Текст книги "Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь"

Статья первая

Саровская пустынь. – Илевский завод. – Мордва. – Ардатов. – Липня. – Выездное. – Арзамас. – Дорога к Нижнему. – Постоялый двор. – Анкудиновка

Мы приехали в Бутаково[30]30
  Село Тамбовской губернии, Темниковского уезда, в 39 верстах от уездного города.


[Закрыть]. Как живописны окрестности этого села! Вдали на севере тянется черною полосою лес, отрасль лесов муромских, славных своим Соловьем-разбойником и сильным могучим богатырем Ильею. Как звездочки, блестят на этой полосе куполы Саровской пустыни; а там, где лес сливается с отдаленностью, белеется церковь Сарминского Майдана. На обширной равнине, между этим лесом и возвышенностью, на которой расположено Бутаково, разбросаны кучами деревни и хуторы – они так хорошо рисуются на золотом поле богатой нивы. Направо Мокша ленточкой вьется по полям, между дубовыми рощицами и деревьями, налево отлогая возвышенность, покрытая пашнями; дальше виднеются колокольни и две-три минары мусульманские. Экипаж наш изломался (уверяю вас, что это не вседневная фраза каждого романиста и путешественника), его надобно было починить, но где остановиться? Гостиниц у нас в селах, как известно всем и каждому порознь, не состоит в наличности, постоялого двора в Бутакове не случилось: нечего делать, принуждены были отправиться к помещику. Обдумывая деревенские комплименты и надеясь на русское гостеприимство, еще не изгнанное из деревень французскими диковинками, мы вошли в дом К. Д. Радушный прием, сытный обед, деревенская непринужденность и милая дочь хозяина заставили нас забыть всю неприятность остановки; после обеда явился на стол сотовый мед, настоящий тамбовский десерт, гербовый. Из разговоров за обедом я узнал, что при выезде из Бутакова стоит памятник времен татарских; разговорчивый Д. насказал мне Бог знает какую историю об этом памятнике и уверял меня изо всех сил, что на месте его похоронен если не сам Чингисхан, то, по крайней мере, важный татарский человек. Как не взглянуть на такой памятник! Я тотчас же попросил его показать мне этот важный остаток древности. «Хорошо, я покажу вам его, только наперед вам скажу, что вы не разберете надписей, которые на нем находятся. Много проезжающих, – продолжал Д., – смотрели на него, да посмотрят-посмотрят, а все толка нет. Говорят, надписи эти на каком-то неизвестном языке». Это еще больше подстрекнуло мое любопытство: тотчас после обеда мы отправились.

Татарский камень (так обыкновенно зовут этот памятник) есть не что иное, как могильная плита из белого камня, поставленная стоймя, аршина два вышиною. С одной стороны, между арабесками, вырезан большой параллелограмм, на котором заметны полусоскобленные слова, вырезанные татарской вязью. Местные жители приписывают камню целебную силу от зубной боли и соскабливают слова без всякого уважения к старине. В параллелограмме можно разобрать только одно татарское слово (бутакуф), которое, быть может, относится к селу. На другой стороне, обращенной к кебле[31]31
  Место Мекки, юго-запад.


[Закрыть], уцелели выражения из Корана с обычным «калат» (сказал)[32]32
  На могильных камнях мусульманских выражения из Корана часто начинаются этим словом; здесь подразумевается слово «ресул» – «ресул калат», значит «пророк сказал».


[Закрыть] и внизу число года девятьсот семьдесят два, что значит по-нашему 1564 год. Имени похороненного я не нашел, к большому удовольствию Д.

Мне хотелось от местных татар узнать что-нибудь об этом камне (в Бутакове есть семей шесть татарских). Я тотчас же отправился к одному старику, с полною надеждою узнать от него какое-нибудь предание. Вошедши в дом правоверного, я сказал старику правоверный «селям», но, представьте мое удивление, этот потомок наших старинных врагов, этот до сих пор усердный поклонник Аллаха и печати пророков прекрасным, чистым тамбовским языком отвечал мне, что у них, кроме муллы да жен, никто не знает по-татарски. Так переродилось небольшое число инородцев в этом уголке Тамбовской губернии. Вера или, лучше сказать, поверья у них сохранились, а все прочее, даже самый язык, самый быт их – все русское. Знакомец мой Абдуллаг-бен-Нехак, или, как он называл себя, Федул Исакыч, твердо уверен, что Мухаммед был не больше как казанский купец. Он и все здешние татары имеют особенное почтение к Казани; у них хранится еще предание о былой их силе, и странно – есть даже поверье о золотом шаре на Сююмбекиной башне в Казани[33]33
  Об этом предании будет сказано в своем месте.


