Текст книги "Поворот рек истории"

012

И еще одно изменилось – иностранцы теперь воспринимались как весьма подозрительные типы, в чем я убедился, посетив утром Аусландер бюро. Мне пришлось заполнить около десяти анкет, и теперь я должен был ждать трое суток, прежде чем бюро даст мне разрешение на пребывание в Германии. Столь долгая задержка в мои планы не входила. Пришлось вспомнить некоторые приемы из арсенала Лангинкоски. Я украл у подходящего по внешнему виду немецкого студента аусвайс и после долгой возни сумел заменить фотографию на свою. Вместо русского студента Константина явился немецкий коммерсант Карл Ломан.

Поиски Лампе не составили труда. Бывший подводник был авторитетным членом Немецкого морского союза и проживал в городе Ульм, на самой границе мятежной Баварии. Осталось найти способ войти с ним в контакт. Вряд ли старик станет подробно беседовать с неким русским студентом.

На этом месте мои размышления были прерваны самым бесцеремонным образом – трамвай остановился, и все пассажиры дружно направились к дверям. Оказывается, широкую Лейпциг-штрассе перекрыли ради очередного митинга коммунистов. Реяли красные знамена. В оцеплении стояли крепкие парни с красными звездами на рукавах и черными пистолет-пулеметами на груди. Из репродукторов доносился голос Тельмана. Говорил, в общем-то, правильные вещи – что сила Германии зависит от каждого немца, что покорить мир Германия может не силой солдат, а силой идей, что немецкий народ велик, ибо подарил миру гений Карла Маркса, что глобальный экономический кризис 1932 года – свидетельство правоты Маркса и неизбежного краха капитализма.

Слушатели вскидывали сжатые кулаки. «Рот фронт!» – гремело над площадью.

Я повернул на перекрестке и, пройдя пару кварталов, неожиданно увидел еще одно оцепление из бойцов RVA. Перед цепочкой солдат собралась толпа зевак. Оказывается, представители свободной немецкой молодежи не только заседали в штабах, но и занимались реальным делом. Шел погром редакции газеты «Народный обозреватель». Громили по-немецки основательно – вся Циммерштрассе была покрыта листами белой и газетной бумаги. Внезапно из здания послышался яростный визг, а потом из окна третьего этажа вылетела маленькая человеческая фигурка, человек нелепо раскинул руками в воздухе и с глухим стуком упал на усеянную бумагами мостовую. Искрами брызнули стекла очков, и по бумагам стало расползаться красное пятно.

– Никак самого Йозефа кинули, – заметил один из зевак. – Умолкнет коричневый соловей.

Вслед за главным редактором из окна на улицу вылетел огромный письменный стол. При падении один ящик открылся, и я увидел, как на мостовую просыпались небольшие кусочки картона с диагональной красной полосой – пресс-карты.

Вскоре из окон здания повалил дым, а довольные представители свободной немецкой молодежи стали группами выходить из дверей и с веселым гомоном рассаживаться в ожидавшие неподалеку грузовики. Некоторые вели с собой пленных. Трое, весело ухмыляясь, тащили за руки тоненькую блондинку в разорванной у плеча белой блузке и тесной серой юбке. На лице девушки застыло выражение ужаса и отчаяния. Она подняла голову и… и зачем я не отвел глаза в сторону? Она просила, нет, умоляла о помощи. И что должен сделать бывший русский офицер и порядочный человек?

А действовать надо быстро. Я незаметно огляделся по сторонам и увидел стоящий у тротуара серый грузовичок «Опель». Водитель куда-то отошел – видимо, пропустить стаканчик, пока улица перекрыта. Конечно аккуратный немец не оставил в замке зажигания ключей, но замкнуть проводки под торпедой было несложным делом. Мотор завелся с полоборота. Теперь главное – проявить выдержку и не рвать с места в карьер. Постоять с заведенным двигателем минуту-другую. Есть время надеть лежащие в кабине шоферскую курточку и кепку, а свой пиджак, предварительно обчистив карманы, бросить глубоко под сиденье. Обрати внимания, что девушку везут в последнем грузовике колонны. А вот и оцепление стало меняться: на место краснозвездых бойцов явились обычные полицейские, а к зданию уже подъезжали пожарные машины, чтобы горящее логово врага не привело к городскому пожару. Все-таки немецкий порядок действовал и при новой власти. Вот теперь можно и поехать. Аккуратно, на параллельную улицу. А грузовичок неплохо управляется, и довольно быстрый, недаром носит название «Молния». Теперь резко вправо и встать на перекрестке, если все сделал правильно, то… так и есть, по пересекающей улице ехала колонна революционной молодежи. Авангардисты будущего мира ехали стоя и, кажется, что-то пели. «Встань в ряды, товарищ, к нам!»

