Текст книги "Шурочка: Родовое проклятие"

VIII

Было десять часов утра. Горячее августовское солнце струило сквозь маленькие оконца в дом Клавдии. Солнечные блики играли на стенах. Шурочка примеряла свадебный наряд, и ее сердце наполнялось безудержной радостью. Всего через несколько часов они поженятся с Платоном, и уже ничто не сможет разлучить их. Единственное, что ее огорчало в это утро, было то, что подружкой на ее свадьбе будет не Настя, а Вера. Шурочка думала: «Где же ты сейчас, Настена? Как бы я хотела, чтобы ты была рядом со мной в этот день. Только с тобой я могу поделиться своими мыслями и чувствами и быть еще счастливей от того, что ты рядом, что ты понимаешь меня, любишь и искренне радуешься вместе со мной».

Шурочка стояла перед зеркалом. На ней было белое платье, простое и очаровательное, обтягивающее стройную фигуру, грудь была украшена пышными рюшами. Платье получилось очень красивым, наверное, еще потому, что когда его шила Клавдия, она вкладывала в каждую складочку свою глубокую любовь к этой девочке. Роскошные светлые волосы украшал венок из белых цветов. В этом наряде Шурочка была еще более очаровательной. Клавдия смотрела на нее с восхищением и думала: «Какая же она красивая! Как жалко, что Поленька не дожила до этого дня и не может порадоваться вместе со мной». В это утро Шурочка была немного растеряна. Совсем скоро она станет замужней женщиной и окунется в новую, семейную жизнь со всеми ее радостями, со всем счастьем, о каком мечтает каждая девушка.

На свадьбу была приглашена почти вся деревня. Для свадебного пиршества были приготовлены длинные деревянные столы и скамейки, расставленные в ряд во дворе Платона. Мастерить эти столы и скамейки ему помогали Адик и Семен, а Вера, Любаша и Шурочка весь день хлопотали на кухне, помогая Клавдии в разнообразной стряпне, чтобы украсить вкусной едой эти новенькие свадебные столы. Дружком со стороны жениха был Семен. Конечно, Шурочка хотела, чтобы это был Михаил, ведь она знала, как его любит Вера. Накануне свадьбы именно так и планировалось. «Вот поженимся мы с тобой, а следующими будут Вера и Михаил. Это хорошая примета, когда женятся подружка и дружок чьей-то свадьбы», – говорила Шурочка Платону. Но к ее разочарованию этого не случилось. После того, как Настя уехала в город, Михаил через некоторое время отправился вслед за ней, и никто из деревни не знал, где они и что с ними. Вера очень тяжело переносила разлуку. В первые дни она просто умирала от тоски. Она ничего не могла есть, глаза ее потускнели, все ночи напролет она плакала, уткнувшись в подушку. Она ходила, словно тень. Казалось, что последний остаток сил, который еще теплился в этой ослабевшей душе, скоро полностью будет исчерпан. Любаша, как могла, поддерживала ее. «Все пройдет, ты только потерпи, со временем боль утихнет. Ты только пойми, что он не стоит тебя. Ты обязательно будешь счастлива и встретишь настоящего парня, который будет любить тебя, и которого ты обязательно полюбишь всем сердцем», – успокаивала она подругу. Но в день свадьбы Шурочки Вера, собрав все силы, была веселой и красивой, будто снова вернулась к своей обычной жизни, оставленной из-за разлуки с Михаилом. Она улыбалась и смеялась, и все, глядя на нее, радовались переменам в ее настроении.

Бракосочетание было назначено на двенадцать часов. Погода стояла отличная. Жених, невеста, Вера, Семен и Клавдия вышли из дома и направились в церковь. Они шли медленно, чинно по деревенским улицам, а соседские ребятишки выбегали им навстречу, с любопытством глазели на них, а некоторые, постарше, кричали им вслед: «Тили-тили тесто, жених и невеста!» Они явились в церковь точно к назначенному сроку. Приглашенные толпились возле церкви, ожидая молодых. Широко шагая, вышел священник и начал служить мессу. Шурочка и Платон, очень смущенные, стояли перед алтарем, не зная, когда надо становиться на колени, когда садиться, когда вставать, и церковный служитель показывал им знаками что делать. Свидетели все время стояли молча, а Клавдия плакала от счастья, и слезы ее капали в молитвенник. Потом священник положил руки на склоненные головы молодых и соединил их навеки веков. Затем все прошли в ризницу и расписались в книге.