[Закрыть]. О памятнике ничего не узнал от Федула: узнал только, что он слыхал от своего деда о том, что на месте Бутакова был татарский город. Он показал мне остатки его – ров, который находится недалеко от камня. Весною здесь вода вымывает из земли монеты и мелкие металлические вещи, некоторые из них находятся у меня, все они относятся к XIV и XV столетиям, на некоторых видны имена Тухтамыша, Невруза и других ханов. Странно, однако, что там найдена была одна монета с шиитской надписью, которая приписывается династии Сефевидов и относится уже к XVI веку. Неужели и в то время были здесь в обращении монеты восточные, и притом еще персидские?

Уже поздним вечером выехали мы из Бутакова, располагаясь быть на рассвете в Саровской пустыни у заутрени. Ночь была лунная, светлая, когда мы, проезжая через несколько селений, приближались к лесу. Дорога спускалась по большой отлогости, и чем мы ехали дальше, тем места становились скучнее, однообразнее. Я уже прощался мысленно с югом и с его природой, потому что лес, из которого обдавало каким-то холодом, не предвещал доброго. В самом деле, этот лес резко отделяет юг от севера: за ним уже не встретите той роскоши природы, которую видели на юге; правда, найдете места, которые напомнят вам отдаленную сторону, но найдете мало: они встретятся, может быть, на пространстве ста верст не менее. Но, впрочем, и там есть свои прелести, природа везде чем-нибудь да богата.

Лес, густые испарения и каменный столб на берегу Сармы с ульем и оленем показали нам, что мы приехали в Нижегородскую губернию. Вскоре мы поворотили вправо, опять выехали в Тамбовскую губернию и на самом рассвете были в Сарове. На монастырском дворе, кроме двух-трех прислужников, не было ни одного человека: пустыня, казалось, в самом деле опустела. Издалека неслось к нам протяжное пение – всенощная служба еще не кончилась. Мы вошли в церковь: множество народа, все в глубоком молчании, только один престарелый монах с каким-то чувством религиозной грусти читает паремии. Служба в Саровской пустыни продолжительна, напев особенный, протяжный, величественный. Особенно хорошо поют «Слава в вышних Богу», когда все предстоящие стоят на коленях в благоговейном безмолвии. Чувство благоговения невольно овладеет человеком при таком зрелище. Если Буркгард был поражен молитвою нескольких тысяч мусульман в Каабе, то каким чувством должна наполниться душа христианина при виде этого благочестивого обряда?

Заутреня кончилась, и в то время как нам отводили комнаты и переносили из экипажа вещи, я отправился осмотреть монастырь. Он расположен при речках Сатисе и Сарове; кругом его дремучий лес; монастырские строения каменные и обнесены каменной стеной; церкви великолепны. Над всем монастырем возвышается огромная колокольня (вышиною 42 сажени, как мне сказывали), которая далеко видна и за лесом. Я пришел в отведенную нам комнату; с нами остался один монах лет пятидесяти пяти, почтенной наружности; его лицо показывало, что он достойный служитель алтаря Божия. Его звали отец Антоний. После расспросов и рассказов о моем путешествии речь зашла о пустыни.

«Пустыня наша, – говорил отец Антоний, – основана еще в 1705 году иноком Исаакием из Арзамаса на месте бывшего татарского города Сараклыч. Там за монастырем вы увидите остатки глубоких рвов этого города. Но в том виде, в каком вы теперь нашли Саровскую обитель, она устроена позже: особенно украсилась она во времена императрицы Екатерины II и в последнее царствование. У нас заведена вот эта гостиница для всех приезжающих на поклонение святыне Господней, и за трехдневное продовольствие поклонников и их лошадей мы ничего не берем. Есть и больница, как для братий, так и для больных странников. Да, – прибавил он, – монастырем нашим оживляется несколько этот пустынный край. Сюда приезжает много поклонников, особливо в престольный праздник большой церкви. Тогда их бывает до двух и до трех тысяч; прежде было еще больше: года с четыре тому назад в нашей пустыни скончался великий сподвижник отец Серафим; его святая жизнь, его отеческие напутствования привлекали очень многих в наш монастырь. Теперь число поклонников значительно уменьшилось».

