Текст книги "Шурочка: Родовое проклятие"

XII

Когда рассвет заревом запылал над Бутурлинкой, Любаша досматривала свой последний сон. Лежа на руке Семена в его кровати, она видела во сне свою собственную свадьбу. Невеста была красива, как никогда в жизни. Глаза ее лучились светом, ее душа пела и птицей парила над вершинами деревьев. В голове ее бесконечно повторялась одна и та же мысль: «Семен, Семен, Семен… Вот он ждет ее, улыбается ей». Любаша трепетала от радости. Ее дыхание было неглубоким и легким, лицо спокойно-безмятежным, каким не было уже давно, с тех пор, как она оказалась в его власти. Любаша даже сама не заметила, как влюбилась в него. Она давно жаждала любви, и ее выбор пал на Семена. Он казался ей сильной личностью, и рядом с ним все прочие выглядели слабыми и ничтожными. У нее не было других поклонников, и неудивительно, что она влюбилась в первого же мужчину, который проявил хоть какой-то интерес к ней. Любаша всегда жила тихой, спокойной жизнью, но с возрастом ее женская плоть становилась сильней и настойчивей, и Семен стал тем единственным мужчиной, с которым она испытывала захватывающие восторги. По началу их отношения складывались гладко, но вскоре ее назойливость стала его раздражать. Любаша дала ему понять, что если он возьмет ее в жены, он сделает ей одолжение, и Семен в душе был уверен, что так оно и есть. Она была не из тех женщин, кого нужно было завоевывать, она была неловкой, простодушной и неуверенной в себе. Она как бы извинялась за свое существование и этим действовала ему на нервы. Семену нравились женщины независимые, решительные и дерзкие, такие, как Настя.

Любаша открыла глаза, почувствовав, что Семена нет рядом. Часы бархатной ночи прошли, принеся за собой нарастающее чувство ужаса и паники.

– Не уходи, – взмолилась она, – не покидай меня, ну, пожалуйста, не уходи…

– Отстань от меня, – отрезал Семен, – ты что думаешь, я буду сидеть возле твоей юбки? У меня есть дела поважнее, да и тебе пора домой. И вообще, я хотел сказать тебе, что нам надо расстаться.

Слезы начали катиться из ее глаз таким обильным потоком, что, казалось, конец ее рыданиям не наступит никогда. Все ее существо сжалось в маленький комок бесконечной боли. Она лихорадочно пыталась найти утешение в разговоре с Семеном, безнадежно убеждая его в своей любви.

– Что же я стану делать без тебя? Без тебя у меня ничего не останется. Ты ведь для меня все, вся моя жизнь.

Семен улыбнулся, забавляясь ее терзаниями. Он не собирался бросать эту несчастную. Он получал своего рода удовольствие от того, каким страхом она была охвачена, подлинным страхом потерять его. Он наслаждался своей властью над бедняжкой и нередко увлекался такими играми, как кошка играет с мышью перед тем, как расправиться с ней. «На сегодня достаточно», – подумал он. Семен с трудом подавил желание поиздеваться еще над этой «простушкой».

– Успокойся, я пошутил.

– Ты меня не бросишь? – пролепетала она жалобно.

– Не брошу, не брошу, хватит реветь.

Он быстро прошелся по комнате, подбирая ее разбросанную одежду, и, швырнув ее на кровать, сказал:

– Одевайся, тебе пора.

– Семен, я не хочу уходить, – она встала и обвила руками его шею.

– Одевайся, или пойдешь сейчас голой, – решительно произнес он.

Любаша безропотно подчинилась.

– Я люблю тебя, – тихонько пропищала она.

– Я знаю. Ну, иди уже, – подхватив Любашу под руку, он вывел ее на крыльцо.

– Мы увидимся с тобой вечером? – робко спросила она.

– Увидимся, увидимся.

Закинув руки за голову, он отцепил ее жадные руки от себя и повернул лицом к ступенькам, затем хлопнул по заду, как телку, и вернулся в дом. Любаша медленно побрела домой. Упав на кровать, она долго лежала, дрожа, свернувшись в маленький жалкий комочек. Время тянулось, а в ее мозгу билась лишь одна мысль: «Неужели я потеряла свою единственную любовь? Боже, молю тебя! Помоги мне, чтобы он не бросил меня!»

