Текст книги "Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда"

Запомнилась Наташа Колодий из Кишинева, на два года старше меня. Я ей пару раз помог советами, но все в рамках правил. Мы подружились и вечерами, после туров, гуляли по Киеву. Она удивила меня тем, что, по ее мнению в Киеве на улицах цветов мало и они грубоватые. Я-то после Татарии считал, что с цветами у нас все в порядке, а цветочные часы на клумбе при входе в Пионерский сад (бывший Купеческий) вообще наша достопримечательность. Когда через много лет я попал в Кишинев, увидел те же самые красные цветы, правда в большем количестве. Так как с Наташей мы приятельствовали, то у ее доски я не стоял, да и ее партии обычно на демонстрационные доски не попадали. А вот пятнадцатилетней таджичке А. я подсказывал, уж больно она была беззащитная, хотя и неглупая девочка.

Кира Зворыкина одевалась ярко, курила, слегка выпивала, за ней заезжали кавалеры после тура, и вообще она устроила себе в Киеве отдых. (Через пару лет она стала претенденткой, но проиграла матч на первенство мира, говорили, из-за болезни умирающей матери). Посмотрев на результаты А. она играла с ней вполглаза и, сделав ход, уходила трепаться в курительную зону. И попала под несложную комбинацию, которую я увидел, переставляя фигуры на демонстрационной доске. Ход я передал А., боясь, что она остального не увидит. Но она увидела. И Зворыкина попала в тяжелое положение. Она еле свела партию вничью и ужасно разозлилась. Хотя ее и не очень любили на турнире, и даже злорадствовали, но все-таки на меня донесли, и я с треском вылетел из демонстраторов. Деньги мне все же заплатили (они были небольшими), но на турнире появляться запретили.

Деньги нужны были для финансирования похода на Кавказ. Клуб пионеров Кагановичского (потом Московского) района, помещавшийся на Красноармейской, недалеко от Жилянской улицы, шел в поход на Кавказ. Там уже была схоженная группа, но меня кооптировали туда еще зимой, благодаря Вове Фесечко и тому, что сумел понравиться руководителям Володе и Рае. Пионеры уже все были комсомольцами, но руководители как-то сумели пробить этот поход – в честь какой-то годовщины.

Рая еще в марте собрала старших и некоторых из нас и рассказала о речи Хрущева после ХХ съезда. Для меня это был шок и одновременно окончательное освобождение от божества. Наконец-то построили пазл, элементы которого я видел, но вместе сам собрать не мог.

Для участия в походе нужно было внести некую сумму – две-три сотни рублей. (Денежная реформа с понижением 10:1 состоялась в 1960 году). Месячная зарплата уборщицы (технички) тогда составляла около 250 рублей. У нас работал только папа. Мама сидела дома с маленькой еще Ольгой – в детский сад устроить ребенка было проблемой, да и мы с Таней доставляли много хлопот – в Киеве мы начали болеть. Не тяжело, но часто, что вызывалось, скорее всего, переменой климата.

Мне сказали – вперед. Хочешь ехать – заработай.

Шестнадцать мне исполнилось год назад, у меня уже имелся паспорт и я мог самостоятельно устраиваться на работу. Пошел строить Кагановичский райком КПСС в торце Лабораторной улицы в качестве подсобного рабочего. Райком должны были сдать к сентябрю, поэтому спешили. Работал на крыше с кровельщиками. Помогал иногда и девушкам-штукатурам. Но на крыше мне нравилось больше. Никакой страховки на крыше не предусматривалось. Кто-то, инструктируя меня по технике безопасности, показал, где лежит веревка и сказал, что вообще-то нужно привязываться, но времени нет. Проработал я около месяца и даже успел выбить зубилом свои инициалы где-то на кирпичной трубе. Если бы знал, что через двадцать лет в ста метрах отсюда родится наш младший сын, можно было бы написать «здесь был Васин папа».

