Текст книги "Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда"

Интермедия. Между поступлениями

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать

Г. Иванов

Оказалось, что в Киеве ни Вадик, ни Женя в КПИ не поступили, как и многие знакомые, «инвалиды пятого пункта», в другие ВУЗы.

Пришло время устраиваться на работу. Женя пошел на завод «Красный резинщик», где работала его мама. Вадик, который поступал на механический факультет Киевского Политехнического, хотел пройти путь механика снизу и искал место ученика-станочника. Это оказалось трудным делом. Насколько я помню, он говорил, что даже на эту позицию не берут из-за графы. Наконец, директор завода радиоаппаратуры, поговорив с директором тарного завода – папой Вадика, дал указание принять его в инструментальный цех. Он стал работать учеником токаря. Допуск в инструментальный цех, расположенный по ул. Жилянской, если и требовался, то третьей формы, которую давало руководство завода. Но сам завод, вскоре переименованный в «Маяк», а также завод и НИИ Мануильского, которые вытеснили «Маяк» на Сырец, являлись закрытыми предприятиями. Оба работали на КГБ, а НИИ Мануильского с заводом вообще принадлежал этому ведомству и разрабатывал магнитофоны в пуговицах и другие игрушки, о чем Вадик ни тогда, ни после не догадывался.

Мне хотелось быть ближе к радио. Ни в какие радиомастерские меня бы не взяли (эти места предназначались для своих), да я уже и отстал от радиолюбительства. Но вот контора связи на Подоле, занимавшаяся радиофикацией, меня взяла. Страна опять развивала оборону (в этом случае гражданскую) и оказалось, что большая часть Подола не радиофицирована. А как предупреждать население об опасности? Громкоговорители на столбах в городе стали уже не популярны. (На Владимирской горке такой громкоговоритель прожил долгую жизнь, под его музыку пенсионеры делали зарядку или наслаждались музыкой на природе еще лет тридцать). Итак, радиосеть – в каждую квартиру! Работа состояла в том, что с распределительных коробок на столбах провода протягивались на крыши домов, на которых устанавливались небольшие мачты с распределителями. Оттуда радиосеть разводилась по квартирам. Подол во время войны уцелел. Основная его застройка состояла из одноэтажных и двухэтажных домов. Было много халуп, но сохранились и дореволюционные, когда-то приличные дома. Вот они-то и представляли наибольшую сложность: их толстенные стены приходилось пробивать громадными пробойниками. Электродрелей со сверлами большого диаметра у нас тогда и в помине не было.

Отдельных квартир практически не существовало, и сеть приходилось проводить в каждую комнату. Такой бедности, скученности и антисанитарии я и представить себе не мог. Притоны, малины, «девушки» самого низкого пошиба, с трудом просыпавшиеся в полдень, чтобы открыть нам дверь. Среди них жили и обычные работающие люди, чьи комнаты открывали соседские бабушки. Спертый воздух. Большой процент еврейского населения.

Самым сложным в работе радио-монтеров являлось крепление мачт на крышах – его выполняли самые опытные в бригаде. Остальная работа особой квалификации не требовала.

Меня пытались прислонить к комсомолу – я отнекивался. Как-то раз в конторе увидел объявление о туристской путевке в Южную Италию. Цена – 2800 рублей – девять моих ученических зарплат. Что такое Южная Италия я себе не представлял (Рима, Милана, Флоренции и Венеции в путевке не было). О загранице тогда и не мечтали, но вот для рабочих, хотя бы и в Южную Италию – пожалуйста. Стал замечать, что постепенно отходил от интеллигентских «заморочек» – приобретал психологию рабочего класса. Это вызвало у меня беспокойство.