Вера сидела у распахнутого окна и думала: «На всю жизнь!»

– На всю жизнь! – повторила она вслух свои мысли, одновременно радуясь и ужасаясь предложению, которое сделал ей Адик.

Она много думала об этом, а когда дала согласие на брак, испугалась. Она чувствовала, что ей со временем придется раскаяться в этом. Она знала, что Адик страстно любит ее, что она всецело завладела его душой. Он готов был отдать жизнь, чтобы спасти ее от одиночества. За эти годы он был всегда рядом и своей любовью и заботой вернул ей спокойствие и рассудок, которого она чуть не лишилась из-за разлуки с Михаилом. Но она не любила его. Она относилась к нему, лишь как к преданному и верному другу. Она ценила его доброту и заботу о ней. А что дала ей ее прежняя безумная любовь? Она целиком отдавалась душевным порывам, так и не получив взамен ни одобрения, ни награды. Однако Вера все еще не до конца понимала принятого ею решения. Скорее согласие на брак было ни что иное, как благодарность. Но можно ли посвятить всю свою жизнь такой странной дружбе? Адик же рассчитывал на время. Он надеялся, что когда-нибудь в Вере родится пылкое чувство к нему, но он не понимал, что ее сердце не свободно, оно навсегда было привязано к другому мужчине. И для Веры было слишком смело дать обещание навсегда отказаться от своей любви.

Вера, совсем измученная волнениями, скользнула под одеяло, но не прошло и минуты, как раздался стук в дверь.

– Войдите, – крикнула она.

На пороге появился отец Адама.

– Константин Максимович, это Вы? Проходите, присаживайтесь, – Вера с легкостью соскочила с кровати и подвинула стул для рослого, крепкого мужчины, стоявшего у двери.

– Я пришел поговорить с тобой, дочка, – ласково сказал он, – ты хорошая девушка. Адам не хочет слушать меня, даже, когда слушает, то не слышит. Любовь к женщине победила любовь к отцу. Я знаю, что мой сын ищет в глубине твоей души настоящую любовь и не находит ее и никогда не найдет, потому что ее там нет. Все знают про твою великую любовь к Михаилу.

– Но я смогу отречься от нее ради Адика, – сказала Вера со вздохом, – раньше я не могла ни о чем думать, теперь, мне кажется, я разобралась в себе и приняла серьезное решение. Я смогу быть преданной Вашему сыну, я безгранично уважаю его. У него много достоинств, и я питаю симпатию к нему. Может быть это тоже любовь, конечно, менее восторженная, но более мягкая и спокойная, совсем непохожая на ту прежнюю.

– Ты странная, Вера. Ты будто уговариваешь себя. Но ты пойми, он – мой единственный сын, и я хочу, чтобы он был счастлив, а рядом с тобой он будет только страдать. Ты очень похожа на мою жену. Она вышла за меня из чувства долга и дружбы. Она не могла любить меня восторженной любовью, так как когда-то уже любила другого мужчину. До конца дней своих она была верна мне, но как она страдала! А для меня наша семейная жизнь была мукой и укором. Она умерла от тоски, а мое сердце разбито навеки. Я столько выстрадал и не хочу, чтобы мой сын повторил мою судьбу. Подумай хорошенько, дочка. Не приноси себя в жертву, иначе он тоже станет жертвой несостоявшейся любви. Нельзя идти против природы. Если не сможешь полюбить его, то откажи ему сейчас. Так будет лучше.

Константин Максимович поцеловал Веру в лоб с отеческой нежностью и вышел за дверь. Вера чувствовала себя совсем разбитой. Она бросилась на постель, ей хотелось забыться и уснуть, чтобы найти в своем сне пророческий ответ на все волнующие ее вопросы. Она проспала около часа, и в ее отрывочных сновидениях непрестанно появлялся Михаил. Она видела свою первую и единственную любовь, страстную и желанную, и ее грудь дышала свободно, и сердце билось радостно. Все эти смутные видения утомили ее, и она встала с постели, чтобы от них избавиться. Она стала одеваться, продолжая думать все о том же. Подойдя к зеркалу, она невольно стала прихорашиваться, ей хотелось быть сегодня особенно красивой. Михаил никогда не обращал внимания на ее внешность, не замечал перемены, для него она всегда была одинаковой. Совсем иначе было с Адамом. С каким вниманием он разглядывал ее, отмечал малейшую черточку ее наружности, любовался ее волосами, заплетенными в косу, знал малейшую складку ее платья. С каким восторгом он смотрел на нее, и с каким воодушевлением восхищался ее красотой! Вера понимала всю разницу отношения к ней этих двух мужчин. Она злилась на себя за то, что еще думала о Михаиле.