Отец Антоний долго рассказывал нам о жизни и трудах отошедшего брата, и время незаметно прошло; ударили в колокол, и мы отправились к поздней обедне в церковь Успения Богородицы. Дорогой отец Антоний показывал мне келью, в которой прежде подвизался и потом отошел в вечность отец Серафим. Я не видал этого старца, но после видал его портреты – в Нижегородской губернии их много. Судя по этим портретам, из лица отца Серафима можно было видеть его чистую христианскую душу, его строгую жизнь и смирение.

Церковь Успения великолепна и богата; в ней, в числе местных образов, показали мне образ св. Девы Марии, принесенный в дар царевною Мариею, сестрою Петра Великого, в 1711 году; после он украшен великолепною ризою. Кроме церкви Успения, в Сарове замечательна церковь св. Печерских, устроенная в пещерах, в которых, говорят, укрывались монахи в смутные времена мордовских набегов. В этой церкви весь иконостас сделан из железа.

После обедни мы снова отправились в путь, въехали в Нижегородскую губернию и поворотили на Илевский завод. Он так же, как и заводы Гусевский (во Владимирской губернии) и Вознесенский (в Тамбовской), принадлежит г. Баташеву, бывшему владетелю Выксунского завода. Железная руда, в большом количестве находящаяся в этом краю, привозится сперва на Малый Илевский завод, находящийся в полутора верст от большого завода: там она перерабатывается в чугун; а на большом делают железные полосы. Во время нашего проезда, не знаю почему, работ на заводе не было, говорили, будто поправляли домну[34]34
  Плавительная печь.


[Закрыть], поэтому мне не удалось быть внутри завода. Дома мастеровых велики и поместительны; они выстроены владетелями завода, и даже всякая поправка в домах делается за их счет.

Дорога от Илевского завода к городу Ардатову пятнадцать верст идет лесом; миновав этот лес, мы опять очутились на равнине, усеянной холмами, деревнями и покрытой нивами. Все это напоминало нам давно покинутый нами юг, но только напомнило: забыться, вообразить себя в отдаленном краю было уже нельзя. Природа здешняя кажется как бы утомленною, и вместо всей роскоши юга заметно на всяком шагу что-то сумрачное, вялое, отзывающееся севером. Прежде природа, по мере нашего приближения к северу, менялась постепенно, можно сказать, незаметно, но этот оставленный нами лес резко разделяет два края: перемена так чувствительна, что и самый сонный наблюдатель легко заметит ее. Дальше на севере все будет производить новые впечатления: природа, если не будет роскошна, то, по крайней мере, разнообразна; в других местах искусство заменит ее, и наблюдатель, если не встретит ее игривою, роскошною, великолепною, то найдет на каждом шагу или обломок старины, или действия промышленности. А здесь, на распутии юга с севером, никакое место не напомнит о былом; промышленности не видно, а природа скучна, скучнее эклог Сумарокова и пермской зимы: она силится стать вровень с тамбовской своей соседкой, но холодное дыхание севера заставляет ее призадуматься, а она ведь так сильна, что бедного человека как-тут утащит по своей дороге. В самом деле, как сильно влияние ее на человека! Он, хотя и гордится своею волею непобедимой, хотя и зовет себя царем природы, а сам не в состоянии и подумать противиться ее влечениям. Невольно вспомнишь Деппинга: «Пески Аравии сделали бедуина разбойником; моря пустынной Скандинавии сделали норманна пиратом». А что сделали со своими обитателями эти скучные полусонные поля, по которым я имел честь тащиться шагом, по песчаной дороге в самый жаркий, несносный полдень? Кого образовали они из своих сынов, из своих питомцев? Неуклюжего и скучного мордвина, который, сидя на козлах, покачивался, лениво помахивал плетью и по временам затягивал какую-то бессвязную песню. Дорогой изредка попадались нам то одичалая яблоня, то груда кирпичей, то заросшая крапивой яма – верные признаки былого жилья. Я перебегал памятью всю историю этого края, хватался за каждый факт в надежде вспомнить какой-нибудь город, стоявший на этом месте. Но, утомленный бесполезною ловлею фактов неводом памяти, я бросил эту скучную работу. Думая, однако, что узнаю что-нибудь от мордвина, я обратился к нему с вопросом. Самое глупое «не знаю» и самая бессмысленная мордовская мелодия были ответом на мои слова. Прошло минут пять, и я, утомленный жаром и песнями, хотел уже уснуть, как вдруг мой певец оборотился и с глупой улыбкой какого-то самодовольствия закричал во все горло: «Село было, барин».

