займись работой.

– Я не умру, пока сама не захочу этого!

– Все понятно. Сосредоточься на деле! – раздраженно приказала Лукреция, Аглая повернулась к матери, прерывисто дыша, с искаженным болью лицом:

– А ты уверена, что уже не мертвая? Уверена?! – прошипела она сквозь стиснутые зубы.

– Туся! – громко крикнула Лукреция, бросившись к дочери.

Разлетелись выроненные листы, засыпав ковер. Аглая закричала с отчаянием:

– Ты пишешь о жизни, которую я не знаю! Ее не существует!.. Значит, кто-то из нас мертв! Я живу сейчас, а ты!.. Ты знаешь только прошлое. Ты – мертва, ты мертва!.. – она сползла на пол и стала кататься по отпечатанным текстам.

Смирновская бросилась на дочь, стараясь остановить ее руки – Аглая била себя по лицу и кричала. Вбежала Таисия со шприцем. Вдвоем они кое-как заставили тело девушки не дергаться несколько секунд, этого хватило на укол.

Когда Аглая замерла на спине с безмятежным лицом, Туся вытерла ее щеки ладонями и зло посмотрела на Лукрецию:

– Какого черта?.. – прошептала она, поднимаясь с ковра. – У меня Лайка никогда не плакала! Почему ты не остановила припадок? Совсем мозги мемуарами заштамповала?

– Я не знаю… Не сразу поняла, а потом поздно было, – прошептала Лукреция, тяжело дыша.

– По-че-му я не мерт-ва-я?.. – тихо спросила Аглая, с трудом проговаривая слова. – Почему не умерла вместе с дедушкой…

– Не смей. Я тебя родила в тридцать три года!.. – прошептала сквозь слезы Лукреция. – Чтобы выжить. Ты была моим спасением, хоть каким-то оправданием дурацкой жизни!..

– Сначала роди-ла, потом бы – умерла… когда уз-на-ла, что я – дурочка…

Туся опустилась на ковер и, плача, обхватила колени Аглаи:

– Неправда! Ты наша умница… Не плачь, солнышко мое, красавица ненаглядная!..

Минут пять плакали втроем. Аглая беззвучно, не вытирая слез с лица. Туся и Лукреция – обнявшись и громко подвывая. Туся успокоилась первой, посмотрела просветленно, утерлась воротником байковой рубашки. Лукреция помогла дочери сесть и заметила, стараясь установить дыхание:

– Я вообще… не помню, чтобы ты когда-нибудь плакала.

– Вот и ладно, – улыбнулась Туся. – Вот и хорошо. Мы оплакали и Пашку Воеводина, и нашу печаль. А то я с ночи хожу как застывшая – ни слезинки.

– Да, – судорожно вздохнула Аглая, – мы хорошо отплакали дядю Пашу. И всех нас…

Следствие

Через две недели Лукреция вынуждена была поехать в Москву для беседы со следователем. Им оказалась молодая женщина – не больше тридцати, высокая, дородная, с веселыми глазами.

– Не обиделись, что я позвонила так рано? – спросила она первым делом, как только Лукреция уселась на стуле в ее кабинете и положила на стол паспорт. – Ваш зять, который сейчас проживает в вашей квартире, отказался принять повестку. Сказал, что по закону вручить нужно лично адресату. Изучает юриспруденцию?

Не дождавшись ответа, следователь понимающе усмехнулась.

– Спасибо, что приехали сегодня.

– По какому делу вы хотели меня видеть? – устало поинтересовалась Лукреция.

– Дело заведено о пропаже Максима Чарушина, 28 лет, проживающего… – женщина порылась в папке с бумагами и положила на стол небольшую цветную фотографию.

Смирновская достала очки. Фотография, вероятно, была старой, так что Лукреция совершенно искренне озадачилась, рассмотрев лицо молодого человека с короткой стрижкой. Глаза у парня поляроидно отсвечивали дьявольским красным огнем, а волосы казались темными.