– Неужели я так и буду думать о нем всегда, и прошлое будет иметь на до мной такую власть? – сказала она сама себе. – Я не знаю, что меня ждет с Адиком. Но каким было бы мое будущее с Мишей? Разве я не знаю, что чудесные дни, проведенные с ним, безвозвратно прошли, что душа его развращена? Моя жизнь была бы отравлена ревностью и страхом.

Размышляя об этом, Вера поняла, что нисколько не заблуждается, приняв решение связать свою жизнь с Адиком. Она продолжала мысленно рассуждать: «Где он, этот Михаил? От его чувств ко мне не осталось и следа». Она уже почти ненавидела его, думая о будущем, которое могло бы стать кошмаром для нее. И все же она была не в силах вырвать его ни из своей жизни, ни из своей души. Она старалась внушить себе, что он умер для нее, но чувствовала, что умерший занимает в ее сердце больше места, чем живой.

Дверь тихонько отворилась.

– Я не ослышался? Мне показалось, что ты сказала: «Войдите», – прозвучал до боли знакомый голос.

Вера резко обернулась и встретила взгляд человека, которого заставляла себя позабыть.

– Миша, – слабо откликнулась она.

Его красивая фигура совершенно заполнила комнату. Карие глаза, словно насыщаясь, пожирали ее с головы до ног. В этот момент в комнату, вынырнув откуда-то из-под руки Михаила, ворвался Адик.

– Что ты тут делаешь? Откуда ты взялся? – в голосе его явно звучала ревнивая ярость.

После встречи с Костей у Михаила потребность увидеть Веру превратилась в физическую боль. Каждый день становился все тяжелее и тяжелее, и, не сумев справиться с ревностью, он помчался к ней. Увидев Веру, он обомлел. Она выглядела так прекрасно, что у него перехватило дыхание.

Адик постарался взять себя в руки. «Спокойнее», – приказал он себе.

– Извините, я на секунду, – Вера выскочила на крыльцо.

Она прислонилась к стене и протяжно вздохнула. Неожиданное появление Михаила выбило ее из колеи. «Как он красив, эти глаза, широкие плечи, стройная, мускулистая фигура. Кажется, он немного похудел. Не забыть бы спросить, может, что случилось», – проносились мысли в ее голове. Тут она внезапно остановилась. «Нет, нет, этого нельзя допустить. Назад пути нет». Она вздрогнула, заметив, что он наблюдает за ней в полуоткрытую дверь с тем лукавым выражением, которое она так хорошо помнила. Вера вернулась в дом. Теперь Михаил и Адам, оба стояли перед нею. Проникновенный взгляд Адама красноречиво свидетельствовал о том, что он смиренно ждет решения своей участи. Михаил, наоборот, действовал чрезвычайно самоуверенно. Догадываясь о том, что происходит в душе у Веры, он решил идти напролом, рискуя даже быть выброшенным за дверь. Его развязные манеры, дерзкий взгляд вызывали в Адаме глубочайшее отвращение. А когда он с наглым видом подошел к Вере, намереваясь обнять ее, он не выдержал и бросился на соперника. Михаил оказался сильнее и с легкостью отшвырнул его в сторону. Вера не могла больше смотреть на все это. Она старалась казаться спокойной, но внутри у нее все переворачивалось.

Адам поднялся и сказал твердо и холодно:

– Что же ты молчишь, Вера? Ты рада, что он приехал? Если ты хочешь от меня избавиться, так и скажи, я как-нибудь пойму.