Вот сейчас и встанем – я выжал сцепление, воткнул первую и до конца утопил акселератор. Грузовичок прыгнул вперед, как торпеда из аппарата, и врезался в кабину замыкающего грузовика. Тот чуть завис в воздухе и опрокинулся набок. Я сбросил на сиденье шоферскую курточку, кепку, надел свою шляпу и выскочил из машины. Передние грузовики колонны остановились далеко не сразу – там бодро пели. Около лежащего на боку кузова копошились люди, раздавались крики раненых. Помочь встать одному, второму – и вот она, ошеломленно стоящая среди обломков барышня.

– Фройляйн, с вами все в порядке?

Возможно, я допустил ошибку, если нельзя говорить «господин», то, наверное, и «фройляйн» тоже нельзя? Интересно, как немцы называют своих подруг? Геноссин?

Она обернулась и сделала несколько шагов мне навстречу, сильно хромая на одну ногу. Послышался вой полицейской сирены. Прохожие помогали пострадавшим подняться, поэтому никто не обратил внимания, как я подхватил барышню на руки и быстрым шагом направился в сторону стоянки такси.

– Клиника Шарите, срочно!

Шофер кивнул, и серый «кадет» рванулся с места.

Таксист знал свое дело, мелькнули в окне Бранденбургские ворота, мост через Шпрее, и вот мы уже тормозим у приемного покоя клиники.

И лишь через подчала, когда все формальности были улажены, я щелкнул рычагом автомата и купил пачку сигарет. Увы, и вкус немецкого табака при новой власти тоже испортился. Мысли тоже были не лучшими – в Берлине я уже второй день, а в деле практически не продвинулся. И все же эпизод с погромом «Народного обозревателя» подтолкнул к некоторым идеям.

013

В клинику я вернулся вечером. Теперь вместо шляпы и испачканной белой сорочки на мне рубашка в нежно-голубую полоску и модный американский ворсистый пиджак. От шляпы пришлось временно отказаться – не нашлось подходящей. В руке у меня был объемистый бумажный пакет.

– Могу я видеть доктора Гольдшмидта?

– Вам назначено?

– Моя сестра находится на его попечении, ее сегодня доставили после автомобильной аварии, наши родители весьма волнуются.

– О, конечно, я немедленно его вызову.

Разговор с профессором был кратким. Он очень хорошо понимал, что здоровье его пациентки требует срочной выписки, и сам провел меня в небольшую палату с окном, занавешенным светло-зелеными шторами.

– Добрый вечер, фройляйн Киршбаум, как ваше самочувствие?

– Спасибо, доктор, мне уже лучше.

– Ваш брат Карл приехал к вам, у него важные известия для вас.

Сказав это, профессор вышел, а я внимательно посмотрел на девушку. В голубой больничной пижаме она оказалась весьма хорошенькой, и, что важнее, нога не выглядела опухшей, она сможет идти.

– Добрый вечер, Линда.

– Это снова вы? Зачем вы здесь?

– Чтобы спасти вас.

– Спасти?

– Вы же понимаете, что люди из FDJ перевяжут раны и отправятся вас искать. До полуночи они успеют прозвонить все берлинские клиники, а самое позднее к утру будут здесь.

– Что же мне делать?

– Спокойно вернуться в родной Ганновер.

– Но… кто вы вообще такой?

– Меня зовут Карл Ломан. Человек, который может вам помочь.

– У меня нет одежды.

– В этом пакете Вы найдете все необходимое.

