Текст книги "Дурочка (Ожидание гусеницы)"

Мужская стратегия

Дождавшись, когда Гвидон Пушкин, наконец, покинет кабинет, Лепетов достал коньяк и рюмки.

– Ты прочитал? – спросил Крылов.

– Прочитал. Текст тяжелый, много информации и никакого связующего смыслового стержня. Позиция автора агрессивна, но без последствий – ни выводов, ни агитации. Что касается информационной базы, могу сказать одно – я не рискну это печатать без соответствующей директивы. Существуют сроки давности по громким шпионским делам, рисковать своим спокойствием я не готов даже ради большой прибыли.

– Такое возможно?

– Если начнется шумиха в прессе, можно неплохо заработать. Кто у нас выпустил первые разоблачительные мемуары, помнишь?

– Посол… как там его…

– Шевченко. Наш представитель в ООН. Попросил убежища США в 78-ом, в 85-ом там вышли его мемуары. Казалось бы – написал и нехай себе. А у нас – шесть арестов одних только чиновников из Международного отдела за месяц после выхода книги. Генерал Кул, кстати, с позапрошлого года консультирует в Америке сериал о борьбе КГБ и ЦРУ. А после его разоблачительных публикаций было арестовано почти двести человек. Якобы двойных агентов. Не только в Америке и в Канаде, даже в Австралии. Ты только представь – двойные агенты в Австралии!.. Ну и бред.

– Австралия – ерунда, а вот когда у нас выясняется, что генерал-майор Главного разведуправления был агентом ЦРУ!..

– А полковник внешней разведки – агентом МИ-6! – азартно подхватил Лепетов.

– Это – полный провал системы, – подвел итог Крылов.

– Поляков и Гордиевский, кстати, упомянуты в книге Лакрицы. Но больше всего откровений о генерале Куле.

– Говорят, Кул мечтает открыть Музей Шпионажа, – усмехнулся Крылов. – Уважаю. Этот человек любое дело доведет до абсурдного патриотизма.

– Хорошо ему разоблачать нас там, за горизонтом! – заметил Лепетов. – А как эта самая Америка отреагирует на разъяснения Лакрицы, куда делись сто миллионов долларов, выделенные Рейганом в 83-ем на «программу демократии в СССР»? На создание, так сказать, внутренних оппозиционных сил? Мы-то знаем, что за внутренние силы нужно было профинансировать для развала Союза, сами ими были, – он нервно прошелся по кабинету. – Какой человек с образованием тогда не мечтал о демократии и открытых границах? Увидеть Париж и умереть!

Лепетов заметил выражение лица Крылова, сбился, подошел к застывшему полковнику и шепотом спросил:

– Ты что, не читал?..

– Нет, – помотал головой Крылов. – Не читал. Теперь чувствую – придется.

Лепетов задумался.

– Понимаешь, она ничего не говорит конкретно, как бы предлагает варианты отсечения денег от структур, занимающихся переориентацией на Запад. Своего рода патриотический поступок – увести миллионов пятьдесят-шестьдесят от подрывной компании развала Союза. Кстати, у нее в книге это было сработано по методу Хаммера. Это он предложил создавать на Западе подставные акционерные фирмы-посредники, чтобы вытащить деньги из Союза.

– Лакрица Хаммера терпеть не могла, между прочим, – заметил Крылов.

– Она рассказала в подробностях, как можно было бы!.. обмануть американцев тем самым доверенным лицам – акционерам, на счета которых и были положены деньги в банках. Элементарно, – завелся Лепетов, видя растерянность на лице Крылова. – Завербованные оперативники Конторы, которые должны обеспечить эту самую переориентацию на запад, получив доступ к счетам, воспользовались ими для личного обогащения. На благо Родины, так сказать.

– Она… указала имена и даты? – осторожно поинтересовался Крылов.

– Никаких имен и дат. Ничего, кроме навязчивых предположений, как это могло бы произойти. Надо отдать должное приему, которым Лакрица описала сам процесс закапывания этого… ящика со счетами – записи почти неграмотного ребенка, его комментарии, – тихо заметил Лепетов. – Я купился на интересную сказку о запрятанных и куда-то пропавших сокровищах, но… Как бы потактичней спросить… – он подтащил стул и сел рядом.