У нее перехватило дыхание. Михаил послал ей обворожительную улыбку. «О, боже, Михаил, ты все еще самый красивый мужчина на свете! Что я делаю? Справлюсь ли с этим?» – подумала она. Адам постоял минуту и вышел на улицу. Ходя взад-вперед перед ее домом, он думал о ней. Он знал, что ничто не способно освободить его сердце от бремени любви. Вдруг он услышал за спиной поспешные шаги и, обернувшись, увидел Веру, всю раскрасневшуюся и необычно возбужденную. Сердце его заколотилось. Он все понял.

– Прости меня, Адик, если сможешь, – запыхавшись, сказала она, – прости, ради бога.

Она вцепилась в его руку, но он резко выдернул ладонь и печально улыбнулся:

– Все в порядке, не волнуйся ты так, возвращайся к нему, раз ты так его любишь. А обо мне не беспокойся, у меня все будет хорошо.

С этими словами он покинул ее. Она тяжело вздохнула и вернулась в дом.

– Я знаю, что сейчас ты ненавидишь меня, – сказал Михаил, – но все-таки тебе от меня не уйти.

– Я старалась забыть тебя, ты достоин только презрения.

– Верочка, презрение и любовь отлично уживаются. Так было и будет всегда.

Волнение все более и более охватывало Веру. Своим появлением Михаил как бы возвращал ее к жизни. Все существо ее было надломлено, истерзано мукой от разлуки с ним. В нем заключалась вся ее жизнь. Нанося раны ее душе, возмущая во всех отношениях ее ум, он в то же время вселял в нее живительный воздух, в котором она нуждалась, чтобы жить. И теперь она за четверть часа, с полным основанием ненавидевшая этого мужчину, забылась до того, что с наслаждением слушала его голос, касалась его волос, дышала одним с ним воздухом. Их головы все ближе и ближе склонялись друг к другу. Михаил обнял ее гибкий стан и привлек к себе. Пять лет негодования и горя исчезли из ее памяти, как сон. Она почувствовала на своих губах прикосновение горячих губ своего любимого – смелого, пылкого, опасного. Она не смогла увидеть и распознать его эгоистичную душу. Вера трепетала, разум ее покинул в опаснейшую минуту ее жизни.

– Я страшно виноват перед тобой, но я раскаиваюсь. Ведь ты простишь меня? – шептал он ей на ухо. – Прости меня, родная, и подари мне свою любовь. Я так соскучился по тебе, по твоим ласкам.

Вере казалось, что она пьяна, до такой степени любовь и страсть овладели ею. Она ничего не видела вокруг себя. Она словно летела в пропасть, видя, как одна за другой ломаются непрочные ветки, за которые она пыталась удержаться. Она глядела на дно бездны, и голова ее шла кругом. Его объятия заключали в себе целый мир наслаждений. Он шептал ей слова, от которых она задыхалась, он пожирал ее глазами, он был пламенем, в котором она сгорала дотла. Время уже не отсчитывало секунды, оно хлынуло потоком и захлестнуло их обоих.

Утомленный любовными ласками, Михаил заснул. Он спал, обхватив ее одной рукой, словно даже во сне утверждал, что она принадлежит только ему одному. Вера не спала. Она боялась заснуть. Вдруг, когда она проснется, его уже не окажется рядом? Она была несказанно счастлива. «Мы созданы друг для друга, – пело у нее в душе, – я отдам ему все, всю себя, чтобы он никогда ни о чем не пожалел».

Михаил проснулся. Она заглянула ему в глаза и увидела тот взгляд, что согревал ее, придавая смысл ее жизни, но он показался ей беспросветно усталым.

– Если бы мне удалось собраться с силами, я бы приготовил завтрак, – сказал он, понимая, что надо же было, наконец, что-то сказать.

– Иди, умывайся, завтрак я приготовлю сама.

– Чудесное утро. – Он сел на постели, спустил ноги на пол, потянулся.

Вера смотрела на него и не могла наглядеться.

– У меня такое чувство, словно я был с тобой впервые, ты стала еще лучше, – сказал он.

От этих слов Вера вздрогнула: вот и награда, которую она так ждала.

– А что значит для тебя Адик? – спросил он за завтраком.