– Я не знаю этого человека, – отодвинула она фотографию. – Кто он?

– Искусствовед, младший научный сотрудник. Работает в Третьяковке. Районный участковый видел Чарушина восемнадцать дней назад в вашей квартире, дерущимся с вашим зятем.

– Раков уже дал свои показания? – спросила Лукреция, справившись с удивлением после «искусствоведа».

– Дал, но Чарушин якобы приходил к вашей…

– Этого парня кто-нибудь видел после драки с моим зятем? – перебила Смирновская.

Следователь откинулась на спинку стула, повертела задумчиво ручку между пальцами и ответила, не потеряв веселости в глазах:

– Да, той же ночью. Его девушка. Они живут вместе.

– Тогда – до свидания, Галина Рамхатовна, – Лукреция встала и направилась к двери.

– Его машину видели на бензозаправке недалеко от Усково, где вы проживаете с дочерью, – успела проговорить следователь, пока Смирновская еще была видна в проеме.

– Моя дочь не имеет поклонников, поверьте, – через плечо сказала Лукреция. – Она человек совершенно не публичный и живет со мной в полной изоляции.

После чего закрыла дверь и еще раз прочла имя следователя на табличке. Удостоверилась, что правильно назвала отчество, вздохнула с облегчением и пошла к выходу.

Галина Рамхатовна в задумчивости повертела ручку, кивнула сама себе, выдвинула ящик стола и посмотрела на лежащий там яркий глянцевый журнал. Улыбнулась:

– Да уж!.. Голая затворница.

На следующее утро следователь Ипатова позвонила в ворота дома Лукреции в Усково. Звонить пришлось долго, так что Галина засомневалась, работает ли звонок, повернулась к воротам спиной и стала стучать в них ногой.

Туся со второго этажа определила по прическе, что пришла женщина. Почему-то не с главного входа. В восемь тридцать утра. Она сунулась было в комнату Лукреции, но послушав ее спокойный храп, будить передумала. Спустилась вниз, надела галоши и не спеша добрела до ворот. Внимательно прочитала все, что было написано в удостоверении Ипатовой, посмотрела на следователя сочувственно и спросила:

– Завтракала, родимая?

– Не успела, – улыбнулась Ипатова.

– Тогда пошли.

Туся усадила следователя в столовой и только посмеивалась про себя, видя как меняется выражение лица гостьи по мере заполнения стола. При появлении небольшого салатника с горячей овсянкой и куском сливочного масла, следователь мечтательно улыбнулась – не иначе, как детский садик вспомнила. С наслаждением понюхала ломтик бородинского хлеба. Тарелка с сыром, колбасой и тостами – Ипатова еще улыбается. Вот и кофейник пожаловал с плиты, и сливки перелиты из пакета в молочник с синими васильками… такими же, как на салатнике. Красная икра, пяток вареных яиц… апельсины с бананами на блюде… улыбка испарилась, в глазах – растерянность. После фирменной коробки с тортом «Птичье молоко» из комбината на Херсонской улице на лице следователя появились явные признаки паники.

– Ешь!.. – подбодрила ее Туся. – Зря, что ли вставала в шесть утра и тащилась в такую даль.

– У вас, наверное, вчера было какое-то торжество? – попыталась объяснить подобный завтрак Ипатова, с тоской вспомнив свое получасовое стояние в очереди за сыром после работы.

– Нет, вчера мы с хозяйкой в город ездили по делу. К тебе в Управление. Я напросилась поехать с Лукрецией для моральной поддержки. Заодно и еды прикупили. Мы стараемся не оставлять нашу Лайку одну, и вдвоем уезжаем редко. Да ты кушай, не стесняйся. Вчера пришлось ее запереть в доме. В прошлый-то раз, когда она осталась одна и не заперта, мы вернулись, а Лайка болтается у пруда на окраине деревни и давит лягушек. Это у нее любимое занятие – лягушек давить…

Таисия последние слова проговорила совсем тихо и задумалась о своем, уставившись в окно. Следователь осмотрелась в поисках собаки – ни подстилки, ни миски. Она сделала себе бутерброд, подняла глаза и вздрогнула: в проеме двери бесшумно образовалась совершенно голая девушка с фарфоровым телом нимфы, лицом ангела и распущенными волосами, укрывшими ее ниже ягодиц.

