Текст книги "Шурочка: Родовое проклятие"

VI

На дорожном столбе Семен прочитал: «От Москвы 1670 километров».

– Ничего себе, Коля, – сказал он, сдвинув пилотку на лоб, – так вот какой путь мы прошли с тобой бок о бок со смертью!

Семен повернулся и увидел, что Николай его вовсе не слушает, а увлеченно разговаривает с какой-то молодой женщиной. «Вот дает», – подумал он и вплотную подошел к ним. Рядом с Николаем стояла русская женщина. В руках она держала узелок с вещами.

– Она идет из плена и спрашивает, пройдет ли она здесь на Смоленск, – как бы оправдываясь, ответил Николай.

Семен улыбнулся своей обворожительной улыбкой и, обняв ее за плечи, произнес:

– Далеко тебе идти, милая. А как зовут тебя, прелестное создание?

– Люба, – ответила она, смущаясь.

– Опять Любаша, – вздохнул Семен.

– Что? – спросила она, подняв на него огромные глаза.

– Ничего. Это я так. Доберешься ты до своего Смоленска, дорога теперь свободная.

Бойцы отдыхали от многодневных атак, от трудного движения последних дней. Кто стоял, кто сидел или лежал. Вдруг Семен неожиданно произнес:

– Эй, народ, поднимайся! Поедем дальше!

Слово «поедем» рассмешило всех. Дремавшие проснулись, люди зашевелились, оживились. Да и сам Семен улыбнулся своим словам, особенно слову «поедем». Всем понравилась его шутка, и уже многие повторяли его слова. Слово «поедем» развеселило всех. Бойцы хорошо понимали, что под этим словом подразумевается не простая поездка, а наступление и новый бой, а значит новая победа.

Дорога была тесно забита машинами, подводами, встречными колоннами пленных немцев и возвращающихся из немецкой неволи людей. На повороте – дощечка указателя: «В город Кенигсберг». Семену бросились в глаза башни, шпили, многоэтажные здания, многие из которых были повержены в прах. И все же этот город – крепость даже в полуразваленном виде выглядел внушительно. Грохот боя откатился уже далеко за город и не тревожил праздничного шума на главной улице. Людской поток заполнял улицы чужого города своей родной речью, песнями, привезенными из России, своим большим праздником победы. Мелькали самые разнообразные лица: и пожилые, и молодые, и серьезные, и радостные; и на всех этих лицах было отражение гордой победы. Но война еще не окончилась. Впереди была дорога на Берлин.

Шел апрель 1945 года. Рано утром 16 апреля от залпа сотен орудий и взрывов тысяч бомб и снарядов земля вздрогнула и задрожала. Выстрелы и разрывы слились в один сплошной грохот, за которым слышался самолетный гул штурмовиков и бомбардировщиков.

«Началось, – подумал Семен, – неужели это последний рывок, неужели скоро конец?» У Семена комок подступил к горлу, он не мог сдержать волнения.

Вскоре батальон был поднят по тревоге и построен возле штаба. Комбат подошел к строю и взволнованно произнес:

– Товарищи бойцы! Наши войска прорвали оборону противника и продолжают наступление. Передовые части с тяжелыми боями подходят к Берлину. Немцы оказывают упорное сопротивление, все города они превращают в опорные пункты. Нашим войскам дан приказ: уничтожение группировок в городах и разрозненных групп в лесах. Мы должны очистить тылы нашей армии от немецких группировок. Сил у противника еще немало и рано думать, что мы их уже победили. Впереди могут быть еще большие трудности. И второе. Мы пришли в Германию, как освободители от фашизма. Наша армия с мирным населением не воюет! Ясно? Вот так и будем действовать.

Через час три батальона большой колонной направились на запад – на Берлин. Вскоре колонна остановилась. С этого места по заранее намеченному плану все соединение разбивалось на три группы и дальше следовало тремя параллельными дорогами, не теряя связи друг с другом. Еще дальше двинулись уже не колонной, а несколькими цепочками, готовыми в любую минуту к бою с неожиданным противником и в лесу, и в поле, и в населенном пункте.

Первый город встретил солдат безлюдьем и повисшими из каждого окна белыми флагами. Солдаты молча шли сквозь это белое безмолвие и поглядывали на пустые, будто вымершие окна. Но каждый чувствовал, что город не пуст, обитатели его лишь затаились в страхе.

