Текст книги "Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории. Том 1"

Между тем с новым расположением базовых, основополагающих слов ощущение наличия мировой силы и ее субстрата не претерпело изменения, и тем самым неразрешимость проблемы движения оказалась неопровергнутой. Что было сюда привнесено на пути, пролегшем от Ньютона до Фарадея (или от Беркли до Милля), так это замена религиозного понятия действия на безрелигиозное понятие работы (Arbeit)[379]379
  Ср. гл. 5, раздел 15.


[Закрыть]. В картине природы Бруно, Ньютона и Гёте нечто божественное выражается в деяниях; в картине мира современной физики природа совершает работу. Это означает воззрение, в соответствии с которым всякий «процесс», в смысле первого начала механической теории теплоты, измерим по потреблению энергии, которому соответствует количество совершенной работы в форме связанной энергии.

Поэтому решающее открытие Ю. Р. Майера совпадает с рождением социалистической теории. Теми же понятиями оперируют также и политэкономические теории; со времен Адама Смита проблема стоимости приведена в соотношение с количеством работы[380]380
  Ср. т. 2, с. 706 сл.


[Закрыть]; в сравнении с Кенэ и Тюрго это – шаг от органической к механической структуре экономической картины. То, что лежит здесь в основе теории в качестве «работы», понимается чисто динамически, и таким физическим принципам, как сохранение энергии, энтропия, наименьшее движение, можно было бы подобрать точно соответствующие им политэкономические принципы.

Так что если рассмотреть стадии, которые оставило позади центральное понятие силы начиная от своего рождения в раннем барокко, причем в точнейшем соответствии с мирами форм великих искусств и математики, мы обнаружим их всего три. В XVII в. (Галилей, Ньютон, Лейбниц) оно выступало в образной форме наряду с великой масляной живописью, которая угасла ок. 1680 г. В XVIII в., столетии классической механики (Лаплас, Лагранж), понятие силы пребывало подле музыки Баха и восприняло абстрактный характер фугированного стиля. В XIX в., когда искусство приходит к концу и цивилизованная интеллигенция одерживает верх над душевностью, понятие силы появляется в сфере чистого анализа, причем в первую очередь теории функций многих комплексных переменных, без которой оно вообще навряд ли может быть понятым в своем наиболее современном значении.

13

Однако тем самым (и на этот счет никому не следует обманываться) западноевропейская физика подошла вплотную к границе своих внутренних возможностей. Окончательный смысл ее исторического явления состоял в том, чтобы претворить фаустовское ощущение природы в понятийное познание, образы веры ранней эпохи – в механические формы точного знания. Вряд ли следует говорить о том, что возраставшее до поры до времени семимильными шагами получение практических или хотя бы лишь научных знаний (само по себе и то и другое относится к поверхностной истории науки; к глубинной ее стороне принадлежит исключительно история ее символики и ее стиля) не имеет ничего общего со стремительным разложением ее сущностного ядра. Вплоть до конца XIX в. все шаги делались в направлении внутреннего совершенствования, растущей чистоты, заостренности и полноты динамической картины природы; с этих же пор, когда оптимальная величина ясности в области теоретического была достигнута, шаги эти начинают вдруг производить разлагающее действие. Это происходит без злого умысла; это даже не доходит до сознания светлых голов современной физики. В этом заключается неотвратимая историческая необходимость. Античная физика внутренне завершилась на той же стадии, ок. 200 г. до Р. X. С Гауссом, Коши и Риманом анализ достиг своей цели и сегодня только заполняет бреши в своем строении.

Отсюда эти внезапные губительные сомнения в вещах, составлявших еще вчера несомненный фундамент физической теории, – в значении принципа энергии, в понятии массы, пространства, абсолютного времени, каузального закона природы вообще. Причем это уже не те продуктивные сомнения раннего барокко, которые вели к цели познания: это сомнения в возможности естествознания как такового. Какой глубокий и, очевидно, вовсе даже не оцененный по достоинству своими авторами скептицизм содержится уже в стремительно возрастающем использовании числовых, статистических методов, которые стремятся исключительно к вероятности результатов и не обращают никакого внимания на абсолютную точность закона природы, какой ее с надеждой понимали раньше!

