Текст книги "Ёлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы"

5 февраля

После уроков договорились с Наташей сходить в цветочный магазин. У ее тетушки – яростной любительницы горшечных растений – подоспел очередной день рождения, и теперь вся родня бегала в поисках чего-то эдакого. Я была приглашена в качестве почетного эскорта и эксперта.

Пока Наташа собиралась, я от нечего делать разглядывала с десяток цветных картинок, лежащих у нее на столе.

– А, это мои несуны стараются, – улыбнулась она. – Как оценки приспичит исправлять, так они в Интернете откопают что-нибудь, распечатают и ко мне бегут. С этим, – махнула она рукой на листы, – вообще смех. Представляешь, из шестого один принес. Я ему объясняю: мы Первую мировую только через три года будем изучать. А он: но ведь на цветном же принтере распечатал, хоть четверку поставьте. Во как! «Ведь на цветном же!» – передразнила она, скорчив рожицу.

У меня самой таких ходоков в конце четверти хоть отбавляй. А куда деваться? Пригодится…

На листах оказались распечатанные к уроку слайды, вполне, кстати, профессиональные. С планом занятия, целью, картами, фотографиями. Я повертела их и уже хотела положить, как вдруг чуть не выронила от удивления:

– Наташ, а ты читала, что тебе твой двоечник принес?

– Нет, – растерялась она. – Посмотрела мельком. А что такое?

– Ты только послушай! «Начало войны вызвало в России взрыв патриотизма. В крупных городах прошли антигерманские манифестации и погромы. Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Уже в 1-е дни на мобилизационные пункты явились почти все военнообязанные. Женщины добровольно работали санитарками»[4]4
  Пример приведен реальный, поэтому орфография цитаты сохранена.


[Закрыть]. Ничего себе!

Наташа напряглась, но промолчала.

– Да ты что? С каких это пор погромы стали проявлением патриотизма?

Она взяла лист, перечитала:

– Знаешь, а я бы, наверно, и не заметила…

Хотела над ней поглумиться, а потом подумала: наверняка не одна она не заметила. Даже автор не понял, что написал. Потому что пусть уж он лучше будет дурак и растяпа, чем националист и провокатор.

7 февраля

Сегодня сидели с Сережей дома, смотрели «Титаник». Я опять втихушку плакала: жалко же…

Оказывается, Сережа фильм ни разу не видел. Когда шел премьерный показ, он был на объекте где-то на своих Северах, а потом шумиха улеглась, и поводов для встречи у них почти не осталось. Почти, потому что кино «а-ля романтик» явно не его формат.

Сначала немного расстроилась. Когда любишь, хочется совпадений. Чтобы «единое целое», «две половинки» или что-то в этом роде. (Ну вот, уже и на банальности потянуло. Это все «Титаник» виноват!)

А потом поняла: все правильно. Он просто сказал свое мнение – не отстаивал его с пеной у рта, не настаивал на нем уперто, не соглашался малодушно, думая совсем другое… Умный человек так и должен делать. А Сережа – умный.

Ему вообще повезло, он живет в свое время. Активный, практичный, основательный – крепко стоит на ногах. Знает, чего хочет, но желания его не из области умозрительных идеек. И в то же время есть в нем какая-то человеческая легкость, он не грузит, не занудствует.

Не то что некоторые.

Так, приехали…

В конце концов, плюс и минус всегда притягиваются!

И не такой уж я сильно отрицательный минус! Я, можно сказать, положительный минус! (И это, что ли, на «Титаник» списать?)

P. S. Думала, с чем бы нас с Сережей сравнить, и придумала: он – каменная башня на высоком юру, а я над ее крышей флажком на ветру бьюсь.

По-моему, очень похоже.

10 февраля

Переключала каналы и случайно зацепилась за крикливое ток-шоу. Обычно такие вещи не смотрю: сидят дядьки, друг друга не слушают – лишь бы свое успеть вытряхнуть, и с претензией на авторство толкают прописные истины. Но, признаюсь, тот тяжелый разговор с дядей Витей до сих пор не дает покоя. Занозой засел. Особенно его горькое: «Почему терпел? Почему не сопротивлялся?..»

