Текст книги "Закон крови"

Лана не отошла даже – отползла, не поднимаясь с земли. Никто ее не слушал, никому до нее не было дела. Хмурые лица, озабоченные лица, каждый о себе думает, о детях своих, о Роде… Что им всем до нее – бесплодной? Не замеченная никем, Лана покинула толпу.

Лана забилась в самый дальний угол вдовьего жилища, свернулась калачиком, закрыла руками голову… Ничего не помогало; ей казалось, все здесь насквозь пропитано ненавистным запахом. Запахом лашии.

Так вот какие они, лашии! Не только прятаться умеют, не только похищать женщин и детей! Могут и людьми притвориться, да так, что и не узнать! Вождю не узнать, колдуну не узнать, не то что ей… дуре!

Эйра осталась там со всеми. Ола – у роженицы; сегодня еще ее и не видел никто, спит, должно быть…

– Лана! Лана! Пойдем, воду нужно носить, вечер близок.

Легка на помине! Что ж, Лана натаскает воду, как бывало! На всех хватит! А после… Пусть вода ее и примет! Зачем ждать? Гор – старый, но он всего лишь старый охотник. Вождь или колдун все равно ее приговорят – к смерти или изгнанию! И правильно: такое простить нельзя!.. Да и зачем жить? Ей, бесплодной…

В последний раз потрудится она для Рода… И для тех, кого погубила! Она не будет ждать восхода, она не будет ждать возвращения Колдуна. Дети Мамонта погребут своего бывшего вождя, погребут его детей. Но не Лану. Лана никому не нужна, и ее никто не найдет, никто не увидит больше!

Поднявшись с лежанки как ни в чем не бывало, Лана украдкой вытерла глаза и взялась за бурдюки.

Обиталище Мертвых уже готово – хорошее, из свежего лапника! – и ждут в нем Погребального времени обмытые и обряженные тела Арго и его сыновей: Дрого и Анго. Плачут женщины. Всю ночь будут они оплакивать мертвых. И сегодня это не просто дань обряду! Сегодня каждый общинник чувствует: горе, подлинное горе пришло к детям Мамонта! Страшнее, чем в тот день, когда покинули они свою родину!

Мужчины не плачут, мужчинам нельзя! Можно говорить о чем угодно… шутить и то можно, если уж совсем невмоготу! Но плакать нельзя! Табу!

Вуул, Донго и Аун разбирают оскверненное жилище. Завтра оно станет костром, завтра угли этого костра лягут на дно могил…

Мужчины почти все собрались в центре стойбища, у общих костров. Все говорят, говорят… О разном, вроде бы совсем о пустяках. Да только о чем бы ни шла речь – об охоте ли, о достоинствах ли оленьей кости, – а все понимают: это лишь попытки заглушить то, что черным камнем лежит на их душах.

Они сироты! Что толку в том, что нежить повержена, если они – сироты, оставленные вождем и Колдуном, брошенные предками и духами, обреченные… Потому-то и не говорит никто сейчас о новой тропе, что тропа эта теперь не ведома никому. Закрыта.

Одна надежда: быть может, Колдун все же вернется.

– Ты куда, Лана? – спросила Ола, только что вернувшаяся от Туйи. Ей хочется поговорить: Туйя уже знает, что Дрого нет, но она в себя почти не приходит: должно быть, вслед за мужем уходить собралась. А сын – как же с ним теперь быть?.. Правда, хорошо, что есть Нага, она еще дочь кормит, так что…

Но Лана не слышит. Она пытается слушать, она поддакивает, но ничего не слышит. Ей самой скоро – на ледяную тропу! Только не нужно, чтобы об этом знали другие – до срока! Пусть потом поймут, догадаются…

– Да ты меня и не слушаешь? Устала?

– Я сейчас…

Лана выскальзывает наружу. Стойбище – как растревоженный муравейник. Слышится плач в Обиталище Мертвых, слышится плач и в других жилищах… Гудит пламя в общих кострах, сегодня его почему-то сделали высоким. Мужчины говорят, говорят… И как только не устают они говорить так помногу?! До Ланы никому нет дела, ее никто не заметит, никто не остановит… Вот и хорошо!