Так как стройка считалась важной, то нас навещали комиссии. Меня куда-нибудь во время этих проверок усылали, но один раз не успели и какой-то бравый дядечка стал подробно интересоваться, что я делаю на крыше, да еще и на краю и как страхуюсь. Я показал на веревку, спокойно лежащую под строительным хламом. Он потребовал ее вытащить и показать ему, как именно я должен это делать. Хорошо, что я не пошел к краю крыши и эффектно не завис над ней (видел, что так делают матросы на яхтенных гонках).

Встал почти на плоском участке крыши, на выходе из чердака, привязал веревку к крюку и потянул. Веревка без сопротивления даже не разорвалась, а разъехалась. Она просто в середине сгнила. Меня «ушли» на неделю, чтобы не смогли найти, потом я еще недельку дорабатывал. Все спешили и эпизод забыли. Деньги мне заплатили сразу.

Кавказ 56

Путь на Кавказ был открыт. Мой вклад в снаряжение похода составляли новое цинковое ведро с чехлом из темной материи, который сшила мама. Ехали и пели «Если едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, возвращаешься в Европу…». Компания была разношерстная. Кроме одноклассника Вовы Фесечко у меня там оказался даже родственник – троюродный брат Саша Механик. Но узнал я об этом только после похода, а тогда я его «воспитывал» (и по должности и по понятиям). Думаю, что он остался единственным туристом до седых волос среди нас. Саша и сейчас ходит в походы по прекрасным горам и редким долам Израиля.

Было еще несколько крепких парней. Один из них, Володя Лебедев, стал впоследствии капитаном команды КВН Киевского института ГВФ, выигравшей два скандальных поединка с КИСИ и Физтехом. Группа ходила в двух-трехдневные походы вокруг Киева; ребята умели ставить палатки, разжигать костер и готовить еду. Мне предстояло этому научиться.

Приехали мы в Пятигорск, где осмотрели лермонтовские достопримечательности и место его дуэли на горе Машук. Тогда это впечатляло, все вспоминали его стихи и осуждали царский режим, виновный в гибели поэта. То, что, может быть, он и сам хотел гибели, нам не приходило в голову. Жили мы на турбазе, где нам выделили место для палаток и приготовления пищи. Кэмпингов тогда не было, но турбазы предоставляли места для палаточных туристов. Конечно, нужно было заранее эти места бронировать, что Владимир Иванович Халадзе (фамилию помню неточно) – наш руководитель и Рая, вторая руководительница, душа всей туристской вольницы, проделали заранее. К сожалению, Рая в поход не пошла. Ее заменила жена Володи – Жанна. Посмотрели мы и Кисловодск. Там кончалась железная дорога. Проехав еще немного на автобусе, дальше мы пошли своим ходом. Шли мы, кажется, по долине Подкумка по грунтовой еще дороге. Наш руководитель, оценив возможности девочек и вес рюкзаков, нанял арбу, на которой ехали наши рюкзаки и кто-то из девочек, подвернувших ногу. Мы находились еще в предгорьях Кавказа. Удивляло отсутствие людей. Без рюкзаков идти легче, но «скучнее», и мы кроме солдатской походной песни «Идут себе три курицы, первáя впереди», разучили оптимистическую «Мы идем, нас ведут, нам не хочется, до привала еще далеко, труп туриста в ущелье полощется, где-то там глубоко-глубоко».