Как-то меня выловил в конторе мужичок в кителе и сказал, что я ему «глянулся», и он меня хочет забрать для более квалифицированной работы. Он оказался мастером по установке радиоузлов. Я надеялся, что дело дойдет и до их ремонта, но для меня работа мало изменилась – опять бить дыры в толстых стенах и разводить провода. Однако режим был более свободным. Филиппыч – так звали мастера, сказал, что скоро поедем по селам и надо бы получить удостоверение киномеханика узкопленочной аппаратуры, продолжая бить дырки. Выучил аппарат, сдал «экзамен», получил удостоверение. В октябре поехали по селам. Встречали как просветителей. Опять дырки, заземление, но уже и замена ламп в мощном усилителе, иногда и настройка приемника. Один раз показал кино. Но, как оказалось, главное, зачем я был нужен Филиппычу – это мое представительство на банкетах, посвященных сдаче «объекта» – радиоузла. Он, оказывается, страдал от язвы и пить не мог. И даже на банкеты (а попросту пьянки с самогоном) предпочитал не ходить. Мне сначала было даже интересно, но потом я понял, что не соответствую. Гопака после третьей я еще станцевать мог, но на дальнейшие подвиги оказался не способен. Как я понял, главное на «банкете» – уважить руководство «тостированием» и во-время поставить пластинки с песнями и танцами, нравящихся их женам – чтоб на весь поселок. Потом Филиппыч договаривался о том, когда закроют командировку; об аккордной оплате он договаривался заранее. Я уезжал на попутках в Киев, а он оставался еще на пару дней «вводить в эксплуатацию». План радиофикации сел был обширный. Я понял, что заниматься в такой обстановке вряд ли смогу и мне посоветовали устроиться лаборантом физики в какую-нибудь школу. Пошел к Григорию Михайловичу. Он сказал, что поспрашивает коллег и через пару дней вручил мне характеристику, которую, боюсь, не смог оправдать в течение всей жизни, и адрес 110 школы на Сталинке (Демеевке). Характеристику я вручил директору школы, которому она адресовалась. Школа, как и большинство киевских довоенных школ, стояла на месте церкви, в окружении хороших частных домов с садами и огородами. Народ там учился не «городской» а пригородный.

Замученная семьей и работой учительница физики требовала немногого – чтобы не очень большое количество приборов готовилось к урокам, а иногда и приносилось в классы. Уроки проходили скучно. Мне захотелось как-то расшевелить класс и перенести часть простых опытов и лабораторных занятий Григория Михайловича в эту школу. Для начала я выбрал лабораторную работу по определению земного ускорения. Тяжелые шарики подвешивались на длинных нитях к потолку в рядах между партами, их отводили от положения равновесия и замеряли период качаний (колебаний) T. Зная длину нити L, можно вычислить ускорение g из формулы Т=2π√(L/g). Поначалу всем понравилось – нет обычного урока – лабораторную проводил я, принес секундомеры и шарики, одолженные у Григория Михайловича. Потом начались трудности. Здесь требовалось действовать – считать, записывать, в конце вычислять. На уроках физики многие ученики и особенно ученицы полностью отключались. Да еще требовалось дома оформить лабораторную работу. Некоторые парни стремились «заныкать» секундомеры – даже они тогда были редкостью; девушки, не помещавшиеся уже в школьную форму, стремились поближе познакомиться с лаборантом и получить готовое решение и ответ. Когда работу проделали все три класса, я вздохнул с облегчением. Учительница, как ни странно, тоже – ей стали задавать много вопросов и мешали «проходить» программу. Еще одну лабораторную мне удалось провести, а потом, ко всеобщему облегчению, мы от них отказались.

Как всегда у меня, наступило разочарование, на этот раз в школьной физике, и я даже не особенно следил за подготовкой приборов к урокам – в каком-то полиспасте[95]95
  Полиспаст (таль) – механизм, представляющий собой соединение нескольких подвижных и неподвижных блоков для подъёма и перемещения тяжёлых грузов.


[Закрыть] оказались порванными и связанными узлом его «тросы» – наследство предыдущего лаборанта, а я полиспаст перед уроком не проверил. Получил втык от самого директора. Чувствовал себя очень неловко.