Вера склонила голову:

– Он на тебя не похож. Я просто страшно скучала по тебе. Я не могла больше быть одна. Мне уже было все равно. А он всегда был рядом. Вот я и решила выйти за него замуж. Он хороший и очень любит меня.

Михаил болезненно поморщился.

– Вера, я не пойму, что происходит со мной. Я счастлив и несчастен одновременно. Иногда меня тянет к тебе со страшной силой. И тогда я уверен, что люблю тебя. Ты необыкновенная.

– Почему ты так говоришь? Ты хочешь уехать, хочешь снова бросить меня?

– Я должен уехать.

– Но, почему? Почему мы не можем быть вместе? Зачем тебе уезжать? – взмолилась она.

– Я женат, Вера.

– О, господи! – воскликнула она.

– Хочешь, я буду приезжать к тебе иногда?

– Не надо. Неужели ты думаешь, что после того, что я сейчас узнала, мне нужны встречи с тобой?

У Веры стучало в висках. Казалось, вся кровь хлынула в ее мозг.

– Зачем? Зачем ты приехал? – минуту помолчав, она продолжила. – Теперь я понимаю, ты приехал, чтобы расстроить мою свадьбу. Ради своего эгоизма ты уничтожил меня, растоптал безжалостно. За что? – она заплакала.

Михаил крепко обнял ее и стал гладить ее волосы.

– Вера, если бы я мог что-нибудь изменить? Ты права. Наверное, я напрасно приехал. Но теперь ты знаешь все, и, может быть, так лучше. Я действительно любил тебя, ты это помни. Но я не стою твоей любви. Знаю, что ты больше не сможешь любить меня и уверен, что ты осчастливишь Адика. Не выгоняй меня, не сказав мне: «Прощаю тебя».

Михаил, державший руку Веры, почувствовал, как она стала холоднее мрамора. Вера высвободила свою руку и подавленным голосом проговорила:

– Я тебя прощаю. Уезжай.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась. Михаил двинулся к двери, ни разу не обернувшись.

Вера находилась в состоянии неописуемого ужаса. Она никого не хотела видеть. Она без сил упала на стул и в отчаянии стала рыдать. Потом подошла к столу и взяла нож. Ей пришла мысль разрезать свои вены, чтобы смерть избавила ее от страданий. Борясь с этим искушением, она искала пути к спасению. И тут она поняла, что находится во власти двойственного чувства. Никогда еще она не казалась себе такой несчастной, брошенной, такой одинокой на свете. «Адик! – мысленно воскликнула она. – Лишь ты один можешь спасти меня! Только ты можешь удержать меня от падения в бездну, куда я лечу! Прости меня! Я не понимала, что ты – моя единственная опора. Ты всегда был моим защитником, а я оттолкнула тебя. Надо пойти к нему, – мысленно прибавила она, суетливо сделав несколько шагов по комнате, – надо просить прощения, надо сказать, что я хочу соединить свою судьбу только с ним. Он простит меня, он ангел. Надо идти к нему, рассказать обо всем, что творится во мне, может быть, он защитит меня от меня самой. Но, как? Как идти к нему после того, как собственными руками я нанесла ему такую рану? Я не достойна его, я лжива, я лгу сама себе. Михаил всегда будет передо мной. Одна только мысль об окончательной разлуке с ним невыносима. И в объятиях Адика я буду грезить только о нем, о моем мучителе. Что же делать? Как быть?»

Она без сил рухнула на кровать и зарыдала от безысходности и собственного бессилия.

Вскоре она поняла, что беременна. «Чему быть, того не миновать. Михаила я получить не смогла, так получу его ребенка. Теперь мне будет, для кого жить», – подумала она. Только мысль о ребенке Михаила поддерживала гаснущее мужество Веры.

XIII

Алеше исполнилось четыре года, когда его мать подарила ему братика Тимошку. После родов Шурочка была совсем плоха. Все соседи с минуту на минуту ждали, что она умрет. Повитуха бабка Дуня говорила о каких-то внутренних повреждениях, и ее слова всех пугали. Одна Клавдия, побледневшая от бессонных ночей, но полная надежд и решимости, постоянно твердила:

– Я сумею поставить ее на ноги, я спасу ее.