– Вы – друг? – спросила она, глядя напряженно в лицо Ипатовой.

Кое-как справившись со ступором, Галина растерянно кивнула.

– Я следователь из отдела по розыску пропавших. Ищу одного человека…

– Лайка, оденься и приходи завтракать, – с ласковым нажимом приказала Туся.

– Я услышала голоса. Думала, что это Наша Таша пожаловала, – девушка смотрела на Ипатову насторожено.

– Чистые трусы лежат в кресле у кровати. Занеси кофе матери. Скажи, что у нас следователь в гостях. – Таисия налила в глубокую чашку немного кофе и добавила туда же рома из красивой заграничной бутылки.

Девушка подошла, чтобы взять чашку, Ипатова застыла глазами на ее груди с бледно-розовыми сосками – совсем рядом… такая неестественная мучительная красота…

– Тебе плеснуть в кофе? Или с утра не принимаешь? – чей-то голос совсем рядом.

– Что?.. – очнулась Ипатова.

Осмотрелась, не понимая, где она, увидела женщину с короткими рыжими волосами, бледным лицом и колдовской зеленью в глазах. Женщина показывала на бутылку. Ипатова подвинула свою чашку и кивнула.

– Принимаю. С утра… Как вас зовут?

– Таисия меня зовут, я здесь вроде приживалки, хоть Лукреция и называет меня домработницей, и даже зарплату платит.

– А это ведь… – следователь показала рукой на проем в двери, где уже никого не было.

– Да, это дочка Лукреции, Аглая, мы ее Лайкой зовем. Ты к ней… пожаловала?

– Я, действительно… – пробормотала следователь, потом решила заняться едой, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

Минут через десять в столовую пришла Аглая. Одетая – джинсы и тонкий свитер. Волосы собраны сзади в хвост. Села за стол, выбрала яблоко и начала медленно срезать с него кожуру тонким серпантином.

– Мать придет завтракать? – спросила Туся.

– Нет. Мама сказала, что доверяет тебе. И что мне нельзя такой кофе, как у нее, – Аглая дочистила яблоко, отодвинула его и начала поедать кожуру, потихоньку затягивая в рот тонкую красную полоску.

Галина достала из сумочки фотографию Чарушина. Положила ее на стол.

– Вы его знаете? – она старалась не смотреть на девушку, чувствуя, что опять потеряется, но помимо воли прилипла глазами к ее лицу.

– Я совсем его не знаю, – покачала головой Аглая.

Помоталась из стороны в сторону свисающая из ее рта кожура.

– Может, когда-нибудь видели? Случайно…

– Когда-нибудь… – прошептала Аглая, сжавшись. – Я умру только, если захочу сама. Тогда наступит то самое время, когда я уже нибудь. Но сначала – никоторый миг…

– А теперь – овсянка! – радостно объявила Туся от плиты и поставила перед Аглаей старую глиняную миску с щербинкой.

Девушка заглянула в расплывающееся в каше янтарное озерцо сливочного масла и прошептала, улыбнувшись:

– С черным хлебом…

– С черным хлебом и медом! – Туся сунула в руку Аглаи ложку и сжала тонкие безвольные пальцы.

Лукреция так и не вышла. Туся проводила следователя до ворот, они постояли вдвоем, слушая шум сосен.

– Всегда шумят, даже когда ветра нет, – заметила Туся.