Она осторожно пробирается задами на тропу, ведущую к ручью, хоженую-перехоженую. Сегодня – в последний раз!..

Лана торопится, словно боится погони… Или того, что сама может передумать, вернуться. Передумать? Зачем, для чего? Сегодня ее и не слушали даже, но потом вспомнят. Обязательно вспомнят! И тогда – все равно смерть, только после позорных расспросов, долгих пересудов. Изгнание, быть может? Но это – та же смерть!

Она остановилась на том самом месте, что любил Дрого. Откуда их временное пристанище казалось похожим на то далекое родное стойбище… Должно быть, не только Дрого – многие заметили это. Сейчас, в темноте, особенно похоже, только такое высокое пламя редко разводят. Жилища видны как днем, и люди различимы, и отблески играют на сосновых стволах почти до самых крон… Лана смотрит, и ей все труднее сделать следующий шаг. Она в последний раз видит и это, и словно бы то, покинутое стойбище. Старается угадать людей, попрощаться с каждым… Бедная Ола – ждет ее, чтобы досказать…

Ну а если даже ее пожалеют, оставят жить, – что тогда? Год за годом вдовье жилище, ворчанье и попреки… И, пока не состарилась, мужчины будут уводить ее, даже не спрашивая… Что еще с нее взять, с бесплодной Ланы?

НЕТ!

Машинально продолжая разглядывать людей, она заметила вдруг, что кто-то направился от костров на ту же тропу. За водой, что ли? Нужно спешить, еще не хватало, чтобы ее увидели!

Лана решительно отвернулась и, больше не оглядываясь, почти бегом пустилась вниз, к ручью, чтобы выйти потом по его течению к Большой воде.

Вот она, здешняя Большая вода! Чужая Большая вода! Она не такая широкая, как та, дальняя, и, должно быть, мельче, но и ее хватит на то, чтобы принять женщину, вовсе не умеющую плавать… Бывшую дочку Серой Совы, бывшую жену, рано потерявшую своего мужа, которому так и не сумела дать ни детей, ни радости… Быть может, потому-то и ушел он на ледяную тропу так рано? Ту женщину, что потом так долго, так мучительно пыталась забеременеть и найти мужа, что и мужчины-то стали ей одинаковы скучны, одинаково безразличны… Из-за этого и погубила вождя! Хотела как лучше, а погубила!

Под раскрытым оком Небесной Старухи вода сияла, переливалась, манила… Быть может, там будет все по-другому?

Лана шагнула в прибрежные камыши. Сердито закрякала потревоженная утка. Дно пологое, но скользкое, босым ногам трудно и больно идти из-за раковин, каких-то палок. Ничего, всего несколько шагов…

Лана и не поняла в первый момент, что случилось! Топот бегущих ног, прерывистое дыхание за спиной, ее всю окатывает водой, и чьи-то руки сжимают ее и тащат назад, на берег! Изумленная, она даже не пытается сопротивляться.

– Нет! Ты не должна!

Срывающийся, почти мальчишеский голос… Да это же Донго!

Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом. Сэмми-заморыш, а потом Донго умеет хранить свои тайны, как никто другой! Он понял, в чем Лана себя винит, и догадался, что будет дальше… Быть может, слова Колдуна, переданные Гором, о его возможной участи – стать неподготовленным колдуном детей Мамонта, привели к тому, что Донго вдруг сделался в этот день особенно чуток и внимателен. Ко всем и всему, а уж к Лане – вдвойне. Лишь одного он боялся: как бы не опоздать! И все же едва не опоздал.

Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук. Великие предки, духи-покровители, этот милый, тихий мальчик говорит о том, что она, Лана, должна стать его женой, что ему все равно, что колдуны и не должны иметь детей… Впрочем, Лана почти не вслушивалась в слова – был ли в них какой-то смысл, нет ли, – она наслаждалась самим голосом, вздрагивающим от скрытой, так долго сдерживаемой нежности! Лана с удивлением поняла, что ее саму переполняет нежность к этому мальчику, такому чуткому, так боящемуся ее обидеть… Нежность и благодарность. Огромная, никогда не испытанная прежде… И уж конечно не потому, что Донго ее из воды вытащил! Совсем не потому.

Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.

– Нет, ты уж не противься! – приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. – Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это так, по-пустому!

И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.

Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя…

(Милый! Да он – в первый раз!..)

Донго оторвался от Ланы, беззвучно заплакал и тихо засмеялся, не замечая ни слез, ни смеха!

– Как же так? Вождь мертв, мой лучший друг мертв, брат его мертв; быть может, и Колдун… А я… я счастлив!

Лана привлекла его голову назад, на свою ждущую грудь:

– Не надо, мой хороший, не надо! Они не в обиде! И Дрого, и Анго… и Арго – они только рады, ты уж поверь… мой молодой колдун! А старый – он вернется; Лана знает, Лана чувствует, что вернется.

В эту ночь она, ложившаяся со многими мужчинами в тщетной надежде родить ребенка, вновь чувствовала себя девушкой. И одновременно – матерью, держащей в своих объятиях долгожданное дитя.

Не было даже снов. Впрочем, и отдыхая, Колдун следил за собой. Он вспоминал общину, он ясно представлял, что там происходило весь этот день: слезы, хлопоты, разговоры… И растерянность! Но это были только мысли – не ясновидение.

Осталось последнее. Открыв глаза (Одноглазая уже вошла в полную силу и по-прежнему насмешничает!), Колдун достал черный мешочек. Этим снадобьем он пользовался очень редко: сильное и опасное, оно тем не менее позволяло резко, почти мгновенно пройти в Верхний или Нижний Миры. Нужно только уметь… Кто не умеет, тому лучше и не касаться этого снадобья: станет добычей насылающих мару, да не обычных, ночных, – других, опасных, вечно голодных… Трудно вырвать того, кто попался в их страшные объятия; присосавшись, они снова и снова будут заставлять человека возвращаться к себе – через снадобье, ради мары …

Крошево готово. Терять уже нечего, сегодня он примет не щепоть – больше. И усилит!

Надрез. Кровь по капле сочится в крошево под монотонные заклинания. Все готово.

Это последняя попытка!

Колдун вырвался с трудом, несмотря на то что ему, прошедшему три Посвящения, даже самые сильные из насылающих мару не должны быть опасны… Но так было раньше, пока он не потерял Силу! А теперь – даже это не помогло, даже это! Вместо скользящего полета над ледяной тропой, вместо встречи с обитателями Нижнего Мира, вместо предков и покровителей их Рода – ложные, наведенные сны! Приторный бред, словно он и не Колдун вовсе, а неразумный мальчишка, решивший тайком лизнуть колдовского зелья!

И вот он сидит изнеможенный, опустошенный. Надежды больше нет! Враг побежден, но Сила к нему не вернулась. Нет даже намека на то, что она когда-нибудь вообще вернется!

Быть может, неудачное место? Лашии… Смерть… Огонь… Нет! Сегодня это лучшее место, то самое, где развоплощена нежить! Где, как не здесь, Первопредки должны были бы вернуть детям Мамонта свое благоволение? Если бы только они пожелали. Но они НЕ пожелали. Погибли лучшие, нет вождя… и Колдуна нет: даже если он и вернется, Колдуна все равно нет! И новая тропа неясна.

Быть может, Хорру и впрямь был прав? Его боялись, он служит Злу и сам был злобен, но кто при нем посмел бы изгнать их Род? Никто бы не посмел, даже дети Куницы! И как бы то ни было, а при Хорру дети Мамонта без покровительства не оставались! Так неужели самую страшную свою ошибку Колдун сделал тогда, когда отказался принять покровителей своего наставника?! Если это так, то он потерял не только Колдовскую Силу, но и все свое прошлое! Выходит, вся его жизнь прошла напрасно, коль скоро ее итог – гибель Рода!

Он решил еще утром: назад пути нет! Колдун сам встанет на ледяную тропу, и он ступит на нее так, что никто не посмеет отвергнуть его – Там! Колдун знает, что для этого нужно делать: если отвергнутый предками и духами-покровителями Рода покинет этот Мир сам, с помощью священного оружия, примененного как должно, – Великий Мамонт вернет ему свое благоволение, и Первобратья помогут вновь вернуться в свой Род – более сильным!

