Текст книги "Ангел, архангел, архай"

Человек «выдворен» из духовного мира («рая») в мир «физической реальности» вовсе не в качестве «наказания», но ради обретения свободы, и только под этим углом зрения исследование «физической реальности» и имеет положительный смысл. Человек ввергнут в физическое бытие не для того, чтобы строить на земле «рай», царство от мира сего (что и есть единственная задача сегодняшнего «благоденствия»), но чтобы пройти школу свободы, постепенно завоевывая себе самостоятельность суждений, в том числе и с помощью развития материалистической науки. Сам же материализм, как «временный инструмент», с необходимостью должен быть отброшен, равно как и стремление «властвовать над миром» (к примеру, гениальное решение «задачи Пуанкаре» рассматривается самим Г.

Перельманом как средство «управления Вселенной»: заполнение существующих «пустот» нанотехнологическими роботами, что явилось бы, будь оно осуществлено на практике, отказом от дальнейшего космического восхождения человека).

Силы духовного восхождения, питаемые в человеке Христом, «принадлежат» не только человеку, но всему космосу: это те силы свободы, ради обретения которых человек и был «задуман». Эти силы свободы не стоят уже под знаком времени, их «причинность» исходит не от «физической реальности», и само стремление к истине есть тоже стремление к свободе, стремление к жизни в духе. Поэтому наука, желающая оставаться «на высоте», а не только быть служанкой технологий, неизбежно становится духовной наукой.

Подходя к «физической реальности» духовно-научно, можно уже сегодня видеть в ней процессы умирания и разрушения: Земля постепенно «сходит на нет» (это видн хотя бы на примере изменения климата). Земля однажды «кончится», как кончились три предыдущие планетарные состояния, человек же на этом не кончается. «То, что действовало в планетарном бытии, – сообщает Рудольф Штейнер, – что сделалось Солнцем, то поднимается выше до небесного бытия, до бытия Зодиака. И когда оно достигает этого зодиакального бытия, что же оно тогда совершает? Тогда оно жертвует собой! Таинственным образом это первое утренне-рассветное состояние нашей Земли возникло из жертвы Зодиака. Силы, которые сложили в шар первую тонкую массу Сатурна, эти силы излились сверху из Зодиака и произвели первый зачаток физического человека на Сатурне. И это продолжается дальше, ибо мы не должны думать, что это совершилось только один раз! Это совершается, в сущности, беспрерывно…»[90]90
  Р. Штейнер. Воздействие духовных существ в человеке.


[Закрыть].

Нынешнее состояние Земли являет собой «дно» на пути углубления человека в материю: дальше либо подъем к одухотворенности, либо дальнейший «спуск», на этот раз уже в подматериальное, в область действия препятствуюших эволюции человека ариманических существ.

Материалистически ориентированная наука не располагает никакими способами познания действующих в «подматерии» духовных сил: она лишь слепо их использует. Главное последствие этой слепоты – содействие со стороны науки грядущей планетарной катастрофе, призванной «очистить место» для следующего этапа человеческого развития.

6. От человека разумного к человеку моральному.

В отличие от грубой «гипотетичности» современных естественнонаучных теорий, духовно-научные сведения являются точными и недвусмысленными. При этом «доказательством» истинности этих сведения является сам способ их получения: способ сознательного духовного переживания. Требование же иного вида «доказательства» духовно-научных истин, логического или чувственно-экспериментального, говорит лишь о мыслительной ограниченности современного «научного мышления». Тому, кто видит дом и осознает, что это дом, нет нужды доказывать, что это дом. При всей своей экспериментальной оснащенности и проработанности математического аппарата, современное естествознание обречено лишь «подтверждать» духовно-научные истины.

Картина мира на основе теории Большого взрыва мыслится предназначенной лишь для восприятия пространственно-временной составляющей мира: здесь речь идет исключительно о материи. Мысля последовательно, следовало бы заключить, что из более ранних, материальных, фаз развития, реально происходят более поздние, мыслительные, и отсюда недалеко уже до «мыслящей материи». Именно к такому заключению и приходит сегодняшнее «научное мышление»: «Отпадут и основания удивляться тому, как можно было бы в одном, уникальном случае именно нашей Вселенной заранее «запланировать» тот набор физических параметров, который позволяет доводить развитие материи до уровня, определяющего ее способность к самопознанию[91]91
  И. А. Акчурин. Концептуальные основания новой тпологической физики. Философские проблемы физики элементарных частиц. М., 1994, с. 10.


