Текст книги "Ёлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы"

23 февраля

Все-таки умницы у меня девчонки! Мы, конечно, с ними целую неделю втихушку сочиняли, репетировали, подарки чуть ли не за месяц заказывали, но оно того стоило: мальчишки были в шоке! И ведь никто из девчат не проболтался!

Поздравлять решили на истории, мой урок стоял вторым. Пришлось пожертвовать десять минут, но для хорошего дела не жалко. Тем более что потом никаких накладок: мальчишек мы договорились сегодня не спрашивать, а девчонки в прямом смысле подготовились и за себя, и за того парня.

Пока вручали подарки, несколько раз хохотали так, что я боялась, как бы не заявился кто из администрации. Дарили фотографии в образе «двадцать лет спустя». Фотошоп – великая вещь! Марина придумала.

Илюшка Смирнов – в мантии и магистерской шапочке – по нашей общей протекции стал великим ученым. Рубину девчонки хотели пристроить пузо и портфель с надписью «самый большой начальник». Пузо я не разрешила. Зачем портить праздник? А про начальника – никуда не денешься, мы на это обречены. Хохлов, понятно, весь ушел в мышцы. По-моему, ему пожертвовали тело Шварценеггера. Или Ван Дамма – кто ж их без головы разберет… Прагматичному Зайцеву напророчили собственный завод, Юре Морозову вручили палитру и мольберт. Неравноценно, конечно, но все остались довольны.

Интересно, через двадцать лет кто кем станет на самом деле?

24 февраля

Вчера после уроков открыла дисциплинарку – глазам не поверила. «Лажина устроила на уроке драку. Грубит учителю», – и подпись англичанки. Удивилась не насчет драки – наверное, опять начали обзывать, вот и не выдержала. Хотя в последнее время ее вроде не трогали. Я еще недавно себя похвалила: правильно сделала, что тогда, осенью, поговорила с Яковлевой.

Но чтобы грубить учителю… Может, в запале?

Не люблю, когда ругаются. Особенно девчонки. Иногда как завернут – хоть стой, хоть падай. Я поэтому и «Над пропастью во ржи» только раза с четвертого прочитала. Там все «гнусный» да «поганый». Глаз режет. Но когда дочитала, поняла, зачем это. Чтобы показать: все мы как ежики – прячем себя, свои слабости и часто больно колем, чтобы не укололи нас. И не видим друг друга настоящих. Иногда – всю жизнь.

Написала и удивилась. Получается, доброта, нежность, порядочность – это все слабости? Тогда сила в чем?

Смотря для кого. Для Рубина – в должности, для Хохлова – в кулаке, для Яковлевой – во власти.

А для меня?

Наверное, в уважении. Я бы не смогла жить, когда вслед одни проклятия. Может, мне проще, потому что женщина? Не нужно добывать, выбивать, урывать?

Ага, Сова – чудный тому пример! Ну просто тургеневская девушка!

Нет, Сова не в счет – она начальник, а начальники все мужского рода, даже если иногда по старой памяти надевают юбки. Что бы там Лиля ни говорила.

25 февраля

Ни к черту из меня педагог! Возишься с ними, носишься, а в итоге – все коту под хвост!

Сегодня начала насчет Лажиной разбираться – волосы дыбом встали! Оказывается, травить ее действительно перестали. Не без вмешательства Яковлевой, конечно, в этом я не ошиблась. Так она теперь тоже себе девочку для битья нашла! Я ее спрашиваю: как же так, ведь тебя саму унижали, забыла, как слезами умывалась? Молчит. Давлю на совесть, потом опять на жалость – молчит.

В сердцах не выдержала:

– Не надо было мне вмешиваться! Какая разница: сначала над тобой издевались, теперь ты над Куликовой. От перемены фамилии ничего не изменилось. Хотя нет: издевателей стало на одного больше. Ну что ты все молчишь?! – вспылила я.

Она подняла голову. В глазах – ни слез, ни раскаяния.

– Я больше не хочу быть слабой.

– А разве сильной можно быть только за счет других?

– А разве нет?

И ведь не дерзила, она действительно так думала! Я даже немного растерялась.