– Вот и готово, – сказал Платон, смущенно улыбаясь.

Сосед Веры дядя Егор похлопал его по плечу и, посмеиваясь, пробормотал:

– Вот, какие шустрые наши девки! Окрутят за пять минут, а потом расхлебывайся всю жизнь! Эх, Платоша, влип ты, бедняга!

Клавдия ущипнула его за ухо, и на лице его появилась такая смешная гримаса, что все покатились со смеху. Шурочка подошла к Клавдии и обняла ее. Клавдия не могла удержаться от слез и постоянно всхлипывала.

– Мамочка Клавочка, родная моя, не беспокойся за меня, мне так хочется быть счастливой! Если богу угодно, мы будем счастливы! Бог милостив! – сказала Шурочка, утирая слезы Клавдии.

Затем все отправились в дом Платона, где их ожидало свадебное пиршество. Платон вел жену под руку. Они смеялись и шли быстрее других, далеко опередив всех гостей, точно подхваченные каким-то порывом, не замечая ни домов, ни соседских ребятишек. А гости, задрав головы, смотрели на небо. Оно становилось все темней. Над землей стали проноситься резкие порывы ветра, вздымая вихри пыли, начались раскаты грома. Дождь хлынул сразу, как из ведра. Люди прятались в первые, попавшиеся на пути, дома, а небо становилось все темней, казалось, наступила ночь. И тут гроза обрушилась на деревню с неудержимой яростью. Целых пол часа с неба хлестали потоки воды, а гром гремел, не умолкая. Всем было не по себе. Только лицо Шурочки сияло спокойной радостью. Во время грозы они с Платоном укрылись под развесистым деревом, но листва не могла защитить их от стремительного ливня, и они стояли, промокшие с головы до ног, крепко держась за руки, устремив глаза в небо. Шурочка следила за молниями, как будто при ярких вспышках видела там картины своего будущего. Лишь Клавдии эта гроза была не по душе. Она, словно предчувствовала нависающую беду над ее дорогой Шурочкой. Еще в детстве она слышала от своей бабушки, что когда в день свадьбы случается большая гроза, это небо посылает проклятие, и тогда беды не миновать. «Неужели проклятие за смертный грех Арины ляжет на плечи Шурочки, у которой такая светлая и чистая душа?» – с ужасом думала она. Клавдия молча смотрела на серую пелену дождя, на бегущие по улице ручьи, на водяную пыль, которая взлетала над бурлившими под ливнем лужами.

– Ну, и погодка! – сказал Егор, стоявший рядом с ней, – скоро с неба посыплются черти!

Оробевшие женщины, пережидая дождь, прикрывали глаза руками. Они уже не болтали, им было не по себе. Когда раскаты стали реже, гости начали приходить в себя, стали ругать грозу, грозить тучам кулаками. Тем временем ливень внезапно прекратился.

– Ну, вот, теперь пора и за свадебку! – смеясь, сказал Егор.

Гости стали выходить из своих убежищ. Увидев, что все дороги развезло, они стали снимать свои башмаки, решив, что босиком по грязи идти легче.

– А может и к лучшему, что дождь намочил нас? По крайней мере, по такой погоде нас не хватит солнечный удар! – рассудил Егор.

Все засмеялись. Настроение у гостей поднималось. Когда все собрались во дворе Платона, Егор, погладив подбородок, и, подмигнув, вопросительно поглядел на собравшихся:

– Я вам так скажу – самое лучшее средство после дождя – не откладывать застолье.

– Я на все согласна, дядя Егор, – смеясь, сказала Вера.