– Таисия, помогите мне разобраться. Молодой мужчина пропал после того, как подрался с зятем вашей хозяйки. При себе он имел ключи от квартиры Смирновской и сказал участковому, что приходил к Аглае. Через день после драки его машину видели на бензозаправке недалеко от Усково. У этого парня тяжело больна мать, он не мог просто уехать, никого не предупредив. Скорей всего его уже нет в живых.

– Не буду я тебе помогать! – отмахнулась Туся.

– Почему?

– Потому что ты идешь самым простым путем. Кто первый на глаза попался, тот и признался, да? Такой у вас девиз раскрываемости? Лайка с семи лет живет в загородном доме, одна никуда не ходит и не ездит, ключей собственных, чтобы раздавать ухажерам, не имеет! У девушки этого пропавшего спросила, что он искал в чужой квартире с газовым баллончиком наготове? – Туся сунула следователю в лицо скрюченный указательный палец и пошевелила им, имитируя газовую атаку. – Открыл замки и вошел к «своей» девушке, заготовив для нее перцовое впрыскивание, так что ли?

– Первый раз слышу о газовом баллончике.

– Тогда скажи тете спасибо за информацию, – Туся открыла замок и толкнула от себя створку ворот.

– Спасибо. А какой диагноз у Аглаи? – спросила Ипатова, чувствуя, что ее выпроваживают.

– Не знаю, она уже года три не проверялась. Помню, как в двенадцать лет Лайка не прошла тест на комиссии. Нужно было проговорить алфавит наоборот – от «я» до «а». Мы с Лукрецией потом дня два пытались это сделать – не смогли. Я не встречала человека, который бы умел такое. Чего улыбаешься?

– Эта красота неземная только что за завтраком философствовала на тему жизни и смерти. Не похожа она на умственно отсталую.

– У Лайки был лучший учитель в мире, – гордо заявила Таисия. – Она и теперь учится… писать мемуары.

– Мемуары? Какая прелесть!.. – Ипатова сердито пнула ногой почти истлевшую шишку. – А в свободное от учебы время позирует для мужского журнала и душит лягушек у пруда?..

– Давит, – поправила Туся.

– Что?..

– Лайка их давит. Босыми ногами.

Ипатова, опешив, всмотрелась в серьезное лицо Таисии и решительно зашагала от ворот по дороге, бросив напоследок:

– Сумасшедший дом какой-то!..

– Наконец-то дошло! – с облечением заметила Туся, закрывая створки.

Правнук Ционовского

Июль 96-го. Жара к обеду поднимается до 36 градусов. Растрепанная Лукреция, потея, ходит по террасе в ночной рубашке и читает свои тексты, с выражением выделяя интонациями острые моменты. Молодому мужчине, застывшему у калитки, она кажется заблудившимся театральным персонажем. Мужчина неуверенно озирается, достает из кармана пиджака бумажку, читает и смотрит на табличку на доме Смирновской. Туся, наблюдающая за ним из окна своей комнаты уже минут десять, не выдерживает и спешит вниз, бросив по пути голой Аглае за компьютером:

– Оденься, к нам гости.

Аглая встает, подходит сначала к окну в коридоре. Не видит никого у ворот и идет в комнату матери. Она стоит у открытого окна, смотрит на странного человека у калитки во всем черном. Вот он снял черную шляпу и обмахивается ею, а под шляпой оказалась маленькая круглая шапочка – на макушке. Аглаю это рассмешило, она засмеялась звонко, закинув голову. Мужчина застыл, увидев ее в окне, и открыл рот. Таким его и обнаружила Туся – истукан с открытым ртом во всем черном, с прижатой к груди шляпой. Под расстегнутым пиджаком виднелась жилетка, из кармана которой свешивалась цепочка как от карманных часов. Рубашка – серая, галстук – черный, длинные черные брюки, пыльные туфли. Рядом с туфлями на земле стоял черный саквояж из качественной кожи.

Туся облокотилась на калитку и поинтересовалась:

– Ты не замерз, родимый?