– Сволочи, – тихо сказал Семен Николаю, – испугались гады, затаились.

– А когда их солдаты – зверюги прошли по нашей земле, они нигде не увидели даже маленького белого флажка, – ответил Николай.

– Подняли лапки кверху, трусы. Хотят сказать, что лежачих не бьют. А надо бы проучить их как следует, чтобы и внуки и правнуки их никогда не зарились на нашу землю.

Прошли город, позади остались белые флаги, впереди были другие затаившиеся города и поселки. Вскоре они оказались в лесу, где было видно, что там уже стояла недолго какая-то часть, успевшая начать сооружение военного лагеря. Теперь это место занял их батальон и сразу же приступил к делу. Солдаты строили лагерь на случай длительной стоянки, сооружали оборонительные линии в поле перед лесом на случай прорыва немцев из окруженного Берлина. Лагерь этот оказался последним в военной жизни Семена. И последние десять дней, проведенные в нем, были самыми беспокойными. Днем и ночью, глядя на окутанный дымом, грохочущий Берлин, бойцы ждали важных известий. И вести оттуда приходили – радостные, иногда тревожные, но пока не было той главной, единственной, которую так ждал весь народ.

Утром 1 мая Семен еще спал, когда вбежал Николай и разбудил его:

– Семен! Семен! Вставай! Война кончилась! Взято здание рейхстага и водружено Знамя Победы!

В этот же день в батальон приехал представитель штаба полка и вручил награды. За храбрость и умелое руководство орденами Отечественной войны разных степеней и другими орденами были награждены командиры рот и взводов. И вдруг Семен услышал свою фамилию:

– Старший сержант Гордеев награжден орденом Красной Звезды.

Голова его была, как в тумане от неожиданности и от радости. Он радовался не столько новому званию и ордену, сколько победе, великой, долгожданной победе. Когда его бурные чувства немного улеглись, он достал свой дневник и сделал запись:

«Война кончилась. Я и не думал, что она кончится обычнее обычного. Еще слышно стрельбу, но фашисты уже взяты за горло. И все же для меня она кончилась неожиданно».

Третьего мая батальон двинулся в Берлин. Был солнечный день. Несколько армий, бравших Берлин, двигались сквозь него. Шли танки, «катюши», тысячи грузовиков, орудия, шла пехота, тянулись бесконечные обозы. И все это стекалось в город со всех концов. У Семена было ощущение, что в Берлин входит целая Россия.

Девятого мая поступило правительственное сообщение о безоговорочной капитуляции всей Германии. Вот и настал он – долгожданный день Победы! А в это время в Москве на Красной площади раздавался гул праздничной толпы, звучала музыка, вспыхивали песни. Вливались все новые и новые массы счастливых людей. Прохожие останавливали уцелевших офицеров, солдат, обнимали их и целовали. А вечером – тридцать залпов из тысячи орудий! Салют Победы!

Семен ждал этого дня так долго и мечтал о нем, что, когда он стал явью, ему на мгновение показалось, что у него не хватит сил, чтобы ликовать и праздновать. Но силы нашлись, и он вместе со всеми громко, неистово кричал:

– Ура!!!

Все пели и плясали под гармонь и митинговали. На трибуну один за другим выходили солдаты и, точно прирожденные ораторы, произносили удивительные речи. После митингов Семен почувствовал усталость. Ему хотелось отдышаться, привыкнуть к тишине, к тому, что уже не свистят пули, не рвутся снаряды и бомбы, не раздирают душу завывания бомбардировщиков. «Дожил! Дошел!» – пело у него в душе. Но его радость омрачало то, что в памяти всплывали имена погибших товарищей, их незабываемые голоса. Хорошо, что друг его Николай жив и дошел вместе с ним до Берлина.

Наступили поздние сумерки.

– Пора подумать о ночлеге, – сказал Семен.

– Давай поищем укромное местечко в каком-нибудь дворе, – предложил Николай.

– Коля, не будем рисковать, кто знает, кто притаился в этих мрачных дворах. Я что-нибудь придумаю, иди за мной.

– Слушаюсь, товарищ старший сержант, – с улыбкой отчеканил Николай.