Сегодня обсуждали, как всегда, глобальное: Россия по большинству позиций продолжает уверенно скатываться вниз, а потому, братцы, даешь спасение страны! Только один ма-а-аленький вопрос: что для этого необходимо сделать в первую очередь? Ну и, естественно, все начали тянуть одеяло на себя. Картинки рисовали исключительно колоритные для усиления образного воздействия. Одни кричали про неотложную реанимацию бездыханного сельского хозяйства, другие – про костыли для поднимающейся с колен промышленности, про срочную мобилизацию сил для развития космоса – это, наверное, военные… И – хором: нужны деньги, нужны деньги, нужны деньги…

Слушала и в очередной раз удивлялась: неужели действительно можно не замечать очевидного? Вроде умные…

Мама рассказывала, как раньше платили за проезд. В часы пик автобусы набивались битком, и сначала к кассе из рук в руки передавали пятачки, двушки, копейки, а потом обратно – тонкую ленточку билетиков. И никому в голову не приходило заныкать чужую монетку или билет. Не платить было и стыдно, и неудобно: люди вокруг пусть ничего и не говорили, но в большинстве смотрели осуждающе. Они поддерживали Систему.

И помню свое детство, когда с кондукторами постоянно ругались, а иногда даже дрались. Причем не только хулиганистая молодежь или подвыпившие мужики, но и пенсионеры, студенты, многодетные мамы со своими неавторитетными льготными проездными. В этом яростном противостоянии пассажиры всегда брали сторону «зайца». Теперь понимаю: не потому, что обязательно были за него, а потому, что так выражали несогласие с Системой.

Сейчас по городу снуют маршрутки. Все платят. Нет ворчливых кондукторш, зато есть крепкие водители, с которыми даже самые задиристые забияки предпочитают не связываться. Людей заставили подчиниться Системе. Но стоит чуть смягчить условия, чуть ослабить узду – вынужденное послушание тут же исчезнет. Потому что нет к Системе доверия и, следовательно, нет желания ее поддерживать.

А кто не поддерживает, тот как минимум не помогает. Или даже мешает. Так стоит ли рассусоливать про быстрое развитие страны, если большинство ее граждан – балласт?

Все элементарно, дядечки.

И по поводу возврата доверия тоже несложно. Просто закон должен быть по совести, а жизнь – по закону. Вот какую задачу надо решать первой.

Может, и нескромно, но, чем больше я задумываюсь над тем, что слышу, тем чаще ловлю себя на крамольной, но совершенно очевидной мысли: я умнее многих из тех, кто сидит наверху!

11 февраля

На перемене пили у Мадам чай, и не выдержала, поделилась вчерашней идеей про балласт.

Лиля сразу отмахнулась:

– Дай хоть поесть спокойно, без политики.

Мадам пожала плечами:

– Народ в принципе не может любить власть.

– А почему, по крайней мере, не может уважать? Как в Швеции, Норвегии, Дании, – не сдавалась я. – Там может, а у нас – нет?

– Ну, во-первых, ни я, ни ты в Швеции не жили и даже не были, а потому, кого там уважают, не знаем. Во-вторых… Знаешь, есть такое «правило Брейлека»: доверяй лишь тем, кто может потерять столько же, сколько ты сам.

– То есть должно быть общество равных?

– Сплошь аллегории, – фыркнула Лилька. – Вот еще одна на крайний случай, если вдруг у вас закончатся: сытый голодному не товарищ. Надо разъяснять, кто есть кто? Ты что, не понимаешь, что дядечек из твоей передачи на самом деле все устраивает? Зачем ломать систему, которая их кормит?

Обидно, но, получается, я все-таки глупее их.

Ну тогда мне и глупые вопросы задавать не стыдно:

– А оно вообще возможно, общество равных?

– Если все станут одинаково честными и порядочными, – откликнулась Мадам. Подумала и добавила: – Или их заставят быть честными и порядочными. Или это будет выгодно. Вот теперь и решай, возможно или нет.