Она с интересом заглянула внутрь. Правильно. Пусть рушится мир, но новая одежда всегда будет привлекать женщин. И это хорошо.

– Выйдите, я переоденусь.

– Я не выйду, я отвернусь и даже закрою глаза.

Мы вышли из клиники и со всей возможной (т. е. небольшой) скоростью перешли на другую сторону улицы и остановились в тени мрачного серого дома.

– Дайте сигарету, – попросила она.

Вспышка зажигалки на мгновение осветила ее лицо.

– Где вы достали одежду?

– Купил в берлинских магазинах.

– У вас неплохой вкус и наметанный глаз. Вы, наверное, иностранец?

– Почему вы так думаете?

– Потому что только иностранцы в Берлине курят немецкие сигареты. Немцы предпочитают доставать американские или русские.

– Увы, мои закончились, пришлось купить в уличном автомате.

– И все-таки, – спросила она настороженно, – зачем я вам?

– Потом, – сказал я, – надо ехать.

И махнул рукой, тормозя такси. В салоне довольно большого «аутоуниона» было душновато. Я открыл окно и тут же отпрянул в сторону – по противоположной стороне улицы мчался грузовик, в кузове которого сидели парни в сине-серых блузах FDJ.

– Это за мной…

– Да, дорогая, не волнуйся, мы успеем, – перебил я спутницу, показывая глазами на спину таксиста.

Он высадил нас у Оперы на Унтер ден Линден. Темнело. Яркие фонари и огни реклам освещали улицу. Контраст между темнотой неба и яркостью огней был столь поразителен, что создавал впечатление какой сюрреалистичности происходящего, может, потому этот вечер так мозаично запечатлелся в моей памяти?

Ресторан. Стакан виски со льдом. Музыка, кажется, какой-то народный хор. Она все еще смотрит удивленно.

– Линда, вы и в самом деле можете мне помочь, – я достал из кармана пиджака одну из пресс-карт, подобранных на Циммерштрассе, – мне очень хочется иметь такой документ, а заполнять его я не умею.

Она поглядела на меня снисходительно, а потом попросила у кельнера автоматическую ручку и быстро и уверенно заполнила все графы.

– Поздравляю, – ее улыбка была очаровательной, – теперь вы корреспондент газеты «Берлинский наблюдатель».

– А такая есть?

– Конечно. Только читателей не много.

Стакан рома в руке. Мы сидим в каком-то баре. Она пьет коктейль с большими кусками лимона.

Ночное такси, опять огни фонарей и рекламы. Ее рука в моей. Ее голова на моем плече. Запах лаванды и чего-то еще.

Ночной вокзал. Шипение паровоза и темные синие вагоны.

– Прощайте, Линда, удачи, она вам еще понадобится.

– До свидания, Карл, мы с вами должны увидеться снова.

– Где-нибудь, когда-нибудь, под цветущей вишней…

– До свидания, Карл.

Ее поезд давно ушел, хмурый служитель начал подметать перрон (надо же, где-то здесь все-таки убирают грязь). Надо возвращаться в реальность.

014

Ульм напоминал прифронтовой город, да, собственно говоря, и был таковым – расположенная за Дунаем часть города – Новый Ульм – контролировалась Баварией. В городе множество вооруженных людей – красноармейцы в новехонькой светло-зеленой форме, солдаты рейхсвера в традиционном фельдграу и архаичных пикельхаубе, на другой стороне реки занимали позиции национал-социалистические штурмовые отряды, облаченные в коричневые мундиры.

Солдаты старой немецкой армии держали под контролем приречные форты крепости и мосты через Дунай. Нигде в Германии столь остро не ощущалась угроза гражданской войны, как здесь.

Лишь под сводами огромного старого собора чувствовалось некоторое спокойствие. Эти стены видели слишком многое, чтобы волноваться по поводу новых смут.

Теодор Фридрих фон Лямпе не отказался принять у себя молодого корреспондента берлинской газеты, тем более, что речь шла о подвигах старого морского волка в минувшей войне. На эту тему обладатель Пур ле мерит был готов говорить бесконечно. Союзные транспорты и боевые корабли десятками тонули под ударами его торпед, и лишь коварство предателей в штабах помешало окончательной победе. После описания потопления русского крейсера «Громовой» (в реальности атакована была однотипная «Россия», не получившая серьезных повреждений) я спросил:

– Говорят, что вы сражались с русскими еще за десять лет до начала войны.