Мы приближаемся к тому мгновению, когда наступит окончательный отказ от возможности завершенной и не имеющей внутренних противоречий механики. Мной уже было показано то, как всякая физика должна потерпеть поражение на проблеме движения, в которой живая личность познающего методически врывается в неорганический мир форм познанного. Однако все новейшие гипотезы содержат это же затруднение в чрезвычайно заостренной, достигнутой после трехсот лет мыслительной работы форме, насчет которой невозможно обмануться. Теория гравитации, бывшая со времен Ньютона неоспоримой истиной, признается за ограниченное во времени и шаткое допущение. Принцип сохранения энергии не имеет никакого смысла, если энергия мыслится как бесконечная в бесконечном же пространстве. Принятие принципа оказывается невозможным совместить ни с какой разновидностью трехмерной структуры мирового пространства, ни с бесконечным евклидовым, ни (в случае неевклидовых геометрий) со сферическим с его неограниченным, но конечным объемом. Так что он оказывается справедливым лишь применительно к «системе тел, изолированной снаружи», что является искусственным ограничением, в действительности не существующим и невозможным. Однако мироощущение фаустовского человека, из которого и возникло это основополагающее представление, а именно о бессмертии мировой души в ее механическом и экстенсивном переосмыслении, желало выразить как раз символическую бесконечность. Так это ощущалось, однако познание не смогло из этого образовать никакой чистой системы. Световой эфир был, далее, идеальным постулатом современной динамики, требовавшей для каждого движения представление о движимом. Однако любая мыслимая гипотеза относительно свойств эфира тут же опровергалась из-за внутренних противоречий. В частности, лорд Кельвин математически доказал, что безупречной структуры этого носителя света быть не может. Поскольку световые волны, согласно интерпретации опытов Френеля, поперечные, эфиру следовало быть твердым телом (с поистине причудливыми свойствами), однако в таком случае на него распространялись бы законы упругости, и тогда световые волны были бы продольными. Уравнения электромагнитной теории света Максвелла – Герца, на самом деле представляющие собой чистые, неименованные числа, обладающие несомненной достоверностью, исключают какое-либо истолкование посредством какой бы то ни было механики эфира. И вот эфир, прежде всего под впечатлением теории относительности, определили как чистый вакуум, что на самом деле немногим отличается от разрушения изначальной динамической картины.

Со времен Ньютона допущение постоянной массы (пара к постоянной силе) считалось за бесспорно достоверное. Квантовая теория Планка и выведенные из нее Нильсом Бором следствия в отношении тонкой структуры атомов, которые оказались необходимыми на основе полученных экспериментально результатов, ниспровергли эту гипотезу. Всякая изолированная система обладает, помимо кинетической энергии, еще и энергией излучаемой теплоты, которая неотделима от нее и потому не может быть в чистом виде представлена понятием массы. Ибо если масса окажется определена через живую энергию, она больше не будет постоянной по отношению к термодинамическому состоянию. Между тем включить элементарный квант действия в круг предпосылок классической барочной динамики не удается, и вместе с принципом непрерывности всех каузальных отношений под угрозой оказывается заложенное Ньютоном и Лейбницем основание исчисления бесконечно малых[381]381
  Planck M. Die Entstehung und bisherige Entwicklung der Quantentheorie (1920). S. 17, 25.