Она допила чай и, вздохнув, поставила чашку на стол:

– Равенство, братство… В теории-то все красиво, только на практике ничего не получается. Вот, к примеру, Прудон. Как он говорил? «Собственность – это кража». Правда, он имел в виду крупную собственность. А мелкую, наоборот, защищал, полагал ее основой вечной и незыблемой. Главными помехами считал цены и деньги, поэтому товары предлагал не продавать, а обменивать; предлагал создавать банки, дающие беспроцентные ссуды. Даже попытался открыть один такой, но…

– Ой! – влезла опять Лиля. – Позвольте догадаться! Неужели банк прогорел? А ведь такая классная идея – работать задарма! Он что, дурак, этот Прудон?

– Не дурак, а идеалист, – поморщилась Мадам. Ее тоже коробила Лилина резкость, но замечаний она не делала, понимала, что бесполезно. – Кстати, в середине девятнадцатого века у него было много сторонников, особенно на родине, во Франции.

– Отнять и поделить всегда много желающих.

– А вот тут ты ошиблась. Революцию Прудон отвергал, рассчитывал, что производства постепенно перейдут артелям и кооперативам.

– Ага, уже вижу очередь из олигархов, – усмехнулась Лиля. – На коленках ползут и умоляют: пожалуйста, заберите у нас заводы, скважины, шахты, яхты, особняки. Хотим жить как все, в «хрущевке» на пятидесяти квадратах… Точно – идеалист. Нет, все-таки дурак.

Выходит, даже глупости – и то придуманы до меня.

А если не глупости? Иногда думаю: если я, мама, дядя Витя можем не воровать, не убивать, не обманывать, то почему этого не могут другие? А если могут, значит, все-таки возможно оно – светлое будущее?

14 февраля

Ура! Ура! Ура!

Просто распирает от желания похвастаться: мне прислали целых семь валентинок! Из историков больше только у Наташи, но у нее малышня, пятый-шестой класс, а у меня – девятые. В их возрасте разница в четыре года – это в целую жизнь.

Для валентинок на первом этаже поставили большой контейнер, и с самого утра вокруг него происходило настоящее столпотворение. Младшие, особенно девчонки, подлетали целыми стайками и запихивали открытки толстыми пачками, громко и деловито обсуждая, кто из подружек и за какие такие страшные грехи лишен права получить заветное письмецо.

– …мне позавчера на математике ластик пожадничала! А я ей линейку давала! Помнишь, когда Светлана Семеновна на природоведении велела таблицу начертить?

– …Танька? Обойдется! Думает, если ей бабушка новую кофту купила, может нос задирать!

– С воланчиками, – завистливо вздыхая, отзывалась подружка. – А вот тут, – проводила она вниз по планке, – пуговки. Перламутровые…

Те, кто постарше, подходили по двое-трое. Громко смеялись, пытались выхватить валентинки друг у друга, всем своим видом показывая, что им эта детская чушь и не нужна вовсе, а пришли они так, для прикола.

– А я знаю, Светка Валерке Петрову написала! – дразнила одна.

– Дура! – надувала губы Светка и замахивалась, чтобы ударить. – Сама, наверное, ему написала, а на меня сваливаешь! Думаешь, никто не видел, как ты на дискаче перед ним выплясывала?!

– Сама дура! – ловко увернувшись, радостно выкрикивала задира, польщенная и предположением об отношениях с Петровым, и тем, что ее старания на дискотеке оказались замечены. И, скорее всего, не только Светкой.

Ну а редкие старшие вели себя как и подобает взрослым – спокойно, напуская вид многозначительный и серьезный. Малышня поглядывала на них с уважением, уверенная, что на их ярких бумажках написано куда более важное, чем просто: «Привет! Ты самая классная!» Хотя, думаю, в большинстве случаев они глубоко ошибались: именно это там и было.

Первые уроки прошли в томительном ожидании. Все сидели как на иголках, слушали вполуха и то и дело перешептывались, игриво посматривая по сторонам.