– Кто это говорит? – на лице почтенного ветерана отразилось изумление и даже испуг.

– Ваш боевой товарищ Вальтер фон Швингер рассказал нам, что вы атаковали русские корабли еще в 1904 году. По личному, секретному приказу Кайзера…

– Вальтер всегда был болтуном и тупым прусским зазнайкой! Не кайзера, ему такое и в голову не пришло, а лично гросадмирала фон Тирпица. Но это секрет, молодой человек, секрет…

«Вот ты и проболтался, немчура, – злорадно подумал я, – Тирпиц не мог отдать такого приказа – военные корабли подчиняются своим адмиралам и кайзеру, но никак не государственному секретарю имперской морской части».

– Но ведь прошло уже больше тридцати лет, это очень интересно для моей газеты.

– Гм… Тогда, если вам это интересно, приходите завтра.

– Завтра?

– В это же время, я приготовлю вам интересный подарок. Очень интересный для ваших читателей.

015

За кружкой пива в Биракадеми – самом старом и известном кабаке Ульма – я пытался понять, где же допустил ошибку. Старик явно занервничал после упоминания событий 1904 года. Более того, сразу же понял, о чем идет речь. Вальтер фон Швингер, на которого я сослался, очень удачно умер месяц назад в Потсдаме и вполне мог служить источником информации. Но что-то насторожило и напугало старика. И сразу изменился тон разговора. До этого он без колебаний и в прекрасном расположении духа вещал сказки о своих великих подвигах, а потом вдруг заговорил так, будто я своим вопросом разоблачил себя. Но почему?

Пиво, кстати, в Ульме не разбавляли. Я взял вторую кружку и почувствовал на себе чей-то взгляд. Так… В углу за столиком сидел нескладный человек в дорогом, но дурно сидящем костюме и больших роговых очках. Год назад он читал в Геттингенском университете курс по истории немецкой литературы XVII века. Джордж Лафли, или веселый Георг, как звали его немецкие студенты, изучал не только прошлое, но и настоящее и состоял на службе не только в родном Оксфордском университете, но и в другом британском ведомстве.

Раз он меня заметил, то надо было идти ва-банк. С кружкой в руке я направился к его столику.

– Вот это встреча! Георг! Ты не узнаешь меня?

Он поднял на меня свои умные глаза.

– Я Карл, Карл Ломан, филология, Гетти, теперь узнал?

– Добрый вечер, Карл, – голос Джорджа был, как всегда, спокоен и тих, – весьма рад вас видеть, но, – тут он поднялся из-за стола, – я спешу. Увидимся завтра.

И он быстро зашагал к выходу. Мне ничего не оставалось, как вернуться на свое место и заказать еще одну кружку пива. «Ты мечтал о немецком пиве? Ну вот, пей его и думай, что тут вообще происходит».

016

Ночь была неспокойной. За окном гостиницы слышались моторы грузовиков, лай собак, короткие немецкие команды. Но не стреляли, а значит, война решила помедлить еще один день. Светало. По брусчатке мостовой шел взвод солдат в пикельхаубе. Усталые лица, старые винтовки Маузера на плечах, мокрые от утреннего тумана шинели. Сколь долго они смогут стоять между желающими свести счеты соотечественниками?

На этот раз стучать в дверь фон Лямпе пришлось долго.

– Кто там?

– Это Карл Ломан, журналист, мне назначено.

Толстая деревянная дверь чуть приоткрылась, удерживаемая цепочкой. В щель я увидел старую горничную в неизменно белом фартуке.

– Немедленно уходите отсюда, – сказала она почему-то громким шепотом.

– Но…

– Слышите! Немедленно уходите! Герра Лямпе арестовали сегодняшней ночью. Он взят в заложники по приказу комиссара города.

Вот, оказывается, зачем шумели ночные грузовики.

– Спасибо.

– Уходите!