И она неотступно заботилась о ней, никого к ней не допуская. На восьмой день Шурочке стало лучше, и Клавдия, обессилив, залилась слезами радости. Еще через несколько дней, когда она убедилась, что Шурочка вне опасности, Клавдия перестала так ревниво оберегать ее. Теперь она стала допускать к ней Платона и всех остальных. Когда Шурочка окончательно окрепла, она сразу же заговорила о крестинах, на которые были приглашены самые близкие. Шурочка настояла на том, чтобы пригласить новую соседку, которая поселилась на их улице совсем недавно. Поначалу эта соседка казалась довольно нелюдимой. Она приехала из другой деревни. Про нее ходили разные слухи. Будто ее отец, напившись, убил своего друга и, протрезвев, повесился от ужаса совершенного поступка, а мать вскоре умерла, не сумев пережить этого горя. После этого Анна Чернова, так звали эту соседку, переехала в другую деревню. Преступление отца, повлекшее смерть двух ни в чем неповинных людей, тяготило Анну, и она старалась, как бы искупить его вину своей добротой. Анна иногда помогала беременной Шурочке, носила для нее ведра с водой, и Шурочка чувствовала к этой девушке симпатию. Когда Шурочка пришла к ней в первый раз, ее поразила безупречная чистота в доме, нигде ни пылинки. Анна ходила всегда аккуратно одетая, была очень вежлива. Чем чаще Шурочка бывала у Анны, тем больше она начинала ценить ее. И сейчас, во время болезни Шурочки, Анна оказывала всевозможные услуги. Всякий раз, выходя из дому, она заглядывала к ним и спрашивала, не нужно ли купить сахару, масла или соли. Анна даже помогала Платону по хозяйству, иногда приносила свежий бульон, мыла посуду. Платон с умилением смотрел, как она играет с Алешей. Его трогало до глубины души, когда она подходила к нему и ласково утешала:

– Все будет хорошо. Шурочка обязательно поправится.

Платон с уважением относился к этой девушке. Поначалу он стеснялся ее, а через некоторое время привык к ней. Он поджидал ее, чтобы тоже чем-то помочь ей по хозяйству, общался с ней, как с сестрой. Но, как-то утром он вошел в ее дом, не постучав, и застал ее полураздетой за умыванием. После этого он целую неделю не смотрел ей в глаза, так что и она, в конце концов, стала краснеть при встрече с ним.

После крестин Тимофея они еще более сблизились. Три года жизнь текла спокойно, без всяких событий. Почти каждое воскресенье Платон с Шурочкой, взяв своих детей и Анну, отправлялись вместе на прогулку. Они славно проводили время. Клавдии не нравилась дружба Шурочки и Платона с Анной, но она терпела и старалась жить в ладу со всеми. Она помогала Шурочке по хозяйству, нянчила Алешу и Тимошку и была по-своему счастлива.

У Анны были большие глаза, ротик не более ноготка и прекрасные белые зубы. Словом, она была прехорошенькой. Если бы не слишком вытянутый овал лица, она могла бы считаться просто красавицей. Шурочка была ей полной противоположностью. По возрасту она была ее ровесница. Но после рождения двух детей она немножко располнела. Тонкие черты лица округлились, движения приобрели плавность, свойственную счастливой женщине. Про нее говорили, что она лакомка, ибо она любила покушать всласть. Анна считала эту слабость, чуть ли не пороком. Ее раздражало в Шурочке все: и ее доброжелательность к людям, и мягкость, и особенно пылкая любовь к своему мужу. Уже несколько лет она прикидывалась милой, добродушной соседкой, а в душе ненавидела Шурочку. «За что Платон ее так любит? Почему у нее есть все: и муж, и дети, а у меня нет ничего? Разве я хуже ее? – рассуждала она. – Он должен быть моим, и он будет моим, уж я-то постараюсь». Ей шел двадцать восьмой год, и она решила, что тянуть больше нельзя, надо действовать решительно.

Иногда Клавдия говорила Шурочке:

– Уж слишком ты добра.

Шурочка, смеясь, отвечала:

– Ну, чего ради мне быть злюкой? Разве мне не достает чего-то в жизни? Разве не исполнились все мои мечты?

– Посмотри, как Анна смотрит на твоего мужа, как бы не случилось беды. Ты слишком снисходительна к ней.