Они пошли по улице, свернули в глухой переулок и, подойдя к первому встречному дому, позвонили в дверь. Загремела цепочка, и дверь открыл старый немец. Он встретил их настороженно, но все же пригласил войти. Семен прошелся по квартире. Она была большая, в ней было много комнат, но кругом царили безлюдье и тишина. «Не притаился ли кто здесь?» – подумал Семен, проверяя каждый уголок. В одной из комнат он обнаружил испуганную пожилую женщину.

– Это моя жена – Моника, – пояснил старик на ломаном русском языке.

Фрау Моника выпила тем временем несколько капель успокоительного лекарства и немного отошла от испуга.

– Почему вы так напуганы? – спросил Николай.

– Простите нас, – взмолился хозяин, – мы просто запуганы пропагандой. Нам сказали, что русские будут чинить расправу над всеми немцами.

– Тьфу, какая чушь, – рассердился Семен, – мы – не фашисты, мы – русские солдаты, и с мирным населением мы не воюем. Не бойтесь, ничего с вами не случится, мы сейчас же уйдем.

– Нет, нет, оставайтесь, простите нас, – поспешил ответить хозяин, – Моника, приготовь чай для наших гостей.

Через некоторое время они все сидели за одним столом. Семен достал из вещевого мешка нераспечатанную банку тушенки, Николай положил на стол толстый кусок сала, хлеб и скопившийся за неделю сахар. Старики переглянулись. Николай нарезал сало толстыми ломтями, щедро уложил их на хлеб и протянул им:

– Ешьте, не стесняйтесь, это вкусно.

– Danke, – покраснев, сказала Моника.

– Спасибо, – сказал старик, – вы простите ее, Моника не умеет говорить по-русски. Она немного понимает, а сама сказать не может.

Семен заметил на стене портрет молодого мужчины.

– Кто это? – спросил он.

В глазах Моники вспыхнул почти животный испуг. Она побледнела, и губы ее начали трястись.

– Это наш сын. Он убит на восточном фронте, – ответил старик.

Заметив испуг женщины, Семен больше ни о чем не стал расспрашивать. Окончив ужин, нежданные гости отправились спать. Хозяева стали объяснять им, как пользоваться краном и спускать воду в санузле. Они были убеждены, что русские никогда не видели этих удивительных чудес цивилизации, что русские – это нечесаные люди из глухих лесов далекой Сибири. Друзьям стало смешно, им было жаль этих стариков, но у них уже не было сил что-либо разъяснять им.

Впервые за четыре года они вновь блаженствовали на чистых простынях под невесомым пуховым одеялом.

– Коля, мне не верится, что война кончилась, а тебе?

– Мне тоже не верится.

– Ты чем теперь будешь заниматься?

– Поеду домой к маме. Я так хочу ее обнять. Как она там без меня? Соскучился я очень по ней, по сестренке Зинке, по дому.

– А мне некуда ехать. Один я. Как ты думаешь, не поехать ли мне в Белоруссию к Олесе? Она обещала ждать. Вдруг и впрямь ждет меня? Она красивая, правда молодая очень. Ну и что? Я тоже еще не старик. 36 лет – самый расцвет для мужчины. Коль, ты чего молчишь?

Семен приподнялся на кровати и увидел, что друг его замертво спит, сладко посапывая во сне. Он улыбнулся и тихо произнес:

– Вот он какой – первый день мира – получился у нас с тобой, друг мой Колька.

VII

Две совершенно одинаковые пятилетние девочки расположились на коленях матери и крепко обнимали ее тоненькими ручонками. Они были так похожи друг на друга, что все недоумевали, как Вера различает их. Никому не удавалось угадать, кто из них Иринка, а кто Маринка. Они были совсем крошечные, когда их отец ушел на фронт. Дочки выросли без него и, конечно же, не могли его помнить. Но они его очень хорошо знали по рассказам своей матери. Вера часто рассказывала детям об Адике, о том, какой он добрый и заботливый, а еще очень красивый. Она говорила, что он – самый лучший папа во всем мире и, что он любит их больше жизни. А еще она говорила, что сейчас он где-то далеко-далеко бьет фашистов, храбро сражается за Родину и, когда прогонит их с русской земли, обязательно вернется домой.