Около угла переулка кто-то неслышно нагнал меня сзади и крепко взял за локоть. Я резко обернулся и увидел роговые очки Джорджа Лафли.

– Доброе утро, Карл, если оно, конечно, доброе.

– Небо хмурое, но сегодня тепло.

– Да, тепло, а может стать жарко.

Мы шли рядом, и он все так же сжимал мой локоть. С виду тщедушный, Лафли, как и всякий настоящий английский джентльмен, был недурным спортсменом.

– На следующем перекрестке направо, – прошептал он.

После пришлось остановиться – по Фрауен-штрассе шла большая колонна бойцов с красными звездами. Где-то впереди гудел оркестр. «Друм линкс, цвай, драй», – пели солдаты.

– Похоже, только в этой песне и можно официально произносить слово «герр», – заметил я, вслушавшись в текст.

Мы пересекли Ольгаштрассе и вошли в ворота кладбища. Здесь англичанин отпустил мою руку.

– Только среди мертвых и можно спокойно поговорить, – сказал он.

– Что вам угодно?

– Мы же на «ты», Карл. Помнишь – филология, Гетти, фрау Марта.

– Марту не помню.

– Я тоже. – Лафли улыбнулся. – Приходил к фон Лямпе за обещанным подарком?

– Ты о чем?

– Знаешь, какая история была связана с этим Лямпе? В 1916-м году он, командуя U-56, потопил английское госпитальное судно «Примикум». Потопил днем, из надводного положения, прекрасно видя на бортах лайнера красные кресты. Всадил торпеду, а потом добивал обреченный пароход из пушки. Погибло тысяча триста шестьдесят два человека.

В 1919-м он предстал перед Королевским морским судом по обвинению в военном преступлении. Но доказательств его вины суд почему-то не нашел.

– Сделка с правосудием, а вернее…

– Именно. Нехорошая сделка, плохая сделка. Но иначе мы бы здесь не встретились.

– А когда встреча состоялась, вы отдали Лямпе в руки красных?

– Отложенное возмездие. Мы подарили ему полтора десятка лет жизни. Он того не стоил, – Лафли протянул мне конверт из толстой серой бумаги, – это подарок, который он обещал вам.

Я осторожно взял пакет, судя по ощущениям, внутри была книга.

– Спасибо.

– А вот еще один подарок, уже лично от меня. – Он протянул мне серую книжечку с британским гербом на обложке.

– Карла Ломана местный контролленкомитет уже ищет, а русскому студенту Константину здесь появляться небезопасно – его разыскивает берлинский криминаль комиссариат. А вот Джона Лейкока никто не ищет. Пока не ищет.

– Пока?

– Да, до сегодняшнего дня искать не будут. А завтра вечером этот паспорт станет недействительным.

Я раскрыл книжечку и посмотрел на срок действия – британцы всегда ловко продумывают такие мелочи. В паспорт был вложен билет на дирижабль в Копенгаген. Вылет из аэропорта Штутгарта через шесть часов.

– В Копенгагене вас встретят, – сказал Лафли, – и там вы получите вторую часть подарка, куда более важную, без которой первая теряет смысл.

– В этом году Рождество наступило в августе?

– Кто знает, будет ли Рождество в этом году вообще. – Джордж грустно улыбнулся. – Один мой друг пишет сказку для детей. Мрачную сказку, в которой злая колдунья похитила Рождество и обрекла целый мир на вечную зиму…

– Должно быть, печальная история.

– Да. Я надеюсь, он сочинит ей хороший конец. У северного выхода с кладбища вас ждет автомобиль. Синий «ганомаг», ключи и документы в перчаточном ящике. Желаю удачи, Карл.

017

Огромный цепеллин «Карл Либкнехт» медленно набирал высоту. Это не стремительный взлет самолета с ревом, тряской и скоростью. Взлет дирижабля напоминал отход океанского лайнера – легкий шум подрабатывающих на малом газу моторов и плавное увеличение расстояния до земли. И поднимался воздушный корабль куда выше, чем стандартные 300 метров высоты гражданских аэропланов. Весь Штутгарт, причудливо раскинувшийся среди холмов, был как на ладони.