Дошли до Верхней Мары – уже в Карачаево-Черкессии, а оттуда в кузове грузовой машины добрались до Теберды. Название реки и одноименного поселка по карачаевски обозначало «Божий дар». Турбаза «Теберда» показалась шикарным курортом. Много зелени, клумбы с цветами, огороженные побеленными кирпичами, дразнящие запахи из кухни, музыка. Мы поставили палатки, вымылись под холодным душем. Готовили мы сами, скорее всего, на отведенном месте для костра. В первый же день, когда выдалось свободное время, я полез на гору, возвышающуюся над турбазой. В названии было что-то от черта или шайтана. Предупреждали, что склоном, обращенным к турбазе, лучше не пользоваться. Но я решил, из-за недостатка времени, попробовать за оставшееся светлое время «покорить» гору. О скалолазании я не имел понятия. В чистом виде им пользоваться и не пришлось, но за камни, кусты и корни деревьев пришлось хвататься, чтобы подняться вверх. С вершины виднелась долина Теберды и абрисы далеких больших гор. Долго наслаждаться видами не пришлось. Я почувствовал, что пора спускаться. Сначала это не составляло труда. А потом становилось все круче, и я уже не знал, как и куда ставить ногу и за что держаться. Приближался вечер. Пару раз я зависал, и кое-как выбравшись, уже думал, не остаться ли мне здесь до утра, но мысли о том, что случится в лагере, если я вовремя не приду, толкали меня вперед – точнее вниз. Брюки и рубашка порвались, о кровоточащих царапинах я и не вспоминал. Уже немели мышцы. Наконец, сделав последнее рискованное усилие, я вышел на полку, которая привела меня к крутому, но понятному спуску. Все, я уже внизу. С трудом перебравшись через забор, очутился на территории санатория, примыкавшего к турбазе. Увидел белую скамейку и рухнул на нее.

Меня окружала тишина. Передо мной находилась клумба с цветами, которые начали источать ароматы в наступавших сумерках. Вдруг из неблизких динамиков зазвучала музыка. Она меня просто заворожила – так соответствовала моим чувствам избегнутой чудом опасности сорваться. Это был катарсис – освобождение духа при помощи страха и сострадания, под звуки «Фантастической симфонии» Берлиоза, которую я вспоминал потом не один раз в трудные минуты. Отрываться от музыки не хотелось, но пришлось возвращаться на базу к назначенному времени.

Не буду рассказывать про маршруты, в которые мы ходили из Теберды к достопримечательностям заповедника – в Долину Нарзанов, на водопад Шумку, на маршруты с ночевками.

Однажды где-то при подъеме от дороги по ущелью какой-то речки мы вышли к дому, окруженному высокой некошеной травой. Возникло чувство, что к дому давно никто не ходит. Место было чудесное – вокруг сосны, рядом речка, недалеко дорога. Дом, хоть и коегде обветшал, но выглядел очень основательно. Кулаки высланные, что ли? Но почему же дом никто не занимает и не живет здесь? Ответов старшие нам дать не могли.

Выход к Черному морю задерживался. Над нами нависла опасность, что нас вообще не пустят через Клухорский перевал. Мы не понимали в чем дело, вероятно начальство пугало название «Кагановичский дом пионеров» – вроде что-то случилось с одной из групп, которая шла через перевал, ну а если с пионерами что-то случится, то отвечать придется вдвойне.

Ведал разрешениями на переход через перевал комиссар Плевако. После многодневных просьб, он поставил нашему руководителю Владимиру Ивановичу задачу, после выполнения которой мы могли получить разрешение на переход Большого Кавказского хребта. Мы должны были снять записку предыдущей группы с одной из вершин и принести ее комиссару до пяти часов следующего дня. (Условие было практически невыполнимым, предыдущая группа на маршрут затратила в полтора раза больше времени, но они были взрослыми и их через перевал все равно бы пустили).

Голь на выдумки хитра. Группа сняла палатки ранним утром и, доехав (что не возбранялось) до ущелья Уллу-Муруджу, двинулась вдоль речки вверх по ущелью, переходя ее, следуя маршруту, по громадным валунам. Дошли до места, где обычно устраивают ночевку и разделились. Штурмовая группа (человек восемь), с легкими рюкзаками двинулась к вершине. Записку мы сняли, написали свою и двинулись к Муруджинским озерам, что тоже входило в план похода. Вышли на снег. Было тепло и шли в трусах – непривычное сочетание. Дошли до красивейшего Голубого озера, из которого вытекала речка Уллу-Муруджу. Потом поднялись к перемычке между Голубым и Черным озером. Торжественная красота. Два разных мира. Освещенное солнцем Голубое и мрачное Черное озера – альтернативы конца жизни.

– Ну вот – выдохнул я, – нашел место. Хочу, чтобы меня здесь похоронили.

– Прям щас? – оживились спутники.