– Не стесняйся, – вздохнул Крылов. – Спрашивай, и я пойму, насколько ее писанина опасна.

– Как раз хотел спросить об опасности – это что, правда? Ваша компания смогла вычислить эти деньги внутри страны, перевести их на заграничные счета и обрубить все концы? Ты ведь тогда работал в контрразведке? – Лепетов пристально посмотрел в лицо Крылову.

– Наша компания все могла. Могла скинуть эти деньги, могла – другие. Раз спрашиваешь, значит – сомневаешься в реальности. Поэтому, думаю, можно подождать с ликвидацией майора в отставке Смирновской, ее дочери-подмастерья и домработницы Масленкиной.

– Все шутишь? – усмехнулся Лепетов. – У нее в книге тоже смешно получалось, когда один агент перевербовывался дважды. Она называла таких тройными агентами и обыграла эту тему с названием одеколона. И то и другое, с ее точки зрения ужасно пахнет.

Крылов вздохнул обреченно и предложил выпить. Выпили. Лепетов после этого устало перебрался на диван и прилег, закинув ноги в итальянских ботинках на валик.

– Ты всегда считал меня мелкой сошкой, – заметил он. – Почему обратился? Потому что я бывший конторщик?

– Лукреция отправила мемуары в твое издательство.

– Как и в четыре других. Ты мог предложить сделку любому издательству.

– Мог, – кивнул Крылов. – Я мог открыть свое, нанять секретаря, директора и Гвидона Пушкина для имитации бурной издательской деятельности. Но Лукреция не заслуживает подобной стратегии. Эта женщина дорога мне. Можно даже сказать… – он задумчиво посмотрел сквозь Лепетова, – что она бесценна в своем роде. Поскольку помнит обо мне даже то, чего не было. Но… не будем отвлекаться на личности.

– Не будем, – кивнул Лепетов.

– Предположим… – задумался Крылов, – что Лакрица в этих «друзьях шпионах» описала свои условные предположения, куда и каким образом могли исчезнуть деньги американцев по их директиве № 75…

– И деньги партии в конце 80-х., – продолжил Лепетов. – Описанная ею схема пчелиных сотов, стандартный текст расписки рабочей пчелы – «…я, член КПСС, обязуюсь хранить доверенные мне средства партии до назначенного срока…» Я не знал, что так было.

– А кто знал? Никто, кроме узкого круга сотрудников УД и Международного отдела.

– Еще я не знал, сколько партийцев из самых разных структур покончили с собой осенью 91 года. Что их было почти две тысячи, и что совместных предприятий и всяких ООО тогда было создано почти столько же. Кстати, описание Лакрицей «убийств по телефону», как она это назвала, тянет на осведомленность соучастника. Это тоже для меня новость.

– Как и для всех, кто не в курсе, чем на самом деле занималось Управление делами ЦК, – снисходительно объяснил Крылов. – Я лично подробности о Службе стратегической разведки, которая подчинялась только этому управлению, узнал в девяносто первом, когда в ней спецгруппа букву «зет» в названии меняла на другую. А две близкие мне бабы служили там с 82-го, и – ни полслова, вот и задумаешься потом, кто болтливей.

– Да уж… – усмехнулся Лепетов. – Зато я знаю кое-что такое из расследования Гайдара в 92-ом, чего она не описала. Я знаю, кто завалил в Америке двух детективов из агентства «Кролла», которых он нанял искать деньги партии в зарубежных банках.

– Я тоже знаю, – равнодушно заметил Крылов, разливая остатки коньяка.

– Еще бы… – пробормотал Лепетов и, тяжко вздохнув, подвел итог: – Как видишь, нас таки тоже есть, за что валить. А если серьезно, простому обывателю по фигу, насколько достоверными могут быть подобные разоблачения. Ему сейчас мяса и скандалов на эту тему хватает в газетах. Нужна интересная история с завлекательным финалом и шокирующими подробностями – любовные страсти, оригинальные убийства. Такую я у Лакрицы нашел только одну. Думаю даже предложить ей выделить эту тему в любовно-криминальный роман.