Маринка слушала, раскрыв рот, потом вдруг неожиданно спросила:

– А он не потеряется?

– Маринка, какая ты глупая, – сказала Иринка тоном, в котором звучали нотки превосходства над сестрой, потому что она появилась на свет на несколько минут раньше и по праву считала себя старшей, – даже если он заблудится, то, когда кончится война, мы его обязательно найдем, правда, мама?

Вера с нежностью смотрела на детей, и по щекам ее катились слезы.

– Мамочка, не плачь, он не потеряется, – прощебетала Маринка и стала заботливо вытирать ей слезы, размазывая их по лицу, – он сильный, и у него есть гранаты и ружье.

Илюша сидел возле них на полу и вдруг вскочил, как ошпаренный, вытянувшись в струну. Глаза его уставились на дверь. Вера резко обернулась. На пороге стоял Адам. В какое-то мгновенье все замерли. Адам стоял в военной форме, и звезда ордена Отечественной войны блестела у него на груди. С его запыленного лица глядели живые глаза, в уголках которых лежали усталые, напряженные, светлые морщинки. Адам стоял в двери, как в раме, держась за косяк, и счастливо улыбался.

– Папа! – крикнул Илюша и первым бросился к отцу.

Адам подхватил его и, приподняв, прижал к своей груди. Илюша обвил руками шею отца и всем телом влепился в него. У Веры к горлу подступили рыдания, на миг все расплылось перед глазами, и она не сразу могла овладеть собой. Она медленно пошла к нему, а мысли обгоняли одна другую.

– Верочка, любимая моя!

Услышав его голос, она, словно всплыла из страшного сна, куда погрузилась, и увидела совсем близко любимое лицо, темные волосы, в которых светилась седина, и его глаза, сияющие бесконечной любовью и нежностью. Как она могла раньше любить другого? Другого такого нет на свете, и не будет! Какое счастье, что он жив, что вернулся! Теперь она с ним никогда не расстанется! Адам бережно опустил сына на пол и обнял свою жену. За эти годы Вера осунулась, на исхудалом лице, казалось, остались одни глаза, но глаза эти, кроткие и затуманенные, светились любовью и счастьем. Сестренки стояли рядом и растерянно переглядывались.

– Иринка, это наш папа?

– Наверное. Видишь, мама обнимается с ним?

– Вижу. И Илюша тоже обнимается с ним.

Наконец, они дождались своей очереди. Адам подошел к ним и, улыбаясь, сказал:

– Ну, здравствуйте, принцессы!

– Ты наш папа? – в один голос спросили они.

– Да, я ваш папа. Не помните меня? А когда-то я вас качал в люльке. Как же вы выросли! Какими красавицами стали!

Маринка спряталась за спиной своей сестры и смущенно выглядывала из-за ее плеча.

– А ты будешь с нами играть? – спросила Иринка.

Адам рассмеялся и посмотрел на Веру.

– Конечно, буду.

– Что же мы сидим? – всполошилась Вера. – Ты, наверное, голодный? Я сейчас быстро накрою на стол. Надо позвать Константина Максимовича и Любашу. Илюшенька, беги к деду, зови его к нам, и к тете Любе зайди, пусть приходит с Катюшкой.

Вера хлопотала, накрывая на стол праздничный обед, и порхала по дому, словно у нее выросли крылья. Через несколько минут на пороге появился запыхавшийся Константин Максимович. На его глазах блестели слезы радости. Адам подошел к нему, и они крепко обнялись.

– Живой…, сынок, живой…, радость-то какая! Теперь можно и умереть спокойно.

– Отец, о чем ты? Зачем умирать? Жизнь только начинается.

Адам обнимал отца, едва сдерживая слезы. Увидев деда, Иринка с Маринкой на перегонки бросились к нему и начали тянуть его за руки, оттаскивая от Адама.

– Дед, ты почему плачешь? – щебетали они. – Ведь папа не потерялся, радоваться надо, а не плакать.

– Да я радуюсь, мои щебетуньи, радуюсь, еще как радуюсь!

Раздался стук в дверь.

– Это Любаша, – сказала Вера.

Она не успела договорить, как ее дочки бросились к двери с криком:

– Катя пришла! Ура! Катя пришла!

