Текст книги "Шурочка: Родовое проклятие"

– Жар не спадает?

– Нет, не спадает, милая.

Бабка Дуня невольно скривила губы. Она не спускала глаз с ребенка. Затем пожала плечами и добавила:

– Будем надеяться на милость божью. Она заснула, это уже хорошо.

Глазки у Галочки были закрыты. Шурочка приложила руку к тельцу своей дочери и на минуту замерла:

– Господи, что это делается у нее внутри? Там все содрогается.

Дрожь появлялась неизвестно откуда и волной проходила под кожей.

– Это кризис, – сказала бабка Дуня, – внутри твоей дочки идет адская работа. Организм борется с хворью и не позволяет ей разрушить себя до конца.

Шурочка подняла глаза, лицо у нее было измученное и отупевшее от горя.

– Господи, милостивый, спаси ее! Только бы она не умерла, – прошептала она.

II

За окном шел дождь со снегом. Было тускло и серо. В этот вечер Надя сообщила Михаилу о своем решении уйти на фронт.

– Наденька, милая, достаточно того, что я ухожу на фронт. Но тебе этого делать не надо. Ты – хрупкая женщина, а война требует нечеловеческого напряжения сил. Нужно уметь спать в грязи, голодать, мерзнуть, разве ты сможешь?

– Но ведь другие могут, – ответила она.

– А если тебя убьют?

– Не всех же убивают.

Михаил опустил голову и проговорил хриплым голосом:

– Мне теперь будет очень тяжело, мне будет страшно за тебя.

– Миша, – звонко сказала она, – ну ты пойми, не могу я оставаться! Я окончила курсы радистов.

– А это еще зачем? Ты же медсестра.

– Одно другому не помешает, на войне все пригодится. Сегодня я прошла проверку знаний. Ты не представляешь, как я волновалась, ну просто, как в школе на экзаменах! И я так счастлива! В приказе отметили не только число знаков передачи, но и мою грамотность.

Михаил побледнел, но, сдерживаясь, только попросил:

– Будь осторожна, Наденька.

Он понимал, что остановить ее невозможно. Она смотрела прямо ему в глаза, и он не мог выдержать этого взгляда. Внимательные и спокойные глаза с золотистыми искорками вокруг зрачков, они были так хороши!

– Я горжусь тобой. Было бы хуже, если бы у меня была не такая жена, – сказал он.

Наступило утро, такое же тусклое и серое. Надя смотрела на свои красивые платья и думала: «Надену ли я их еще когда-нибудь?» Потом она взглянула в зеркало и увидела там совсем другую, непохожую на себя, девушку. Военная форма была ей к лицу. Она стояла красивая, с гордо поднятой головой и блестящими золотистыми волосами, выпущенными за воротник шинели. «Надо подобрать волосы, – подумала она, – ведь военная форма – это не праздничный костюм». Михаил сидел напротив нее и все время поглядывал на часы. «Как быстро бежит время, – думал он, – если бы можно было остановить его. Когда мы теперь свидимся?»

– Пора, – сухо сказала она, – не будем прощаться, это плохая примета. Скажем друг другу до свидания.

– До скорого свидания, – поправил он, – разобьем немцев, и через месяц будет все, как прежде, и мы снова будем вместе. Ты веришь мне?

– Верю.

Но их взгляды выдавали подлинное состояние души. Они смотрели друг на друга так, будто прощались навсегда.

Страшная война развела эти любящие сердца, как и многие другие, в разные стороны.

В феврале 1942 года Надежда Белова со специальным заданием прыгнула с парашютом в тылу врага. Сначала она шла только ночью, а днем отлеживалась в ямах. Но потом, обессилив от голода и холода, она шла и днем. Голод мучил ее. Спускаясь в балку, она наклонилась к крохотному водопаду, стекавшему с ледяной бахромы откоса, и стала пить воду, ощущая пресный вкус талого снега. Пить ей не хотелось, но она продолжала пить только для того, чтобы заполнить пустоту в желудке. Но хуже всего было то, что когда она прыгала, у нее в воздухе слетел валенок. Нога у нее была обморожена, и теперь она могла передвигаться только ползком. Она ползла, проваливаясь по самые плечи в снег. Достигнув нужного квадрата, она начала сооружать себе убежище. Это убежище должно было быть не менее тайное, чем нора у зверя. В отвесном скате балки она нашла нечто вроде ниши. Жесткие корни деревьев свисали над головой. Ледяной навес закрывал нишу снаружи. Внутри было сухо. Надежда соорудила подстилку из еловых ветвей, достала спальный мешок и квадратный ящик рации. Оставшись одна в холодном лесу, она первое время плакала, но передачи вела регулярно. В этом квадрате находился вражеский аэродром. Надежда понимала, что если немцы успеют быстро засечь рацию, ее убьют. «Ну и убьют, ну и что же, ведь убивают других, ну и меня убьют, я лучше их что ли?» – размышляла она. И все же ей не хотелось умирать.