Она непроизвольно повернула голову и столкнулась с кипевшим от злости взглядом своего отчима. В эту минуту он думал: «Лучше бы ты была согласна выйти замуж за кого-нибудь. Ишь, развеселилась, кобыла здоровая. Когда только я избавлюсь от тебя?»

Однако вслух он произнес:

– Да! Не мешало бы пропустить по стаканчику для согрева, а то вон девки-то все наряды свои измочили. Самогонка потечет по жилочкам, да разогреет кровь-то, а на горячем теле и одежонка быстрее высохнет.

Вскоре общими усилиями праздничные столы были накрыты. Свадебное платье Шурочки насквозь промокло, и ей пришлось переодеться. Она надела платье, которое Клавдия сшила ей на восемнадцать лет. Оно было ни чуть не хуже свадебного. Когда она вышла к столу, на ее месте, рядом с Платоном, сидел Егор, наряженный в невесту. На его голове была белая тюлевая занавеска, завязанная на макушке пучком в виде розы. Вся компания просто прыскала со смеху. Кто-то кричал:

– Глянь-ка! Ну и новобрачная! Егор, вот беда! Ты проглотил арбуз что ли? А может ты беременный?

Егор смеялся громче всех, гордо выпятив свой живот.

– А вот и настоящая невеста идет, – раздалось из толпы, – Платон, гони самозванца!

Все дружно подхватили:

– Гони его, гони! Шурочку давай! Настоящую невесту давай!

Егор состроил недовольную физиономию из-за того, что его выгоняют с почетного места, и всех разобрал неудержимый хохот. Вдруг раздался бабий визг. Кто-то из мужиков залез под стол и ущипнул их за икры ног.

– Ижно, какой крик подняли! – ворчали мужики, вылезая из-под стола, – могли бы сделать вид, будто по ногам шмыгают мыши.

Все сотрясались от смеха.

– Смотри, смотри, у Егора живот-то как трясется, прямо, как холодец!

А Егор закатывался, и от смеха живот его еще больше дрожал, прыгал и ходил ходуном.

Платон обнял Шурочку за талию, и она с нежностью прижалась к нему.

– Хороши, нечего сказать! – воскликнул он. – Экий галдеж подняли! А про жениха и невесту забыли!

– Горько! Горько! – дружно закричали гости.

Платон наклонил голову, и его губы сошлись с губами Шурочки в долгом ласковом поцелуе.

Весь вечер Семен и Вера старались казаться веселыми, но глаза их выдавали подлинное состояние души. Семен мысленно навсегда прощался с Настей. Он решил принести свою любовь в жертву ради ее счастья и гордился этим. В этом юноше чувствовались решительность и воля. В глазах Веры проскальзывала печаль, и, как она не старалась, они все равно были грустными.

Адик был очень весел. Все свое внимание он переключил на Веру. Он не оставлял ее ни на минуту. Все время шутил, рассказывал забавные истории, пытаясь рассмешить ее, неоднократно плясал «Барыню», выписывая разные кренделя, стараясь понравиться ей.

Развеселившаяся свадьба грохотала, чуть ли ни на всю деревню. Нежный свет теплого, омытого грозой, вечера еще больше радовал гостей. Стол казался бесконечным. Деревья бросали зеленоватый отсвет на него, и тени листьев плясали на лицах людей. Уже почти ночью гости стали разбредаться. Семен незаметно улизнул раньше всех. Адик пошел провожать Веру. Егор заснул за столом, объевшись и обпившись. Федор с Нюрой еле разбудили его и по-соседски взялись проводить до дома.

Наконец, уставшие от гостей, молодые проводили всех. Платон тихонько пожал руку Шурочке и шепнул на ухо:

– Пора начинать семейную жизнь, а что это за семья без детей?

Шурочка поняла смысл сказанной Платоном фразы и от стыда залилась ярким румянцем.

– Платоша, все-таки, как жалко, что на нашей свадьбе не было Насти, Михаила, Марии Терентьевны и Кости, – тяжело вздохнула она.