– Какое село?

– А цево спрасывать-то изволил, село Кавресь было та-мой.

«Славный чичероне!» – подумал я. Он через четверть часа почти удостоил меня своим ответом. Славное и открытие! Стоило и голову ломать над такими пустяками! Впрочем, я ли первый пью воду миража? Как часто многие в пустой вещи думают найти Бог знает что такое и, рассматривая какой-нибудь камешек, какую-нибудь денежку, прельщают себя мыслью, что сделали открытие важнее коломбова. Бедные антикварии! Как часто вы вместо шлема Мухаммедова находите крышку с правоверного пилава! «Давно ли тут было село?» – спросил я расшевелившегося мордвина. Но я еще хлебнул сухой водицы: то же «не знаю», та же мелодия были ответом на мой вопрос.

Впрочем, эти мордва добрый народ, хотя с первого взгляда они и покажутся всякому странными по их молчаливости, неразвязности и полурусскому наречию. Они составляют более чем одну восьмую часть всего народонаселения Нижегородской губернии, впрочем, число их заметно уменьшается, может быть, потому что они нечувствительно смешиваются с русскими, от которых мордвина можно только отличить по платью и по выговору. Мордвины разделяются на два племени – эрзя и мокша; в Нижегородской губернии живет только первое, которое, по их преданиям, сперва было и многочисленнее и сильнее мокши. Этот народ, за 200 лет пред тем еще буйный, еще напоминавший русским времена Аранши и Пургаса и часто прекращавший всякие сношения в этом крае, теперь самый тихий и смирный народ[35]35
  В царствование царя Василия Иоанновича Шуйского мордва была страшна своими бунтами. Воевода Пушкин смирил ее.


[Закрыть]. Нигде, кажется, так не редки преступления, как между мордвинами, убийств у них почти никогда не бывает. Они совершенно свыклись с оседлостью, сделались хорошими подчиненными и вместе с этим, имея самые тесные связи с русскими, сделались самым образованным племенем из всех финских племен, если только они финского происхождения. В самом деле, как некоторые остатки их языка, так и самые черты лица их совершенно отличны от языка и физиономии финских племен, живущих севернее. Если они имеют что-нибудь общее с чувашами, черемисами, вотяками, так это неопрятность, следствием которой у них бывает слепота. Во всякой мордовской деревне можно встретить множество взрослых, а еще более детей с больными глазами; оспа также еще свирепствует между ними. Впрочем, они почти все живут в русских белых избах, а не в дымных, тесных чувашских лачугах. Главное занятие после земледелия составляет у них пчеловодство. Одежда их состоит из длинной белой холщовой рубахи, вышитой по плечам черными и красными нитками; женщины носят коротенькое платье, называемое «понька»[36]36
  Соседние русские женщины носят эти же поньки.


[Закрыть], а на голове особенный убор с опускающимся назад покрывалом, вышитым тоже черными и красными нитками, а у богатых и шелком. Мордва вся почти приняла христианство еще в царствование Елизаветы Петровны: недалеко от села Вечкушева (Арзамасского уезда) и теперь еще есть большая ложбина; тут было прежде озеро, и в этом озере крестилась здешняя мордва. Теперь все мордвины очень привержены к церкви, хотя и удержали еще некоторые языческие обряды, например жертвоприношение вола, поставление в лесу разной пищи и пр. Центром нижегородской мордвы считается село Терюшино: это как бы столица племени эрзи, так же точно, как Краснослободск (город в Пензенской губернии) – столица племени мокши, Чуксар (Чебоксары, город Казанской губернии) – столица чуваш и пр.