Мужчина вздрогнул, закрыл рот, нашел ее глазами и чуть поклонился.

– Извините. Я ищу Лукрецию Смирновскую.

– Ты ее нашел, – кивнула Туся. – Как представить?

– Исмаил Блумер. Я по делу, извините…

– Паспорт с собой?

Опешив, мужчина несколько секунд смотрит на Таисию, словно не верит услышанному. Потом с усердием начинает рыться во внутреннем кармане пиджака.

Туся изучила несколько страничек в паспорте, посмотрела на дом, на хозяйку, которая увидела с террасы гостя и облокотилась на перила в ожидании. Прикинула расстояние, которое придется пройти к ней, потом – обратно… Вытерла мокрый лоб тыльной стороной ладони, вернула паспорт и помотала головой.

– Говори, какое у тебя дело, или оставь номер телефона. Она сама позвонит.

– Наследственное дело, – мужчина опять слегка поклонился. – Я, некоторым образом, родственник профессора Ционовского. Из Саратова. Я его внук. То есть, пра-пра… внук.

Заметив, как изменилось лицо женщины за калиткой, Блумер заспешил с объяснениями:

– Вы не подумайте ничего, я без претензий, я приехал посоветоваться. Есть некоторые вопросы…

– Заходи, – Туся решительно открыла замок на калитке.

Они прошли к террасе, там теперь никого не было, Таисия усадила гостя за стол и ринулась в кухню.

– Внук Ционовского. Исмаил Бумер… или – Бамер?.. Семьдесят первого года, прописка Саратовская. Хочет поговорить, – доложила она Лукреции, которая к этому времени кое-как закрепила палочками пучок волос на голове и надела длинный халат. – Нет!.. не внук, правнук, – уточнила Туся и пожала плечами: – Я забыла, сколько «пра»!

– Он иудей? – озаботилась Лукреция.

– Понятия не имею. Как-то знаешь, недосуг было спросить. Лушка, а вдруг он приехал завещание опротестовать?

– Да ради бога! – хмыкнула Смирновская и решительно направилась на террасу.

При ее появлении Блумер встал, улыбнулся, поклонился, повертелся на месте, нашел, куда поставил саквояж и присел, открывая его. Смирновская села напротив в плетеное кресло и закурила, внимательно наблюдая за его действиями.

– Вот… – мужчина встал и протянул ей древнюю фотографию. – Моя мама, а рядом – адвокат Шульц. А это – я… маленький… Это в Саратове снимали, сзади наш дом, справа – водокачка.

– Ничего не понимаю, – призналась Лукреция, не прикасаясь к фотографии.

– Простите, я нервничаю, – мужчина вытянулся и кивнул головой. – Исмаил Блумер, правнук Ционовского.

– Правнук – это?..

– Сын его внука от первого брака – подсказал Блумер.

– Первого брака… внука?

– Да… то есть нет! – встрепенулся Блумер. – Внук от первого брака профессора, хотя у самого внука это был второй брак, и он меня усыновил, некоторым образом… а потом умер. Вот.

– Поподробней, пожалуйста, кто у вас умер? – Лукреция уже еле сдерживала улыбку. – Садитесь же, вы можете снять пиджак. Сейчас принесут чаю.

– Извините… – Блумер сел и вытер лицо огромным носовым платком не первой свежести. – Мне трудно говорить. Умер внук профессора, – он поднял указательный палец, уточняя: – от первого брака!

– Неужели? – Лукреция сделала большие глаза. – И когда же?

Туся принесла поднос с бутербродами, чайник и кофейник. Заметила выражение лица Смирновской и нахмурила брови, призывая к серьезности.

– В октябре прошлого года, – кивнул правнук, жадно откусывая бутерброд. – Вениамин Блумер, сын профессорской дочки…

– От первого брака, – закончила Лукреция.

Вздохнула и затушила папиросу в пепельнице.

– Да… Правильно, – кивнул Блумер и шумно втянул в себя чай из чашки. – Он меня усыновил, когда женился вторым браком на моей матери.