Шел снег. Надежда ползла к аэродрому. Отдыхая, она лежала на снегу, положив голову на согнутую руку. Потом опять ползла, волоча обмороженную, распухшую ногу, озираясь и прислушиваясь. Наконец, в небе появились самолеты. Она наклонилась к рации и застучала. Услышав позывные, самолеты разворачивались, ревущие и тяжелые они мчались на этот звук. Надежда знала, что сейчас сюда посыплются бомбы на клич ее рации, потому что здесь рядом – самолеты врага. Обмороженная нога онемела, боль стискивала голову, все тело знобило. Гудение самолетов приближалось, зазвучали зенитки, а она все стучала и стучала. Рассекая воздух, рухнула первая бомба. Надежда упала на спину от удара воздуха. Затем бомбы посыпались одна за другой. Земля сотрясалась от глухих ударов. Надежде казалось, что визжащие бомбы летели прямо на нее. Она вобрала голову в плечи и зажмурила глаза. В промежутках, между разрывами бомб, на аэродроме что-то лопалось и трещало. Черный воздух вонял бензином. Она попыталась подняться, но ноги…, она их совсем не чувствовала. Она подумала: «Это бывает. Ноги отнимаются. Я контужена, вот и все». Если бы еще одна бомба упала сюда, то она не узнала бы самого страшного.

– Нет, – решительно сказала она себе, – ничего плохого не должно случиться со мной. Я не хочу этого.

Она хотела повернуться на спину, но боль горячим потоком ударила в сердце. Она вскрикнула, попыталась встать и упала. «Что это?» – пронеслось в ее голове. Вместо ног у нее неестественно косо торчали куски мяса и обнаженные розовые кости. Кровь хлыстала напористой струей, пропитывая снег. Надежда ничего не понимала. Как так может быть? Почему она лежит на красном снегу? Она задыхалась, захлебывалась, ей казалось, что все это происходит во сне. Кровь вытекала из ее тела, а она ничего не могла сделать.

– Вот и все, Мишенька, прощай, – прошептала она, совсем обессилив, и ее красивые глаза потухли навсегда.

В это время Михаил сидел в окопе вместе с другими бойцами. Тяжелая артиллерия разрывала воздух полосами огня. Бойцы ждали рассвета, потому что с рассветом должно было начаться наступление. Немцы били из минометов по высотке, где был расположен наблюдательный пункт. Враг очень спешил. Огонь был открыт сразу из трех минометных батарей. На рассвете начался штурм. Поползли танки, за ними покатились кричащие волны пехоты. Михаил бежал с озабоченным и серьезным лицом человека, целиком поглощенного своим делом. Когда мина разрывалась почти рядом, он, присев на корточки, оглядывался на воронку, лицо его багровело, на лбу появлялись капли пота. Он моргал, тяжело дышал, но вставал и шел дальше. Вокруг ударяли пулеметные очереди, и бойцы падали, прижимая руки к животу, к груди, пытались подняться и снова падали. Немецкие солдаты сопротивлялись отчаянно. Они знали, что, покинув укрепление, попадут под огонь пулеметов. Залпы русских орудий слились в единый грохочущий гул. Там, где находилась немецкая батарея, поднялась черная туча. Все дальше и дальше уходили бойцы, расчищая себе путь во вражеских укреплениях.