– Да. Сдала Мария Терентьевна, совсем ослабла от горя, – ответил он, – а Костя и вовсе замкнулся после отъезда Насти. Тяжело им сейчас, не до веселья.

– Со столов надо бы убрать все, – сказала Шурочка.

– Завтра уберем, пойдем лучше в постель. Ведь ты теперь – моя женушка, и сегодня у нас с тобой первая брачная ночь, – ласково прошептал он ей на ухо, прижимая к себе, и, почувствовав разгорающееся желание и не в силах больше сдерживать свои страстные порывы, подхватил ее на руки, точно пушинку, и унес в свой, теперь уже не холостяцкий, дом.

IX

Приехав в город, Настя, прежде всего, постаралась подыскать себе жилье. Это была задача не из легких. В конце концов, она нашла квартирку из одной комнаты в одном из стареньких домишек, с общими для всех постояльцев ванной и кухней. Все здесь пришло в упадок, но Настю новое жилище вполне устраивало, особенно то, что за эту комнату брали недорого. Здесь было шесть комнат, считая ту, что снимала Настя, да еще две комнаты, где обитал сам хозяин. Он был лет пятидесяти, с глазами навыкате и гнусавым голосом. Самым большим огорчением в его жизни было то, что за его комнаты не хотели платить дороже, а самой большой радостью – когда постояльцами оказывались молодые девицы. Когда в одной из его комнат поселилась Настя, ее загадочные серые глаза и огненно-рыжие волосы пробудили в нем живейший интерес.

– Заглядывайте ко мне, Настенька, я Вас чайком угощу, – говорил он, когда она попадалась ему на глаза.

И Настя стала заглядывать к нему в свободное время.

Однажды хозяин попытался обнять ее, но она резко его оттолкнула, что он не удержался на ногах и со всего маху шлепнулся на пол.

– Хватит разыгрывать недотрогу! – крикнул он. – А то мы не знаем вас, артисток, все вы одинаковые!

Хозяин сделал вторую попытку, и Настя его ударила изо всех сил.

– Не такая уж ты красавица! – злобно огрызнулся он, вытирая нос, из которого бежали кровяные струйки.

– Вот и не лезь ко мне, раз я не красавица! Много вас таких охотников до любой юбки!

С этого момента Настя старалась избегать хозяина. Нет, она не боялась его домоганий, она опасалась другого – вдруг он выгонит ее на улицу, чтобы отомстить ей за свое унижение? Но хозяин и не думал ее выгонять. Он оказался незлопамятным, а после ее отпора потерял к ней всякий интерес.

Приближалась пора экзаменов. Целый месяц Настя прожила, точно в тумане. Прочитанные книги громоздились друг на друга, мысли путались в голове. Иногда она, читая, просиживала до поздней ночи, а утром, роясь в памяти, ничего не могла вспомнить.

И вот наступил долгожданный день. Насте не сиделось на месте, она была в непрерывном движении и, наконец, собрав всю свою волю, чуть ли не бегом, отправилась в театральное училище. Подойдя к зданию, она остановилась, чтобы отдышаться и взять себя в руки. Потом она решительно открыла тяжелую дверь и вошла туда, где должна была решиться ее судьба. На пороге она встретила молодую девушку, которая стояла, закрыв глаза и прижав руки к груди. Настя тронула ее за плечо, и девушка испуганно открыла глаза.

– Скажите, пожалуйста, где идет вступительный экзамен? – спросила Настя.

Девушка с удивлением посмотрела на нее и ответила:

– В двадцатой аудитории. Но Вы опоздали, экзамен уже закончился.

– Как закончился?! – воскликнула Настя и ринулась по коридору.

В коридоре толпились молодые люди – девушки и юноши. Настя стремительно пробиралась сквозь них, и перед ней мелькали лица этих людей. Они бурно разговаривали между собой, и воздух гудел так, точно это был пчелиный улей. Она смело открыла дверь и вошла внутрь аудитории.

– Вы кто? – строго спросил профессор.

– Я Настя Быстрова, – ответила она.

– Почему опоздали?