Вот шум моторов усилился, и корабль степенно начал движение на север. Я последний раз затянулся сигаретой (курить разрешалось только на обзорной палубе) и затушил ее в специальной пепельнице. Пассажиров было немного: почтенная немецкая дама, два офицера ротенлюфтваффе в темно-синих кителях с неизменными красными звездами на рукавах, пожилой старичок еврейского вида и два молодых азиата, скорее всего, японцы, один из которых, прикрывшись полой пиджака, занимался фотографированием аэродрома. Можно было уйти в каюту и отдохнуть – путь до датской столицы занимал около десяти часов.

Тщательно заперев дверь, я удобно устроился на мягком кожаном диване и вскрыл конверт Лафли. К моему удивлению, там оказалась книга в твердом картонном перелете с типографским названием на обложке «Вахтенный журналъ», чуть ниже следовала надпись пером – «Транспорта «Бакланъ»» и дата – «начат 4 сентября 1904 года, завершен 14 октября 1904 года».

Через несколько минут я понял, что журнал подлинный. Присутствовали все мелочи, которые не указываются ни в одной инструкции и известны только своим, так как передаются заведенным обычаем. Через час я закончил чтение – записей о встрече с неизвестными или подозрительными миноносцами в журнале не было.

Не было и еще одной важной вещи – на последней странице кто-то аккуратно вырезал ножницами подпись командира корабля. Осталось только имя – капитан 2-го ранга Карл….

«Карл Либкнехт» плавно покачивался на волнах воздушного океана. Хотелось спать, глаза слипались, стоило нажать кнопку и вызвать стюарда, заказать крепкий кофе. Я надавил эбонитовую пуговку и стал ждать. Если задремлю – не страшно, стук в дверь разбудит.

Но сон не шел. Отключив внешние источники информации, мозг начал заново собирать факты в единую цепочку.

Почему броненосцы Рожественского открыли огонь по рыбацким пароходам? Мемуаристы и историки во всем винят адмирала – мол, настолько испугался слухов о японцах, что начал, как та ворона, кустов бояться. Но из всего, что известно о Зиновии Петровиче Рожественском следует, что трусом он точно не был. Да, был вспыльчив, саркастичен, но головы не терял. Два года он служил военно-морским агентом в Лондоне, а на такой пост дураков не назначали. Стать без связей и протекций начальником Главного морского штаба – такое было возможно только благодаря недюжинным способностям и железной воле.

Но к вечеру 8 октября 1904 года Рожественский и в самом деле ожидал столкновения с японскими миноносцами.

Снова всплыла надпись, сделанная женским почерком на моих заметках, – транспорт «Баклан».

Доклад его командира слышал только адмирал, и было в этом докладе нечто, что заставило его поверить в невозможное – японские миноносцы в европейских водах. Конечно, важен был и сам факт доклада – когда о миноносцах сообщают разного рода агенты и газетные слухи, от этого еще можно отмахнуться. Но нельзя пренебречь докладом кадрового офицера и командира боевого корабля Российского Императорского флота. Ему-то зачем вводить своего флагмана в заблуждение.

Или…

Кто больше всего был заинтересован в расширении войны и вовлечении в нее Великобритании? Германия? В какой-то степени да, но в первую очередь – Япония. Осенью 1904 года Порт-Артур еще держался, и никто не знал, когда будут исчерпаны пределы его обороны. Японцы очень боялись появления на театре военных действий эскадры Рожественского, а потому были готовы на все. В том числе и рискнуть своим лучшим агентом в России.

Вахтенный журнал «Баклана», который мне передал Лафли, не содержал упоминания о встрече с «подозрительными» миноносцами. Там вообще нет упоминаний о встречах с военными кораблями. Значит, командир транспорта намеренно вводил адмирала в заблуждение. Не случайно в журнале оказалась вырезана его фамилия. Кто же такой этот капитан 2-го ранга Карл?

И где же, черт возьми, стюард? Краем глаза я увидел, как защелка на двери шевельнулась и стала медленно открываться. Попробовал вскочить, но не смог поднять руки. И только тут уловил слабый аромат, уже давно наполнивший каюту.