– Нет, когда умру. Хочется, чтобы и мои дети видели эту красоту. – О жене в тот момент как-то еще не думалось.

Наш дальнейший путь вел к Талабаши. Владимир Иванович с двумя ребятами пошел сворачивать лагерь и доставлять записку, а нам пятерым доверил сделать последний бросок. Бодро зашагали мы по слабо различимой тропе. Воздух был таким свежим и вкусным, что его хотелось пить.

Дошли мы до перевала Талабаши, полюбовались панорамой, и тут вдруг послышалось блеяние овец, а потом показался пастух. Молодой симпатичный парень стоял недалеко и просто смотрел на нас, пятерых, расположившихся на перекус. Потом он ушел, но снова появился с другим пастухом, постарше. Они подошли, поздоровались с нами, спросили кто мы. Говорили по-русски плохо, но понять мы их смогли. Угостили нас овечьим сыром, очень вкусным, и хлебом. Потом спросили, кто здесь старший. Ребята кивнули на меня. Пойдем, разговор есть, у нас здесь старик (старший), он тебя что-то спросить хочет. Разговор велся дружеский, я согласился пойти поговорить, но предупредил ребят, чтобы они на всякий случай собрались. За поворотом тропы стояла большая палатка. «Старик» оказался мужиком лет сорока, с большим чувством собственного достоинства. После уточнения моего положения (замполит – комиссар), он сказал, что его сыну понравилась одна из наших девушек (это была Люда), и он хочет, чтобы она (и сын) были счастливы. Я пробовал говорить, что у нее есть родители, нужно спросить их, да и ее тоже, он меня не понимал. Раз она здесь, а ты начальник, ты решаешь. Знаю, что сложно, но дам 100 тысяч. Мы из Сванетии, у нас все по закону. Последний мой аргумент – она здесь с женихом (лихорадочно стал соображать с кем, выбрал самого большого, Володю Лебедева, но потом вспомнил, что он чуть ли не обнимал другую девочку, Свету). «Старик» сказал, что это непорядок, когда невеста по горам ходит, да еще и не только с женихом, но и с другими парнями и попросил меня повлиять на него, может у нас так принято, что за калым (он употребил другое слово) можно и отказаться от невесты. Обнадеживать я его не стал, но сказал, что поговорю. Поблагодарил за хлеб и сыр, попрощался и пошел к ребятам. Меня сопровождали два свана. Я попросил их близко к группе не подходить и остановиться за поворотом. Направился к ребятам. Они уже сидели собранные и встревоженные. Решение, на мой взгляд, имелось только одно – нужно быстро удирать. Идти по тропе дальше или обратно – опасно, там сваны. Рядом с нами круто уходил вниз покрытый густой короткой травой склон. Впереди виднелась терраса, а дальше угадывался еще один, едва различимый спуск. Дальше скал, насколько я помнил по карте, не было. Сказав ребятам, что объясню все позже, а сейчас нужно быстро удирать, я подхватил рюкзак и, подавая пример, сел на пятую точку и поехал с горы. Ребята последовали за мной. Скользили, как на санках. Нам повезло, что не напоролись на камни. Не останавливаясь, пробежали террасу и снова обнаружили крутой травяной склон. Спустились и с него. Ниже показался ручей и еле видная тропка. Тут мы остановились, напились воды и я рассказал ребятам о предложении и моих опасениях, что в случае нашего несогласия, с нами могли поговорить и по-другому. Хотя сваны, скорее всего, нас и не преследовали, мы хотели как можно быстрее добраться до базы.

История с несостоявшимся «сватовством» имела продолжение. Через три года я встретил «невесту» Люду, располневшую, обремененную двумя «авоськами» с продуктами и разомлевшую от жары, на какой-то остановке трамвая. «Как дела?» «Да как… муж, ребенок, свекровь. Эх, лучше бы ты меня сванам продал!» – невесело пошутила она.