– Чего вы хотите, Исмаил? – спросила Лукреция, подустав от такой беседы.

– Адвокат Шульц, пользовавший своими услугами профессора и его родню, посоветовал мне сразу после смерти отца обратиться с иском насчет наследства. Обещал помочь юридически, но… Он… некоторым образом тоже умер. Извините.

Лукреция, чтобы не поддаться улыбке, быстро закрыла лицо ладонями. Туся, присевшая на перила, громко кашлянула, призывая к серьезности.

– И я подумал, – продолжил Исмаил, – что могу надеяться на понимание, – он быстро затолкал в рот остатки третьего бутерброда.

– Конечно, можете, – убрала руки с лица Лукреция. – Туся, найди ключи от дома Ционовского.

Туся подошла к ней и достала из кармана открытого сарафана три ключа на кольце. Смирновская даже вздрогнула от такого рвения.

– Два входа в дом и пристройка. Я покажу, где там открыть газ и воду, – многозначительно глядя ей в глаза, сказала Туся и направилась в кухню. – Переоденусь только.

– Вот, – Лукреция, повернувшись к гостю, протянула ему ключи. – Вы можете пользоваться домом, пока будете заняты своим иском. Я соглашусь с любым решением суда.

Блумер резко вскочил, едва не опрокинув стол.

– Благодарю, я не… Не ожидал. Вы хороший человек, благодарю. – Он замялся, потом кое-как выдавил просительную улыбку: – Мне очень неудобно, но… Если это вас не разорит, одолжите немного денег, я обязательно верну… потом. Я вообще-то не надеялся…

– Сколько?

– Тысяч… триста?.. – он жалко дернул уголком рта.

– Конечно, – доброжелательно улыбнулась Смирновская. – Я зайду вечером, принесу деньги. Напишите расписку.

– Да-да, – задумчиво кивнул Блумер. – Расписку, конечно… Благодарю.

Туся вернулась черед двадцать минут и сказала, что Блумер не иудей.

– Я знаю, – кивнула Смирновская, дымя в кресле на террасе. – Он съел два бутерброда с карбонатом. А ты как узнала?

– Также, – усмехнулась Таисия. – Я специально сделала бутерброды со свининой и колбасой со шпиком. А когда увидела, как он их уплетает, сфотографировала.

– Что сфотографировала? – не поняла Лукреция.

– Блумера этого, не бутерброды же! Через окно кухни щелкнула.

– Наверное, это заразно, – пробормотала Смирновская, – всех подозревать и искать умысел.

– Это отработанный годами службы рефлекс, майор Смирновская, – возразила Туся.

– Ну какие у тебя были годы службы?..

– А сколько я с тобой здесь прожила, подслушивая и подглядывая! – возмутилась Таисия. – Часто я ошибалась? Нет, ты скажи – часто?

– Ладно, не злись, ты никогда не ошибалась, – сдалась Лукреция. – Спасибо за перестраховку. Вечером я собираюсь взять у него расписку – данные паспорта, номер и все такое… Проверим по данным МВД, кто такой Исмаил Блумер.

– А если он не даст тебе паспорт списать данные? Найдет предлог и не даст, тогда что? – завелась Туся.

– Не кричи… – Смирновская поморщилась. – Тогда это будет конкретным сигналом об опасности. Мы пойдем ночью в дом профессора – ключи у меня есть запасные – и пристрелим засланного шпиона. Шутка, – сказала она, когда Туся кивнула, соглашаясь.

– Ну да, а потом придется доказывать на следствии, что это не Лайкин ухажер!

– Очень смешно… – уныло заметила Лукреция.