Колдун извлек Девственный кинжал. Нет, не здесь! Сородичи не должны найти даже его тела! Нужно уходить. Уходить так, чтобы и самому не знать, куда он идет. Если решение верно, его поведут духи. И остановят там, где нужно.

Поднявшись, Колдун слегка смежил веки, так чтобы Мир проступал сквозь дрожание ресниц, и медленно двинулся прочь с поляны лашии. В чащу.

Колдуна словно что-то толкнуло. Он понял:«Дошел! Здесь!»

Где, куда шел он в эту последнюю свою ночь? Как долго? Его вели духи. Невидимые ; туда, куда им угодно. И место, где оказался он сейчас, могло быть и за много-много переходов от зимовья детей Мамонта… или в двух шагах от него. Не он выбрал это место – они. Невидимые.

Озеро. И березы. Совсем как там, на родине! (Уж не туда ли и занесли его духи напоследок?! Почему бы и нет?)

Одноглазая неистовствовала. Колдун давно уже не помнил такого ее сияния, заполняющего все вокруг, выделяющего каждый листок, каждую былинку!

Что ж, быть может, и не насмешничает она вовсе, а прощается с ним, Колдуном детей Мамонта, в этом Мире! Ему ведомы и иные Миры, но Колдун не имел ни малейшего представления, есть ли в тех Мирах своя Небесная Старуха? Или хотя бы ее предки?

Но место ему по нраву! Спасибо духам, что здесь! Где-нибудь в чащобе было бы хуже. Печальнее…

Колдун опустился на мох и прильнул спиной к белоствольному дереву. Нижняя ветвь с мелкими нежными листочками почти касается его лба. Одноглазая, не отрываясь, смотрит прямо в лицо.

Пора! Колдун вновь скинул рубаху, надетую перед тем, как пуститься в последний путь, постлал ее вместо шкуры и сел, скрестив ноги.

Глядя прямо в лицо Небесной Старухе, он развязал ремешок и приспустил края замшевых штанов, полностью обнажив подтянутый, мускулистый живот. Рукоять Девственного клинка удобно легла в правую руку. Сейчас …

Где помещается самая важная, самая сокровенная Жизненная Сила? В сердце? Нет, в животе! Так считают дети Мамонта… Да и не только они! Именно на живот наводят порчу. Именно там может угнездиться злая сила, именно оттуда отсасывает колдун конку… И если отвергнутый хочет вернуться к Первопредкам и вновь заслужить их покровительство, он должен в урочный час своей рукой взрезать Священным клинком собственный живот – и так вступить на ледяную тропу!

Колдун не боялся смерти. И боли не боялся: даже лишенный своей Силы, он мог погасить любую боль. Но сейчас… Чтобы достигнуть того, чего он хочет, требовалось встать на ледяную тропу таким, как ползунчик. Без защиты. Значит, боль будет.

Колдун не понял, что произошло. Белое сияние задрожало, потекло тягучими струями или каким-то струящимся пологом, занавесившим Мир…

(Или он уже нанес удар, сам того не заметив?!)

И он, не только Безымянный, но и Бестелесный, оказался вдруг там, где все так безотрадно и уныло. Над ледяной тропой.

В отличие от прошлых полетов, он в этот раз совершенно не воспринимал самого себя. Никак. Словно и не было его здесь вовсе. Но он – был. И ОНИ это сразу поняли.

ОНИ. Отец и двое сыновей, обряженные как должно, при оружии. Именно так завтра их тела лягут в могилы.

Они смотрели на него, все трое, и Колдун понимал: видят! Всего видят, всю его суть: и прошлое, и будущее… и Единое в нем, то, что вне Времени… Великий червь наматывает бесконечные кольца, но вечно кусает собственный хвост.

Арго, Дрого и Анго одновременно подняли руки в традиционном приветственном жесте сыновей Мамонта. И затем – загораживающий, запрещающий жест:

«Рано! Ледяная тропа – еще не для тебя! Твои тропы еще там, в Среднем Мире!»