Шурочка действительно была снисходительной ко всем людям. Она часто говорила: «Надо прощать друг другу, иначе мы перестанем быть людьми и превратимся в зверей». Особенно она была снисходительна к Анне. Никогда не говорила про нее плохого слова, никогда не жаловалась, что Платон уделяет ей так много внимания.

Однажды к ней прибежала Любаша. Она была возмущена, и голос ее был похож на крик наболевшей души:

– Очнись же ты, наконец! Да что есть такого в этой Анне? Почему мужики так липнут к ней?!

– Любаша, опомнись, что ты такое говоришь?

– Все знают, кроме тебя! По деревне давно ходят бесконечные слухи и пересуды. У меня тонкий нюх, и я сразу почуяла неладное. Эта Анна притворилась такой тихоней, а на самом деле – нахалка и негодяйка! Вчера на закате я застала врасплох твоего Платона с ней. У них тайная связь, будь они не ладны!

– Боже милостивый! – воскликнула Шурочка.

– А Платон-то твой хорош, нечего сказать, какая гадость! Хватает же у него наглости тащиться за другой бабой, у самого двое детей, какое свинство! Я, когда увидела их, сразу же решила, что пойду и расскажу тебе все.

– Я не могу в это поверить. Платон не такой, он не может так поступить со мной.

– Ты думаешь, что Платон один волочится за ней? – продолжала Любаша. – Как бы не так! Мой Семен тоже запал на нее. Я это сразу заметила. Он и раньше-то ко мне не больно стремился, а теперь и вовсе не хочет меня видеть. Зато на нее насмотреться не может, так и пожирает глазами. А недавно стоят вместе у речки, воркуют, как голубки, просто смотреть противно, тьфу! По очереди с Платоном таскают на речку узелки с ее грязным бельем, таким же грязным, как и ее душа. Определилась бы, кто ей нужен – Платон или Семен. Строит глазки обоим, а они и рады стараться. Как я ее ненавижу, гадюку! Ведь Семен обещал на мне жениться. А теперь уж и не знаю, женится ли. Он теперь все время около нее отирается. А Верка слышала, что они с Платоном ссорились недавно, будто не поделили чего-то.

– Ссорились? От чего же они могли ссориться? – Шурочка пожала плечами.

– Верка не расслышала слов, хоть и ругались они громко. Но я-то знаю, о чем шел разговор – Анну поделить они не могут. Мое чутье никогда меня не подводило.

– Что же мне делать, Любаша?

– Задай своему Платону хорошую трепку!

– Нет, я должна сначала убедиться в этом сама.

– Хочешь увидеть своими глазами? Тогда пойдем завтра на речку белье полоскать. Увидишь, как Платон прискачет за ней тащить ее узлы, чтобы она не надорвалась, не дай бог. Хотя не знаю, кто прискачет – Платон или Семен.

На следующий день Шурочка, послушав Любашу, отправилась на речку. Она шла мелкими шажками, поглядывая по сторонам. Изогнувшись, она несла под мышкой узел белья. Шурочка вздрогнула, увидев Анну, идущую ей навстречу. Анна была довольна собой. На ней было красивое платье, лиф которого обтягивал тонкую талию, а юбка струилась легкими волнами. На шее повязана красная косынка, волосы тщательно уложены узлом. Шурочка на минуту задержалась, чтобы поздороваться с ней, но Анна, прищурив глаза, прошла мимо нее, горделиво вздернув голову. Шурочка, уничтоженная этим жестом, поплелась дальше.

– Сюда, сюда, Шурочка! – услышала она голос Любаши. – Становись со мной рядом, будем стирать потихоньку, не торопясь, и ждать.

Любаша засучила рукава и принялась за стирку. На узкой стертой доске она расстелила белье, намылила его, перевернула и снова намылила. Затем одной рукой она прижала белье к доске, а другой начала тереть его щеткой, сгоняя пену в прозрачную воду. Шурочка стояла рядом с опущенными руками. Она ничего не могла делать. В ее висках стучало: «Неужели все это правда?»

– Сейчас, сейчас, ты все увидишь, – прошептала Любаша, повернув к ней лицо. Ее вытаращенные глазки блестели.