– Извините…, я, наверное, перепутала время, – заикаясь, пролепетала она, стоя в двери и не решаясь пройти дальше.

– Ладно, берите билет.

Настя подошла к столу, на котором лежали маленькие бумажки, и осторожно взяла одну из них.

– Номер? – спросил профессор.

– Девять, – ответила она, читая билет.

– Хороший билет – «Слово о полку Игореве». Ну, что ж, готовьтесь.

Настя села за стол и, задумываясь, склонилась над бумагой. Некоторое время профессор наблюдал за ней, потом подошел к окну и стал внимательно смотреть на улицу. Улица жила обычной жизнью – шумела и кипела. По тротуарам сновали люди, они все куда-то торопились.

«Куда же они все стремятся? – думал профессор. – Какие они все разные, в этой многотысячной толпе ни один не походит на другого, даже отдаленно». Потом он перевел взгляд на Настю и подумал: «Вот еще одна рвется в актрисы. А понимает ли она сейчас, какая сложная жизнь у актеров? Молодая девушка, наверняка не встречавшая никаких трудностей в своей коротенькой жизни, наверное, мечтает купаться в лучах славы. Сколько таких прошло сегодня передо мной, и ни одного настоящего таланта».

– Готовы? – спросил он. – Слушаю Вас.

Настя держала в руках билет, и он мелко дрожал.

– Не надо так волноваться, – спокойно сказал профессор.

– «Слово о полку Игореве» – это великолепное произведение, – начала она, – это шедевр. В общем…, князья были разобщены…, и половцы напали на Русь…, – она закусила губу и покраснела.

Настя понимала, что сейчас завалит экзамен, и подняла на профессора грустные глаза.

– Вы, что же, не читали это произведение? – профессор с досадой скрестил руки на груди.

– Не мучайтесь, профессор, ставьте мне, что заслужила, – сказала Настя резким, решительным тоном.

На него этот тон подействовал как-то особенно, почему-то этот ответ ему понравился. Он присел.

Неожиданно Настя начала свой рассказ. Она говорила тихо, но каждое слово, слетающее с ее уст, было необычайно выразительно. По временам на ее глазах блестели слезы, а то вдруг ее охватывал бурный восторг. Закончив рассказ, она тихонько запела, еще глубже раскрывая образ своей героини. Ее голос проникал прямо в душу. Она закончила петь, и в воздухе повисла пауза. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Я могу идти? – осторожно спросила она.

«У этой девочки врожденный дар», – подумал профессор. Потом он поморщился и сухо произнес:

– Стыдно не знать «Слово о полку Игореве». Придется с Вами поработать.

– Я не понимаю, – дрожащим голосом произнесла она, – это значит, я принята или нет?

– Да принята, принята, – улыбнулся профессор.

Настя вышла из аудитории и вытерла вспотевший лоб. Некоторое время она стояла, глядя в опустевший коридор, наслаждаясь всем сердцем, что ее мечта сбылась. «Какое счастье! Я стану актрисой!» – пело у нее в душе. Она стояла и вдыхала какой-то особый запах, театральный, милый сердцу запах, который дурманил ее мозг. Несколько минут она была, как безумная, потом, овладев собой, направилась к выходу. Очутившись на улице, она оглянулась на окна училища, и ей показалось, что в одном из них она увидела профессора. Профессор действительно стоял у окна, смотрел на улицу и о чем-то думал.

Для Насти открывалась новая жизнь. Посвящение в таинство театра было начато. Теперь ей нужно было многому научиться. Ей нужно было много читать, научиться выражать жестом или взглядом любовь, которую она должна была показывать на сцене, научиться играть роли так, как если бы это были не роли, а ее подлинная жизнь.

Михаил приехал в город в надежде разыскать Настю. Он сердцем чувствовал, что она обязательно поступит в театральное училище, и, узнав, когда зачисляются студенты, стал терпеливо ждать. Чтобы как-то жить, он снял небольшую комнату и устроился на стройку кровельщиком. Михаил был доволен своей комнатой. В ней помещалась кровать, посредине стоял круглый стол, а по бокам шкаф и комод. Стена была украшена часами с кукушкой. И по вечерам, лежа в кровати, он засыпал под равномерное тиканье этих часов.