Основную группу мы тогда опередили, но Владимир Иванович с парой ребят воспользовался при выходе из Уллу-Муруджу на трассу попуткой и прибыл раньше нас к Плевако с запиской и двумя «пионерами». Плевако сильно удивился (он, вероятно, рассчитывал, что мы, как принято, выйдем после завтрака, устроим дневку в долине Уллу-Муруджу, а на следующий день все сделать не успеем). А мы пришли в этот же день и еще до вечера. Нам разрешили идти через Клухорский перевал.

Решение мало зависело от наших подвигов. Оказалось (нам об этом тогда не сообщали), что удалось обезвредить группу бандитов (террористов, партизан, «фашистов» – высланных в Казахстан карачаевцев). Они (редко) нападали на местных начальников и туристов в горах, которые они знали гораздо лучше представителей властных структур. В конце 1943 года было выслано 70 тысяч карачаевцев за подаренного немецкому генералу белого коня и услуги проводников, водивших немцев к перевалам. Вернуться им разрешили только в следующем, 1957 году. Но некоторые вернулись намного раньше и прятались в горах. Их выслеживали. За ними охотились.

Немецко-кавказский комитет, разработавший успешную тактику привлечения горцев-мусульман на сторону нацистов, работает в Германии до сих пор. Он и сейчас помогает «осознавать» горцам свою особую судьбу, которая с Россией имеет мало общего.

Итак, мы идем к морю! Но сначала нужно перейти Главный Кавказский хребет.

Нас привезли вечером в Северный приют, где скопилось довольно много народу. Кое-как скоротали ночь – вместо спальников мы пользовались одеялами. Очень рано утром нас подняли, построили, объяснили порядок, кто за кем идет. Посоветовали одеть все теплое, что у нас есть. И мы пошли. Сначала под рюкзаками мы согрелись. Но потом начались остановки, потому что группы растягивались.

На Клухорском перевале, август 56 г.

В плановых группах, идущих по номерным маршрутам (мы их называли матрасниками) шло много теток, которые к длинным переходам, да еще по снегу, не готовились. Они не для того на Кавказ приехали. И мы ждали, пока идущие впереди нас группы соберутся. Хотя мы одели все теплое, что нашли у себя, этого не хватало – на снегу мы мерзли. Наконец дошли до длинного крутого снежного спуска, с которого тетки стали спускаться самым доступным способом – на пятой точке. Мой небольшой лыжный опыт подсказал мне, а потом и моим товарищам, другой способ – в ботинках, как на лыжах, с использованием палок вместо альпенштоков. Я ставил палку рядом с собой и рулил ею, девочки предпочитали на нее садиться и ехать, как дети, верхом (чтобы летать, как на метле, им еще не хватало опыта). Конечно, все падали, да еще под рюкзаками. Продолжалось это довольно долго. Наконец мы вышли на подобие тропы, а потом дороги. Обогнали несколько групп и, когда дошли до Гвандры, удалось сесть в грузовую машину. Она и доставила нас в Сухуми. Решение не проводить дневку в Гвандре, что делали все «матрасные» группы, себя оправдало. Там было холодно и сыро. Все уже успели простудиться. А в Сухуми – тепло и солнечно, и кто-то из старших сказал, что за два дня мы отойдем.

Действительно, море и солнце сотворили чудо и я, с моим хроническим тонзиллитом, выбывавший из строя после простуды и следовавшей за ней ангины на две недели, через два дня чувствовал себя нормально и наслаждался вместе со всеми морем. Настоящим (а не мелким Азовским), очень соленым и синим, а также зеленым, и розовым на закате, и фосфоресцирующим по ночам.

Владимир Иванович дал нам относительную свободу, и мы кроме знаменитого обезьянника, ботсада, других достопримечательностей, могли насладиться восточным колоритом города – базарчиками, кофейнями и даже духанами с хорошим и дешевым вином. Вино мы скорее пробовали, чем пили. Тогда Сухуми был маленьким, а кофеен и духанов было много.