– Они так подружились с Любашиной Катюшей, просто «не разлей вода», – пояснила Вера Адаму.

– Вот так и рождается большая и серьезная дружба, – произнес он.

Сестренки сразу же утащили подружку в свою спальню, и там стало шумно и весело. Любаша прошла в комнату. Она похудела и очень изменилась, как показалось Адаму. Перед ним стояла не та Любаша – пухленькая, веселая и жизнерадостная девчонка, а серьезная, повзрослевшая женщина. Она улыбалась, но глаза ее были грустные.

– Адик, как я рада, что ты вернулся живым и здоровым! Верочка, – продолжала она, обнимая подругу, – как же я рада за тебя, за Адика, за Константина Максимовича, за всех вас! Теперь вы все вместе! Какое это счастье – быть вместе! Адик, ты Семена на фронте не встречал? – печально спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Увижу ли я его когда-нибудь? – слезы блеснули в ее глазах.

– Нет, Любаша, не встречал я Семена. Но, если похоронки не было, значит жив твой Семен, значит вернется скоро. А вот с Михаилом мы встречались.

– Разговоры потом, а сейчас – за стол, – скомандовал Константин Максимович.

Все уселись за столом, который был заставлен домашними яствами, выпили рюмку, другую за Победу, за возвращение Адика, почтили память погибших, и на фоне всего этого текли нескончаемые разговоры. Адам рассказывал о том, где и как воевал, о своих товарищах, о том, как они с Михаилом спасли друг друга от смерти, а Любаша и Вера – о том, что Костя стал председателем колхоза, что умерла Мария Терентьевна, что бабку Дуню разбил паралич после похоронки на сына, что Шурочка потеряла трех своих детей и мужа и еще о многом, что произошло за эти страшные четыре года.

Когда Вера с Адамом всех проводили и уложили детей, была глубокая ночь. Адам сел на край кровати, Вера расположилась на полу возле его ног. Опираясь локтями на его колени, она, взяв его руки в свои, оглядывала его мозолистые, в рубцах и шрамах, ладони и улыбалась. Она смотрела на него и думала: «Кто смог пройти все испытания и ужасы войны и не только выжить, но и вернуться с победой, тот поистине настоящий мужчина, и этот настоящий мужчина – мой муж». Вера смотрела в его глаза и тонула в них. Адам мгновенно воспламенился. Целых четыре года у него не было женщины. Как это здорово – быть с любимой! Он привлек ее к себе и не помнил себя от счастья. Она нежно гладила его по груди, а он все крепче и крепче прижимал ее к себе. Он всегда считал, что мужчине не к лицу стонать и кричать, но сейчас он не мог сдержаться.

Любаша долго не могла заснуть. Все ее мысли были о Семене. За все эти долгие годы она так и не отделалась от этих мыслей. Она все еще сильно любила его. Просыпаясь, она каждое утро вспоминала прежде всего его. Ей было обидно, что его любви она не сумела добиться. Но она не смогла выбросить его из головы и вычеркнуть из сердца. Все, что ей оставалось – продолжать надеяться, что каким-нибудь чудом Семен возвратится к ней.

В это время Семен ехал почти в пустом вагоне поезда. Он смотрел в окно. Серые тени бежали по земле, а сосны стали похожи на остроконечные башни. Семен думал об Олесе и о том одиноком «божественном» дереве. Какое оно сейчас? На маленькой станции дверь вагона открылась. Показались голова и две руки. Уцепившись за поручни, они медленно подтянули туловище, а ноги, попав на ступеньки, стукнули, словно палка, ударившаяся о камень. Когда человек втащил свое туловище, Семен увидел обвисшую штанину, из которой торчал кончик деревянной ноги, вскоре последовала и вторая деревяшка. Это был мужчина лет тридцати пяти, хотя почти уже седой, с усыпанной орденами грудью. Он посмотрел на Семена пристальным взглядом, который смутил Семена, и он отвел от него глаза. «Боже мой, этот мужчина – мой ровесник, – мелькнуло у него в голове, – а ведь я мог быть на его месте. Господи, спасибо тебе, что я – не калека. Как же он будет жить теперь без ног? Интересно, жена у него есть? Может быть и была до войны, да, наверное, бросила его. Женщины не любят обременять себя. Здоровых-то мужиков гонят, а калеки и вовсе не нужны».