Солнце уже не пекло, склоняясь к западу; пыль улеглась, и наше путешествие сделалось сноснее. Свет вечереющего дня, пробиваясь через густые массы какого-то тумана, обыкновенного во время жаров[37]37
  Здесь называют этот туман «марево».


[Закрыть], полосами летал по отдыхающей от зноя земле. На востоке из-за горизонта уже выглядывала ночь. Она, казалось, робко выжидала заката солнечного, чтобы накинуть на утомленную землю свое прохладное покрывало. Солнце еще бросало порою огневые свои взоры сквозь марево, но, вероятно утомленное столько же, как и мы, долгою дорогою, тотчас же пряталось в багровые струи тумана… Туман вверху развивался на мелкие фиолетовые облака, а внизу багровел более и более; но вот еще огневою звездочкою солнце сверкнуло на самом краю неба; туман подхватил эту звездочку, завернул ее в свои изгибы и разлетелся на тысячи желтоватых облаков, которые медленно понеслись разгуливать по небу. Ночь вступила в права свои. Она обхватила землю своими прохладными объятиями, нежила ее; и земля, как модная жена, за отсутствием солнца, своего законного супруга, бросилась к ней, пила с жадностью ее упоительные поцелуи, дремала в томной неге и совсем не обращала внимания на неуклюжий месяц, который, лениво всплывая на горизонте, словно Аргус, хотел подсматривать поведение своей невестки. Резвые звездочки порой вспыхивали на горизонте, но тотчас стыдливо прятались в эфир, потом, осмотревшись, заискрились радужно на темном своде неба. Ветерок засвежел, прохлада благодатная разлилась повсюду. Все отдыхало…

«Погода будет!» – сказал ямщик, насмотревшийся на прелести природы. На этот раз на козлах у нас сидел не мордвин, а говорливый, удалый русский мужичок, воспевавший половину дороги калинушку с малинушкой. «Погода будет. Вон даве на закате таково красно было на небе: это к ветру и погоде». Насчет погоды я всегда поверю русскому мужичку больше, нежели английскому барометру. Бывалый наш крестьянин, если уже скажет «будет вёдро», непременно будет; если накличет ненастье, оно как снег на голову. Никогда не забуду я одного обстоятельства; оно случилось года три-четыре тому назад, тоже в Нижегородской губернии. Была страшная засуха, хлеб почти весь завял, и мужички горько вздыхали, ожидая снова неурожая. В одном селе – я сам был этому свидетель – прихожане миром просили своего священника выйти с крестами на поле и отслужить молебен о дожде. В воскресенье, после обедни, подняли образа и отправились на поле. Небо было чисто, солнце с полудня жгло изо всех сил засохшую землю; на горизонте ни одного облачка. Когда все остановились, чтобы начать молебен, один старик подошел к священнику и с полной самоуверенностью сказал ему: «Служи-ка, батюшка, благодарственный: к ночи-то Господь пошлет дождичка неотменно. Вишь как потянуло с гнилого-то угла[38]38
  Гнилым углом простолюдины зовут юго-западную сторону неба.


[Закрыть], да и марево-то вечор было такое, что и не приведи Бог». В самом деле, едва пришли с образами назад в церковь и успели пообедать, на юге показались облачка; к вечеру они скопились, и к ночи дождь оживил умиравшую природу.