[Закрыть]. Условиями, обеспечивающими возникновение как биологической, так и разумной жизни на земле, современное «научное мышление» полагает «исключительное, крайне редкое сочетание физических констант»[92]92
  И. А. Акчурин. Концептуальные основания новой тпологической физики. Философские проблемы физики элементарных частиц. М., 1994, с. 10.


[Закрыть]. Что же лежит в основе столь «исключительно редкого», современное «научное мышление» постичь не в силах: это доступно лишь мышлению созерцательному.

Будучи правомерным и «успешным» в пространственно-временной области действительности, современное «научное мышление» претендует еще и на «хозяйничанье» в области самого мышления, где у него отсутствуют средства духовного восприятия, в силу чего мыслительная форма бытия не признается им равноправной с «физической реальностью», картина мира оказывается половинчатой, ущербной.

Благодаря тому, что мыслительная картина мира остается для «научного мышления» всего лишь представлением, идеалом, неизбежно возникает вопрос о границах познания, в его кантовском понимании: объект познания есть чувственное восприятие плюс «объект в себе», тогда как содержание субъекта есть только более или менее сходный с «объектом в себе» образ. Чем больше сходства с абсолютным объектом, тем «точнее» познание.

С учетом же «равноправия» пространственно-временной и духовной областей, преодоление разрыва между субъектом и познаваемой вещью происходит лишь человеческим, определяемым его духовной сутью, способом: «как только Я, которое в восприятии отделено от мира, в мыслительном рассмотрении снова включается в мировую связь, тотчас же прекращается всякое дальнейшее вопрошание, бывшее только следствием разделения… Нашего познания вполне хватает для того, чтобы ответить на поставленные нашим существом вопросы»[93]93
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 569.


[Закрыть].

Избавление от «вещей в себе» может произойти лишь путем исключения из научного рассмотрения всего того, что не относится ни к восприятию, ни к понятию. Познавательный процесс разыгрывается между восприятием и понятием, на фоне изживающихся в мышлении сил интуиции: «то, что является недоступным для зрения содержанием, с необходимостью переносится физиком – в силу правильного познавательного инстинкта – в область восприятий и продумывается в понятиях, которыми оперируют в этой области»[94]94
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 573.


[Закрыть].

Познание мира, каким оно становится при включении в него познания духовной области, необходимо становится самопознанием. Деятельность человеческого Я разворачивается на просторах «ненаблюдаемого», в связи с чем концепции современной физики, очерчивающие гораздо большим кругом область «гипотетическую», чем непосредственно «физически реальную», дают простор самопереживанию-самопознанию.

Сущность духовного, в его непосредственно предстающем человеку образе, постигается в «покоящемся на себе самом мышлении»[95]95
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 582.


[Закрыть], в чистом мышлении, живущем по законам духовного мира. Пытаясь обойтись в своих теоретических построениях без этой решающей составляющей, современный естествоиспытатель неизменно оказывается в ситуации «беспомощности», когда теория «обещает», но опыт «не дает». При этом теория всего лишь «отражает» те или иные черты экспериментально установленных фактов, и само мышление полагается лишь «теневым послеобразом действительности»[96]96
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 583.


[Закрыть]. В статье «Физика и реальность» А. Эйнштейн подчеркивает, что «общие положения, лежащие в основе мысленных построений теоретической физики, претендуют быть действительными для всех происходящих в природе событий. Путем чисто логической дедукции из них можно было бы вывести картину, т. е. теорию всех явлений природы, включая жизнь, если бы этот процесс дедукции не выходил далеко за пределы творческой возможности человеческого мышления»[97]97
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 8.


[Закрыть]. Мысля жизнь как нечто чисто природное, подчиняющееся тем же закономерностям, что и не живое, современная наука априори допускает вопрос о границах познания: такого познания, которое заведомо ограничивает себя процессами в материальном мире и их логическим осмыслением (если бы, согласно А Эйнштейну, «творческие возможности человеческого мышления» позволяли осуществить дедукцию физический принципов в полной мере, все было бы в порядке; но признать реальной саму мыслительную область, причем, объективно реальной, на это даже А. Эйнштейн не решается). Логическое «научное мышление» противостоит мышлению созерцательному, интуитивному: логика имеет дело с «вещью среди вещей», тогда как интуиция есть «протекающее в чисто духовном сознательное переживание чисто духовного содержания»[98]98
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., 1994, с. 583.