Мужская стратегия-2

– Отличная мысль, – одобрил Крылов. – Ты что, раньше не слышал о скандальном романе генерала Кула в 86-ом?

– Не слышал. Я тогда был в местах, как говорят, весьма отдаленных. Вышел в 89-ом. Лакрица все достоверно описала?

– Почти, – уклончиво ответил Крылов, потом подумал и уточнил: – Она тактично не упомянула про аборт с отягчающими последствиями.

– Эта женщина реально потом жила с Лукрецией как домработница и няня?

– Все верно.

– Няня чужого ребенка, прислуга… – Лепетов задумался, потом решительно покачал головой. – Нет, это лишнее, а остальное – отменный сюжет, – он, кряхтя, сел. – Генерал КГБ заводит шашни с молодой женщиной-историком, которая собирает для него в архиве нужные статьи…

– В библиотеке, – уточнил Крылов.

– Ну, пусть в библиотеке. Она весьма привлекательна, генерал очарован, проявляет настойчивый интерес…

– Он почти в два раза старше, – опять внедрился Крылов.

– Он офицер и бабник! – воскликнул Лепетов. – Конечно, женщина влюбляется. Бросает своего мужа – чиновника какого-то министерства, уходит жить на съемное жилье.

– Насколько я помню, это муж ушел от нее еще до генерала, – уточнил Крылов. У них была большая разница в возрасте…

– С генералом тоже была разница лет в двадцать. Любительница мужчин в возрасте – это важно. А с мужем все-таки для романа будет лучше, если она изменила. Итак. Генерал устраивает ее на работу в представительство американской авиакомпании. Новая жизнь – она летает в разные страны, в том числе и в Америку стюардессой.

– Сопровождающей групп советских делегаций, – поправляет Крылов, встает и дальнейшую стратегию сюжета уточняет, прохаживаясь по кабинету. – На стюардессу нужно учиться и потом еще зависеть от графиков полетов. А сопровождающих тогда назначали по рекомендации сверху.

– Ладно, сопровождающей. И вот она летает, летает в разные страны…

– Дались тебе эти разные страны. В основном она летала в Америку. Генерал Кул сильно привязал ее к себе и мог использовать как курьера для связи с ЦРУ.

– Это рано еще, это выяснится в конце!.. Пока она летает, себе и генералу в удовольствие, и тут появляется… кто появляется?

– Секретарь горкома партии с докладной начальству, – продолжил Крылов.

– Отлично! Звучит гр-р-ромогласно, как «кар-р-рдинал Р-р-ришелье». Итак, нашего генерала обвиняют в использовании служебного положения в личных целях…

– В «принуждении молодой женщины к сожительству», между прочим, как записано в проколе заседания.

– Да-да, – кивнул Лепетов, – генерал нервничает, истерит… Еще были злодеи, препятствующие их счастью?

– Руководитель главного офиса “Пан Американ” доложил, что его служащая сожительствует с местным генералом КГБ, который давит на него. Всплыла нигде в документах не зафиксированная поездка парочки на Канары. Женщину взяли в разработку. На «доверительных» беседах она рассказывает о своих встречах в Америке. Ей дают понять, что она была для генерала всего лишь необходимым рабочим материалом. Женщина не верит, стойко выдерживает все беседы, но, будучи потом уволенной из компании и потеряв связь с возлюбленным, решает избавиться от ребенка.

– Па-па-па-пам! – подвел итог Лепетов. – Остались нюансы. Быт, любовные сцены, ее встречи за границей, устная передача каких-то слов, а это, оказывается, были коды и информация, беседы-допросы и в конце – попытка самоубийства у женщины…

– Откуда ты знаешь? – напрягся Крылов.

– Я не знаю, – удивился Лепетов. – Я так логично закончил. Или – убить?.. Пусть умрет в конце под поездом.

Проигранное пари

Прошел месяц. В тот день шел дождь. Октябрь медленно смывал цветные декорации, обещая затяжную осень. Во двор на Краснопрудной въехала дорогая иномарка, из нее вышла стройная женщина в строгом облегающем костюме и раскрыла зонтик у задней дверцы. Вышла другая женщина, выше первой, так что зонт водителю пришлось поднять вверх до почти выпрямленной руки. Филолог Гвидон, стоя у окна своего кабинета, наблюдал, как женщины обходят лужи и пытался рассмотреть ту, что под зонтом – к десяти утра в издательстве ждали автора мемуаров о шпионах.