[Закрыть]. Однако куда грубее всех этих сомнений в самую суть динамики вмешивается теория относительности, эта бесцеремонная до цинизма рабочая гипотеза. Опирающаяся на опыты Майкельсона, согласно которым скорость света не зависит от движения пронизываемого им тела, и математически подготовленная Лоренцом и Минковским, теория относительности содержит в качестве своей подлинной тенденции уничтожение понятия абсолютного времени. Астрономические данные (на этот счет многие сегодня опасно заблуждаются) не могут ее ни подтвердить, ни опровергнуть. Вообще истинными и ложными являются не понятия, с помощью которых приходится судить о таких гипотезах. Речь идет о том, окажется ли она пригодной или же нет в том хаосе запутанных и искусственных представлений, который возник как результат бесчисленных гипотез, выдвинутых в ходе исследований по радиоактивности и термодинамике. Однако в теперешнем своем виде она упразднила постоянство всех физических величин, в которые входило определение времени, а западная динамика в отличие от античной статики лишь такими величинами и располагает. Абсолютной меры длины и твердого тела более не существует. Тем самым исчезает также и возможность абсолютных количественных определений, а значит, и классическое понятие массы как постоянного отношения силы и ускорения – после того, как только что в качестве новой константы был установлен элементарный квант действия, произведение энергии и времени.

Уясним себе, что представления об атоме Резерфорда и Бора[382]382
  Заставлявшие многих воображать, что отныне доказано «реальное существование» атомов – диковинный поворот в сторону материализма предыдущего столетия.


[Закрыть] не значат ничего иного, кроме того, что численные результаты наблюдений оказались вдруг соотнесенными с картиной, изображающей планетную систему внутри атома, между тем как до сих пор предпочитали представление об атомных роях; обратим внимание на то, с какой быстротой возводятся сегодня карточные домики из целых серий гипотез, так что всякое противоречие тут же перекрывается новой, стремительно созданной гипотезой; задумаемся над тем, как мало теперь принято заботиться о том, что эти множественные картины противоречат друг другу и строгой картине барочной динамики, – и мы придем наконец к убеждению, что великий стиль представления пришел к завершению и, как и в архитектуре и в изобразительных искусствах, уступил место своего рода художественному ремеслу построения гипотез. Упадок символики может быть скрыт лишь высочайшим, на уровне века, мастерством экспериментальной техники.

14

К кругу этих-то символов упадка принадлежит в первую очередь энтропия, вокруг которой, как известно, вращается второе начало термодинамики. Первым началом, принципом сохранения энергии, формулируется просто сама суть динамики, чтобы не сказать – структура западноевропейского духа, которому единственному природа с необходимостью представляется в форме контрапунктически-динамической каузальности – в противоположность статически-скульптурной каузальности Аристотеля. Базовый элемент фаустовской картины мира – не позиция, но деяние, а если смотреть на это под механическим углом зрения, процесс, и данное положение фиксирует исключительно математический характер таких процессов в форме переменных и констант. Однако второй принцип продвигается глубже, устанавливая одностороннюю тенденцию природных процессов, которая никоим образом не была заранее обусловлена понятийными основаниями динамики.

Математически энтропия оказывается представлена определяемой мгновенным состоянием изолированной системы тел величиной, которая может только возрастать, но ни в коем случае не уменьшаться при всех возможных изменениях физического или химического характера. В благоприятном случае она остается неизменной. Энтропия, подобно силе и воле, – это нечто такое, что представляется внутренне отчетливым и ясным каждому, кто вообще оказался способен проникнуть в сущность данного мира форм, однако всякий дает собственную, очевидно, недостаточную ее формулировку. Также и здесь дух оказывается несостоятельным перед лицом потребности мироощущения в выражении.

В зависимости от того, возрастает энтропия или же нет, все природные процессы делятся на необратимые и обратимые. В случае любого процесса первого рода свободная энергия превращается в связанную; если же эта мертвая энергия должна быть вновь преобразована обратно в живую, это может произойти лишь посредством того, что одновременно во втором процессе окажется связанным еще какое-то количество живой энергии. Самым известным примером является сжигание угля, т. е. превращение скопленной в нем живой энергии в связанную посредством газовой формы углекислоты теплоту, когда скрытая энергия воды оказывается преобразованной в давление пара и далее в движение. Отсюда следует, что энтропия в мироздании в целом постоянно возрастает, так что, очевидно, динамическая система приближается к одному и тому же неизменному конечному состоянию. К необратимым процессам относятся теплопроводность, диффузия, трение, световое излучение, химические реакции, к обратимым – гравитация, электрические колебания, электромагнитные и звуковые волны.