– Конечно, нет! Сила – в независимости от других. Понимаешь? Не-за-ви-си-мос-ти! – почти прокричала я. – В выборе, мнении, поступках – во всем! И плевать, что думают какие-то там… – Я попыталась найти подходящее слово, но, захлебнувшись в негодовании, так его и не нашла. Утопая, схватилась за спасительную соломинку и выдала нетленный постулат: – А независимость – это свобода!

А она только легонько пожала плечиком:

– Вот я и выбрала. Хочу как Яковлева… Чтобы с одного слова… Хочу и могу! – добавила гордо.

Будто ледяной водой окатила. Научила на свою голову! И плевала она теперь на то, что думает какая-то там училка.

Но!

В конце концов!

Тогда и мне наплевать!

Пусть делают, что хотят, и живут, как хотят!

Только предмет, только учебник!

И не слушать, не слышать, не ввязываться, не вмешиваться!

Я – свободна от них, они – от меня!

Все!

Ото всех!

Свободны!!!

27 февраля

Даже в школе заметили неладное. Но сбивчивый рассказ о моем педагогическом фиаско жалости не вызвал.

– Любишь ты по каждому пустяку заморачиваться, – разочарованно протянула Лиля, – я уж думала, твой Сережа какой крендец выкинул… Будь ты проще. Психуешь из-за всякой ерунды – и что толку? Только нервы гробишь. Всем свои мозги не вставишь, всех не перевоспитаешь – здоровья не хватит. Лажина эта на тебя наплевала, и ты на нее наплюй!

– Да не только в ней дело…

– А в ком еще? – живо откликнулась Лиля. Похоже, все-таки надеялась услышать про Сережу.

– Во всех. Ну пусть не совсем во всех, но многих… Точнее, некоторых, – сбилась я окончательно. – Понимаешь, я вроде и делаю, и говорю все правильно, а они все равно не учат…

Лиля даже подскочила:

– А ты на что рассчитывала?! Что все до единого день и ночь над твоей историей корпеть будут? С историей вместе ложиться, с историей вместе вставать?! Щас! Да ты хоть из кожи выпрыгни! Если большинство что-то с урока запомнит, а не ворон проловит – уже хорошо.

Я сидела кислая, и Лиля подступила с другой стороны:

– Скажи: ты к урокам готовилась?

– Готовилась.

– Тему объясняла?

– Объясняла.

– Хорошо объясняла?

– Только что не плясала…

– Ну и что ты еще от себя хочешь? Матерью им всем стать? Ты что, сумасшедшая? Они не сироты, у них родители есть, пусть уговаривают, заставляют – это их прямая обязанность.

Вдруг ее осенило:

– Тебе зарплату платят?

– Да…

– А деньги платят за работу. Ра-бо-ту, понимаешь? А ты возложила на себя миссию, причем невыполнимую. Но у нас, дорогая, не голливудский фильм, хеппи-энда не будет. Вот слесарь у станка отработал – пошел домой, и голова ни о чем не болит. Думаешь, будет переживать, что у него болванки из дерьмового металла?

– Нормальный – будет, – обрадовалась я такому примеру. – Дело-то общее…

– С чего это ты взяла? – отмахнулась Лиля. – У завода есть хозяин, пусть он голову себе и ломает. А то как деньги получать – в его карман, а если надо ответственность спихнуть, так сразу «вместе», «в едином порыве»… Проходили уже. Каждый должен за свою работу отвечать.

– К пуговицам претензий нет, – хмыкнула я.

– Каким пуговицам? – не поняла Лиля.

Лиля старше меня на девять лет, но, если судить по тому, что мы читали и смотрели, кажется наоборот. Пришлось объяснять:

– У Райкина миниатюра была. Пришел клиент жаловаться, что костюм плохо сшит. Ему объясняют: у нас каждый отвечает только за свою работу. Вот к пуговицам претензии есть? Тот отвечает: нет, пришиты намертво.

– И – что? – не поняла Лиля.

– Но костюм-то от этого лучше не стал. Носить его нельзя.

– А ты хочешь сесть и начать все за всех перешивать? – опять удивилась Лиля. – Думаешь, мир спасешь? Или хочешь внедрить передовую систему образования в отдельно взятой школе? Коммунизм в отдельно взятой стране тоже строили… Не дури, Ленка. Сама живи и другим дай спокойно жить!

– А если не могу?