Начало смеркаться. Михаил устал, он был уже без шинели, ворот гимнастерки расстегнут. Он потерял где-то шапку, сбитую с головы толчком воздуха от близкого разрыва снаряда. Уже совсем стемнело. Следы воронок стали похожи на черные круглые колодцы. Тут Михаил заметил раненого бойца, он поднял его и понес, спотыкаясь в темноте. Канонада смолкла. С разных сторон слышалась глухая перестрелка. Михаил заблудился. Он не знал, в какую сторону идти, везде слышалась стрельба. Немцы заметили солдата, блуждающего в темноте, и дали несколько коротких очередей. Михаил упал. Когда он очнулся, то почувствовал страшную боль в плече. Плечо было окровавлено. Стиснув зубы от боли, он поднялся и, подхватив раненого бойца, пошел вперед. Голова горела, в глазах плавали темные пятна, но он шел и шел, не выпуская раненого бойца, пока не упал. Очнувшись, Михаил почувствовал под собой что-то живое и теплое. Это раненый боец ползком тащил его на себе. Михаил, побеждая слабость, сполз с его спины и взвалил его себе на спину. Когда он терял сознание и вновь пробуждался, то снова чувствовал живое теплое тело под собой. И так продвигались они, поочередно впадая в забытье, поочередно неся друг друга, изнемогая, истекая кровью.

Очнулись они в госпитале. Их койки стояли рядом. Добродушная улыбка осветила лицо санитарки, которая не отходила от них ни на минуту.

– Миленькие мои, живы, – прошептала она сквозь слезы, – как же вы шли, терпя такую боль?

– Наверное, мы спасли друг друга, – сказал Михаил, приподнимаясь на подушке, – эй, спаситель, как хоть тебя зовут?

Боец повернулся, и Михаил узнал в нем Адама.

Медсестра заметила, что их лица, будто вытянулись. Наступило молчание.

– Что-то не так? – растерянно спросила она.

– Вот так встреча, – сказал Адам, – значит, я теперь обязан тебе своей жизнью?

– А я тебе, – ответил Михаил, и на их измученных лицах появилась такая же добродушная улыбка.

– Сестричка, – сипло произнес Михаил, – а моя жена сейчас тоже кому-нибудь помогает. До войны она работала в больнице. Когда-то она спасла меня от смерти. А сейчас она на фронте. Адик, а как Вера? Вы поженились?

– Поженились, и у нас трое детей – сын Илюша и две дочки-близняшки – Иринка и Маринка.

– Вот как! А у нас с Наденькой детишек пока нет. Вот закончится война, и мы тоже троих народим. Только быстрее бы она закончилась. Спасибо тебе, Адик.

– За что?

– За то, что ты тащил меня на себе.

– Но ведь и ты меня тоже тащил, и тебе спасибо.

– Обязательно расскажу моей Наденьке, что ты спас меня.

– Все, хватит разговаривать, – прервала их санитарка, – нельзя вам еще, слабы вы очень. Закрывайте глаза и засыпайте, сейчас сон – лучшее лекарство для вас. Вам нужно набираться сил.

Адам, закрыв глаза, видел перед собой Веру, детей, а перед глазами Михаила стояла Наденька. Она ласково улыбалась и протягивала к нему руки.

– Милая моя, я жив, не переживай за меня, я уцелел только ради тебя, – шептал он, засыпая.

III

Утром, умываясь около землянки, Семен Гордеев вспомнил только что увиденный странный сон. Обычно в последнее время он не мог припомнить ни одного сна, а этот почему-то запомнился. Он видел свою деревню, свой родной дом и в нем – Любашу, а рядом с ней маленькая девочка, которая почему-то называла Любашу мамой. Они сидели, обнявшись, и смотрели в окно. Он же сам будто бы вошел в комнату и вдруг услышал слова, сказанные очень отчетливо и с большой тоской:

– Где же твой папа? Что с ним?

– Он вернется, мамочка?

– Вернется, обязательно вернется.

Потом как-то все спуталось, смешалось, и он проснулся.

Семен достал блокнот и сделал в нем запись. Он записал этот странный сон. Он записывал в свой дневник события и эпизоды фронтовой жизни. Это заменяло ему потребность написания писем, так как писать было некому. Это все, что он успел записать в этот день.

Вот уже несколько дней, как рота, в которой воевал Семен, оказалась во вражеском тылу. Немецкий самолет сбросил листовки с текстом: «Сдавайтесь в плен. Вы окружены со всех сторон». Командир роты капитан Петров собрал бойцов и сказал:

– Неужели мы позволим фашистам истребить себя в окружении? Мы будем с боями отходить в сторону фронта на соединение с Красной Армией. Отныне мы будем действовать партизанскими методами. Будем вредить фашистам на каждом шагу, не давать им покоя ни днем, ни ночью, изматывать их и бить нещадно.