[Закрыть].

Логический путь, это путь условностей, путь несвободы. На этом пути человек поступает «как все», придерживаясь заранее установленных правил и норм. Каким бы «всеобщим» характером не отличались последние, они есть все же нечто для человека «чужое», навязанное ему наследственностью, традицией, «школой», его собственной телесной организацией. С духовно-научной точки зрения, телесно-душевная организация человека (мозг) не может оказать никакого воздействия на сущность мышления: она «отходит на задний план, когда начинается деятельность мышления; она упраздняет свою собственную деятельность; она очищает место – и на очищенном месте выступает мышление»[99]99
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., 1994, с. 584.


[Закрыть]. Мозг, как орган логического мышления, несет на себе отпечаток мыслительного процесса, при этом не имея ничего общего с самой сущностью мышления, с человеческим Я. Логическая картина мира запечатлевает в себе и следы мыслительной деятельности человека (нервно-мозговые процессы), благодаря чему из мышления возникает самосознание, которое затем «присваивается» себе мышлением, становится духовным феноменом.

Из рассмотрения связи мышления, самосознания и воли вытекает понимание свободного человеческого поступка. Актуальность свободы как решающего познавательного фактора принимается естествознанием априорно, при этом «свобода» остается непознанной «вещью в себе», суть которой ученому не интересна. «Физика представляет собой развивающуюся логическую систему мышления, – пишет А. Эйнштейн, – основы которой можно получить не выведением их какими-либо индуктивными методами из пережитых опытов, а лишь свободным вымыслом»[100]100
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. С., 1965, с. 58.


[Закрыть]. Здесь под «свободным вымыслом» понимается интуиция, с ее же помощью и устанавливается соответствие между теорией и чувственным опытом, но признать интуитивный акт «окном» в духовный мир, где, единственно, и обретаются причины событий «физической реальности», этого современное «научное мышление» допустить не может, такова его научность.

Высшим мотивом человеческого поступка становится понятийная интуиция, не имеющая никакой связи с содержанием восприятия: это и есть чистое мышление, определяемое исключительно своим идеальным содержанием[101]101
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 592.


[Закрыть]. При этом мышление выходит за рамки «личного», за рамки принятых шаблонов и норм, в том числе и нравственных: оно становится, в эйнштейновском, между прочим, смысле, «надличным». Здесь человек вступает в область моральных максим, переживание которых в каждом отдельном случае ставит человека перед выбором: он свободен принять то или иное решение. На этом пути отпадает требование «угождать», в кантовском смысле, требованию «нормы» или «всеобщего блага», поскольку этот путь – индивидуальный. И в этом смысле научное мышление является всецело индивидуальным, является принадлежностью Я. И всякий разговор о «сообществе ученых» обретает смысл лишь тогда, когда каждый из них в отдельности продвигается в своем самопознании достаточно далеко в сторону истины, где истина и оказывается «общей». И характер этого движения к истине таков, что движущей силой тут оказывается сила морали. Аморальная ученость, сплошь и рядом встречающаяся сегодня, в принципе не может быть истинной: она есть только фальшивый отблеск чужих интуиций. Аморальное в принципе не есть творческое, оно только подражает, копирует, расчитывая на автоматизм подчинения «норме». Аморальное не требует понятливости. Так возникают «глобальные» научные направления, призванные «облагодетельствовать» не слишком пока разумное человечество: нанотехнологии, генная инженерия и т. п. Разумность этих и подобных им начинаний является сегодня одним из крайних примеров дедукции принципов неживого на живое: смерть «облагораживает» жизнь. Как раз такая «ученость» меньше всего адресована тому, что составляет вечную составляющую человека, его Я. И те, кто собирается в «храме науки», могут быть, пожалуй, «выдающимися личностями», но, отказывая себе в самопознании, обрекают свою индивидуальность на истощение и истребление.

Говоря о «храме науки», А. Эйнштейн намекает на своего рода «преодоление мира», путем замены действительности на определенную «картину», на оформление которой «человек переносит центр тяжести своей духовной жизни…»[102]102
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 7.