Времени на самостоятельные занятия и решение задачек хватало, но я бездарно его растрачивал в каких-то мечтаниях о будущем и чтении популярных книжек по физике. Надвигался второй сезон поступлений. Второй и последний, так как осенью этого года меня бы забрали с армию. И я решил подстраховаться – получить второй аттестат зрелости, чтобы поступать сразу в два института – в то время требовалось сдавать оригинал аттестата в приемную комиссию и, вследствие этого, поступать можно было только в один институт.

Пошел в 131-ю «родную» школу и выпросил табель за девятый класс. Подал заявление во вторую заочную школу, принимавшую экзамены экстерном. Находилась она на Подоле, возле конторы связи. К сожалению, в школе требовали хоть и не особенно часто, посещения установочных занятий. Не знаю, кто от них получал пользу: учителя (зарплата) или ученики (знаний не хватало, но все работали, и далеко, поэтому и выбрали заочную школу). Так как я пропускал эти занятия, на высокие оценки, независимо от уровня знаний, рассчитывать не мог. Но аттестат получил.

А вот другими обязательными занятиями пренебрегать не стоило. Меня вызвали в военкомат и предложили осваивать военную специальность, которая якобы гарантировала попадание сразу в «специалисты». Я и выбрал специальность – водитель.

«Да-да» – сказали мне в военкомате, – «знаешь, сколько водил, трактористов, да и детей у начальников автоколонн и гаражей? Давно все расписано. Вот остались места на курсы радио-телеграфистов, иди, а то и их не будет». Пошел и окончил. Даже стало нравиться: «Тетя Катя», «SOS» и всякое другое.

Поступления. Год второй

Еврейский ум способен слишком легко усваивать все, что угодно, и на экзамене русский никогда не сможет соперничать с евреем. Но зато еврей значительно уступает русскому в творческой силе. Если не защитить русских, в науке будут господствовать евреи, что, в конце концов, только ее обеднит[96]96
  Лилианна Лунгина. Подстрочник. М, «Астрель», 2010.


[Закрыть].[97]97
  На даче академика Фрумкина, соседом которого был Семенов, Лилианна Лунгина пожаловалась ему, что еврейских абитуриентов несправедливо заваливают на экзаменах. Энэн ласково отвечал: «Лиличка, это очень грустно, но они правы и эти препятствия оправданы. Еврейский ум…» и далее по тексту эпиграфа. Семенов приложил немало сил, чтобы убрать эти препятствия на пути к званию членкорра АН перед своим зятем Гольданским(«Гольданский В. посредством члена / продлил Семенова колено/ За это он почти без спора/ добился звания член-корра/». Говорили, что эпиграмма Компанейца нравилась самому Гольданскому.). Знакомство «Лилички» с Семеновым длилось до этого много лет. Жена Фрумкина Обручева являлась двоюродной теткой Лунгиной, а сам Фрумкин, создатель электрохимии – многолетним другом Семенова. Лилианна Лунгина познакомила советского читателя с «Карлсоном, который живет на крыше» и «Пеппи длинным чулком». Она была замужем за сценаристом Семеном Лунгиным, а ее сын Павел – известный режиссер и сценарист. 15-ти серийный телевизионный фильм про нее «Подстрочник» – выдающееся свидетельство эпохи. Он пролежал на полке российского ТВ 11 лет (до 2010 года) – еще со времен Ельцина. Автор фильма и последующей книги Олег Дорман (ученик С. Лунгина) на вручение премии ТЭФИ не приехал, и его представитель зачитал письмо оргкомитету в котором было сказано: «Среди Вас есть люди, из-за которых фильм одиннадцать лет не мог попасть на экран. Вы не имеете права давать награды „Подстрочнику“. Успех Лилианны Лунгиной вам не принадлежит».


[Закрыть]

Н.Н.Семенов, один из основателей Физтеха,

академик, нобелиат, гертруда[98]98
  Гертруда – Герой Социалистического Труда. Если ученым звания присваивались (не всегда) за выдающиеся достижения, то писатели, художники, композиторы, музыканты, артисты получали это звание только при условии тесного сотрудничества с (партийными) органами и награждение, дающее большие привилегии, часто носило неоднозначный характер и воспринималось скептически.


[Закрыть].

