Текст книги "Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь"

Вечером жар в варнице доходит до 120 градусов по Фаренгейту; пары так густы, что рабочие, каждый день почти, парятся подле црени как будто в бане.

Каждая црень дает в сутки 350 пудов соли, от которой за утечкою остается 237 пудов 20 фунтов. Утром, когда соль готова, выбрасывают ее лопатами из црени на полати, т. е. на доски, положенные на балках над цренью[112]112
  Впрочем, оставляют в црени небольшое количество сваренной соли – этот остаток называется слеменем.


[Закрыть]. Здесь она просушивается в продолжение следующих суток. После этого в кулях ее приносят в магазины, находящиеся на берегу Камы, подле варницы. Каждый куль весит 4 пуда 24 фунта; но принимаются за 3 пуда; остальные 1 пуд 24 фунта полагаются на усыпку и утечку. В магазинах соль остается до весны, когда ее грузят в ладьи для отправки в Пермь и Нижний Новгород.

Ладьи строятся в продолжение зимы в окрестных местах – выше и ниже Усолья. Они приводятся в движение лошадьми по способу веревчатого привода, изобретенного Пуа-де-Бардом[113]113
  У г. Волегова, управляющего имением гр. Строгановой, я видел модель такой ладьи с насосами. То же самое колесо, которое навивает привод, двигает и насосы, вытягивающие воду со дна ладьи. В 1839 году был сделан опыт построить такую ладью и оказался удачным.


[Закрыть]. К каждой ладье с приводом прицепляют 3, 4 и даже 5 ладей с солью. Ладьи делаются плоскодонные, для того чтобы избежать мелей; если ладья с солью сядет на мель, чрезвычайно трудно, даже невозможно почти, сдвинуть ее без потери соли: она подмокнет. Весною едва сойдет лед, подвозят ладьи к магазинам и грузка начинается; в это время народонаселение Усолья и Лёнвы, простирающееся в остальное время года до 10 тысяч, удваивается. Носят соль большей частью женщины и подростки-мальчики, получающие за это довольно порядочную плату. Можно представить себе всю деятельность этих рабочих, когда в 13 дней более 5 000 000 пудов соли переносится из магазинов на ладьи.

Таким образом составляется соляной караван, отправляется тотчас же вниз по Каме. Часть соли выгружается в пермские оптовые магазины, но самая большая часть идет в нижегородские запасные магазины. Ладьи редко возвращаются в Усолье: их продают в Перми или Нижнем по хорошим ценам (так, например, в Нижнем ныне за ладью платят от 900 до 2000 ассигнациями). Там их употребляют на дрова, на постройку холодных строений и пр. На теплые строения ладейный лес не годится, потому что на нем провертываются дыры, в которые вставляются связи. Я слышал, впрочем, не выдаю за правду, будто выручка от продажи ладейного леса окупает все путевые издержки каравана. Небольшое число ладей из Перми идет до Сарапула; там грузятся они хлебом, который и везут в Соликамск и Новое Усолье. В Чердынь поставляется хлеб на шитиках (мелких судах), на которых возят соль из Соликамска.

Рабочим, идущим из промыслов, до Нижнего платят по 30 рублей каждому за проезд туда и обратно. Рабочие берутся из окрестных деревень, приписанных к промыслам.

На частых соляных промыслах в год вываривается соли около 5 миллионов пудов. Можно бы было вываривать и более: одни промыслы графа Строганова могут дать до 7 миллионов пудов; но убавление пропорции выварки, произведенное по распоряжению министерства финансов, было причиной того, что стали вываривать не более 5 миллионов. Правительство распорядилось, чтобы ежегодно частные промыслы поставляли не более 5 050 000 пудов.

Чтобы видеть состояние соляных промыслов в различные времена, представляем следующие сведения:

A. В 1711 году поставлено соли в Нижний Новгород со всех промыслов, частных и монастырских: именитым человеком Строгановым и вдовою княгинею Бельскою[114]114
  Эта Бельская была урожденная Строганова. Она вышла замуж за князя Ф. Ф. Бельского в то время, когда он переписывал Соликамский уезд (в 1646 году).