[Закрыть]. Это не просто «желание уйти от будничной жизни, с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей»[103]103
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 7.


[Закрыть], это желание свободы.

Современное «научное мышление» никогда не додумывает до конца ни понятие свободы, ни понятие человека, трактуя эти понятия раздельно друг от друга. И даже указывая на то, что мир состоит не из одного только физического бытия, «научное мышление» оперирует понятиями, приложимыми к одной только «физической реальности» и не приложимыми к реальности духовной, следовательно, это «научное мышление» остается всецело материалистическим. В рамках такого мышления никогда не появится возможность взгляда на человека как на свободный дух, но всегда «учитывается» обусловленность выбора человеком его идей миром его восприятий. Человек не «сам» но «благодаря», – такова установка современной науки, и это – установка на несвободу. До тех пор, пока «научное мышление» не отбросит свои материалистически ориентированные способы и критерии, свободное научное исследование будет оставаться в области невозможного. Свободный ум, это тот, кто следует, в эйнштейновском, «надличном», смысле самому себе. Да и может ли полное бытие человека определяться без него самого? Свобода не дается человеку, подобно его телу, «от природы», и не познается поэтому пригодными для природопознания средствами. Свобода есть внутреннее деяние человека: его духовное обретение себя. Внутренний импульс к свободе – это и есть импульс Христа, переживаемый индивидуально, вне связи с телесной организацией человека. И если наука проходит мимо этого акта, она тем самым обрекает себя на досадную односторонность. В силу этой ущербности «научного мышления» только и появляются такие заведомо бесплодные устремления, как создание искусственного интеллекта, в перспективе приравниваемого к человеческому. При этом не учитывается как раз то, что человек потому и является человеком, что у него есть возможность свободы, и эта возможность есть только у него. Человек ввергнут в физическое бытие ради обретения свободы и морали, и он призван своим развитием внести эти новые качества в Макрокосмос.

Как существо двоякое, относящееся к миру «физической реальности» и к миру идей, человек следует побуждениям либо извне, либо изнутри, со стороны своих интуиций. В первом случае, даже если речь идет о «неопровержимости» тех или иных законов, нравственных заповедей, человек поступает несвободно, то есть вопреки своей индивидуально человеческой природе, и основанное на этом познание имеет лишь ограниченную, если не иллюзорную, ценность. Таковы «предсказания» новейшей «теории суперструн»: не наблюдаемая «обычными» средствами так называемая «теневая материя» свидетельствует всего лишь о «едином материальном мире»[104]104
  В. Н. Дубровский. Новая концепция пространства-времени на планковских масштабах расстояний. Философские проблемы физики элементарных частиц. М., 1994, с. 132.


[Закрыть], являясь продуктом «единого вакуума» как «целостного объекта, внутри которого в виртуальном состоянии находятся все элементарные фундаментальные объекты и их взаимодействия»[105]105
  В. Н. Дубровский. Новая концепция пространства-времени на планковских масштабах расстояний. Философские проблемы физики элементарных частиц. М., 1994, с. 132.


[Закрыть].

Готовность к суждению «с тех же позиций», «согласно авторитетным источникам», без индивидуальной «внутренней пробы» истинности сказанного, означает непонимание того, что теоретизирование как таковое, мир идей, не есть «общее дело» для некоего сообщества ученых, но дело сугубо интимное: движение к самому себе как к свободному духу. Именно на этом пути осуществления своих познавательных целей, средствами своих интуиций человек вносит в научное познание элемент нравственности. Как познавательные, так и нравственные идеи, добываются из мира идей интуитивно, при этом первые имеют всеобщий характер, а вторые – индивидуальный: всеобщее переживается в нравственном индивидуально. Тем самым познание и нравственность обретают единство.

Это совершенно новое в истории познания требование: распространить процесс наблюдения на моральную деятельность человека, на его моральную фантазию. На этом пути «научная продуктивность» становится невозможной без нравственной продуктивности: свобода есть не абстрактный идеал, но «заложенная в человеческом существе направляющая сила»[106]106
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 630.


[Закрыть]. Поступок, отображающий свои, вспыхивающие в индивидуальном мире идей интуиции, есть свободный поступок. И совершить свой собственный поступок можно лишь в любви к объекту познания[107]107
  Р. Штейнер. Философия свободы. М., АСТ, 2000, с. 595.