Что дает мне основания усматривать в положении об энтропии (1850) начало заката физики динамического стиля, этого шедевра западноевропейской интеллигенции (никто до сих пор этого не заметил), так это глубокая противоположность между теорией и действительностью, впервые явно внесенная здесь в саму теорию. После того как первым принципом была нарисована строгая картина причинно-следственного природного процесса, второе начало введением необратимости выявляет принадлежащую к непосредственной жизни тенденцию, кардинально противоречащую сути всего механического и логического.

Если проследить, какие следствия вытекают из учения об энтропии, оказывается, во-первых, что теоретически все процессы должны быть обратимыми. Это – одно из фундаментальных требований динамики. Этого же со всей заостренностью требует и первое начало. Во-вторых, однако, оказывается, что в реальности все вообще природные процессы необратимы. Даже в искусственных условиях экспериментального процесса самый наипростейший процесс невозможно в точности пустить наоборот, т. е. снова восстановить уже пройденное состояние. Нет ничего более характерного для современного состояния системы, чем введение гипотезы «элементарного беспорядка», с тем чтобы компенсировать противоречия между духовным требованием и тем, что переживается реально: «мельчайшие частицы» тел (мысленная картина, и не более того) сплошь выполняют обратимые процессы; мельчайшие частицы в реальных вещах пребывают в беспорядке и мешают друг другу. Вследствие этого природный, переживаемый исключительно наблюдателем необратимый процесс со средней вероятностью связан с возрастанием энтропии. Так теория становится разделом из теории вероятности, и взамен точных методов в реальности являются статистические.

Очевидно, никто не заметил, что это означает. Статистика, как и хронология, относится к области органического, к переменчиво подвижной жизни, к судьбе и случайности, а не к миру законов и вневременной каузальности. Всем известно, что она в первую очередь служит для характеристики политических и экономических, т. е. исторических, явлений. В классической механике Галилея и Ньютона ей не было места. То, что здесь внезапно постигается и становится постижимым статистически, с вероятностной, а не с априорной точностью, которой в один голос требовали мыслители барокко, так это сам человек, который переживает природу, ее познавая, который переживает в ней самого себя. То, что с внутренней необходимостью изображает теория, эти не существующие в действительности обратимые процессы, представляет собой остаток той строго духовной формы, остаток великой барочной традиции, что шла рука об руку с контрапунктическим стилем. Обращение к статистике обнаруживает иссякание действовавшей в этой традиции упорядочивающей силы. Становление и ставшее, судьба и каузальность, исторические и природные элементы начинают расплываться. Наружу выступают формальные элементы жизни: рост, старение, продолжительность жизни, направление, смерть.

Под таким углом зрения это должно означать необратимость природных процессов. В отличие от физического знака t, они являются выражением подлинного, исторического, внутренне пережитого времени, тождественного судьбе.

Физика барокко была от начала и до конца строгой систематикой, пока теориям, подобным данной, еще не дозволялось потрясать ее оснований, пока в ее картине невозможно было найти ничего такого, что выражало бы случайность и простую вероятность. Однако с данной теорией она стала физиономикой. Прослеживается «ход вещей в мире». Идея конца света возникает в обличье формулы, которая, по сути, формулой больше не является. Тем самым в физику проникает нечто гётеанское, и вся весомость этого факта обнаружится лишь тогда, когда мы уясним, что означала страстная полемика Гёте против Ньютона в области учения о цвете. Узрение возражало здесь рассудку, жизнь – смерти, творческий образ – упорядочивающему закону. Критический мир форм природоведения возник на основе противоречия из ощущения природы, из ощущения Бога. Здесь, на исходе позднего времени, он достиг максимума отстояния, а теперь возвращается обратно к своему истоку.