До Сочи мы шли морем. Удалось достать палубные билеты на теплоход «Победа». Тут же стали вспоминать детство: «На крейсере „Победа“ настало время обеда, случилась беда, пропала еда, ты украл – да!..а!». «Победа» сначала была немецкой «Магдаленой», потом «Иберией» – базой немецких подводников, после войны английским транспортом, наконец по репарациям попала в Советский Союз и ходила рейсами Одесса – Нью-Йорк – Одесса. Однажды по пути из Нью-Йорка она должна была срочно забрать 2000 армян-репатриантов в Александрии и высадить их в Батуми. Из Нью-Йорка на ней возвращались 150 советских дипломатов, «журналистов» и членов их семей. Их должны были высадить в Одессе, но теплоход прошел мимо, прямо в Сухуми. После Новороссийска теплоход радировал, что на следующий день прибудет в Одессу и пропал. Его стали искать только на следующий день и нашли догорающим в 70 милях южнее Ялты. Погибло два члена экипажа (виновник пожара – помощник киномеханика и буфетчица), пять дипломатов и 35 женщин и детей. Сгорел китайский маршал Фэн Юй-сян и его дочь, которые предпочли добираться в Китай через Союз. Только эта смерть имела значение для Сталина. Репатриацию армян приостановили (они тоже враги). Тому, кто уже приехал, запретили селиться в Армении. Потом мне довелось встречаться с теми, кому отказали в возращении на родину. Часть из них не смирилась и пыталась добраться до Армении, часть хотела вырваться обратно в «мусульманский ад» (по дороге находился Париж, в котором была надежда остаться) и некоторым это даже удалось. Люди попали в ловушку, как еще миллионы других после войны. Они не подозревали, что «обратной дороги нет».

Мы шли на «Победе» уже после того, как ее отремонтировали и поражались остаткам роскоши, которой она, наверное, и не обладала с точки зрения западных пассажиров.

В Сочи тоже имелся обязательный набор экскурсий.

Дендропарк, в котором почти все зачем-то собирали гербарии, а девочки – еще и лавровые листики (не того лавра). Ездили на гору Ахун. Посетили мы и помпезные сочинские дворцы – сталинские санатории имени Ворошилова, Орджоникидзе и другие. В некоторые из них нас не пустили. Мне запомнилась самшитовая роща, возле которой в киоске я увидел стакан для карандашей из самшита. Он стоил рублей тридцать, но у меня оставались еще деньги и я решил сделать подарок папе ко дню рождения – 31 августа. Сейчас он у меня, а из его высокой цельного дерева подставки вырезана нецке.

В Сочи мама попросила навестить ее двоюродных сестер – Оляру и Наташу. Дома я застал Наташу, она напоила чаем и отправила на работу к Оляре. На шее у меня болтался папин фотоаппарат «Зоркий-С», на голове кавказская белая шляпа, после похода я выглядел повзрослевшим. И Наташа уговорила меня разыграть Оляру, которая работала директором летнего ресторана «Мацеста», выдав себя за корреспондента «Комсомольской правды». Ресторан располагался на набережной, столики стояли в открытой ротонде, окруженной колоннадой. (Потом его нередко показывали в кино, особенно детективном). Представившись, я стал задавать вопросы и выбирать виды для фото. Конечно, Оляра поняла: что-то здесь не так, но виду не подавала, на вопросы отвечала. Видя, что ей неловко, я не выдержал и признался. Она меня обняла, повела обедать. Обслуживали два официанта; чувствовал я себя очень неудобно, не знал как себя вести. В ресторане я был впервые. Публика еще не собралась, но пришедшие пообедать выглядели шикарно. Оляра жалела, что из-за ее занятости поговорить не удавалось, да и у меня время тоже заканчивалось и утром, когда она была свободна, мы уже уезжали. Думаю, она на меня обиделась, а еще больше на Наташу. У нее недавно случилась проверка, и хотя существенных недостатков не нашли, начальство выражало недовольство. А тут еще «корреспондент». Я тоже не совсем понял Наташу, так как сестры жили дружно и были преданы друг другу.

В Киеве нас радостно встречали у поезда родные. Расставаясь, участники похода обещали встречаться, писали адреса. Боюсь, что мы так ни разу потом и не собрались. И даже с Вовой Фесечко, одноклассником, мы про поход почти не вспоминали.