В ожидании дождей и грязи мы приехали в Ардатов, уездный город Нижегородской губернии[39]39
  Статистика города Ардатова. Расстояние: от Санкт-Петербурга – 1157 верст, от Москвы – 460, от Нижнего – 160, от Арзамаса – 56 верст.
  Занимает пространства 2000 десятин. В том числе: под домами – 46 десятин 828 саженей, под садами и огородами – 97 десятин 445 саженей, под городским выгоном – 1856 десятин 1756 саженей.
  Церквей каменных – 3 (соборная, Ильинская и кладбищенская); домов – 309, в том числе каменных – 7, деревянных – 302.
  Казенных домов – 4. Жителей: мужского пола – 1094, женского – 1350, всего – 2444. В том числе: дворян – 69, духовенства – 57, разночинцев – 165, купцов – 41, мещан – 1575, дворовых людей и крестьян –154, военных служителей – 281. Градская больница на 10 кроватей; уездное училище – одно, преобразованное в 1816 году из приходского Знаменского, а в 1834, по уставу 1828 года; в нем учащих – 5, учащихся – 40. Тюремный замок – 1. Лавок – 14, торгующих – всего 19 человек; капиталов купеческих третьей гильдии – 6. Внутренний оборот торговли по городу – до 12 000 руб. Торговых дней в неделю – 1; сверх того, 20 июля бывает так называемая Ильинская ярмарка, на которую товара привозится на 20 000 руб. Кожевенных заводов – 2, спилен – 6. Главное занятие жителей – земледелие.


[Закрыть]. С трудом могли мы отыскать квартиру, которая вполне соответствовала этому незатейливому городку. Я давно имел предубеждение против Ардатова; но когда утром, при пасмурной, плаксивой погоде, я посмотрел на него, то мне показалось, что я еще слишком много хорошего думал прежде найти в нем. Расположенный по косогору у двух ручьев Лемети и Сиязьмы, он походит более на село, нежели на город. Три церкви, семь каменных домов, тротуарные столбики да две-три будки с заржавевшими алебардами у дверей напоминали, что это не простая деревня. Грязь, дома, крытые соломою, заросшие травою улицы и площадки, огромные лужи, в которых стаями полоскались утки, как грозные оппоненты силились доказать всю негодность этого города, и, признаюсь, доказательства этих господ имели свои причины и были сильны. Словом сказать, Ардатов – город, каких на матушке Святой Руси довольное количество, особливо там, в Украине, да там, около Урала и Камы. Впрочем, в Ардатове бывает всегда весело, особенно зимою, когда сюда съезжаются несколько окружных помещиков, после долговременных разъездов из деревни в деревню по гостям. Эти разъезды, можно сказать, единственны в своем роде: помещик, соскучившись жить дома, приказывает запрягать два-три рыдвана и со всеми своими чадами и домочадцами, людьми и лошадьми отправляется к соседу. Там пирует день, два, а аще совесть не зазрит, то и неделю. Отпировавши здесь, едет к другому соседу, живущему от его деревни, примерно сказать, верст пятьдесят, потом едет далее и далее и, когда перебывает везде, возвращается домой. Не отплатить подобного визита считается величайшим преступлением: хоть болен, да поезжай, так уж заведено. Впрочем, говорят, теперь такие разъезды не так часты, как бывали прежде; помещики засели дома и, слава Богу, забывают и про псовую охоту. Притом, надобно сказать, жизнь их не так грязна, как описывают нам ее сочинители неких повествований: во всяком доме помещика, если он семейный, вы найдете, кроме «Земледельческого журнала», никогда не разрезываемого, много истерзанных руками читателей хороших книг, которые покупаются не у вязниковских коробошников, а в Нижнем и Москве. Иногда даже встретите вы там усердных почитательниц Гюго и Бальзака, увидите обморок при чтении французского романа, услышите строгие приговоры непонимаемому классицизму и проч., и проч. Да, всюду уже проникла европейская образованность, и в Ардатове толкуют о чугунных дорогах, лечат гомеопатией, мечтают о выигрыше в польскую лотерею, жгут каллетовские свечи и чуть ли уже не сведали о дагеротипе. Французский язык во всеобщем употреблении между помещиками. Правда, вы услышите часто фразу вроде следующей: je toujours m’assieds en maison, mais me etait gaiment, увидите в таком языке серую смесь французского с нижегородским; но как быть – вспомните, что здесь и губерния-то нижегородская.

Местное предание вот что рассказывает о начале Ардатова. Когда царь Иоанн Васильевич Грозный в 1552 году шел на Казань через эти места, тогда мордвины, жившие на Лемети, вызвались быть его проводниками. Три брата, Ардатка, Кужендей и Торша, провели войско русское через знакомые им леса и после, с милостью царскою, возвратились на Леметь. Ардатка поселился на месте Ардатова, а братья его на месте села Кужендеева (верстах в четырех от города). Мордва охотно селилась вместе с проводниками царскими, и вскоре на этом месте явилась деревня, сделавшаяся впоследствии дворцовым селом, а с 1779 года городом Нижегородского наместничества.