С двумя аттестатами и военной «специальностью» отправился поступать в Москву. Опять в Физтех. На этот раз Вадик тоже решился. Поехал с нами и Женя Гордон.

Толик Мень, одноклассник Марика Медведева, под впечатлением его поступления в Физтех тоже приехал в Москву. В купе плацкартного вагона кроме Вадика, Жени и меня ехала молоденькая учащаяся циркового училища. Женю ее рассказы вдохновили, и он сказал, что тоже умеет показывать фокусы. Бросив в принесенный проводником чай сахар в обертке, он выпил чай и, произведя во рту какие-то манипуляции, вынул изо рта очищенный от обертки сахар. Мы не поняли. «Ой», – сказал Женя – «разделить то я разделил, но проглотил не то». На последовавший взрыв смеха прибежал проводник: «Еще чайку?» «Нет, только сахару в обертке» – ответили мы, не в силах остановиться от смеха.

Жили мы в общежитии Физтеха в одной комнате, и там тоже не обходилось без приколов и смеха. Но были и экзамены. Условия сдачи по сравнению с прошлым годом заметно изменились – стали жестче. Сдали мы все. Лучше других – Дима Лехциер, получивший по пятерке по одной из физик и математик. Я, кроме пятерки по физике письменной (не считая гуманитарных предметов) получил четверку по письменной математике и тройки. Помню, что на математике письменной одна из задач решалась с помощью теоремы Делоне, которая не изучалась в курсе средней школы. По физтеховским правилам сначала следовало доказать теорему, а потом уже пользоваться ею, иначе задачу не засчитывали. Потратил много времени на восстановление ее доказательства. Более натасканные москвичи включали теорему с доказательством в решение задачи как бы «от себя». Мои советы абитуриента прошлого года уже не соответствовали ситуации и не помогали, а мой опыт даже пошел мне во вред – психологически я готовился к другому. А вот Дима, приехавший после нас, говорил, что ему очень помогли наши советы, так как мы сдавали в первом потоке, а он в последнем.

Толик Мень держался от нас несколько в стороне, и нашего юмора не замечал. Он ходил на платные консультации к аспирантам, которые за сотню знакомили с экзаменационными трюками. Толик сказал, что один из трюков ему встретился на экзамене, и он, благодаря этому, получил на балл выше.

Если я с некоторым беспокойством ждал собеседования, то другие, кажется, особенно не волновались. Наши не очень высокие оценки считались достаточными для зачисления, но не гарантировали его. Все решало собеседование, результаты которого были предрешены. Не приняли никого. Когда я написал апелляцию в Минобразования, в которой упомянул, что приняли абитуриентов и с худшими оценками, мне ответили, что в Физтехе собственные правила приема абитуриентов. Какие именно – не сообщалось. Так, Диме Лехциеру, получившему две пятерки и две четверки вменили в вину на общественном (комсомольском) собеседовании, предшествующим основному, недостаток патриотизма – он почему-то хотел учиться в Физтехе, вместо того, чтобы сначала идти в армию – защищать Родину. Впоследствии стало известно, что в это время отсутствовал директор института генерал-лейтенант Петров и в приемной комиссии «рулил» парторг с армянской фамилией. Он рьяно следовал всем партийным предписаниям и постановлениям, которые до сих пор Физтех, в отличие от университетов, считал возможным не выполнять.

После нашего фиаско в Физтехе мы разъехались. Женя и Вадик вернулись в Киев. Вадик поступал в Киевский Строительный на специальность «теплогазоснабжение и вентиляция» – туда имелась какая-то возможность поступить, и он ее успешно осуществил.

Дима в Киев возвращаться не стал. Шеф его мамы известный биохимик Г., рассказал на одной из конференций своему бывшему однокашнику И.Н. Буланкину про порядки в киевских вузах, из-за которых сын его сотрудницы туда поступить не может, и тот сказал: «Пусть приезжает, если парень стоящий, поступит, у нас правила соблюдаются». Иван Николаевич был ректором Харьковского университета. Дима поехал в Харьков, успешно сдал и поступил на физический факультет.