Наконец, на третьем уроке дежурные, временно переквалифицированные в почтальонов, начали разносить открытки по классам. У меня сидел злополучный 9 «Д», и, как только дверь распахнулась, стало понятно, что урок можно считать законченным. Все соскочили с мест и окружили мальчишку, который, гордый своей миссией, выкрикивал фамилии и вручал счастливчикам заветные листочки. Толпа вокруг него постепенно редела.

– Все! – объявил дежурный, но не ушел. Порылся в другой папке, видимо предназначенной для посланий учителям, и протянул несколько открыток мне: – Нате!

В глубине души я, конечно, надеялась получить милую записочку, но мысль эту до последнего старательно от себя отгоняла: приятная неожиданность всегда лучше горького разочарования. Открытки легли на стол широким веером, и по классу прошелестело сдержанно-восторженное:

– Ого!

Меня прямо распирало от желания прочитать их тут же, во время занятия. Рука уже потянулась…

– А что вам пишут? – выкрикнул кто-то с галерки.

И тут же со всех сторон заканючили:

– Прочитайте… Ну, пожалуйста… Мы никому не скажем…

Урок грозил быть окончательно сорванным, поэтому валентинки пришлось отправить в стол, а с классом заполнять придуманную в срочном порядке таблицу. Если в голове ветер, пусть хоть руки делом занимаются. Это я и про себя тоже. Учительница, а рефлексы как у пятиклашки.

На перемене никак не могла дождаться, когда все выйдут. Наконец, закрывшись, разложила открытки перед собой. Большинство оказались вполне стандартные: яркие, обильно усыпанные блестками, голубками, сердечками и прочим разномастным амуром.

Но одна выбивалась из этого единого блестящего строя. Самодельная, из обычного цветного картона, с кроваво-красной розой на переднем листе, вырезанной, судя по толщине бумаги и просвечивающим с обратной стороны буквам, из газеты или недорогого журнала. Цветок был очень красивым, и я даже потешила себя мыслью, что отправитель пожертвовал мне свою самую любимую и дорогую сердцу картинку.

Шестым или каким иным по счету чувством я сразу поняла: эта открытка – главная. И написанное в ней – тоже самое главное. Поняла и отодвинула на край стола. Оставила на десерт.

Я читала, стараясь не торопиться, но почему-то все равно получилось быстро. Комплименты оказались самыми неожиданными.

«Мне нравится у вас учиться» неизвестный (или неизвестная?) К., подумав, усилил вставленным наверху «очень!!!». Помарка, но зато какая приятная!

В другой оказалась орфографическая ошибка, но и она вызвала умиление: «Вы – лудшая!» В конце концов, я преподаю не русский язык, чтобы огорчаться из-за такой мелочи.

«Зеленый костюм вам очень идет!» Не зря, Иринка, мы с тобой ноги по магазинам топтали!

Оказалась даже психотерапевтическая: «Когда мальчишки мешают, не обращайте внимания. Они все дураки!» Это точно от девчонки. Видно, тоже натерпелась от них, сердешная…

Настигло и пресловутое «Вы самая классная!». Правда, обошлось без привета – никаких тебе (то есть мне) фамильярностей.

Покоробила только одна. Она превосходила другие всем: размером, буйством красок и даже, кажется, плотностью блесток. Внутри оказалось целое послание: «Уважаемая Елена Константиновна! Поздравляю Вас с праздником. Я всегда стараюсь получать по Вашему предмету только пятерки. Вы очень хороший учитель. Желаю Вам здоровья, счастья и семейного благополучия. Катя Перова, 9 „Г“ класс».

Не знаю, что именно в ней показалось не так. Или то, что в первую очередь девочка писала о своих оценках, а потом уже о том, какая я хорошая? То ли настолько скупой, почти официальный слог, что закралась мысль: а не под родительскую ли диктовку писалась? То ли подпись – полная, со всеми выходными данными, чтобы, не дай бог, учительница не спутала или не забыла, кто именно желал ей счастья и благополучия.