Далее Петров пункт за пунктом изложил законы новой жизни: пищу делить поровну, кормить в первую очередь разведчиков и раненых, экономить патроны, стрелять только по видимым целям и в упор.

Все стали как-то ближе друг к другу. От разведывательной группы поступило донесение, что на ближайшей станции немцев нет, зато много оружия, снарядов, горючего. Снарядили отряд для разгрузки станции. Нужно было из-под носа немцев быстро увезти в лес все это богатство. Связистам было поручено обеспечить связь со станцией и порядок во время разгрузки. Семен должен был следовать за отрядом на станцию и по мере продвижения отряда устанавливать проволочную связь со штабом роты. Отряд занял станцию, и закипела горячая работа. Вдруг появились вражеские самолеты. Кому-то из бойцов пришло в голову использовать захваченные накануне опознавательные полотнища с немецких танков, чтобы оградить себя с воздуха. Бойцы быстро накрыли фашистским полотнищем крышу станции и бочки с горючим. Немецкий разведывательный самолет снизился, увидел знакомые опознавательные знаки и, помахав крыльями, улетел. Улетели и бомбардировщики. Отряд спокойно хозяйничал на станции. Боеприпасы и железные бочки с горючим были погружены на автомашины и исчезли в глухом лесу. Пока происходила разгрузка станции, Семен со своим товарищем Николаем Плетневым вели телефонную линию. Они пересекали шоссейную дорогу и раздумывали: закопать или подвесить провод. Но вдруг показался немецкий мотоциклист.

– Ложись! – скомандовал Семен.

Они спрятались, не успев, как следует, подвесить и натянуть провод. Мотоциклист приближался, но вдруг затормозил и разразился ругательствами. Провод болтался на уровне руля мотоцикла и мешал ему проехать. Немец посчитал провод своим. Он слегка приподнял его и продвинул мотоцикл вперед. Видимо ему предстояло ехать по этой дороге обратно. Что-то пробурчав, он вынул тетрадь, вырвал из нее несколько листов бумаги и повесил их на кабель. После этого мотоциклист уехал.

– Вот видишь, Коля, немец не доволен нашей работой. Провод плохо натянули, – сказал Семен.

– Вот вернется – доволен будет, – с хитрой улыбкой ответил Николай, – давай попробуем его поймать.

– Легко, – произнес Семен.

Закипела работа. Они сбросили с провода бумажки, залегли в канаву по разные стороны и провели репетицию. По сигналу Семена провод вскидывался вверх на уровень получеловеческого роста. Вскоре послышался треск мотора. Мотоциклист ехал с большой скоростью, и вдруг провод с молниеносной быстротой вырос на уровне его шеи. Немец был мгновенно срублен с мотоцикла, а мотоцикл, пролетев вперед, перевернулся в кювет. Семен подошел к трупу немца и, сочувственно вздохнув, произнес:

– Не надо было так лихачить. Русские дороги полны неожиданности.

Прошел еще один день в тылу врага. Петров отправил разведывательные группы в окрестные населенные пункты. Он считал, что успешная партизанская борьба немыслима без опоры на местное население. В деревнях хозяйничали немцы. Семен добровольно вызвался в разведку. Их группа состояла из трех человек. Они проникли в скособоченный сарайчик на окраине деревни. Увидев проходившую мимо девушку, Семен тихонько поманил ее. Она подойти к ним побоялась, но спустя некоторое время в сарайчик пришел ее дед Астап. Он сообщил разведчикам ценные сведения о неприятеле, а те, в свою очередь, поведали о своих нуждах.

Вскоре Семен сделал новую запись в своем дневнике: «Как хорошо, что можно поесть досыта. Крестьяне принесли молоко, картошку и даже мясо, и хлеб. Сегодня был прекрасный ужин, ну просто праздник!»

В лесу на лужайке, окруженные бойцами, сидели крестьяне. Шел оживленный разговор, во время которого бойцы не забывали о еде. Они поглощали ее с неописуемым удовольствием, прихлебывая молоком. Среди крестьян Семен заметил деда Астапа и ту самую девушку, проходившую мимо сарая. Он подошел ближе и расположился возле нее. Вскоре он понял, что это внучка Астапа, и что зовут ее Олеся. Он смотрел на нее пронзительным взглядом, а она все время смущалась, и на щеках ее горел яркий румянец. Крестьяне подробно рассказывали бойцам, по каким ближайшим дорогам, с каким оружием и сколько прошло немецких войск, рассказывали и удовлетворенно наблюдали за их пиршеством.