Они ехали молча. Мужчина явно не хотел разговаривать, а Семен был настолько поражен, что не находил слов, чтобы завязать разговор. На следующей станции поезд остановился. Семен хотел предложить свои услуги и помочь искалеченному человеку выйти, но в это время через открытую дверь к нему протянулись две руки.

– Здравствуй, мой милый!

К нему тянулась, улыбаясь и сияя, красивая еще женщина. Рядом с ней прыгала от радости маленькая девочка. Когда калека сошел на перрон, они бросились обнимать его. Потом они тронулись в путь, и девочка, идя рядом с ним, держалась ручонкой за перекладину костыля, как держалась бы за руку своего отца. Семен смотрел на них из окна и думал: «Не может быть. Вот это женщина! Вот это настоящая любовь! Интересно, если бы я вернулся с войны калекой, Любаша продолжала бы меня любить? Нет. Конечно, нет. Она еще до войны нашла другого. Настя же сказала мне, что она растит дочку. Эх, Любаша! А говорила, что до гроба любить будешь только меня одного».

Поезд мчался по белорусской земле. Когда Семен сошел на перрон, стоял погожий денек. Солнце заливало светом вершины деревьев и своими лучами согревало землю. Семен добрался до той самой деревни, в которой жила Олеся. Он увидел длинную вереницу людей. Лица у них были худые, вытянутые. В толпе слышались всхлипывания женщин. Семен подошел ближе и увидел гроб, украшенный еловыми ветками. В покойнике он узнал деда Астапа, того самого Астапа, который помогал партизанам в лесу. Дед лежал спокойный, суровый. Рядом стояли притихшие девчата с венками из еловых веток в руках. Проститься с Астапом вышла вся деревня. Семен искал глазами Олесю, но не находил ее. В одном из стоящих рядом мужчин он узнал Петра, который приходил в лес вместе с Астапом. Семен подошел к нему и поздоровался. Петр сразу же узнал Семена. Они отошли в сторону.

– Семен, я рад тебя видеть! Живой, брат! – в полголоса воскликнул Петр. – А у нас, вишь, беда какая, Астап помер.

– Петро, а где Олеся?

Петр опустил глаза и, всхлипнув, утер рукавом нос.

– Нема Олеси.

– Как нема Олеси?

– Погибла Олеся в сорок втором. Вы, как ушли тогда, вскоре налетели на деревню немецкие каратели. Мы в лесу были. А когда вернулись, многие нашли вместо своих хат пепелища. Не нашел своей хаты и Астап, не нашел он и внучки своей Олеси. Соседи сказали ему, что она сгорела в избе, что ее загубили немцы, сначала надругались над ней, а потом закрыли в хате и сожгли заживо. Астап после этого как-то сразу ослаб. Пока война шла, он еще держался, все хотел за внучку отомстить. А когда война кончилась – сразу сдал, хворать начал, все говорил: «Скорее бы помереть. Что я тут один? На что она мне – жизнь– то – без Олесеньки моей? Вот помру, и свидимся мы с ней, с голубкой моей, там на небесах». Вот и помер наш Астап. Семен, а ты где остановился? После похорон заходи в мою хату, посидим, помянем Астапа, Олесю и всех, кто кровушку свою пролил в этой проклятой войне.

– Нет. Спасибо тебе, Петро. Не приду я, ехать мне надо. Прощай, брат.

Семен обнял Петра и быстро зашагал в сторону леса. Его тянуло к «божественному» дереву, которое ему когда-то показала белорусская девушка. Необыкновенно торжественными казались деревья в густом бору. Они уже не были такими угрюмыми, как тогда, в сорок втором году. И на самой окраине леса стояло оно – «божественное» дерево. Оно стояло и словно дышало, и от его дыхания становилось свежо и легко. Семен подошел к нему и, погладив рукой его крону, сказал:

– Может быть и впрямь твой лист спас мне жизнь тогда? Олеся тебя так любила, почему же ты – «божественное» дерево – не спасло ее жизнь? Наверное, потому что эта девушка боялась за меня и отдала твой чудодейственный листок мне, а о себе не подумала.

Семен постоял еще немного возле этого дерева, потом резко отошел от него и решительно зашагал на станцию.