– Угадайте, сколько я плачу за комнату? – спрашивал он товарищей по работе, которые заходили к нему.

И когда они оценивали комнату дороже, чем она стоила, он, торжествуя, что так хорошо и дешево устроился, радостно говорил:

– Вот и не угадали, в два раза дешевле, просто даром!

На работе Михаила все уважали за его трудолюбие, смелость и веселый нрав.

В один из обычных дней Михаил заканчивал крышу нового трехэтажного дома. Он укреплял последние листы. Крыша была почти плоская, и он устроил на ней стол, положив на двух козлах широкую доску. Склонившись над этим столом, он спокойно резал листы. В эту минуту он был похож на портного, который кроит брюки. Его помощник тут же на крыше раздувал огонь в жаровне огромными мехами. Горячие угли нужны были для нагрева паяльника. Михаил взял последний лист, который надо было прикрепить у самого карниза, возле водосточной трубы, и, скользнув на край, упершись коленом в каменную печную трубу, присел. Одна нога у него болталась над улицей, рукой он держался за край трубы, чтобы не упасть вниз. Напарник вынул из углей паяльник и передал его Михаилу, который начал припаивать лист. Михаил работал с дерзкой самоуверенностью и спокойствием, двигался беспечно, пренебрегая опасностью. Он то вытягивался, то сжимался, ловко сохраняя равновесие, то опирался на трубу боком, то цеплялся одними пальцами. Теперь ему оставалось припаять нижний край листа у водосточной трубы. Он перегнулся, но не мог достать до карниза. Тогда он пошел на риск – отпустил руку и сделал шаг вперед. Нога скользнула. Он тщетно пытался за что-нибудь ухватиться, его тело два раза перевернулось в воздухе и с глухим стуком шлепнулось на землю. Напарник дико закричал и словно окаменел. Сбежались прохожие, вокруг Михаила собралась толпа. Некоторое время он лежал на земле, пока бегали в больницу за носилками. Михаил еле дышал. Толпа гудела. Какая-то женщина рассказывала другим о происшедшем:

– Я своими глазами видела, как он упал. Не приведи бог увидеть такое еще раз!

Михаила доставили в больницу. Целую неделю он был совсем плох. У него было множество переломов. Врачи опасались внутренних повреждений и считали, что он не выживет. Только молоденькая медсестра верила, что спасет его, если будет неотступно заботиться о нем. Целую неделю она провела на ногах, упорно решив спасти красавца, во что бы то ни стало.

– Наденька, ты себя совсем не бережешь, – говорил доктор, – кто он тебе? Брат или муж?

– Никто, – смущенно отвечала она.

– Ты уже вся побледнела от бессонных ночей.

Но Надежда, серьезная и полная решимости, только пожимала плечами. Она забросила свою личную жизнь и неотступно сидела при нем, следила за ним, когда начинался жар, клала руку ему на лоб, потом смачивала холодной водой полотенце и прижимала к его вискам и губам. Она ни минуты не сомневалась, что выходит его.

На восьмой день, когда доктор сказал, что худшее позади, и, что кризис миновал, медсестра, обессилив, упала на стул и залилась слезами.

– Наденька, выздоровление этого парня протянется месяца четыре, может больше, – сказал доктор, – мы не сможем столько времени держать его в больнице. Но ему понадобится уход.

– Я буду ухаживать за ним, – решительно ответила медсестра.

– Что ж? Видно крепко он тебя зацепил, – хитро прищурив глаз, улыбаясь, произнес доктор.

С этого дня Надежда поселилась в комнате Михаила. В свободное от работы время она хлопотала у постели больного, а он, лежа, с умилением следил, как она наливала в чашку горячее питье и осторожно размешивала сахар, стараясь не звякнуть ложечкой. Ему нравилось, когда она подходила к кровати, клала свою руку ему на лоб и ласково утешала его:

– Ничего, все будет хорошо, ты обязательно поправишься.