В эту ночь капитан Петров не ложился спать, он готовил план боя с фашистами, нужно было пробиваться дальше, выходить из окружения. Еще три дня простояли они в лесу около деревни, производя тщательную разведку. Олеся каждый день приходила в лес и приносила еду Семену. Какая-то неведомая сила тянула ее к этому человеку. Возможно, причиной этого была черта в его характере: со всеми он вел себя заносчиво, как-то свысока, отпуская острые шуточки, а с ней был ласковым и почтительным. Она смотрела на него огромными серыми глазами, и Семен с легкостью читал в них все ее мысли. «Она такая же, как Любаша, готовая на все, – думал он, – почему ко мне льнут только такие женщины?» Он взял ее руку, поцеловал в ладонь и произнес со вздохом облегчения:

– Ну, вот и все. Завтра мы уходим.

Лицо Олеси побледнело, глаза погасли. Она чувствовала, что очень привязалась к нему. Ей доставляло большое удовольствие быть рядом с ним, слышать его бархатистый голос. И было еще что-то другое. Она думала: «Вдруг Семен – тот самый мужчина, с которым я свяжу свое будущее?» Она тянулась к нему всем сердцем и в то же время опасалась своего увлечения этим чужим, но уже таким родным и желанным мужчиной.

– Семен, ты действуешь на меня сильнее, чем все земное притяжение, – сказала она.

– Но ты меня совсем не знаешь. Ты еще не знаешь, каким хищником я могу быть. Одна женщина даже назвала меня гадом.

– У тебя есть женщина? – испуганно спросила она.

– Была.

– Ты ее любишь?

Семен немного помолчал, потом задумчиво ответил:

– Наверное, любил. Только я не понимал этого.

Он внимательно посмотрел на Олесю и подумал: «Боже, какая открытая душа, она вся в ее глазах». Он видел, как эта девушка тяжело переживает внезапную весть.

– Ну, что ты, Олеся? Замнем эту тему, – сказал он и, просунув руки под ее распахнутый плащ, сильно прижал ее к себе.

Глаза ее стали испуганными и счастливыми, губы дрожали. Семен наклонился над ее ртом и вдруг, отстранив от себя, прищурившись, окинул испытующим взглядом:

– Вот видишь, я хищник. Ты еще не боишься меня?

– Не боюсь. Никакой ты не хищник, ты просто резкий. Но все равно ты очень хороший, и ты мне нравишься, – сказала Олеся, подняв на него свои огромные доверчивые глаза.

Она бросила на Семена восхищенный взгляд и прошептала:

– Пойдем, я покажу тебе одно чудо.

Семен улыбнулся и подумал: «Все же она – интересное существо, и ее красота меня воодушевляет». Лицо его стало добродушным и обрело милое, озабоченное выражение. Они пошли по лесным тропинкам и остановились при выходе из леса возле одинокого старого дерева, покрытого синими листьями.

– Люди из нашей деревни прозвали это дерево «божественным», потому что оно не похоже на другие деревья, – сказала Олеся, – его не раз убивала молния с неба, но оно, поболев немного, снова оживало и становилось еще гуще листвой.

Олеся сорвала один лист с этого дерева и положила в карман гимнастерки Семена.

– Пусть этот листок будет рядом с твоим сердцем, он будет давать тебе свою жизненную силу, он будет оберегать тебя, ты помни об этом. А еще помни обо мне. Я буду ждать тебя всю свою жизнь.

Пора прощаться, – сказал Семен, – спасибо тебе за все. Бог даст, свидимся еще.

Отойдя немного, Семен оглянулся на Олесю. Она стояла и глядела ему вслед. Она прощалась с ним в своем сердце без слез, стояла молча, неподвижно. Семен тоже постоял немного, запоминая эту девушку, какая она есть – молоденькая, худенькая, с огромными доверчивыми глазами и застенчивой улыбкой, любящая его и готовая ждать его всю свою жизнь.

– Кто знает, – произнес он, – может быть я и вернусь к тебе.