Из Ардатова, через деревню Миякуши, принадлежащую г-ну М…у, мы своротили на московскую дорогу и приехали в деревню Липню… Липня может похвалиться красотою своего местоположения. Она расположена на возвышенности, саженях в восьмидесяти от Тёши, которая живописно извивается между кустарниками. За Тёшею лес, а далее, вправо, виднеются церкви Арзамаса, впрочем, не для близоруких. Мы пробыли несколько времени у здешней помещицы, г-жи Ж…, почтенной старушки времен екатерининских. В ее доме, кроме прекрасного обеда, хорошего сада и нескольких соседних оригиналов, мы нашли очень богатую библиотеку. Все, что было писано на французском языке в прошлом столетии, особливо по части истории и естественных наук, все собрано в этой библиотеке. Есть несколько редких и дорогих изданий; особенно обращает на себя внимание полный экземпляр Histoire Universelle, перевод с известного английского сочинения в 125 томах. Это издание – редкость в частной библиотеке. Кроме французских книг, есть много русских, и между ними довольно библиографических редкостей. Жаль, что, кроме пыли, никто не касается до этих книг. Они принадлежали прежде старому здешнему помещику, бывшему во время оно русским литератором и даже журналистом. В Липне литераторы не переводятся: с удовольствием мы узнали, что к семейству г-жи Ж… принадлежит наша лучшая рассказчица. Ее в это время не было в деревне; сказывали, что она за границей с кн. Г…й.

Дорога к Арзамасу вообще скучна, хотя изредка и попадаются приятные для глаз сельские виды. Верст за восемь Арзамас весь открывается прекрасной панорамою. Довольно значительная возвышенность, полукругом огибающая Тёшу, покрыта красивыми каменными домами, из-за которых смотрят колокольни, одна другой выше, одна другой великолепнее; в середине величественный собор, с прекрасною колоннадою и огромным куполом, поражает всякого своею колоссальностью; левее видны церкви Алексеевской общины; еще далее роща и монастырь Святогорский. В России немного и губернских городов, которые бы при таком счастливом местоположении были так красивы, как Арзамас. Версты за четыре от города большая дорога превращается в прекрасную аллею из густых акаций, которые, переплетясь между собою, тянутся по сторонам зелеными стенами. По обе стороны от этих акаций находится сад гг. Салтыковых, прежде хорошо обработанный, а теперь совершенно заброшенный и заросший травою. Множество разбитых статуй и остатки огромного театра свидетельствуют о былом его великолепии. Говорят, что прежний помещик, живя в Арзамасе, любил повеселиться и потешить своих знакомых; для этого-то он и развел этот сад. А теперь – теперь там, где некогда пировали старожилы арзамасские, пасутся потомки их гусей, и на тех стенах, в которых некогда жила Мельпомена с сестрицами, развешивается крашенина[40]40
  Холст, окрашенный синею краскою.


[Закрыть]. Sic transit gloria mundi! Этот арзамасский Карфаген принадлежит к селу Выездному, которое можно назвать предместьем Арзамаса. Выездное выстроено правильно; улицы в нем широки, и главная даже вымощена камнем. Множество каменных домов, кожевенных заводов и красилен свидетельствуют о богатстве жителей этого села.

В нем две церкви, из которых одна очень великолепна. Внутреннее украшение ее вполне соответствует наружному великолепию. Особенно красив купол этой церкви, легко и смело раскинутый рукою художника; образцом для него служил, кажется, купол Софийской мечети в Константинополе. Поля, прилегающие к Арзамасу и Выездному, засеяны по большей части луком, который в большом количестве отправляют в Нижний и другие ближние города. Такая торговля была причиною того, что арзамасцев соседи их зовут луковниками. Близ Выездного есть слобода Пушкарки; предание говорит, что она населена была пушкарями, сосланными сюда после стрелецкого бунта.