Бесстрастная Эвита открыла входную дверь. Лепетов придирчиво осмотрел напоследок в зеркале свой костюм и галстук, вышел из кабинета и…

– Аглая Смирновская, – юное создание на голову выше его протянуло руку в тонкой перчатке.

– Очень приятно… – машинально взял ее ладошку Лепетов и слегка потряс. – А вы, извините… – он быстро пробежал глазами по старинному – до щиколоток – платью под длинной накидкой с капюшоном и прорезями для рук.

– Мы договорились о встрече. По поводу мемуаров, – уточнила девушка. – Лукреция – это мой псевдоним.

Она с царственной небрежностью сбросила накидку своей спутнице, та передала Эвите. Девушка повернулась, осматриваясь. Эвита увидела косу и расширила глаза в затаенном восхищении.

– Не может быть… – неуверенно усмехнулся Лепетов, – это исключено… Как же так? Извините, мне нужно срочно позвонить. Эвита, проводи дам в мой кабинет и пригласи Гвидона. А вы?.. – он растерянно посмотрел на стильную женщину рядом.

– Таисия Федоровна, – кивнула та, не пряча насмешки в глазах. – Консультант Лукреции. Историк по образованию и в некотором роде героиня ее шпионских дневников.

– Лукреции, которая… Ну да, – кивнул Лепетов, пятясь. – Я на минутку…

Войдя в свой кабинет через десять минут, он вздрогнул: младший редактор Гвидон стоял на одном колене перед креслом с Аглаей Смирновской, держал ее руку в своей и уверял, что именно таким он и представлял автора мемуаров. Консультант-историк, присев боком на стол Лепетова, болтала ножкой в изящной туфле и улыбалась. При появлении Лепетова она посмотрела на часы и объявила Аглае:

– Две минуты, тридцать секунд! Для тебя – рекорд физического контакта с посторонним мужчиной. Все нормально?

– Нормально. Правда, он замечательный? Именно такой, каким я представляла по нашей переписке. – Аглая осторожно отняла свою руку и провела ею по волосам Гвидона.

– Теперь точно уверена – я хочу его, – с улыбкой кивнула Аглая Таисии.

Редактор Пушкин побледнел и поспешно поднялся.

– Минуточку!.. – внедрился Лепетов и решительно направился к столу, чтобы хоть как-то забаррикадироваться от всех этих странностей. – У нас на сегодня подписание договора… Надеюсь, вам хватило трех недель согласования…

– Лукреция хотела сказать, что будет работать именно с этим редактором. – Пришла на помощь Таисия. – Он нам подходит, – женщина слезла со стола и подвинула Лепетову бумаги. – Это окончательный вариант договора. Мы с ним согласны. Готовы подписать.

– Лукреция… которая, где?.. – совсем запутался Лепетов.

– Которая сейчас сидит в вашем кабинете. Лучше, если вы так будете к ней обращаться. Именно она подпишет договор и продолжит работать с текстом. Надеюсь, как и раньше – по электронной почте! – заметила Таисия строго и кивнула Гвидону, как бы предупреждая о невозможности в дальнейшем подобных коленопреклонений.

– Извините, но для подписания договора… Садитесь, прошу вас, не стойте. Я нервничаю… – Лепетов ослабил узел галстука, дождался, когда Таисия сядет и вытер вспотевший лоб платком. – Не сочтите за грубость, но является ли присутствующая здесь Лукреция достаточно ответственным лицом для подписания подобных документов?

– Лист сверху, – показала Тасия на бумаги. – Постановление суда 1996 года о признании Аглаи Смирновской полностью дееспособной.

– Хорошо, – кивнул Лепетов, понемногу приходя в себя. – Допустим. Но тогда в договор придется ввести пункт о том, что псевдоним будет принадлежать редакции и использоваться ею в случае…

– Мы согласны, – не дала закончить Таисия.