Олеся осталась одна вдалеке, а Семен ушел. Издали он еще раз обернулся, но увидел только маленькое деревце, которое тоже вскоре скрылось с его глаз, и ему стало грустно без них. Он смотрел на затянутое тучами небо, на зеленую мглу леса и с печалью думал о том, что, скорее всего, уже не увидит это «божественное» дерево, да и вообще больше никогда здесь не будет. Все это мелькнет в его жизни, как мелькало уже многое. И жизнь людей, с которыми он здесь познакомился, тоже мелькнет и исчезнет из его жизни, так же, как и его жизнь мелькнет и исчезнет из жизни этих людей и из жизни этой девушки.

– Нет, милая, врешь ты все, не будешь ты меня ждать, поскучаешь немного, да забудешь. Ведь я старше тебя лет на десять, зачем я тебе? Жизнь все расставит по своим местам, – рассуждал он вслух, возвращаясь к своим товарищам.

До наступления оставалось несколько часов. Семен достал свой дневник и записал: «Встретил девушку, которая почему-то напомнила мне Любашу. Внешне она совсем не похожа на нее, но глаза… У нее точно такой же доверчивый взгляд. Интересно, помнит ли меня Любаша? Вспоминает ли добрым словом или же продолжает считать гадом?»

Вдруг, как порыв ветра, пронеслась короткая команда:

– В ружье!

Бойцы повскакивали, поправляя оружие, и уже через пятнадцать минут после подъема двинулись вперед. Они пробирались с боями. Забрасывали врагов гранатами, в упор расстреливали из винтовок и пистолетов, душили часовых. По мере продвижения роты, связисты продолжали разматывать телефонный провод, который вскоре перепутался с немецкими проводами. Вдруг в небе показалась условная ракета, кто-то подавал сигнал. И тотчас же из темноты по тылам врага начали бить пушки, минометы и пулеметы. Это был батальон Серебрякова. Истребляя на пути бегущих немцев, Серебряков со своим батальоном продвигался навстречу. Через некоторое время раздались радостные крики бойцов. Рота Петрова соединилась с батальоном Серебрякова. Петров привел всех своих людей со всей материальной частью. Они несли на палатках восемь раненых бойцов, убитых не было. Серебряков подошел к Петрову и сказал:

– Назови самых храбрых.

– Все до одного, товарищ подполковник.

– Ну, а все-таки?

– Рядовой Гордеев. Бесстрашный боец и разведчик со смекалкой.

– Объявите благодарность всей роте капитана Петрова, а Гордееву присвоить звание младшего сержанта и назначить командиром разведывательного подразделения, – приказал Серебряков начальнику штаба.

Семен не мог скрыть волнения. Он стоял, высоко подняв голову, и гордился собой. В этот момент у него пронеслось в голове: «Вот, если бы Анна знала, что мне присвоят звание за храбрость, то вряд ли бы выгнала меня тогда». Тут его взгляд упал на телегу. На узле с вещами, поджав ноги, сидела женщина. Ее лицо и шея были темны, они были покрыты пылью, как у любого человека, многие дни проведшего в изнурительном пути. Но, несмотря на эту запыленность, лицо ее было прекрасно. На голове ее не было платка, густые рыжие волосы вились у лба, волной прикрывали уши и падали на плечи. Серые глаза смотрели куда-то вперед, без видимой цели. Они были очень глубоки и светились каким-то особым светом.

– Настя! – крикнул Семен.

Женщина резко обернулась. Слезы поползли по ее худым щекам, губы разомкнулись, и задрожал голос:

– Семен! Какая радость!

Они кинулись друг другу в объятия. Боец Крылов, охранявший Настю, потянул Семена за рукав.

– Эй, боец, ты что делаешь? Отойди от нее, стрелять буду!

– Не боец, а товарищ младший сержант, – поправил его Семен, улыбаясь, – это же Настя, понимаешь? Самая красивая и дерзкая девчонка из нашей деревни!

Боец Крылов стоял, разинув рот, не зная, что ему делать. Наконец, он пробурчал растерянным голосом:

– Какая девчонка? Из какой деревни? Это артистка Анастасия Быстрова!

Настя повернула голову в сторону своего охранника и ласково произнесла:

– Успокойся, солдатик, все в порядке. Это мой друг.

– Ну, ладно, так бы сразу и сказали, – с обидой пробурчал тот и отошел от телеги.