Выездное соединяется с городом посредством моста, устроенного на сваях через Тёшу и продолжающегося более полуверсты по низкому месту, которое весною затопляется водою. Тёша у города очень глубока, пониже она мелка до того, что ее можно перейти вброд. Это обстоятельство влечет за собою то неудобство, что Арзамас, этот богатый и промышленный город, не может иметь с другими городами постоянного водяного сообщения. Он поддерживается единственно неутомимою деятельностью его жителей и счастливым положением у соединения дорог: одной из Нижнего в южные губернии и другой из Москвы в Симбирск и далее. Город вообще очень хорошо устроен: улицы вымощены камнем; фонари, стоящие на этих улицах, по ночам зажигаются, а не стоят только для вида, как в иных, даже губернских городах; тротуары также не представляют из себя капканов для ног несчастных пешеходов. Мостовая несколько беспокойна, но все лучше никакой. Видно, арзамасцы смотрят на удобства города не так, как в других местах, не так, как в одном городе, где мне тоже случилось быть. Вот как там рассуждали о мостовых: в одном доме, где собиралась вся городская аристократия, толковали об асфальтовых мостовых, о которых только что пришло известие в этот немощеный город. Пошли толки, суждения – конца им не видно было. Наконец начали применять это к своему городу; поэтому все общество разделилось на партии: скупых и роскошных; но эти партии, не прошло и пяти минут, как согласились между собою в главном пункте. «Для чего нам эти пустые нововведения? – говорили скупые. – Деньги только изводить понапрасну; пусть Петербург да Лондон щеголяют своими торцовыми и асфальтовыми мостовыми – нам это совершенно не нужно». «Для чего эти пустые нововведения? – отвечали им люди, которые слыли роскошными и мотами. – Неужели каждый из нас пожалеет лишних десять рублей на колоши вместо того, чтобы заводить такие нелепости? Асфальтовая мостовая! Да, Боже сохрани, пожар – а у нас всего две трубы, а лошадей на пожарном дворе столько, что когда они привезли на пожар трубы, их же посылают за бочками». Нет, в Арзамасе совсем не то, чистота и порядок видны в нем на каждом месте, исключая, впрочем, главной площади, где грязь бывает препорядочная.

Торговая деятельность в Арзамасе обширна: каждый день отправляются из него транспорты в разные места.

Первое, что обращает на себя внимание всякого приезжего в Арзамас, – это собор, которому подобного я не видал ни в одном губернском городе, тем более в уездном. Он выстроен на главной площади здешним купечеством в воспоминание 1812 года. По двенадцати колонн поддерживают каждый из четырех фронтонов; пять куполов возвышаются над этими фронтонами; средний из них очень обширен. Внутри собор еще не окончен работою, средний алтарь еще не освящен. Стенная и иконостасная живопись очень хороша – это работа Ступинской школы живописи. Стенная живопись исполнена не красками, а тушью, что придает картинам вид литографированных. Собор выстроен по плану архитектора Варенцова, под надзором академика Коринфского[41]41
  Ныне архитектор при Казанском университете.


[Закрыть]; во время постройки лопнули было некоторые колонны; чтобы поправить это, нужно было много времени. Особенно замечательно в этом храме расположение окон: когда вы стоите в самой средине здания, под средним куполом, вы видите окна только над головою, между тем как освещения очень много. Окон в стенах из центра не видно, потому что косяки сделаны не прямо, а вкось; такое освещение придает много эффекта. В соборе будет пять алтарей, один подле другого. На той же площади, на которой воздвигнут этот собор, находится Никольский женский монастырь. Он основан в 1606. Удивительная чистота в церквах, порядок службы ставят его наряду с лучшими монастырями русскими; приятное пение привлекает к слушанию богослужения все лучшее арзамасское общество. Сестры этой обители занимаются вышиванием золотом, и работа их, по чистоте своей, высоко ценится покупателями. Кроме соборов (теплого и холодного), на площади стоит еще одна церковь (Введения во храм Пресвятой Богородицы), которая, стоя не на месте (и притом без прихода), очень много отнимает вида у площади, очень обширной, но мало обстроенной хорошими домами, которые соответствовали бы собору. К недостаткам этой площади надобно отнести и то, что она вымощена не вся, а только линиями из улицы в улицу; от этого с одной стороны собора грязь непроходимая, и стены его на сажень в вышину забрызганы ею.