Она обреченно – без толку говорить! – вздохнула:

– Зашьешься…

28 февраля

Шла мимо центральной библиотеки и заглянула в читальный зал посмотреть новые журналы. А в голове все сидел тот разговор с дядей Витей. Сколько раз я его прокручивала, пытаясь найти аргументы, но как-то все не складывалось.

И вдруг стукнуло: нынешний учебник он обругал, а прежние – что, лучше? Найти бы такой, да тоже ему поцитировать!

Особо не надеясь, наудачу спросила у библиотекарши какой-нибудь старый учебник. Но минут через десять она неожиданно принесла из архива порядком потрепанную книжку – «История СССР. Краткий курс» за 1955 год. Не присталинское издание, но все же.

Сразу поразила надпись на обложке: «Одобрено Всесоюзной правительственной комиссией». Вот так-то, дядя Витя! Будешь мне еще говорить про нейтральность власти!

На самом деле учебник оказался написан как раз при Сталине. Кстати, он вообще был первый при советской власти. Оказывается, до середины тридцатых историю вообще не преподавали! Заменяли обществознанием. Видно, откладывали, пока не дойдут руки до переделки ее под себя.

Правительственный контроль определил не только подход, но и объемы. Пол-учебника отвели на всю историю России с древнейших времен до начала XX века, а вторую половину – на оставшиеся 50 лет. Причем подход оказался настолько основательным, что историю революций и непосредственно СССР по нему изучали и в средней школе, и даже в армии на политзанятиях! Да, я же забыла сказать: вообще-то книжка предназначалась для четвертого класса.

Выданное мне издание было дополнено последними событиями, и теперь оно заканчивалось смертью вождя. Однако настрой оставался бодрый: «Под руководством Коммунистической партии и советского правительства трудящиеся нашей Родины уверенно идут к светлой цели – коммунизму».

Еще поразил параграф про Великую Отечественную (кстати, всего один). Ни одной фамилии полководца, даже Жукова. Только Сталин.

«Но во главе нашей Родины стоял товарищ Сталин. Он знал силу советского народа и был уверен в нашей победе. Товарищ Сталин воодушевлял всех на борьбу с жестоким врагом. Он призывал напрячь все силы…»

«По призыву товарища Сталина все советские народы, как один человек, поднялись на борьбу…»

«Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин призывал „преследовать раненого немецкого зверя…“»

Но действительно шокировало вот это:

«Подвиги советского народа, и прежде всего народа русского, который является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в Советский Союз, завоевали победу нашей стране…»

Резануло глаз. С непривычки. Теперь о русских говорить не комильфо. Дурной тон. Тем более как о выдающейся нации.

Как эту фразу расценить? Как необходимость иметь лидера даже в национальном вопросе? Или как закономерную поддержку титульной нации? Сейчас бы автора как пить дать привлекли за национализм. А тогда, поди, еще и премию дали.

И куда ж тебя, маятник, вынесет? Лишь бы совсем не сорвало…

Единственное, в чем дядя Витя оказался прав, – о простых людях писалось действительно больше. Про маршалов в войну нет ни слова, зато есть про подвиг Гастелло, Матросова, Гусейна Алиева. И вот тут-то кандидатуры точно подбирались по национальному признаку, чтобы никто не сомневался: «все советские народы, как один человек…». Ведь каждому нужен свой герой, свой пример для подражания.

А к тому, что «Владимир Ильич Ленин – этот горный орел, как его называл Сталин», даже добавить нечего…

Ну что, дядя Витя, поговорим теперь за учебник истории? Если даже тогда люди нормальными оставались, значит, не в учебнике дело. Главное – мозги к нему приложить.

Интересно, что он скажет? «А много людей нормальными оставались?» К тому же выходит, я вранье защищаю. Успокаиваю: пусть будет, ничего страшного…

Как ничего? Самое страшное в культе личности, что от личностей остаются одни культи. И учебник в заказанном на то оркестре пусть не первая скрипка, но и не десятая балалайка.

Что-то я в трех соснах запуталась.

Потому что слишком любишь спорить.

1 марта

Наконец-то весна!