[Закрыть] поставлено 1 227 375 пудов; Пыскорским монастырем (из Дедюхина и березниковского промысла) – 584 238 пудов. (В том числе: Суровцовым – 271 378; Ростовщиковым – 143 134; Ксенофонтовым – 42 504 пуда.) Итого: 2 268 829 пудов.

B. Состояние частных соляных промыслов в 1800 году.

a) У графа Строганова (ныне графини С. В. Строгановой) варниц в Нижнем Усолье – 10, в Лёнве – 8, итого – 18 варниц. Труб в Новом Усолье – 9, в Лёнве – 3, итого – 12. Вываривается соли от 700 до 750 тысяч пудов.

b) У княгини А. А. Голицыной, урожденной Строгановой (ныне кн. Голицыной), варниц в Нижнем Усолье – 11, варниц в Лёнве – 6, итого – 17. Труб в Новом Усолье – 6, в Лёнве – 3 + 1 труба общая с прочими, итого – 9 труб + 1 общая с прочими. Вываривается соли от 500 тысяч до 550 тысяч пудов.

c) У княгини В. А. Шаховской, урожденной баронессой Строгановой (ныне кн. Бутеро), варниц в Новом Усолье – 12, в Лёнве – 4, итого – 16. Труб в Новом Усолье – 5, в Лёнве – 2, итого – 7. Вываривается соли от 550 до 570 тысяч пудов.

d) У барона Гр. Ал. Строганова (ныне графа Строганова) варниц в Новом Усолье – 10, в Лёнве – 5, итого – 15. Труб в Новом Усолье – 5, в Лёнве – 1 + 1 общая с другими, итого – 6 + 1 общая с другими. Вываривается соли от 600 до 730 тысяч пудов.

e) У Всеволожского (ныне гр. Строганова) варниц в Новом Усолье – 8, в Лёнве – 5, итого – 13. Труб в Новом Усолье – 4, в Лёнве – 2 + 1 общая с другими, итого – 6 + 1 общая с другими. Вываривается соли от 350 до 500 тысяч пудов.

f) Лазарева (ныне гг. Лазаревых) варниц в Новом Усолье – 9, в Лёнве – 7, итого – 16. Труб в Новом Усолье – 5, в Лёнве – 6 + 1 общая с другими, итого – 10 + 1 общая с другими. Вываривается соли от 500 до 600 тысяч пудов.

Общий итог: варниц в Новом Усолье – 60, в Лёнве – 35, всего 95 варниц. Труб в Новом Усолье – 34, в Лёнве – 17, всего 51 труба. Вываривается соли от 2 600 000 до 2 970 000 пудов.

C. В 1830 году оставшейся соли от 1829 года было на частных соляных промыслах и на казенном: 3 818 084 пуда 20 фунтов.

В 1830 году выварено: 4 908 801 пуд 22 фунта. Продано в Нижнем Новгороде – 4 102 268 пудов, продано в Пермь – 354 140 пудов, продано на вольную продажу – 135 754 пудов. Итого продано: 4 522 162 пуда.

D. В 1832 году выварено у гр. Строганова – 1 404 207 пудов, выварено у гр. Строгановой – 1 198 838 пудов, выварено у кн. Голицына – 931 556 пудов, выварено у гр. Полье – 792 669 пудов, выварено у гг. Лазаревых – 772 493 пуда. Итого: 5 099 563 пудов.

Выварено в Дедюхине – 696 976 пудов. Выварено в Соликамске – 150 000 пудов.

Всего – около 5 946 539 пудов.

По другим сведениям – 6 100 000 пудов.

Частными заводчиками доставлено в пермские и нижегородские магазины – 5 050 000 (полная пропорция, дозволенная правительством).

Казна платит частным заводчикам по 60 копеек ассигнациями за пуд соли, доставленный в Пермь, и по 84 копейки ассигнациями за пуд соли, доставленный в Нижний Новгород; следовательно, заводчики ежегодно получают с казны до 3 900 000 рублей ассигнациями. А чистого дохода непременно надобно положить около трех миллионов в год[115]115
  В одной недавно изданной книжонке, которой не суждено, кажется, продолжать век свой, говорится, будто частные заводчики платят в подать по 60 копеек с пуда вываренной соли, и потому в 1832 году получено казною 3 049 837 руб. и 80 коп. Совершенный вздор! Какой доход после этого получат заводчики? Взяв с казны около 3 900 000, отдадут ей 3, да употребят на содержание завода 900 000 и оставят у себя нуль в доходе! (см. «Россия», соч. Ф. Булгарина. Ч. 2. Ст. таблица 7-я. П. I).