Лепетов почувствовал, что во всем этом кроется подвох, но не мог определить, какой. Пока он думал, пролистывая вариант договора, редактор Пушкин вдруг подошел к нему, наклонился и заявил, понизив голос:

– Передайте своему другу полковнику, что он проиграл пари. Автор – не озлобленная зрелая женщина, несостоявшаяся профессионально. Но и не мужчина, я готов признать ошибку. Каждый остается при своем. Вот его доллары. Пусть вернет запонку.

Лепетов застыл на вздохе, потом прошептал, изменившись в лице:

– Заткнись, болтун!

– Это какой друг полковник? – весело спросила Таисия. – Это Бориска, что ли? Который в книге – Крези-бой?

Теперь изменился в лице редактор Гвидон, с оторопью уставившись на Лепетова.

– Вы не можете уволить редактора Пушкина, – заметила из кресла юная Лукреция. – Мне с ним понравилось общаться по тексту, поэтому в договор введен пункт о расторжении в случае отстранения от работы либо увольнения Гвидона Романовича. Я буду работать только с ним.

«Жизнь, жизнь…»

После дефолта в августе 1998 года Лукреция потеряла все свои рублевые сбережения. Крылов, спустя несколько лет спросит: – «Разве Наташка тебя не предупредила?..», и Смирновская, наконец, осознает, что Наша Таша затаила пожизненную обиду.

Аглая в это время уже почти год занималась с редактором Пушкиным книгой, и под влиянием его восторга от всего, что она говорила, начала всерьез задумываться о перестройке жанра. Аглая редко виделась с мужем – у него важная работа, отъезды в любое время суток, выходные не угадать. Как-то зашла в полдень в московскую квартиру (Аглая теперь сама могла ездить по городу, брать такси и ходить в кино) и обнаружила там Ракова с Тусей. Обрадованная, она с разбега бросилась к ним, упала поперек кровати, обняв четыре ноги, и сказала дрогнувшим голосом:

– Я скучаю без вас, а вы все время прячетесь!

В ноябре после ревизии своих ценностей, Лукреция объявила домашним, что на бриллианты им всем можно будет прожить лет пять с прежним размахом – ни в чем себе не отказывая. Или – десять со скромными запросами.

– Я против продажи камней жены, – уверенно заявил Раков. – Со следующего месяца больше не беру у вас денег и начинаю отдавать две трети своих заработков, как мы договаривались. Одна треть – моя, – он выложил на стол фотографии. – Сестра и два брата. Младший в этом году закончил школу. Он последний, кому я должен помочь.

Лукреция и Туся разложили фотографии, жадно осмотрели каждую.

– А где ваша мать? – спросила Лукреция. – Ее нет на фотографиях.

– Спилась, – коротко ответил Раков.

– Лайка, смотри, младший, очень похож на Антона… – с нежностью заметила Туся.

– Я уже видела, – кивнула Аглая.

– Пусть твой брат поступает в Москве, – придумала Лукреция, – жить есть где, и под присмотром будет.

– Моя кровная родня никогда не будет жить с вами. Это не обсуждается. У вас другие ценности и способы выживания. К тому же он уже поступил. В военное училище.

– Ну что ж… Твое дело. – Лукреция разочарованно пожала плечами. – Еще можно продать участок с домом Ционовского. За тем и другим нужен уход, а сил и времени нет. Что скажете?

Туся встала, осмотрела всех и решительно заявила:

– Не надо продавать дом профессора. Если он никому из вас не нужен, отдайте мне. А что?.. Буду присматривать за тобой через забор, когда выгонишь, – кивнула она Лукреции. – Я серьезно. Мне – дом профессора, вам – бумаги из кейса. Звони полковникам, пусть приезжают выкапывать.

Раков затрясся в тихом смехе:

– Браво, Таис!..

Опешившая после слов домработницы Лукреция вздрогнула и переключилась на него.

– Что тут смешного?

– С вами всегда как на войне, честное слово, – покачал головой Раков. – Только расслабишься, как где-то обязательно рванет. Дорогие мои женщины, если я скажу, что светиться владельцам этих счетов очень опасно, вы все только плечиками дернете, да? Заметили? Каждая из вас одинаково дергает левым плечиком на тему «там посмотрим!» и «не твое дело».