Зато толстый намек на желание получать только пятерки был виден невооруженным глазом. Катя из хронических отличниц, для которых любая другая оценка в итоговом столбце воспринимается как признак ущербности, чуть ли не инвалидности. Но, не имея особых способностей, к старшим классам такие выдыхаются, их пятерки стремительно теряют в весе, да и ставятся скорее по привычке: отличница же. Чтобы по-прежнему числиться в первых, им приходится зубрить, ходить по пятам, заискивать и старательно заглядывать в глаза: «Вы не забыли? Я вам валентиночку отправляла…»

Читала, думала, а все равно была где-то еще. Потом поняла: «самиздат» отвлекает. И вот осталась она. Та самая.

Я пододвинула открытку к себе и несколько секунд разглядывала. Тянула время, боясь разочароваться. Перевернула – сзади еле заметное, написанное карандашом: «Елочке». Почти как «на деревню дедушке»! И ведь дошло! По душе приятно скользнуло: кличка, а звучит ласково.

Наконец, открыла. Внутри не было ни дежурных типографских стишков, ни кудрявых завитушек, ни подписи – не было ничего.

Только четыре слова: «Не уходите от нас!»

Обожгло.

А разве я собираюсь уходить?!

По каким таким первичным или вторичным признакам это определили?!

Неужели мои сомнения и разочарования настолько заметны?

Или потому, что другие не смогли, испугались, не выдержали?

Но я тут при чем?

Неужели еще непонятно, что я-то и смогу, и не побоюсь, и выдержу?!

Да, уважаемые! Особенно теперь, когда выяснилось, что зеленый костюм мне идет, и вообще я самая «лудшая»!

И пусть иногда Сова разносит. А я тогда вспомню: «Когда мешают, не обращайте внимания. Они все дураки!» И все будет хорошо.

21 февраля

Промерзла насквозь. Когда шла домой, поскользнулась, и в уме проскочило: сейчас упаду, и мои заледеневшие косточки разлетятся на сотню мелких осколочков. По ним будут ходить люди, ездить машины, и не останется от уважаемой Елены Константиновны ничего, и нечего даже будет похоронить… В общем, бред на фоне обморожения мозгов.

Я-то ладно, девчонок жалко. Пришли в колготочках, многие без шапок, а стоять пришлось часа полтора. Играть роль осчастливленных народных масс. Кто еще потратит полвыходного на то, чтобы пять минут помахать флажками перед высокопоставленными гостями? А школьники и учителя – всегда готовы. Их уже и не спрашивают – посылают, и все.

Первые полчаса прошли легко. Солнышко, в расчете на которое разделись девчонки, пригревало основательно; вынужденный простой тут же заняли игрой в снежки. Но неожиданно набежали тучки, посыпалось колкое снежное крошево. Ветер нещадно бил им в лица, и терпения хватило минут на десять. Дядечки и тетечки, представлявшие славную местную администрацию, юркнули в спорткомплекс. Мы тоже решили завести детей в холл погреться, тем более что делегация задерживалась, и на какое время – неизвестно. Депутата из Москвы, объезжающего перед выборами вверенную территорию, начальство решило провезти сразу по нескольким объектам, и наш в списке значился последним.

Очень хочу верить, что, когда через несколько лет прочитаю эти записи, сама себе не поверю.

В спорткомплекс нас не пустили.

Точнее, учителям зайти разрешили, а детей охрана оттеснила. Внятно она ничего объяснить не могла, но отрезала: нельзя! Мы начали возмущаться, и на шум выплыла вельможная дама.

– Вам же сказали – можете остаться, – сделала она одолжение.

– А дети? На улице и снег, и ветер…

– …и звезд ночной полет[5]5
  «И снег, и ветер, и звезд ночной полет» – строчка из популярной советской «Песни о тревожной молодости».


[Закрыть], – состроумничала та. – Сейчас зайдут, ковры затопчут. Мы что, людей через грязь поведем? Вы, когда гостей зовете, наверное, тоже убираетесь, свинарник не разводите.

– Но ведь комплекс для детей открывают, – ухватилась я за последнюю соломинку.

Дама впилась в меня взглядом:

– Вот когда откроют, тогда пусть и приходят, – отрезала она. – Вы ведете детей на ответственное мероприятие и даже не можете объяснить, как нужно одеться. Ну и учителя пошли… Наберут девчонок…

И засеменила прочь.

– А дети?!