Перед закатом, когда жара начала спадать, Лукреция пошла на участок Ционовского. Проходя в кустах сирени, она заметила в ветках пустое птичье гнездо и остановилась, рассматривая его. Лукреция всегда удивлялась способностям птиц сплетать нечто подобное клювом. Заметив боковым зрением движение у дома Ционовского, она медленно повернулась, стараясь не шевелить куст, и увидела, как Блумер в шортах и рубашке с закатанными рукавами пытается забраться под крыльцо.

Лукреция дождалась, когда он под ним скроется, прошла к дому и наклонилась, держась одной рукой за балясину.

– Хорошо устроились? – спросила она, быстро обшарив глазами темное пространство под ступенями.

– Пытаюсь, – ответил Блумер, скорчившись у цоколя дома. – Заходите, я только руки вымою.

Смирновская поднялась в дом. Прошла по коридору к открытой двери в просторную кухню с большим столом, заваленным книгами и журналами. Она смахнула пыль с древнего стула, похожего больше на деревянный трон, села и увидела сваленную на пол одежду Блумера, кучей – пиджак, жилетка и брюки. Маленький карман жилетки выглядел пустым, Лукреция прислушалась, стараясь ступать тихо подошла к одежде и потянула за цепочку. Она оказалась пришитой изнутри, а в кармане – пусто.

– Пустышка, – сказала Лукреция выпрямившись.

Вошел Блумер, вытирая руки полотенцем.

– Я подумал, что неудобно как-то брать деньги, вы меня первый раз видите. Тем более, кое-что у меня осталось после дороги, ужмусь как-нибудь. А если за три дня не успею разобраться с юридическими вопросами, тогда уж точно приду к вам деньги просить. Или поеду домой. В Саратов. Извините за беспокойство.

Заметно было, что мужчина сильно устал – вблизи он выглядел старше двадцати пяти.

– Ничего, – Лукреция, стараясь не спешить, пошла к выходу на просвет открытой двери и подумала, что у нее есть три дня на поиски информации о родне профессора.

Дома она заперлась в кабинете и позвонила Ракову с мобильного телефона. С прошлого месяца он был официально зачислен сотрудником в Службу в отдел по борьбе с бандитскими группировками. Третью неделю отсиживал рабочие часы перед компьютером – его посадили «на информацию», узнав о дипломе приборостроительного техникума.

– Нужно пробить данные на одного человека, – сказала она в трубку.

– Я уже ушел с работы, Лукреция Даниловна. Давайте завтра.

– Позвони, когда придешь домой.

– Я не могу набирать рабочие коды с домашнего компьютера.

– Тебе рассказать, как это делается с периферийного сервера? – начала закипать Смирновская.

– Это что, настолько важно, что я должен рисковать допуском к работе? – уныло поинтересовался Раков.

– Придешь домой, посмотри почту, – она отключилась.

Раков потянулся, осмотрелся и задумался, покачиваясь в кресле перед компьютером. Этим вечером он остался сверхурочно, загоняя в компьютерную базу данные на, так называемые, бандформирования. Объяснить, почему с ходу, не задумываясь, соврал теще, было трудно. Тупо соврал, и все. Пусть знает, что и у него есть личное время. Зевая, он набрал свой почтовый ящик и прочитал ее письмо: «Приехал правнук Ционовского Исмаил Блумер, 71-года, приемный сын внука Ционовского от первого брака, прописан в Саратове. Будет подавать иск о наследстве».

– Иск о наследстве, – покачал головой Раков. – Понятно, почему она дергается… Отнимут у вас, Лукреция Даниловна, этот домище с пристройкой для трупов… – он удалил ее письмо, задумался и вздрогнул, когда тренькнул сигнал нового сообщения.

Пришла фотография темноволосого мужика со странной нашлепкой на голове. Качество фотографии было плохое, Раков установил программу корректировки изображения и сел думать. За последнюю неделю его дважды вызывали в милицию к следователю отдела по розыску пропавших, беседы были доверительными – без напряга. Ощущение тревоги появилось, когда эта дама с выдающимися формами начала спрашивать о близких друзьях Смирновской. Особенно ее интересовал Санитар.