Думала, не дождусь. Утром было минус десять, но это неважно. Все равно тепло скоро придет. Снег уже сахарится: днем подтаивает на солнышке, а вечером снова прихватывается морозцем, слипаясь в мелкую, жесткую крошку, похожую на толченый рафинад. Еще немножко – и, растеряв в этой неравной борьбе последние силы, разольется холодной влагой, но мерзлая земля ее не примет, и потекут, побегут первые осторожные ручейки… Грачей еще не видела, но воробьи прыгают и чирикают гораздо веселее. Их морозом тоже не обманешь.

Люблю весну.

Даже не так. Люблю предвкушение весны. Люблю за надежду, которую оно дает: все хорошее, радостное, счастливое – впереди. Впереди ломотный жар от ставшей слишком теплой одежды, радость от первого выскочившего у тропки одуванчика, раскатистые майские грозы, белоснежье цветущих садов, заслуженное отпускное безделье. Все – впереди, все – будет! И от этого ожидания – огромное желание жить, жить, жить!

Мама принесла веточку мимозы. В такое время ее трудно найти, обычно мимозу привозят к восьмому марта. А мы ставим обязательно первого.

Потому что – весна! Теперь все будет лучше и легче.

3 марта

Вот тебе и лучше… Света Климова беременна.

Обнаружилось все совершенно случайно. Она выступала за школьную команду по легкой атлетике, а тут физруку освобождение принесла. Ладно хоть ума хватило бумажку взять, другая бы до родов прыгала.

Физрук: что случилось? Та про желудок, селезенку, но как-то невнятно. А через неделю соревнования. Так он не поленился, в больницу позвонил. Все и выяснилось.

Мама говорит, в ее время девчонка из-за такого позора могла руки на себя наложить. В мое время порицание стало сдержаннее, а сейчас это и вовсе – пустяки, дело житейское.

Кому от этого повезло, так это, наверное, мне. Мысль крамольная, но объективная. Раньше бы после такого ЧП классного руководителя по инстанциям затаскали, а теперь Сова вызвала, поухала для профилактики, но даже не особо старалась. За низкие показатели и то больше от нее доставалось. Видно, и Сова понимает: школа тут бессильна. Не потянет она против всего остального. Плетью обуха не перешибешь. Тем более что плеточка наша так себе, хилая и хлипкая, зато обух – о-го-го какой! Да и руки их держат разные. Почему-то.

Срок у Светы небольшой, и родители настаивают, чтобы доучивалась до конца года. Сова их отговаривала, предлагала перевести на домашнее обучение, но те уперлись: насидится еще дома, хотела взрослой жизни – пусть получает взрослые проблемы. Думают о себе, а не о дочери. И уж тем более не о других детях. Разве нормально для девчонки, когда за партой сидит беременная подружка? Я уж молчу, о чем будет думать Хохлов.

Ладно бы думать, он еще говорить начнет. Этот не промолчит, и не надейся.

5 марта

Может быть, я много еще чего не понимаю, но сегодня несколько раз от самой себя было противно. Больше я в это не полезу.

Началось все нормально. Люди подходили, мы заполняли данные, выдавали бюллетени. Первыми потянулись пенсионеры. Интересно наблюдать: важные, дотошные, как же – такая ответственность! Для них выборы до сих пор праздник. Точнее, утренник. Мама рассказывала, как в советское время на выборы специально бежали пораньше, потому что выбрасывали какой-нибудь дефицит – шоколад, например, или сгущенку. Сейчас в магазинах есть все, но привычка ходить спозаранок у них так и осталась.

Потом пошел средний возраст. У этих все быстро, по-деловому, ничего им объяснять не надо – сами знают. Большинство тут же, на участке, отзванивались: проголосовал. Иногда наоборот. Кто-нибудь, встретив знакомых, застревал около кабинок, но спокойно поговорить не мог – то и дело звонили. Значит, начальник.

Думала, но так и не поняла: зачем нужна эта принудительная явка? Ну пришло бы не семьдесят, а сорок процентов – порог-то все равно пройден. Зато видно реальную картину. Ведь, если человек не идет на выборы, значит, он не верит, что его голос может что-то изменить. Он власти не доверяет. Саму ситуацию менять надо, отношение людей менять. Конечно, это гораздо труднее. Но ведь здоровое, сильное государство можно построить только так! Я уж не говорю про демократию… А у нас, получается, люди власти не доверяют, а власть – людям. Но ведь так быть не должно!