– А что, рядом домов нет? Пусть греются в подъездах. Только не все сразу! – бросила она на ходу и скрылась за дверью.

Когда вышла на улицу, всю потряхивало. Хотелось плюнуть на всех – на эту спесивую чинушу, на пославшую сюда Сову, на депутата, из-за которого стольких людей оторвали от семей, – и уйти! И детей увести! Но учителя пофыркали, повозмущались и стали партиями отправлять ребят в ближайшие подъезды.

Раньше слышала, но не очень понимала выражение «вшивая интеллигенция». Думала: грубость, и придумали ее люди невоспитанные, вульгарные, в общем – неинтеллигентные. Сегодня убедилась: правильно придумали. Большинство только рассуждает об идеалах, а защищают эти идеалы единицы. Ну разве может нормальный учитель допустить, чтобы чистота тряпки, пусть даже толстой и красной, была важнее здоровья детей?! И чтобы те с малых лет понимали: и учителя их, и сами они – никто, и звать их никак?! Да никогда в жизни! Но все проглотили. Сопротивляться кишка тонка. И как же после этого интеллигенция не вшивая?!

Страшная мысль сейчас пришла: неужели и я стану такой же забитой и послушной? Пока еще дергаюсь, возмущаюсь, но уже ищу оправдания. Человек ко всему привыкает. Я ведь тоже никуда не ушла…

Только как после этого детям в глаза смотреть? И разве будут они уважать нас, в силу служебных обязанностей толкающих речи о свободной, независимой личности, но по жизни покорных и раболепных? Нет, странный, уродливый подвид «интеллигенция бессловесная» на это права не имеет…

Наконец все засуетились. Начальство торопливо пробежало к месту, где должен был остановиться кортеж. Ребят спешно выстроили в две шеренги: сценарием предполагалось, что гости к микрофону и красной ленточке под бурные приветствия прошествуют по живому коридору.

Минут через пять в сопровождении милиции подкатило несколько крутых джипов. Депутата плотно окружили, потом толпа разом расступилась, давая дорогу. Я его, конечно, и раньше видела, но только на фото или по телевизору. Он казался очень серьезным, важным и… не знаю, как сказать… главным, что ли.

А сегодня я в нем ничего такого не увидела. Мужик как мужик. Большой, грузный, в дорогом пальто. Еще – шея. Давно, еще в детстве, заметила: у всех начальников она имеет какое-то особое строение: упрятана в мягкую желеобразную пухлость, плавно перетекающую в гладкие щеки. Мама объяснила – это от усиленного питания. А я тогда своим детским умом удивилась: странно, у них же работа должна быть усиленной.

Депутат шел довольно быстро, и плотный шлейф из свиты местами рвался, образуя небольшие прорехи. По сторонам гость почти не смотрел, и если улыбался, то по-хозяйски снисходительно, с полным осознанием оказанной милости. Вдруг пришло сравнение: барин в поместье приехал, вот челядь по такому случаю и сбежалась, радуется – вдруг по щеке потреплет, слово ласковое скажет или даже пятак кинет.

И точно: у самой трибуны депутат подошел к приплясывающим на морозце девчонкам в ярких курточках и воодушевленно размахивающим цветными флажками. Началось общение с народом:

– Ну что, девчата, нужен вам спорткомплекс?!

– Да!.. Конечно, нужен!.. – радостно заголосили со всех сторон.

– Заигрывает, – толкнула меня в бок стоявшая рядом химичка. – Сценка на тему «Я и мой народ едины».

– А спортом заниматься будете?!

– Будем!!! – снова откликнулся дружный хор.

– Ну, если так, то открывать стоит.

И по-хозяйски кивнул мэру:

– Начинай.

Быстренько толкнули короткие, но очень правильные речи: спорт важен, дурные привычки вредны, молодежь – наше будущее, и везде ей у нас дорога. Только забыли добавить: если сумеет охрану пройти.

Я стояла сзади ребят, а чуть поодаль оказались двое мужчин. Невольно услышала и их разговор:

– Что так долго? Какие-то проблемы?

– А-а… – поморщился второй и недовольно махнул рукой.