[Закрыть].

…Казенный горный город Дедюхин находится на левой стороне реки Камы, немного повыше лёнвенских соляных промыслов. Управляет работами на дедюхинских соловарнях особенное соляное правление, состоящее из управляющего и двух советников.

Образ производства в Дедюхине точно такой же, как на новоусольских и лёнвинских промыслах. Здесь скажу только о некоторых особенностях промысла дедюхинского: во-первых, там варницы почти все белые; во-вторых, там устроены особенные сушильни. В промыслах частных, как я уже заметил, вываренная соль просушивается в течение следующих суток на полатях, устроенных под цренью. Это неудобно: во-первых, потому что сверху соль чернеет от дыма, который и в белых варницах все-таки пробивается в небольшом количестве из-под црени; во-вторых, потому что пары, поднимающиеся из црени во время кипения рассола, проникают на полати, и соль от этого делается слаба, т. е. впоследствии в большом количестве улетучивается и усыхает. Для отвращения этого неудобства в Дедюхине устроены сушильни; устройство их следующее: в особенном сарае, всегда каменном, устроены полати; под ними печь, нагреваемая снаружи; в самой сушильне устроено 18 отдушин, из которых проходит разгоряченный воздух. В сушильне температура бывает около 60 градусов по Реомюру; просушенная в ней соль несравненно белее новоусольской и притом крепче, т. е. и усыхает и утекает очень мало.

В Дедюхине варниц 20; на сажень дров получают 51 пуд соли, менее, нежели в Новоусолье, потому что на частных соловарнях соль как бы ни уварилась, все идет в магазины, а здесь, если выварка неудачна, то соль переваривают, прибавя в црень несколько нового рассола. Средним числом каждая црень дает ежедневно 306 пудов соли. Труб рассолоизвлекательных 8. Прежде делали было опыт добывать рассол ведрами из широкого колодца в 2 ½ квадратных аршина, но это было неудобно, требовало больших издержек, а пользы принесло бы немного. Еще думали было очищать рассол, пропуская его в лари через хворост причем пресная вода входила бы в хворост и рассол делался бы крепче. Но это совершенно излишне: здесь рассол крепкий (до 30 градусов по Ламберти) и не требует усиления своей крепости. На эти два проекта истрачено до 200 000 рублей ассигнациями, и теперь все оставлено.

Как в Дедюхине, так и на Лёнве сделаны искусственные каналы к магазинам, для удобнейшей грузки соли на ладьи. Кроме этой важной пользы, эти каналы приносят и другую: они избавляют Дедюхин и Лёнву от ежегодного наводнения. До вырытия этих каналов каждую весну и Дедюхин и Лёнва затоплялись.

Ныне выварка соли в Дедюхине увеличена: вываривается до 150 000 пудов; она увеличена с того времени, как ограничена выварка соли на 4 промыслах. Так, в 1832 году соли выварено было только 696 976 пудов. Но чтобы видеть действие дедюхинских промыслов в разные времена, представляем следующие сведения.

В 1711 году, когда Дедюхин принадлежал еще Пыскорскому монастырю, отпущено было соли в один Нижний Новгород 584 238 пудов.

Если разделить время, протекшее с 1764 года (т. е. со времени учреждения монастырских штатов и переведения дедюхинских промыслов в казенные ведомства), на десятилетия и определить среднее число выварки соли в каждый год и в каждое десятилетие, то получим следующие данные:

I десятилетие (1764–1773): всего соли получено более 7 000 000 пудов; на каждый год около 706 000 пудов.

II десятилетие (1774–1783): получено соли около 8 500 000 пудов; следовательно, на каждый год около 850 000 пудов.

III десятилетие (1784–1793): добыто соли 10 000 000 пудов; след. по одному миллиону на год. (Впрочем, в одном 1784 году получено более 1 600 000 пудов.)

IV десятилетие (1794–1803): добыто соли более 9 200 000 пудов, на каждый год около 920 000 пудов.