[Закрыть]: силы познания становятся силами любви. Эйнштейновское «горячее желание увидеть предустановленную гармонию»[108]108
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 9.


[Закрыть] овеяно как раз тем душевным строем, в котором распознается идеальная интуиция: «душевное состояние, способствующее такому труду, подобно религии или влюбленности: ежедневное старание проистекает не из какого-то намерения или программы, а из непосредственной потребности»[109]109
  А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 9.


[Закрыть].

Оставаясь материалистическим как по характеру используемых понятий, так и по методам наблюдения, современное «научное мышление» вправе говорить лишь об «успехах» своих технологий. Ограничивая «критерий истины» чувственным восприятием объекта, наука строит свои парадигмы на основе «физической реальности», с которой связывается понятие «фундаментального физического объекта», остающегося для познания «вещью в себе». Адресуя свое вопрошание одной лишь природе и довольствуясь максимально возможной точностью измерений, наука «забывет» о смысле самого этого вопрошания: о человеке. В результате человек стоит как бы «в стороне» от мировых свершений, довольствуясь ролью наблюдателя. И само это «наблюдение» есть своего рода бегство от истины, «провоцируемое» все более усложняющимися условиями эксперимента, с одной стороны, и все более абстрактными математическими построениями, с другой. Результатом такого разъединения восприятия и мышления неизбежно оказывается некая измышленная «реальность», которая попросту устраняется из теории при переходе к следующей парадигме. Реальность атома, кварка, частицы, суперструн есть по сути кантовская «вещь в себе», своего рода «удобство расчета», порождение ограниченной моральной фантазии. Скудость этой фантазии становится тем фактором безразличия к человеку и его космической судьбе, той меры безответственности, с которой современное «научное мышление» предается опьянению от своих сугубо меркантильных «успехов». Само «исследование» становится предметом бюджетных, отраслевых и тому подобных обсуждений, нисколько не касаясь при этом человековедения в его духовно-научном плане. Не имея в виду человека с его телесно-душевно-духовной организацией, «научное мышление» деятельно и позитивно лишь в перспективе грядущей катастрофы, отличительной чертой которой станет вседозволенность как на моральном, так и на физическом плане.

7. Наследственность как фактор судьбы.

Ситуация с приходом в мир человека оказывается сегодня такой, что кто-то другой, а не он сам и не стоящие на его стороне силы духовного мира, распоряжается обстоятельствами его рождения: как ему рождаться и рождаться ли вообще. В дискуссиях по этому поводу задействованы на Западе общественные, научные, культурологические, политические и религиозные институты, но на протяжение нескольких десятилетий так и не оказалось выработанным ни одного ясно сформулированного решения, что свидетельствует о непонимании сути самой проблемы. Тем не менее, в хаосе мнений можно различить два главных «голоса»: от имени «материи» и от имени «морали». В первом случае речь идет о производстве оптимального ребенка, наделенного еще до своего рождения некими «желательными» качествами, в том числе и соответствующим «генным набором», что призвано обеспечить ему в жизни здоровье, способности к развитию и управляемое поведение. Повсеместная практика эмбриональной ультразвуковой диагностики, в том числе на самых ранних стадиях внутриутробного развития, позволяет «безошибочно» судить о «будущем» человека и на основании этого принимать судьбоносное решение: оставить эмбриону возможность дальнейшего развития с последующим рождением, или прекратить этот процесс. «Уже сегодня, – пишет О.Д. Саугстад, профессор педиатрии университета в Осло, – родители могут в известной степени решать, какие гены должен иметь их ребенок, что можно назвать «общественной сортировкой». В будущем, надо думать, родители еще более активно смогут выбирать, какое генное устройство желательно, а какое нежелательно у эмбриона. Но несут ли родители ответственность за то, что они бракуют эмбрион с определенными генами?»[110]110
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть]. Приняв таким образом правовой аспект за отправную точку дискуссий, профессор О.Д. Саугстад легко переходит к «фундаментальному», как он полагает, вопросу:

«кто должен распоряжаться генами ребенка и какие качества являются желательными. Кто, собственно, «владеет» ребенком?»[111]111
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть].