Помолчал, посмотрел на предмет лишних ушей, настороженно глянул на меня, но, видимо не сочтя нужным взять в расчет, все-таки пожаловался:

– Заехали дом ветеранов показать. Пришли к Комарову, он там с бабкой на втором этаже… Все свои медальки нацепил, на столе чай с конфетками. А уж рассыпался… Зря ему, что ли, квартиру дали.

– Все-таки дали? – повертел головой первый то ли удивленно, то ли восхищенно. – Выбил, значит. Молодец!

– Теперь сговорчивее будет. Морока с этими пенсионерами, вечно всем недовольны, а он у них какой-никакой руководитель.

– Да, теперь ему против мэра не резон… Хотя он и раньше-то не особо вякал… Слушай, – не унимался первый, – но он же в ветеранскую программу никак не мог попасть, у него дом хороший, у всех детей квартиры…

– А у внуков – нет, – ухмыльнулся второй. – Не мог, но Сам, – он кивнул в сторону мэра, – лично указание дал. Сказал: превентивная мера.

– Ну так все в порядке. Комаров рассыпался, а он это умеет: чай – конфетки… Случилось-то что?

– Лапин приперся…

Первый аж присвистнул, что означало: названная личность была, во-первых, в местных кругах легендарной, а во-вторых, настолько беспокойной, что одно ее появление уже сулило неприятности.

Зато вызывало самый живой интерес. Вот и мужчина нетерпеливо дернул плечом:

– Ну и что опять выкинул?

– Что-что… Всучил, зараза, бумажки с подписями против сноса дач, потом понес про бюрократию, беззаконие… Видите ли, у них свидетельства на землю есть…

– А тот? – Любопытный кивнул в сторону гостя.

– Ничего, адекватный. Как обычно: разберемся, дам поручение… Хотя видно, что не очень доволен. А Сам аж покраснел: испортили обедню.

– А вы-то как Лапина просмотрели?

Второй махнул рукой:

– Да он умный стал, в подъезд не зашел, на улице поймал. А там зевак полно, не отожмешь…

– Вот кому надо было квартиру-то давать. Лапин же тоже вроде ветеран?

– Разве он без очереди возьмет! – зло фыркнул в ответ недовольный.

Они помолчали, ежась на холодном ветру.

– И что теперь с дачами? – вспомнил первый. – Участки под застройку ведь уже распределили.

– Москвич – мужик, похоже, вменяемый. Может, и обойдется. Я слышал, он…

Тут мужчин окликнули, они заторопились к машинам, и остальное я не услышала.

Но мне и это лишнее. В голове не укладывается. Ну почему, почему нельзя жить по-честному, по закону?! Почему неугомонные лапины – не норма, а исключение? Наверное, я никогда этого не пойму. Ирка подсмеивается: ты, барышня, за маминой спиной с книжками просидела. Их для удовольствия хорошо читать, а вздумаешь в эпоху демагогического капитализма по ним жить – быстро шею сломаешь.

Тогда зачем они, эти книжки? Неужели тысячи людей свой талант, горячую веру в справедливость, свое неравнодушие и саму жизнь – все это растратили впустую?! Нет, и никто меня не переубедит: настоящая книжка делает человека чище, лучше, порядочнее. Если он, конечно, умеет читать. Я не буквы имею в виду.

Люди уже лучше. Их просто надо воспитывать. Как в школе. Пусть постепенно, без рывков, восстаний и революций, но – постоянно. А в педагогике, как верно говорил наш Слава КПСС, есть один-единственный метод – собственный пример.

Потому первой по законам должна начать жить власть. Не только эти законы предлагать, разрабатывать, принимать, утверждать, дополнять, но и жить по ним. Разберись московский депутат тут же, на месте, со злосчастными участками, глядишь, и номенклатурная дама со своим ковриком когда-нибудь человеком стала бы.

Опять Ирку вспомнила. Она бы согласилась: конечно, стала. Но только если бы приказали, и деваться было б некуда. А ты, Ленка, дура, даже приказом неисправимая.

А я бы ей ответила: нет, не дура. Идеалистка.

Она: так это одно и то же…