– Ты смеешься, потому что тебе Туся уже сказала, где они, так? – начала заводиться Лукреция. – Она всегда была слаба к мужскому полу!..

– Не надо, мама, – строго заметила Аглая. – Тебе она тоже сказала. В больнице у палаты Антона Туся сказала, что и в банке, и в письменном столе со счетами тоже могло случиться что угодно. Я сразу поняла, что они – в банке.

– Ерунда!.. – возмутилась Лукреция. – В каком банке?.. Эти счета раскиданы по десятку банков, только бумажек с цифрами восемь штук! Туся не могла…

– Я понял! – азартно перебил Раков. – Они – в банке! Они в банке с крышкой! Сколько ваши друзья с металлоискателем обнаружили в земле закаточных крышек, Лукреция Даниловна?

– Где?.. – прошептала Смирновская, глядя на Тусю.

– Я закатала их в литровую банку и бросила в яму уличного туалета, – пожала та плечами. – Потом ты яму засыпала. Надеюсь, ваша троица достаточна умна, чтобы выделить Бакенщику его пятую долю. Ради безопасности всех нас.

– Пятую?.. – удивленно посмотрела на нее Лукреция.

– Жене Санитара тоже не помешает к старости подлечить нервы на пляже с пальмами, – заметила Туся.

Летом 2000 года книга Смирновской все еще болталась в редакции «на рассмотрении». Аглая упрашивала Лукрецию разрешить ей выделить из мемуаров одну тему – историю Туси и генерала – и издать любовно-криминальный роман отдельной книгой. Лукреция не разрешила. Она трепетно относилась к своему произведению о шпионах, и перестала нервничать на тему задержки с изданием книги только когда Туся напомнила о сроке договора со «Стилетом». Три года заканчивались через несколько месяцев. В конце сентября Гвидон Пушкин написал Лепетову заявление об уходе из издательства. Лепетов насторожился, связался с Крыловым. Тот отвечал рассеянно, и в какой-то момент Лепетов вдруг понял, что описанная Лукрецией история с пропажей счетов, из-за которой так нервничал Крылов, близка к развязке.

– Когда кончается срок договора? – уточнил полковник.

– Через три месяца. Лукреция не собирается его продлевать, я уверен, потому что Гвидон Пушкин написал заявление по собственному желанию.

– Три месяца… – пробормотал Крылов в трубку. – В другом издательстве даже при самом лучшем для нее раскладе пройдет еще три, итого – у меня есть полгода. Решено – прощаемся. Подъеду на днях, посидим, подведем итоги.

И Лепетов понял, что за полгода перевод денег с найденных счетов будет завершен, их след окончательно потеряется. Он обнаружил в себе странное чувство досады, как будто по приказу в общем-то постороннего человека отказался от заманчивого приключения и теперь вряд ли повидается с Лакрицей.

Однако они встретились в аэропорту в декабре. Лукреция летела в Тель-Авив, чтобы… обсудить с израильским издательством возможность выхода там ее мемуаров на русском языке. Лепетов узнал женщину сразу, но немного струхнул, когда она остановила на нем взгляд в озарении узнавания. Стив улыбнулся и кивнул смущенно. Она надменно кивнула в ответ и отвернулась. В самолете Лепетов сильно напился и долго растолковывал пожилому немцу в кресле рядом, что «та сауна с генералом была – чистый заказняк».

Весной 2001 года Раков был ранен третий раз и после лечения почти месяц отсиживался в Усково. Таисия все это время старалась проводить в Москве. Приезжала только на выходные, когда собирались гости – Крылов с внучкой, Лайка с филологом Пушкиным и Галина Рамхатовна, с которой Лукреции очень нравилось петь романсы на два голоса. За вечер «Ивушку» иногда приходилось исполнять по три раза – на бис. Галина аккомпанировала на старом пианино и частенько импровизировала, выводя негромким тонким голосом совершенно дурманящий вокал на фоне низкого контральто Смирновской.

Ипатова как-то заехала в 97 году поделиться со Смирновской размышлениями на тему исчезновения искусствоведа Чарушина. Лукреция, осмотрев завтракающую у нее в кухне женщину, спросила, поет ли она.

– Откуда вы знаете? – удивилась Галина.