V десятилетие (1804–1813): соли получено до 11 миллионов пудов; следовательно, более миллиона на каждый год.

VI десятилетие (1814–1823): выварено более 11 миллионов, так что в некоторые годы выварка показана до 1 200 000 пудов и более; но отпуск соли во все года десятилетия был от 600 тысяч до 800 тысяч пудов, всего же отпущено около 7 100 000 пудов.

VII десятилетие (1824–1833): общее количество вываренной соли можно положить до 9 500 000[116]116
  В точности мне неизвестно. Соч.


[Закрыть], но отпуск был не более 7 миллионов; каждый год отпускалось от 400 000 до 700 000 пудов.

От 1833 до 1839 года количество вывариваемой и отпускаемой соли с дедюхинских промыслов постепенно увеличивается; ежегодное количество доходит до 1 500 000 пудов.

Со времени же поступления дедюхинских промыслов в казну до нынешнего 1840 года выварено соли более 80 000 000 пудов; следовательно, на каждый год средним числом приходится около 1 миллиона 50 тысяч пудов.

Всего более вываривалось соли в 1784, в 1805–1810, 1825–1827 и 1832–1839 годах.

Верстах в 30 от дедюхинских и новоусольских промыслов находятся соликамские промыслы. Они устроены в уездном городе Пермской губернии Соликамске, по реке Усолке, верстах в семи от Камы. Прежде владели и ныне владеют частные солепромышленники. Прежде они принадлежали Патокину, дьяку нижегородскому (еще до 1635 года[117]117
  См. Соликамский летописец под 1635 год. Тут упоминается о пожаре, от которого сгорел Троицкий собор: «Загореся варница Патокина».


[Закрыть]), потом Ростовщиковым, Ксенофонтову, Суровцову. Самые богатые промыслы принадлежали Суровцову. Они к 1786 году, по смерти Максима Суровцова и по пресечении его фамилии, перешли в род Демидовых, который владел ими до 1760 года. В этом году купил их купец Иван Федорович Рукавишников, вместе с промыслами, купленными в 1750 году Акинфием Никитичем Демидовым у гостя Филатьева. Потом владел еще некоторыми варницами Плотников; ныне же принадлежат они Дубровину, Фарафонтову и чердынскому купцу Удникову.

Соликамские промыслы не могут идти в сравнение с новоусольскими или дедюхинскими: в них и рассол слаб, и производство небольшое. Впрочем, несмотря на всю бедность их, они далеко превосходят промыслы балахонские (в Нижегородской губернии).

Теперь (в 1839 году) в Соликамске варниц действующих и недействующих 10; труб рассолоизвлекательных 7 (глубиной до 60 саженей). Рассол только в 12 градусов по Ламберти[118]118
  В Балахне только 6 градусов.


[Закрыть]. Вываривается соли до 200 000 пудов в год. Отправляется она в Пермь, но большая часть развозится по Вятской губернии на вольную продажу, на шитиках. Сажень дров даст только 10 пудов соли (в пять раз менее, нежели на дедюхинских промыслах). Работников на промыслах 160 человек.

В старину в Соликамске промыслы были значительнее. Это можно видеть из следующего.

В 1579 году было 16[119]119
  См. «Книгу сошного письма» писца Яхонтова.


[Закрыть] варниц. В 1623 было 37[120]120
  См. «Писцовую книгу Кайсарова».


[Закрыть] варниц. В 1734 – 44, в 1821 – 1, в 1832 – 2, в 1839 – 10.

Следовательно, самое цветущее состояние соликамских промыслов было в первой половине XVIII столетия. Тогда отсюда отпускалось соли от 450 000 до 700 000 пудов в год. Причиной упадка соликамских промыслов было оставление рассолов, возвышение промыслов дедюхинского и новоусольских и, наконец, самый упадок города, происшедший от перенесения сибирской дороги в другое место.

Способ добывания рассола, устройства варниц и пр. в Соликамске такой же, как и в Новом Усолье, разумеется, все это в меньшем размере и в беднейшем виде. Каменных варниц 5. Засоренных труб очень много.

Заключаю общими результатами.