Шурочка согнулась, чтобы начать стирку, но разом выпрямилась и, вся побледнев, в кого-то впилась глазами. Любаша подняла голову:

– Ишь ты! Вон и Анна идет, а рядом Платон твой тащит ее лохмотья в узелке.

Шурочка заторопилась, руки у нее дрожали. Она опускала белье в воду, прополаскивала его и, слегка отжав, складывала в узел. Все это время она стояла, повернувшись к Анне спиной, но она слышала тихий голос Платона, потом его удаляющиеся шаги, чувствовала на себе косые взгляды Анны. И когда Шурочка обернулась, они уставились друг на друга в упор. Платона рядом с Анной уже не было. Анна глядела на Шурочку свысока, закинув голову, подняв брови. Губы ее подергивались в усмешке. Шурочка, молча, взяла белье и, не сказав ни слова, пошла прочь. Любаша услышала, как Анна захихикала.

– Ты еще смеешь смеяться, бессердечная тварь?! – воскликнула Любаша.

Придя в бешенство, она задрожала всем телом, затем обеими руками схватила полное ведро и с маху выплеснула на Анну.

– Ах, ты, гадина! – закричала Анна.

Она успела отскочить назад, и вода попала ей только на ноги.

– Только подойди ко мне, ты у меня получишь! Тебе-то какое дело? Это не моя вина, что Платон ее не любит больше. Может ты думаешь, что я его украла у нее? Если хочешь знать, она ему надоела!

Любаша схватила маленький ушат с синькой и выплеснула Анне в лицо.

– Ах, ты, дрянь! – заорала Анна.

Платье ее намокло, и рука стала совсем синей. Она кинулась на Любашу, пытаясь схватить ее за волосы, но Любаша резким движением оттолкнула ее.

– Нет, это ты – дрянь, бог тебя накажет, – подняв узелок с постиранным бельем, Любаша гордо прошла мимо Анны.

Шурочка стояла посреди комнаты, озираясь по сторонам, до того ошеломленная, что не могла даже плакать. Услышав беспечный смех Алеши и Тимошки, она подошла к ним, прижала к себе их головки и на минуту замерла, вглядываясь в окно.

Вечером, уложив детей спать, она опять стала вглядываться в окно в надежде, что вот-вот скрипнет калитка, и появится Платон, ее самый родной и любимый человек, и все будет, как всегда. А все, что случилось, это глупая ошибка, это выдумка Любаши. Она сидела и ждала.

В этот вечер Платон пошел к Анне, собираясь сказать ей что-то очень важное. Он сел, поглядывая на нее. Некоторое время он вертел и переворачивал в уме какую-то мысль, не зная, как ее лучше выразить. Но вот, после долгого молчания он, наконец, решился и выпалил одним духом:

– Анна, я не могу больше без тебя.

Анна стояла у комода, наклонившись над ящиком, и перебирала какие-то тряпки. Сильно покраснев, она разом выпрямилась.

– А как же Шурочка? – спросила она.

– Об этом не тревожься, – ответил он, – я все уже решил.

Анна затрепетала от радости. Наконец-то, сбудется ее заветная мечта. И в то же время она боялась, что Платон передумает, что из ее затеи ничего не выйдет, и она будет раздавлена превосходством Шурочки.

– Можно я останусь у тебя? – спросил он.

– Платон, дорогой, ты обязательно останешься, но будет честнее, если ты сегодня же скажешь Шурочке о своем решении. Хочешь, я пойду с тобой? Сделай этот шаг, и тебе сразу станет легче.

Анна достала из шкафчика вино и, наполнив им большой стакан, протянула Платону:

– Выпей, дорогой, это придаст тебе смелости.

Шурочка стояла на пороге своего дома, в белой кофточке, с голыми руками и растрепавшимися белокурыми волосами. Она быстро поворачивалась налево, направо, стараясь сразу охватить взглядом всю улицу, она искала глазами своего мужа. В темноте она заметила его фигуру. Он шел походкой подвыпившего мужчины, изо всех сил стараясь держаться ровно на ногах. Подойдя к дому, Платон ухватился за калитку, чтобы не упасть. Впервые он так сильно напился. Лицо его словно постарело.