Интересная история произошла с Женей Гордоном. Передаю ее так, как она мне запомнилась тогда по его рассказу, ставшему со временем легендой. После Физтеха он поступал в Киевский университет. Сдал экзамен по письменной математике. Проверил дома – без ошибок. Получил двойку. Годом раньше, когда Жене поставили двойку в КПИ, отец сказал, что готовиться нужно лучше. В этот раз добились апелляции в приемной комиссии. Женю на беседу не пустили, и в приемную комиссию пошел его папа. Все ответы и решения были правильными. – Так за что двойка?

– А списал! – не моргнув глазом, ответил помощник Председателя предметной комиссии.

– И все черновики списал, и все варианты? – Вызвали того, кто проверял работу.

– Ну? – грозно спросил Председатель.

– Да тут…, да мы…, да вы же сами… – бормотал сбитый с «панталыку» ассистент.

– Все! – громыхнул Председатель – Вы уволены! – и, тоном ниже, видя его ошеломление – из приемной комиссии. – (Она к тому времени свою работу практически закончила, остались апелляции).

– Ну, теперь необходимо исправить оценку – сказал Женин папа.

– А вот с этим проблема – глубокомысленно заметил Председатель – вы же на футбол ходите и знаете, что результат матча отменить нельзя, даже если судью наказывают за неправильное судейство. Все-таки разницу между футболом и экзаменами удалось найти. Жене предложили поставить четверку (Женя сослался на теорему, которую в школе не проходили), но сказали, что это ничего не изменит в конечном результате, потому что вместо русского сочинения Жене придется писать украинское, а там уж ему гарантирована двойка. У Жени оставался запас времени – он родился в октябре и его могли забрать в армию только через год, в отличие от меня и майского Димы, которого армия ждала в следующий весенний призыв и Вадика, которого армия не ждала вовсе – у него был белый билет.

Через год ситуация несколько смягчилась – поступать было некому: поступал 42 военный год. Мы не знали, что еще в сороковые годы Политбюро ЦК ВКПБ приняло решение не принимать в университеты вообще и в ВУЗы на специальности, имеющие оборонное и идеологическое значение «лиц, чья национальность совпадает с основными национальностями буржуазных государств». Эвфемизм для таких «национальностей» был: «французы». Хотя он обычно привязывался к евреям, но касался и немцев (несмотря на созданную ГДР). Так при «толерантном» Брежневе с третьего раза (после двух отказов в МИФИ) поступил в Физтех будущий лауреат Нобелевской премии Андрей Гейм – немец. (Андрей нашел у себя еврейскую прабабушку по материнской линии; если его бабушка являлась дочерью этой прабабушки, то по Галахе Гейм – еврей).

Женя воспользовался отсрочкой – на следующий год он снова поступал в Физтех. По запомнившейся легенде я считал, что он сдал на все пятерки и ему отказать уже не могли. На самом деле история была сложнее. По физике он получил пятерку, по математике письменной – тройку. Но эта тройка стоила выше пятерки: вариант был завальный, и тройки получили только трое из потока. Остальные – неуд. Еще Женя, кажется, получил четверку и тройку. Опять собеседование. Но на этот раз у Жени был ангел-хранитель. Зам. декана факультета химфизики, на который Женя поступал, учился вместе с его папой и не забыл студенческой дружбы. Женю приняли. Из-за троек стипендию в первом семестре он не получал, но зато со второго стал получать повышенную. Студентом Гордоном гордился факультет. Забегая вперед, скажу, что во времена, когда Женя сам уже имел отношение к базовому институту Физтеха, экзаменующих в него инструктировали следующим образом. «Товарищи, вы понимаете, что значительная часть абитуриентов, сдавшая экзамены положительно, не будет допущена в академические институты и передовые исследовательские институты, в том числе оборонного значения, для которых мы и готовим кадры. Поэтому правило номер один: сдал такой абитуриент на четверку – ставьте два. С другой стороны советская физика не может терять талантливых ученых. Поэтому правило номер два: сдал такой абитуриент на пять с плюсом – ставьте пять».