Колдун слушал эту речь, речь мертвых, уходящих в Иное. И поведанное ими на ледяной тропе было невероятно, непостижимо! Он не знал, что такое вообще возможно! Теперь понятно, почему закрыты Миры, почему нет для него путей к предкам! К старым предкам, к прежним предкам! Теперь меняется все, и новые тропы берут свое начало там, в Среднем Мире, куда он должен сейчас вернуться.

Прощальный жест.

«Навсегда?»

«Надолго!»

Колдун сидел в той же позе, скрестив ноги, спиной касаясь березового ствола. Лишь правая рука его разжалась, и Девственный кинжал лежал на коленях. Очнувшись, Колдун убрал его назад, в кожаный мешок. Предстояло иное. Приведя в порядок свою одежду, он стал ждать.

Теперь его восприятие становилось иным. Возвращалась Сила, Колдун ощущал это всем своим существом – и менялся сам Средний Мир, и невидимые, играющие в сиянии Одноглазой, скрывающиеся во тьме, в стволах, в листве, переставали быть невидимыми – для него, и, робея, они это понимали и уже ни за что не решились бы сейчас затевать свои жестокие игры с человеком. Сейчас Колдун мог бы их призывать, расспрашивать, грозить… Но сейчас они ему не нужны, сейчас он ждет другого.

Зверь возник у его ног словно из ниоткуда. Не дух, не невидимый, принявший чей-то облик, – живой зверь. Волчица. Совсем молодая. И не по волшебству, не из Иного Мира возникла она здесь, – просто за все эти страшные дни и ночи одинокого выживания она научилась быть скрытой. Бесшумной.

Белое сияние ясно освещало ее шерсть, остроносую морду, поднятые уши. То ли в этом колдовском свете, то ли и в самом деле Колдуну показалось, что окрас ее шерсти какой-то не такой… необычный для волков. Не злобясь и не страшась, она легла, прильнув к его ногам левым боком, и бесстрашно посмотрела прямо в лицо человеческим взглядом. Глаза совсем человеческие, а вокруг глаз – темные круги. Такие круги, только белые, рисуют посланцы детей Мамонта, несущие в дальние общины особо важные вести.

«Привет!» – сказала волчица. Конечно не вслух, не словами.

«Привет, – так же ответил ей Колдун. – Я – Безымянный, Колдун детей Мамонта… Бывших детей Мамонта, – поправился он. – А ты кто?»

«Я – Олина. Посланница».

И начался долгий, непостижимый для обычного слуха разговор. Разговор между человеком, ставшим в эту ночь подлинно Великим Колдуном, и зверем, которого послали Те, кто пожелал спасти отверженных от неминуемой гибели, кто даст им новое имя, новых покровителей и новую тропу, ради великой жертвы, принесенной лучшими – для всех остальных.

НОВАЯ ТРОПА
(Эпилог)

Как и год назад, была поздняя весна, веселое солнечное утро. Но община готовилась не к свадьбам – к погребению. И в такое утро здесь, на чужбине, все казалось другим. Чужим, неприветливым, а может быть, и враждебным. Большая вода? Как не похожа она на ту далекую! На ту, что безоглядно разливалась ранней весной, почти скрывая за дымкой испарений и дальние леса, и ближние деревья, еще голые, безлиственные, – чтобы потом вдруг открыть в солнечном сиянии Поляну празднеств, покрытую сочной густой травой, окаймленную молодыми березами… Здесь берез мало – низкие, чахлые, одинокие… Здесь болотистая долина поросла кустарником. Сколько видел глаз, подступы к Большой воде были перекрыты зарослями камышей… Хохотали лягушки и зловеще кричали утки. А лебединого крика так никто и не услышал. Не прилетела Айя проститься со своим мужем. Видно, далеко теперь от этих мест ее гнездовье…

Община готовилась к погребению. И мужчины и женщины – в траурных нарядах: кожаных штанах и юбках, окрашенных красной охрой. На лицах и обнаженных по пояс телах – траурная раскраска: белые и черные круги и линии. Волосы распущены, украшения сняты – кроме амулетов-оберегов.