Незаметно для него самого, эта молоденькая девушка прочно вошла в его жизнь, и вскоре он стал ловить себя на мысли, что не может без нее. Лежа в постели, в ее отсутствие, он не сводил глаз с настенных часов. Он следил за стрелками, мысленно поторапливая их: «Как же медленно вы ползете, скорее бы шесть часов, скорее бы пришла Наденька». Он постоянно думал о ней: «Какая же она милая и заботливая. Постоянно бегает в аптеку, прибирает за мной, ничем не брезгуя, наводит чистоту и порядок в комнате, с моими товарищами всегда приветлива и никогда не жалуется, хотя к вечеру прямо с ног валится от усталости». В этой комнате, заставленной лекарствами, в этой атмосфере преданной заботы Михаил с каждым днем проникался восхищением к этой девушке, которая самоотверженно ухаживала за ним. Его сослуживцы ему прямо говорили:

– Ну, дружище, тебя и склепали! Теперь мы за тебя не боимся. С такой сиделкой ты, как за каменной стеной!

Прошло два месяца, и Михаил начал вставать с постели. Он ходил еще с большим трудом – несколько шагов от кровати до окна, опираясь на свою спасительницу. Но это было для него большим счастьем. За два месяца, проведенных в постели, он изучил потолок и стены, как свои пять пальцев, и мог нарисовать с закрытыми глазами все трещинки. А теперь он мог смотреть на улицу из окна. Он отдал бы десять лет жизни, лишь бы ходить, как прежде. «Это слишком несправедливо, со мной такого не должно было случиться, почему я?» – размышлял он. Еще два месяца Михаил ходил на костылях. Сначала он только спускался вниз на крыльцо, потом уже мог немного прогуляться по улице, а потом начал совершать более далекие прогулки и заглядывать на стройку, чтобы повидать старых товарищей. Он не мог дождаться, когда снова возьмется за работу. Надежда продолжала заходить к нему каждый день после работы и заботиться о нем. Однажды вечером он сказал ей:

– Я уже здоров и мог бы вернуться на работу.

– Нет, нет, еще рано! – решительно возразила она. – Я не хочу, чтобы ты снова слег. Подожди еще немного.

За эти месяцы между Михаилом и Надеждой установилась духовная близость. Ей не было скучно с ним. Он по-прежнему шутил, но, в сущности, ему было уже не до смеха, он всей душой желал ее, и желание его разгоралось. Михаил следил за всеми ее жестами, он не отрывал глаз от ее лица и тела. Она хлопотала вокруг него, а он, полный благодарности, все смотрел на нее и радовался тому, что она здесь, рядом с ним. Он испытывал наслаждение, которое доставляла ему растущая близость их отношений. В ее присутствии он ощущал в запахе воздуха что-то неповторимое, приятное и милое, именно то, чем веяло от нее.

За ужином они сидели напротив друг друга, беспрестанно обменивались улыбками и взглядами. Речи Михаила были бессвязны, в глазах появился блеск, лицо пылало огнем желания. Внезапно он встал из-за стола, схватил ее за руки и притянул к себе. Она была не в силах оттолкнуть мужчину, которого давно уже любила всем сердцем. Он крепко стиснул ее в своих объятиях, чтобы утвердить свою власть над ней. Глубокий счастливый вздох вырвался у нее из груди. Задыхаясь от страсти, он принялся целовать ее лицо, шею, пряди волос, рассыпавшиеся по ее хрупким плечам. Он подвел ее к кровати и, усадив, опустился перед ней на колени. Не вставая с колен, он обнимал ее ноги и бормотал:

– Я хочу тебя, слышишь? Я тебя хочу.

Надеждой овладевала слабость перед этим, подавляющим ее, желанием. Руки ее бессильно опустились, лицо дышало нежностью. Она была не в силах отказать ему. Михаил понял, что она готова отдаться ему, и, еще крепче обняв ее, спросил:

– Так значит «да»?

– Да, – прошептала она.