– Настя, дорогая, ты почему здесь? Как тебя занесло сюда?

– Я артистка, Семен, я езжу по фронтам с концертами.

– Боже! Как я рад тебя видеть! Сколько же лет прошло! Ты все такая же красивая! Нет, ты стала еще красивее! Ну, рассказывай, как ты? Как наши?

– Я давно никого не видела, все время жила в городе, играла в театре. Но я переписываюсь с Шурочкой.

– Я тоже давно никого не видел. Уехал из деревни еще до начала войны и ничего ни о ком не знаю.

– Тогда слушай. Шурочка родила Артемку и совсем недавно Галочку, в сорок первом. Платон так и не увидел свою дочку, в этот день ушел на фронт. А у Веры с Адиком родились две дочки-близняшки Иринка и Маринка. Адик тоже воюет где-то. А Костя теперь – председатель нашего колхоза.

– А где же Бобылев?

– Тоже на фронте. Вот только про Михаила ничего не знаю. Знаю только, что он до войны жил в городе, женился.

– А как Любаша?

– Любаша растит дочку.

– Вот как…Она вышла замуж?

– Нет.

– А кто отец ребенка?

– Не знаю. Шурочка не написала мне об этом.

– Значит, мой сон в руку.

– Какой сон?

– Не важно, это отдельная история. Расскажи лучше, как поживает Анна?

– Анна уехала из деревни еще в тридцать восьмом, и никто не знает, где она.

– В тридцать восьмом? Я тоже уехал в тридцать восьмом.

– Ну да. Ты уехал весной, а она – осенью. Семен, зачем ты с ней связался, ведь Любаша тебя так любила?

– Откуда ты все знаешь?

– Ты не обижайся, пожалуйста, но Шурочка – моя близкая подруга, и у нас с ней друг от друга нет секретов. В письмах я расспрашиваю ее обо всем, ведь вы мне все близки и дороги, и мне не безразлично, у кого как складывается жизнь.

– А Любаша тебе пишет?

– Писала…за мою бабушку. Ты же знаешь, что бабуля не умела ни писать, ни читать. Любаша читала ей мои письма и писала мне от нее, под ее диктовку.

– Почему писала? А сейчас, что? Не пишет?

На губах Насти появилась жесткая горькая складка, какая появляется только у человека, преодолевшего горе.

– Умерла моя бабушка, нет у меня больше никого на свете.

– Прости. Я не знал.

– Любаша ухаживала за ней, как могла. Бабушка болела очень сильно, а я не могла приехать, я уже была на фронте. Так и умерла она без меня. Но Шурочка мне написала, что похоронили они ее, сделали все, как надо. А еще она написала, что бабушка не забывала меня ни на минуту, все время твердила мое имя.

Настя уткнулась в плечо Семена и горько заплакала.

Семен заметил бегущего к ним бойца. Он размахивал руками и что-то кричал. Приблизившись к ним, он затараторил запыхавшимся голосом:

– Товарищ Быстрова! Товарищ Быстрова! Все бойцы в сборе! Ожидают Вас!

Настя подняла голову с плеча Семена:

– Хорошо. Я иду.

Едва только она ушла, как Семен поднялся, поправил свой плащ и загадочно улыбнулся при воспоминании о том, как когда-то в юности был влюблен в эту женщину и ходил за ней по пятам.

Раздался голос Насти, и пронеслись бурные аплодисменты. Бойцы, стоя, приветствовали артистку, хлопали в ладоши и кричали: «браво!» Глаза ее были устремлены в толпу необычных зрителей. Может быть воодушевленные лица этих героических людей придавали более живой колорит нежности ее лица и особенный блеск ее огромным серым глазам. На нее уставились сотни восхищенных глаз. В воздухе полился ее светлый, серебристый голос, и среди зрителей воцарилась мертвая тишина.

Семен, наслаждаясь ее пением, прижал руку к груди и невольно вспомнил про листок «божественного» дерева, который положила в его карман Олеся. «Там ли он еще? Засох, наверное», – пронеслось у него в голове. Он машинально сунул руку в карман и почувствовал влажную свежесть живого листа. Он достал его, погладил пальцем и снова положил в карман. «Сколько дней прошло, а он живой, будто его только что сорвали с ветки, – подумал Семен, – вот уж поистине чудо».