Меня же в 58 году все еще преследовало желание заниматься ядерной физикой. Направился в МИФИ. Там дохнуло на меня тотальным неприятием. Начиная с кислой мины секретаря, увидевшего мои документы и кончая уговорами каких-то знающих ребят не тратить зря времени и нервов. Институт готовил не просто инженеров-физиков – он готовил работников для Минсредмаша, производившего атомные и водородные бомбы.

Встретил директора своей бугульминской школы Афзалова – он приехал «поступать» своего младшего сына, которого я три года назад принимал в комсомол. Афзалов с обстановкой был знаком и выразил мне сочувствие, похожее на соболезнование.

Я решил ехать в Ленинград и в конце июля подал документы на физмех Политехнического и одновременно на какую-то близкую к физике специальность в ЛЭТИ. На физмехе имелась специальность «экспериментальная ядерная физика». Вот туда я и «намылился». Экзамены после Физтеха казались простыми. Минут через сорок после начала математики письменной я сдал работу и выскочил из аудитории. Следом за мной вышла девчушка с косичками. Оказалось, что мы решали одинаковые задачи. Ответы совпали. Не совпали методы решения. Это была Наташа Иванцевич. Ее мама преподавала в Политехе, и она бывала здесь неоднократно. Наташа показала замечательную территорию института и столовую, где после Физтеха показалось вкусно и недорого. Так как экзамены, насколько я понял, особенной подготовки не требовали, то я успевал сдавать и в ЛЭТИ. Правда один раз они совпали по времени, и я влетел в аудиторию ЛЭТИ, где сдавали устную математику в последний момент – несколько оставшихся экзаменующихся уже стояли у доски. Меня сначала отказались допустить к испытаниию, но потом, посмотрев экзаменационный лист, спросили – сразу у доски будешь? Я согласился. Ну вот, исправь решение у парня на доске. Исправил. Теперь докажи теорему. Доказал. Теперь реши задачу. Решил. Ну, довольно. Пришел бы вовремя, поставили бы пятерку, а так – уж извини, четыре. Мне баллов хватало, и я не возражал. Несмотря на сдачу экзаменов в два ВУЗа у меня еще оставалось время для беглого знакомства с Ленинградом. На физмехе Политехнического я неожиданно оказался в одной группе с Наташей. Женщин на ядерную физику не принимали. Но таких, как я, туда тоже не принимали. Чего я еще не знал, и, когда на собеседовании мне предложили выбрать другую специальность, я решил вообще уйти. За мной выскочил из приемной комиссии какой-то аспирант или ассистент (может быть, Женя Викторов) и стал меня убеждать, что на кафедре «Динамика и прочность машин», несмотря на скучное название, занимаются не только прочностью и пластичностью, но и автоматическим управлением и баллистикой и…вообще у них замечательный профессор – Лурье. Наташа сказала, что она поступает именно на эту специальность, и ради нее будет ездить через весь Ленинград – час на трамвае. Опять мои мечты рухнули – зачем же принимали документы? Уж лучше бы как в МИФИ – «оставь надежды, всяк сюда входящий».

«Ну, Вы же понимаете, у нас на ядерную физику персональный отбор, мы Вас принять не можем». «Так зачем же принимали заявление о приеме – там же написано: специальность – ядерная физика?». «А мы принимаем сразу на факультет, у нас конкурс общий, а уже потом распределяем по специальностям». Что же было делать? Факультет, институт и общежитие мне нравились. И я дал согласие на зачисление. Осталось урегулировать отношения с ЛЭТИ. Туда я попал на ту специальность, которую выбирал. Но что-то она мне разонравилась, и с общежитием у них было туго, и стипендия меньше. Попросил вернуть документы. Но мне сказали – пиши заявление – рассмотрим. Подал заявление по «семейным обстоятельствам», но в списках принятых, тем не менее, еще успел себя увидеть. И немного посмотреть Ленинград. Взял билеты на поезд и дал телеграмму домой, состоящую из одного слова: «Студент».

Фрагмент главного здания ЛПИ