Тем же вечером спели вдвоем под гитару Смирновской. Через неделю Ипатова попросилась сесть за пианино. Через два месяца Лукреция показала ей яйцо с птичкой и рассказала о письме дочери в Третьяковку. Смирновской нравилось наблюдать за выражением лица этой женщины, когда она узнает что-то в подтверждение своих догадок и замирает при этом так же, как Лукреция – без какой-либо мимики, но расширив глаза и затаив дыхание от затаенного восторга где-то внутри тела, под ребрами. Она даже впала в странную зависимость от Галины – ждала с нетерпением, чтобы удивить поинтересней, загадать сложную загадку или просто рассказать эпатажный случай из молодости.

Галина Рамхатовна вызывала и у Туси и у Ракова настороженность и желание проверить после ее посещений, не прилеплено ли чего под кухонным столом.

В будни теща с зятем оставались одни. Бывало за несколько дней – ни слова друг другу не скажут. Раков вставал рано, делал зарядку, гулял с костылем по двору и часам к двенадцати, заслышав наверху шевеление, варил кофе и ждал Лукрецию за столом в гостиной. Спустившись, она всегда замирала на несколько секунд при виде кофейника, чашек и обязательного цветка в стакане – если Ракову не удавалось найти распустившийся тюльпан или нарцисс, он приносил белую ветреницу, одуванчик или цветок земляники на длинной ножке. Постояв, Лукреция благодарственно кивала и, проходя к своему стулу, чуть касалась рукой плеча Ракова.

Как-то он задержал ее руку своей и, глядя снизу, попросил:

– Поговорите со мной. Я скоро уеду месяцев на пять, наверное. Если вернусь живым, попрошу перевода в другой отдел. Что посоветуете?

– Ладно, – кивнула Лукреция, усаживаясь и разливая кофе. – Но прежде – извинись.

Раков сначала посмотрел на нее удивленно, потом подумал, улыбнулся и встал, опираясь о стол.

– Извините, Лукреция Даниловна, что использовал без разрешения пистолет вашего отца в целях спасения жизней трех дорогих мне женщин.

– Извинения приняты, Антон Макарович. Садись. Кофе стынет.

– Обещайте больше не извинять меня по этому поводу, а то буду стоять, пока не упаду, – Раков демонстративно поднял обе руки вверх.

– Обещаю, – серьезно кивнула Лукреция. – Льстивый дипломат… Что, навоевался?

– Под завязку, – кивнул Раков. – До бессонницы и галлюцинаций. Устал. Полное привыкание организма – выбросов адреналина на удачное попадание больше нет. Хочу интеллектуальных войн за компьютером, нормированную рабочую неделю и отпуск – очередной, а не по ранениям.

– Самые интеллектуальные сражения, если не ошибаюсь, сейчас в отделе «К» и в экономических преступлениях. Выбирай. Я свадебный договор выполню – будешь устроен.

– Вы теперь на эту тему будете меня извинять? Что я женился по расчету?

– Никогда!.. – удивлено посмотрела на него Лукреция. – Браки по любви – это утопия. Но все-таки, согласись – в том, что расчет оказался верным, заслуга больше Лайкина, чем твоя.

– Согласен, – кивнул Раков.

– И кто из вас не хочет детей? Ты?

– Так точно, товарищ майор.

– Это… из-за Туси? – тихо спросила Лукреция, стараясь не смотреть на Ракова.

– Никак нет. Из-за моего многодетного детства.

Аглая полгода назад настояла на покупке отдельной квартиры для ее творчества. Лукреция, опасаясь, что дочь решила таким образом поправить жилищные условия Гвидона Пушкина, решила поговорить с филологом напрямую. Не договариваясь заранее, приехала в «творческую мастерскую» к часу дня с пирожными из «Праги».

Гвидон Романович в закатанных домашних шароварах мыл пол. Появление Лукреции испугало его до большой лужи в коридоре – он открыл дверь на звонок, и, пятясь при виде Смирновской, опрокинул ведро. Аглая в это время еще спала.