Плач не смолкал второй день, но руки делали все необходимое. Еще накануне женщины обмыли тела погибших и обрядили в парадные одежды. В этом мире сейчас тепло, но тропа мертвых – ледяная тропа, и по ней не пойдешь в летнем платье. На Арго были надеты меховая рубаха с глухим воротом и длинные штаны, сшитые у щиколоток с меховыми мокасинами. На голове – шапка. Весь наряд, как положено, сверху донизу обшит множеством костяных бус. Дрого уходил в своем парадном охотничьем наряде, впервые надетом меньше года назад, после Посвящения. Замша не так тепла, но от ледяных ветров тропы мертвых голову молодого вождя надежно защитит шапка, почти такая же, как у отца, ноги – высокие теплые сапоги, завязанные выше колен, а тело – меховой плащ-накидка. А его девочке-брату оказалась как раз впору та самая ни разу не надеванная одежда, заботливо приготовленная руками Айи для своего сына – будущего охотника, из которой мальчик Нагу так неожиданно вырос. Пожалуй, она была украшена еще богаче, чем та, которую впервые надел молодой охотник Дрого и в которой он покидал этот Мир. Вот – пригодилась… Как и у Дрого, наряд Анго дополняли высокие меховые сапоги и плащ. Только головной убор был иным: не шапка, а капор, – да кожаный пояс, немного широковатый для тонкой талии, пришлось закрепить второй пряжкой.

Тела с вечера лежали в Обиталище Мертвых. Его разберут и сожгут перед тем, как община покинет эти места. Или если вдруг задержатся здесь, то на девятый день после похорон. А жилище, где совершено убийство, уже разобрано; на месте очага мужчины копают двойную могилу, деревянный же каркас, еловые постели, шкуры – все догорает на костре. Именно эти угли должны будут устлать дно могил.

Работа закончена. Последнее прибежище Арго уже ожидает своего хозяина в четырех-пяти шагах от могилы его детей. Теперь здесь собралась вся община. Плакали в голос, кричали женщины, до крови царапали свои груди. Плакали дети. Мужчины молчали. Смерть – всегда горе, всегда слезы. Смерть вождя – тем более. Но сегодня, сейчас это была не только смерть вождя. Самые проницательные понимали: это смерть самой общины! Арго привел их сюда, уводя от той страшной, неведомой силы, что так внезапно обрушилась на их Род, неустанно преследовала на всем их тяжелом пути. Привел вопреки ей, неведомой, даже одолел ее в последней смертельной схватке – и все же был повержен! Погиб, ушел вслед за сыном, передав ему, умирающему, свою власть! Нет больше вождя! И Колдуна нет: солнце высоко, а он так и не пришел! Дети Мамонта одиноки, как никогда. Предки отвернулись от них, духи отказались помогать!.. Что теперь? Остаться здесь, в чужом, неприветливом мире? Идти дальше, неведомо куда и зачем?.. Значит, конец? Дети Мамонта обречены?

Колдуна уже и не ждали, не надеялись, когда на тропе, ведущей из леса, от жилища Колдуна, появился он сам! КОЛДУН!! Уже готовый к обряду, в красном траурном облачении, с траурной раскраской лица… И не один! Послышался удивленный говор, даже женщины на мгновение перестали рыдать. Рядом с Колдуном шел молодой волк необычного бурого окраса. Шел спокойно, неторопливо, шаг в шаг, как человек, как равный, как знающий: его место – здесь!

Колдун остановился между двух могил. Волк лег, положив голову на передние лапы. В его глазах не было ни злобы, ни угрозы, ни страха.

– Дети Мамонта! – заговорил Колдун. – Духи и предки долго молчали, и мне нечего было вам сказать. Но в эту ночь я получил ответ.

Все замерло. Прекратились не только плач и вопли – ни единый шепот не нарушал молчания застывших общинников.

– Дети Мамонта, – продолжал Колдун, – после всего, что случилось, мы не можем оставаться теми, кем мы были, и сейчас я в последний раз назвал вас этим именем! Но покровители нас не оставили, ради тех, кто принес себя в жертву, кто не пожалел себя! Мы не сироты. Нам дан другой Родич и другое Имя. От наших новых Родичей, новых предков, пришла ко мне посланница – Олина … Мы больше не дети Мамонта! Отныне, с этого дня, мы – дети Волка!