Так действующая в динамике сила воображения своими чарами еще раз вызывает на свет великие символы исторической страсти фаустовского человека: вечное попечение, пристрастие к удаленнейшим далям прошлого и будущего, оглядывающееся вспять историческое исследование, всматривающееся в будущее государство, исповеди и самонаблюдения, далеко разносящиеся над всеми народами и отмеряющие жизнь удары колоколов. Этос слова «время», каким воспринимаем его мы, и только мы одни, каким оно заполняет инструментальную музыку в противоположность статуарной скульптуре, направлен к цели. Во всех жизненных видениях Запада эта цель находила свое зримое воплощение в качестве третьего царства, новой эпохи, задачи человечества, наконец, результата развития. И это-то и означает энтропия для целостного существования и судьбы фаустовского мира как природы.

Уже мифическое понятие силы, предпосылка всего этого догматического мира форм, молчаливо предполагает ощущение направления, связь с прошлым и грядущим; она становится еще более явственной в обозначении природных явлений как процессов. Поэтому следует сказать, что энтропия как бесконечная сумма всех природных событий, обобщенная в качестве исторического и физиономического единства, неявным образом изначально лежит в основе всех физических понятийных образований и что в один прекрасный день она обнаружится как «открытие» на путях научной индукции – и тогда ее надо будет наделить «целостным обоснованием» со стороны прочих теоретических элементов системы. Чем больше приближается динамика к цели вследствие исчерпания внутренних возможностей, тем решительнее на первый план выступают исторические черты картины, тем отчетливее наряду с неорганической необходимостью о себе заявляет органическая необходимость судьбы, наряду с факторами чистой протяженности – объемом и напряженностью – фактор направления. Все это происходит посредством целого ряда смелых гипотез одинакового строения, которые лишь на первый взгляд получают обоснование со стороны данных экспериментов, на самом же деле все они уже предчувствовались мироощущением и мифологией еще готической эпохи.

В первую очередь сюда относится сумасбродная гипотеза распада атома, дающая истолкование радиоактивным явлениям. Согласно ей, атомы урана, которые на протяжении миллионов лет, несмотря на все внешние воздействия, сохраняли свою сущность неизменной, внезапно и без какой-либо видимой причины взрываются и рассеивают по мирозданию свои мельчайшие частицы со скоростью, составляющей тысячи километров в секунду. Эта судьба постигает среди множества радиоактивных атомов лишь отдельные, в то время как соседние остаются ею совершенно незатронутыми. Также и эта картина представляет собой историю, а не природу, и если также и здесь необходимым оказывается применение статистики, возможным оказывается говорить едва ли не о замене числа математического – хронологическим[383]383
  В самом деле, представление о продолжительности жизни элементов произвело на свет понятие полураспада в 3,85 дня (Fajans К. Radioaktivität. 1919. S. 12).


[Закрыть].

С этим представлением мифическая формообразующая сила фаустовской души возвращается к своему истоку. Как раз тогда, когда в начале готики были сконструированы первые механические часы, символ исторического мироощущения, возник и миф о рагнарёке, конце света, закате богов. И пускай даже это представление, каким мы его имеем в «Вёлуспе» и в христианской редакции – в «Муспилли», как и все якобы прагерманские мифы, возникало не без праобраза античных и в первую очередь христианско-апокалиптических мотивов, в данной своей форме оно является выражением и символом фаустовской, и никакой другой, души. Мир олимпийских богов внеисторичен. Он не знает никакого становления, никаких переломов, никакой цели. Однако страстное тяготение к дали – фаустовская черта. Сила и воля обладают целью, а там, где имеется цель, для исследовательского взгляда существует также и конец. То, что выражала в перспективе великой масляной живописи точка схождения прямых, в барочном парке – point de vue [точка обозрения (фр.)], в математическом же анализе – остаточный член бесконечного ряда, а именно завершение искомого направления, выступает здесь в понятийной форме. Фауст второй части трагедии умирает, потому что он достиг своей цели. Конец света как завершение внутренне необходимого развития – вот закат богов. Это-то и означает учение об энтропии – как последняя, как безрелигиозная редакция мифа.