– Если можно, не будите ее. Пусть поспит, пока я завтрак сделаю. Мы вернулись в пять утра. Слушали «Аукцион» в ночном клубе… – нервно объяснял Пушкин. – Извините, я спешу все домыть, мне еще кашу приготовить нужно и сок отжать…

Лукреция принюхалась и поинтересовалась, кого недавно стошнило? Оказалось, по возвращению из клуба стошнило Аглаю, Гвидон наскоро убрал, а потом поспал и решил вымыть все как следует.

– Все нормально, просто… – бормотал Пушкин, – Аглая перепила немного. Я говорил ей не смешивать шампанское с вином. Я вообще-то не пью, но знаю некоторые особенности химических реакций от смешивания спиртного…

– Перепила?.. Лайка? – опешила Лукреция.

– Вы не беспокойтесь, я от нее не отхожу ни на шаг, с вашей дочерью ничего плохого не случится. Я всегда рядом. Не подумайте чего, я не нуждаюсь. У родителей большая квартира на Якиманке и бабушкин дом за городом, недалеко совсем… Аглая, она… Я с ней… – Пушкин завис, заблудившись в себе мыслями и тиская в руках мокрую тряпку. Вздохнув счастливо, он заметил пристальный взгляд Лукреции, пакет в ее руке и очнулся: – Вы, случайно, не принесли хлеба? Бородинского. Аглая овсянку любит только с ним. Проходите, прошу вас, инспектируйте тут все. Я быстро – в булочную и обратно.

Лукреция прошла. И проинспектировала! В квартире – больничная чистота и минимум мебели. Две комнаты имеют по полуторной кровати, на одной из них спала ее дочь. Привычно голая, скинув одеяло во сне на пол. В другой комнате кровать была поспешно заправлена, на комоде – золотые запонки древнего исполнения, фотография немолодой женщины, швейцарские мужские часы и брелок с ключами – янтарное сердце с застывшим внутри жучком. В выдвижных ящиках лежало рассортированное и уложенное с маниакальной тщательностью мужское белье. Рабочее место с компьютером, принтером и сканером было в этой комнате. В стойках у стола – аккуратно сложенные стопки листов. На отдельной полке – все тетрадки Аглаи, заботливо подобранные по толщине. Тетрадь для пряток со стихами – снизу. Лукреция только вздохнула, вспомнив свою захламленную «творческим процессом» комнату при написании мемуаров.

В кухне – та же тщательность в сортировке предметов, что и в комоде. Огромное блюдо с фруктами на столе. В чистейшем холодильнике – неплохой набор деликатесов, молоко, кефир и творог. Лукреция открыла крышку ковшика на плите и обнаружила там заранее залитый для намокания геркулес. Это оказалось последней каплей. Сраженная, она решила не будить дочь и тихо уйти. Но желание прикоснуться к Лайке и вдохнуть ее родной запах пересилило подстегнутую стыдом спешку. Смирновская стала на колени у кровати дочери и легла щекой на ее спину.

– Ма-а-ам… – протянула Лайка буднично. – А я к тебе собралась сегодня… Гвидон придумал из моих дневников потрясающий сюжет детского триллера. Мы ходили к его знакомым художникам, чтобы договориться об иллюстрациях. Моя синяя корова… Она будет на обложке. Дашь денег книжку издать?..

Книга «Синяя карова», заботливо сверстанная и полностью подготовленная к печати Гвидоном Пушкиным, с иллюстрациями в стиле западного примитивизма, так и не была издана. В 2002 году, через шесть месяцев после выхода в Израиле мемуаров Смирновской, Аглая наконец получила разрешение от матери использовать материал книги по своему усмотрению, и они с Пушкиным сразу «вошли в тему», понимая друг друга без слов и истязая себя азартом открывшихся им на бумаге возможностей вершителей судеб. Первый криминальный роман «Женщина для генерала» вышел в издательстве… «Стилет». Автор – Аглая Васнецова.

Лепетов в один из сумрачных ноябрьских дней настолько удивился неожиданному посещению его издательства Аглаей под ручку с филологом Пушкиным, что не смог прийти в себя и через год, после третьего романа «Флигель-адъютант для Дурочки». Тиражи били все рекорды, а генеральный директор замирал и терялся каждый раз, когда видел в издательстве это чудо природы – высокую красавицу в платье начала прошлого века с золотой косой – короной – на голове.