Около полудня Сова обзвонила нескольких учителей, чтобы те еще раз обошли квартиры.

– Ну и что, что воскресенье? Я вас зову не к себе на дачу грядки копать…

– Вы же понимаете – дело государственное…

– Милая моя, я тоже работаю…

Видимо, слабые попытки отстоять законный выходной все же были, но большинство не сопротивлялись и привычно соглашались.

Потряхивать начало после обеда. Сначала милиция вывела одного из наблюдателей Ерохина – Сова все возмущалась, что он после каждой записи лезет ее проверять. Велела ему отсесть к двери, чтобы не мешал. Тот не согласился: что я оттуда увижу? Я же наблюдатель! Имею право!

Сова вызвала дежурный наряд: вот, полюбуйтесь – провокатор, мешает работе комиссии. Мужчину увели, говорили, что в отдел, и больше он не появился, хотя в принципе был прав. Ничего он не нарушал и никому не мешал. По-моему.

Остальные наблюдатели, и до этого-то не шибко рьяные, сразу скисли и к столам уже не подходили. Так и стояли у дверей. А перед самым закрытием их начали гонять: то в приемную, то к завхозу – за нитками, за иголками, чтобы бумаги подшивать. Потом ножницы куда-то делись. Мне даже неудобно стало – взрослые люди на посылках. Предложила: схожу в кабинет, тут рядом. Так Сова меня взглядом чуть насквозь не пробуравила!

А когда вытряхнули урны, около меня на столе оказалась небольшая пачка сложенных вдвое бюллетеней. Она там в принципе не могла появиться: не могли же бумажки в урне сами друг в друга аккуратненько вложиться!

Сова стояла рядом. Я протянула ей пачку, но спросить, откуда та здесь, не успела. Сова выдернула бумаги из рук, да еще ногтем больно царапнула. И тут же, не глядя, сунула их в середину рубинской стопки. На глазах у всех! И все сделали вид, что ничего не заметили.

Я повернулась к Мадам, но она чуть качнула головой – не надо, не лезь.

– Елена Константиновна! – Это Сова. – Вы все время отвлекаетесь! Быстрее надо работать! Нам тут из-за вас что, до утра сидеть?

Я же еще и виновата!

Результаты оказались вполне предсказуемыми: победил Рубин-старший. «За» – пятьдесят пять процентов. Некрасиво, но я даже немного позлорадствовала.

Еще недели две назад как-то на перемене зашел разговор, кто пройдет в совет. Зайцев доказывал: у предпринимателей сильная команда. Денег много, строят детские площадки, остановки – что еще пиплу надо? А Яковлева: подачки люди примут – не убудет у богатеньких! – но голосовать за них не станут. Нет доверия капитализму.

Рубин-старший, конечно, не обсуждался – ясно, что пройдет. Максим сидел, слушал и вдруг выдал:

– Вы еще подеритесь. Да уж давно решили, кто пройдет, а кто нет. Хотите, угадаю, с каким процентом отец победит?

Все притихли.

Яковлева отреагировала первая:

– Ну попробуй, экстрасенс.

– При чем тут экстрасенс? Миром правит информация.

– Не звезди! Или уже передумал?

– Везде-то ты лезешь, Яковлева, – он почти обиделся. Видно, что рассчитывал на эффектный ход, а тот смазывался. – Семьдесят два процента.

– Ого!

И опять тишина.

– Точно?

– Ну плюс-минус два процента. Но вообще это тот случай, когда погрешность стремится к нулю.

А вот и не к нулю. Хотя стремление, конечно, налицо.

6 марта

Рано я вчера радовалась.

Стремление оказалось даже сильнее, чем я думала.

В пересменку забежала в учительскую за журналом; там, естественно, обсуждали вчерашние события. И вдруг мельком: «Рубин? Конечно, прошел. Семьдесят два процента».

Внутри будто что-то оборвалось.

– Евгения Петровна, вы путаете. Не семьдесят два, а пятьдесят пять.

«Англичанка» даже не задумалась:

– Ничего я не путаю. Софья Валерьевна в большую перемену заходила и говорила. Я сама слышала.

– Не может быть. Я тоже на участке была. В протоколе записано пятьдесят пять.