В русле этого «правового аспекта», требующего совершенно однозначно обозначить «ответственного» или «владельца», разворачиваются бесконечные варианты споров о том, должны ли родители заранее выявить гены «ожирения», «глухоты» или «рака груди» (пишутся специальные «заявления» родителей по этому поводу), а тем более – «дурную генетику» кровосмесительных браков. Сами специалисты, исследователи и врачи, склоняются сегодня к тому, чтобы будущая мать знала весь набор генов эмбриона, как свою собственность. И тут к правовому аспекту немедленно присоединяется моральный: как быть с этикой? Профессор О.Д.Саугстад, к примеру, называет это требование медиков «великой атакой на нерожденный индивид»[112]112
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть], перед которой попросту блекнет «разумность» ранней ультразвуковой диагностики. В добавление к этому профессор признает, что «в той же незначительной мере, в какой запрет на межродственные браки обоснован научно, ранняя ультразвуковая диагностика содействует улучшению здоровья эмбриона и ребенка»[113]113
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть].

Суть этой широкомасштабной дискуссии состоит вовсе не в признании «значительности» или «незначительности» приносимых ранней диагностикой результатов, но в консервации взгляда на человека, каким его рисует дарвинистическое естествознание: речь идет исключительно о физическом теле человека. Инспирация этой и подобной ей дискуссий исходит от Аримана и ведется во имя демократии, с ее «мнением большинства», причем, само «демократическое» ограничивается такими поверхностными социальными категориями, как «долг перед обществом», «ответственность физического лица» и т. д. Цель этой ариманической инспирации – не дать умам сомневаться в ограниченности человека его физическим телом, привязать «научные обоснования» исключительно к показаниям приборов. Ариман дальнозорок и мудр и, ввиду своего собственного близкого рождения, предусмотрителен: людей надо «сортировать» уже сегодня. Эта невинная с первого взгляда «сортировка», декларируемая как «забота о здоровье общества», имеет для ариманического будущего крупномасштабные перспективы: может быть «отсеяна» именно та «разновидность» людей (объявленная наукой «неполноценной»), которая наиболее склонна к одухотворенности, и ими могут оказаться целые народы. Может, с другой стороны, отдаваться предпочтение тому «здоровью» и той «гениальности», которые вместе составляют будущий ариманический тип бездушной интеллигентности, и «подавляющее демократическое большинство» будет только приветствовать это.

Но уже те идеалы, которыми демократия располагает сегодня, готовы, пусть даже неохотно и вяло, сопротивляться атаке на нерожденное человеческое существо: это именно доброе старое европейское «я сам». Если в 1980-е годы в Норвегии один только К. Скаген кричал против ветра «общественного мнения», что человеческий зародыш тоже человек и имеет поэтому «права человека», в частности, право быть рожденным, то сегодня так думают многие. Так думает и профессор О.Д. Саугстад, формулируя альтернативу постановки проблемы совершенно четко: «Отличительной чертой либеральной демократии является то, что индивид сам должен делать свой выбор, независимо от родителей и общества. Никто не является владельцем ребенка! Именно поэтому становится проблематичным знание родителей всех генов и характеристик эмбриона и постановление обществом, кто на ком должен жениться»[114]114
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть]. Заостренность формулировки проблемы граничит здесь с пониманием сути вещей: гвоздь проблемы не в том, чтобы выявить «ответственного за принятое решение» (ранняя диагностика, аборт и т. п.), но в том, чтобы нащупать, исходя хотя бы из поверхностных демократических идеалов, точку зрения самой жизни (ведь подоплека ариманического дискутирования состоит именно в возможности умерщвления живого). Верный научный инстинкт приводит профессора к тому, чтобы искать ответ на вопрос в самом индивиде. Да, но как? И тут профессору сказать нечего, кроме тех общих рекомендаций, которые сводятся опять же к «борьбе за здорового ребенка», и все начинается сначала: ранняя диагностика, право на аборт, ответственность перед обществом. Надежду на выход из познавательного и морального тупика вызывает лишь выпадающий из русла дискуссий, «незаконный» в своей прямоте вопрос: «Что станет с обществом, если из него окажутся изгнанными болезнь и страдание?» А ведь это как раз скрытая цель благоденствия: лишить человека представлений о боли и смерти. Отсюда легализация так называемой «помощи в смерти», осуществляемой врачами-профессионалами, с использованием современных технологий обезболивания и успокоения («Каждому – достойную смерть!»). Лишить человека его собственной смерти, ловко навязав ему бездуховный «проект» умерщвления плоти, всего лишь хитрость Аримана, крайне заинтересованного в том, чтобы люди не знали, что такое смерть. Так же обстоит дело и с незнанием того, зачем человеку болезни: каждая из них, даже неизлечимая, «выравнивает» душевно-духовные изъяны в человеке, «лечит» его судьбу. Болезнь есть атрибут кармы, ее «резервный капитал»: болея, человека развивает в себе необходимые ему духовные силы, болезнь «ставит на ноги», углубляет его представления о себе самом. «Может быть, преодолевая страдания, – чутко замечает О.Д. Саугстад, – человек действительно вырастает и становится зрелым. Может ли человек, не испытавший боли, понять боль других людей?»[115]115
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть]. Но можно ли, оставаясь в рамках названной дискуссии, с ее нацеленностью исключительно на физическую природу человека, понять, почему вообще возникают моральные трактовки дискутируемых вопросов? До тех пор, пока моральное будет рассматриваться отдельно от жизненного, ни к каким продуктивным решениям прийти невозможно: это всего лишь перетасовка набора «демократических ценностей». «Мы все обязаны участвовать в борьбе за здорового ребенка, – резюмирует О.Д.Саугстад, – но средства, которые используются для этого, должны обсуждаться пристрастно»[116]116
  D.Saugstad. Hvem eier et barn? Aftenposten, 28.02.2011, s. 4.