Посланница лежала неподвижно. Ее карие глаза, совсем человеческие, смотрели серьезно и строго. Колдун продолжал:

– Наша новая тропа – здесь; нам не нужно идти дальше, чтобы отыскать ее! Наша новая родина – вот она, вокруг! Теперь это наша земля, и завтра Олина покажет мне ее, и откроет Священные места. Потом мужчины начнут готовиться к новому Посвящению, его должны пройти все, рожденные как сыновья и дочери Мамонта… Но среди нас есть первый, рожденный в эту Великую ночь. Он изначально, по рождению – сын Волка! Где же он, Первый?

Нага выступила вперед:

– Великий Колдун! Новорожденный вместе с матерью, но Туйя очень слаба! Она хочет проводить своего мужа, и Нага пообещала ей помочь прийти сюда, когда настанет срок… Но Нага боится, что Туйя пойдет за Дрого слишком далеко. По ледяной тропе и дальше… И не оставит нам своего сына!

– Идем, веди нас! – сказал Колдун. – Остальные пусть ждут.

Волчица поднялась и пошла вместе с Колдуном, почти прижимаясь к его ноге.

В жилище за завешенный полог почти не проникает дневной свет. Только сверху, через дымовое отверстие, падают солнечные лучи, обесцвечивая и без того слабое пламя очага. Туйя, до пояса прикрытая оленьей шкурой, в забытьи. Ее новорожденный сын рядом, у груди. Спит или…

Колдун склонился над женщиной и ее сыном. Чуткие руки, источающие Силу, не касаясь, снова и снова пробегают вдоль тела. Темно, но Колдун знает: сейчас прильет здоровая кровь, и на лице Туйи проступит хороший румянец… Она не уйдет на ледяную тропу, хотя и очень туда стремится. Но нет, не уйдет, Дрого не даст! Дрого сейчас помогает Колдуну – оттуда. А с малышом все хорошо, малыш просто спит.

Волчица сидит подле и внимательно следит за руками Колдуна. Нага посматривает на нее с нескрываемой опаской, но молчит.

– Туйя!

Дрогнули ресницы, и из глубин сна она устремилась сюда, в этот Мир, еще сопротивляясь, но не в силах противостоять его воле.

– Туйя!

Глаза открылись, и рука невольно, как бы стремясь уберечь, прикрывает ребенка. Она узнает Колдуна, но говорить не хочет.

– Туйя, ты должна собраться с силами! Я видел Дрого. Он не хочет, чтобы ты шла за ним – сейчас. Он хочет, чтобы ты и сын проводили его – здесь!

Она молчит. Собирается с мыслями. И с силами.

– Туйя, я знаю: ты можешь. Ты должна сделать это – для Дрого! Он тебя ждет.

Она попыталась сесть. Нага и Колдун помогли ей. За-гулькал малыш, и, забыв обо всем остальном, Туйя поднесла его к своей груди. Пока малыш ел, ее взгляд скользнул вниз. Заметив волчицу, Туйя вопрошающе взглянула на Колдуна. Она все еще молчала.

– Это Олина, – пояснил старик. – Посланница тех, кто дал нам новую Родню. И новую жизнь. Мы больше не дети Мамонта, Туйя! Мы дети Волка. И твой сын – Первенец нашего нового Рода!

Колдун осторожно подвел Туйю с сыном. Усадил на приготовленной шкуре белой кобылицы, расстеленной подле вырытых могил. Туйя подчинялась безропотно, по-прежнему молчала.

По знаку Колдуна Вуул, Донго, Аун и еще трое мужчин пошли за телами. Их несли на шкурах белых кобылиц и положили у края могильных ям.

– Туйя! – заговорил Колдун. – Знаю: тебе тяжело! Но ты должна не только проститься со своим мужем! Ваш сын – первый, кто начинает Род детей Волка. При его отце, завершающем тропу нашего прежнего Рода детей Мамонта, ты должна дать ему детское имя!