– Ну не знаю… Тогда сами разбирайтесь…

И презрительно надула губку: мой голос против Совы явно не тянул.

На следующей перемене ко мне зашла Мадам. Не знаю, сама или кто послал. Про Рубина она, конечно, знала. Оказывается, когда ночью документы повезли в избирательную комиссию, их не приняли. Из-за «неправильных» процентов. Отправили переделывать.

– А подписи?

– Все, кто надо, еще были на участке, а остальных, – Мадам чуть замешкалась, – решили не беспокоить.

Вот так – грубо и просто. Тогда зачем вообще кого-то беспокоить? Деньги тратить? Проще заранее каждому кандидату назначить проценты.

Нет, еще лучше: сразу назначить депутатов. Или вообще без них обойтись. Зачем телеге пятое колесо…

Я что-то такое сказала, и Мадам неожиданно вспылила:

– Ты что, действительно ничего не понимаешь? Не понимаешь, чем вся эта игра в права и свободы может кончиться? Мало бардака было в девяностые? Мало Кавказа? Пусть такой, но сейчас порядок. Или тебе революций захотелось?

Раньше она никогда так со мной не разговаривала. Я даже растерялась.

– Просто чтобы было по-честному. И если победил Ерохин, пусть он и станет депутатом. При чем тут революции?

– А ты в курсе, кто такой Ерохин? Пенсионер. Что он даст людям, кроме болтовни? За ним же, кроме обещаний, ничего нет. Значит, результаты будут минимальные, недовольство – максимальное. И это еще в лучшем случае. А Рубин – это дороги, трубы, капитальный ремонт. Понятно, ты еще молодая, от всего этого далека. Но о людях-то подумай…

– Да они уже сами подумали и проголосовали! Зачем еще что-то выдумывать?! И потом, если Ерохин станет депутатом, он тоже сможет и ремонт, и дороги… Можно подумать, Рубин из своего кармана деньги достает!

Мадам даже обрадовалась такому повороту:

– Вот именно – не из своего! А ты попробуй из чужого выбей. Поезди по министерствам, пороги пооббивай, взятки подавай… И не морщись, без них – никак! Сможет это твой праведный Ерохин?

Я решила не сдаваться:

– Но ведь если одного, другого поменять – и давать будет некому и незачем. Разве нет? Рубин, выходит, нужен, потому что умеет ловко взятки совать?

– Нет, милая, это называется «привлекать инвестиции». И повторю: не для себя – для людей. Да, есть определенные недоработки, с чем-то приходится мириться, но ведь во благо общества! А насчет всех поснимать – это, конечно, хорошо. Но чиновники приходят новые, а привычки у них остаются почему-то старые. Другие тоже воровать начнут. А прежние вроде как уже… Думаешь, Ерохин святой? А чтобы менталитет нации изменить, не годы – десятилетия нужны…

Прозвенел звонок, и Мадам, выдохнув, попыталась пошутить:

– Но жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Ну подумай сама, Лена… Ты же умная девушка…

А прозвучало как «полная дура»…

Наверное, ее все-таки Сова послала. Разбираться дальше насчет Рубина я не стала. Нет, Мадам меня не убедила. Хотя говорила гладко и складно. Для тех, кто хочет и готов верить, доводов она привела достаточно.

А я не хочу. У нее получается, что добро должно прийти через зло. А так не должно быть. Не тот случай, когда ложь во благо или кровь во спасение. И насчет менталитета: если не пытаться, то он, конечно, не изменится. И почему все обязательно воры? Выходит, и я такая, выпади случай? Но я в начальники и не лезу…

И к Сове не пойду. Ощущение, будто с головой окунули в помойное ведро и выставили на всеобщее обозрение. Во всей этой склизкой мерзости, которая течет, облипает, засыхает толстой коркой и страшно воняет… Не хочу опять в ведро.

А самое гадкое, что все от этой дряни отплевываются, но делают вид, будто во рту была конфетка.

P. S. Одно понять не могу: в комиссии почти все – наши учителя, им-то это надувательство зачем? Спецназ с автоматами за спинами не стоит, а они не просто мухлюют, они еще и стараются! Будто не людей обманывают, а очередной экзамен сдают и пыжатся непременно на пятерку.

Может, это такое профзаболевание?