[Закрыть]. К этому остается только добавить, что среди «пристрастно обсуждаемых средств» пока не находится места сверхчувственному наблюдению. Так называемая «борьба за здорового ребенка» оказывается в конце концов преддверием ариманизированного «перфекционистского» общества, в котором «сильный» благоденствует за счет «слабого», в котором человек планомерно отстраняется от своих духовных корней.

Какие бы политические, национальные, правовые оттенки не обретало «благоденствие» в том или ином обществе, налицо один и тот же, фундаментального значения, факт: человек связывает представление о своей «судьбе» исключительно со своим внешним окружением. Отсюда стремление влиять исключительно на «внешние» общественные институты, «совершенствовать» их, исходя опять же из «внешних» характеристик, по ходу дела превращая человека в нечто среднее между его физическим телом и параграфом закона. Такое «упрощение» человека, сведение его существа к ограниченному «набору параметров», контролируя которые якобы можно «управлять» человеческой жизнью, становится сегодня нормальным.

Оптимальным вариантом «человековедения» становится пластиковая карточка, на которой обозначено «все необходимое» (возраст, гражданство, водительские права и т. д.), и в этой инспирированной Ариманом «простоте» угадывается вековое стремление разрушительных сил отучить человека мыслить о себе самом. И надо сказать, дело идет успешно: самоуглубление и самопознание считаются сегодня если и не «сумасшествием», то уж точно «странностью». А то, чему вроде бы «уступают дорогу» в направлении «духовных исследований», фрейдизму, парапсихологии, оккультизму, уфологии и т. п., в действительности есть утонченный рассудком материализм, сводящий дух лишь к его материальному проявлению. Судьба человека рисуется с этих позиций как нечто поверхностное, наносное, как своего рода «случайность» и «разовость». Именно поэтому на судьбу можно «раз и навсегда» повлиять, снабдив человека тем «набором благополучия», который ведь тоже является инспирацией Аримана. Более того, судьбу можно просто «купить», стать «властьимущим» или «звездой», нисколько не беспокоясь при этом о своем собственном содержании. Достаточно только посмотреть, кто сегодня занимает в обществе «ведущие посты»: все это сплошь «куклы». Они же и распоряжаются не только «ранней ультразвуковой диагностикой», но и диагностикой «оптимального гражданина», «патриота» и т. д. Так будет продолжаться до тех пор, пока духовная жизнь в обществе не станет независимой, не станет принадлежностью каждого в отдельности. И к такому обществу невозможно придти никаким иным путем, кроме самоуглубления к самопознанию. Тогда впервые будет понято и осознано, что знание «всех генов» ребенка является не более, чем ребяческой головоломкой, а основанная на этом знании наука – игрой в пустые понятия.