Туйя не отрываясь смотрела на мертвого мужа. Можно было подумать, что она ничего не слышит, ничего не понимает. Но при последних словах Колдуна ее губы разжались, чтобы произнести первое слово за весь этот многострадальный день:

– НАГУ.

Колдун ничего иного и не ждал.

– Так покажи малыша Нагу его отцу! И пусть посланница приветит первого сына Волка!

Туйя развернула на коленях мягкую замшу, в которую был завернут малыш. Ее глаза по-прежнему смотрели на Дрого, губы что-то шептали.

Олина, подчиняясь руке Колдуна, приблизилась к женщине, внимательно посмотрела в ее лицо своими совсем человеческими, такими же карими, такими же печальными глазами. Ее жаркий язык несколько раз коснулся красного сморщенного тельца. Маленький Нагу не заплакал.

Вновь заговорил Колдун:

– Круг замкнут, и новая тропа открыта – для детей Волка. Проводим же наших братьев, последних детей Мамонта, на ледяную тропу, ведущую к их предкам. Наши тропы разошлись, но покидающие нас навсегда останутся у развилки: в Конце и в Начале. Теперь Великий Мамонт будет посылать нам в пищу своих детей, как он делал для наших прежних соседей, – через тех, кто вступает сегодня на ледяную тропу.

Из костра, тлевшего подле раскрытых могильных ям, мужчины лошадиными лопатками выгребли угли и ровным слоем покрыли дно каждой могилы. Колдун достал мешочек из оленьей замши, доверху наполненный крошевом заветного белого камня, соскобленного со Священной стены, перед тем как они навсегда покинули свою родину. Порошок покрыл тонким слоем горячие, еще дымившиеся угли. Затем с груди Арго был снят белый мешочек поменьше, хранящий порошок, использовавшийся прежним вождем во время весенних и летних свадеб, тот самый, с помощью которого привлекались на празднества духи веселья, любви и согласия. Там, куда уходят трое, помощь этих духов будет нужна не меньше, чем здесь: Арго – чтобы легче встретиться со своей Айей, его детям… Кто знает, как распорядятся духи и предки, приняв их к себе, в Землю сновидений?.. Из этого мешочка на дно могил легло не больше половины содержимого, остаток аккуратно завязан. В своем горе Арго забыл передать сыну, последнему вождю детей Мамонта, вместе со Священной костью и порошок веселья, и готовившие тела к погребению оставили его на месте. Колдун исправил ошибку и повесил белый мешочек на шею Дрого.

И вот – последнее, самое важное. Колдун осторожно взял с груди молодого вождя Священную кость, наполненную сухой кровью Рода, и засыпал дно меньшей ямы. Затем так же бережно вернул ее на место. Сухой крови требовалось много, и запас ее был принесен в двух вместительных кожаных мешочках. Но первая порция должна быть взята из Священной кости – осколка бедра их далекого предка, передававшегося из поколения в поколение на протяжении не сотен, многих тысяч лет! Колдун пел заклинания, обильно усыпая смертное ложе кроваво-красным порошком. Затем обратился к тому, кто был готов занять свое последнее в этом Мире пристанище.

– Арго, ты ушел последним, вслед за своими сыновьями. Но сейчас мы первым проводим тебя, великий вождь, спасший свой народ от нежити! Ты достойно завершил свой путь – здесь. Ты уходишь в Землю сновидений – к Первопредкам, к Началу Начал. Скажи им: по их воле меняем мы Имя и встаем на новую тропу. Но закона мы не меняем!.. Теперь и твоя тропа, Арго, – иная, и знать ее мы не можем. Удачи тебе на твоем новом пути. Доброй охоты!

Вуул и старый Гор опустили тело в могилу. Арго уходил в своем парадном наряде, с бивневыми, кожаными и бусинными браслетами на руках – каждый из них отмечал какую-то веху его долгого земного пути, – но безо всяких инструментов и без оружия. Все это брали с собой последний вождь общины детей Мамонта, Дрого, и его верный брат Анго… Лишь несколько кремней и осколок кости, случайно задетые концом лошадиной шкуры, упали на дно могилы, перед тем как в нее лег на спину тот, кто ценой своей жизни смог победить нежить.