Всего в Пермской губернии получается соли до 7 000 000 пудов, следовательно, немного менее одной трети всего количества соли, добываемого в России (до 22 ½ миллиона пудов). Если сравним производство соли в Пермской губернии с производством в других местах России, то увидим, что:

1) Одни только озера перекопские доставляют более соли (до 7 300 000 пудов); Бурнасское и Хаджи-Ибрагим-ское Озера (в Бессарабии) могут доставлять также более, но не всегда: в 1832 году, например, с них получено только 350 000 пудов.

2) Количество соли, добываемое на пермских промыслах, более в 6 раз количества соли, добываемой с Елтона, в 9 раз более количества, получаемого в Илецкой Защите; в три раза более против количества соли, получаемого из озер генических, в 6 раз более против керченских, в 6 раз против евпаторийских, в 6 раз против озер астраханских и кавказских; в 65 против старорусских и в 67 против леденгских.

3) Что количество выварочной пермской соли (7 миллионов) в 14 раз превосходит количество выварочной соли в других местах России (около 500 000 пудов), – это яснее можно видеть из следующей таблицы. Добывается соли выварочной: в Пермской губернии до 7 миллионов пудов; в Вологодской губернии – 228 тысяч пудов; в Архангельской губернии – 148 тысяч пудов; в Старой Руссе – 180 тысяч пудов; в Троицком заводе (Енисейской губернии) – 50 тысяч пудов; в Иркутской губернии (на заводах Иркутском, Усть-Кутском и Охотском) – 195 тысяч; в Балахне – до 100 тысяч пудов.

Из этого можно ясно видеть всю важность камских соляных промыслов, находящихся в Пермской губернии.

Теперь обращаюсь к другим замечательным вещам, которые я видел в Новом Усолье, Дедюхине и Соликамске.

В Новом Усолье живут очень хорошо. Мы прожили там целую неделю и совершенно не заметили, как прошло это время. Несмотря на то что нас никто не думал приглашать поиграть в карточки, позабавиться этою игрою, выдуманною для безумца-короля, несмотря на то что мы не только не танцевали, но даже не видели женщин, которые, не знаю почему, кажется, ведут здесь жизнь восточную, – несмотря на все это, время в Усолье мы провели очень, очень весело. Управляющий промыслами гр. Строгановой Федот Алексеевич Вол-в, у которого мы провели большую часть этого времени, человек с большими достоинствами, человек ученый: в беседах с ним мы совершенно забывали время. Он так много говорил нам о любопытном во всех отношениях Пермском крае, так занимал нас рассказами о местных нравах, о соляном производстве, что мы после с какой-то грустью оставляли Новое Усолье. Я очень благодарен Федоту Алексеевичу: он так много доставил мне сведений о Пермском крае, через него я хоть несколько познакомился с этою страною, которая, несмотря на то что находится в России, так мало известна нам, русским. Вообще, на всех пермских заводах любят угостить приезжего гостя, но в Усолье больше, нежели в другом каком-нибудь месте. Во всех домах встречали нас с таким радушием, какого нельзя вообразить не бывавшему в Сибири. И это радушие всегда сопровождалось живым, дельным разговором и искрометным аи. Славно живут в Новом Усолье! Я всегда с приятностью вспоминаю то время, которое провел в этом селе. Не знаю, придется ли мне еще когда-нибудь побывать в нем. А хотелось бы!

Мы были в Усолье в июле месяце. Жаль, что не застали мы там праздника в Прокопьев день (8 июля). Это самый большой праздник на промыслах. Круглый год идут работы и на варницах и у труб своей чередой, даже на Пасхе не гасят варниц, а в этот день все работы останавливаются – мастеровые отпускаются погулять. С утра начинается сильное движение на улицах Нового Усолья; в соборе звонят в большой колокол, все жители усольские в праздничных платьях отправляются в церковь. Во время обедни, в пяти разных местах, приготовляют под открытым небом обеденные столы для мужчин – женщины не участвуют в этом празднике. Пять тысяч человек садятся за эти столы, и начинается столованье – пир. Пироги, щи, жареная говядина раздаются всем большими порциями; после каждого кушанья – стакан вина и туес (бурак) пива. Можно представить себе, с какими веселостями оканчивается этот обед; но к чести усольцев надобно заметить, что старики не запомнят, чтобы когда-нибудь в Прокопьев день вышло какое-нибудь буйство, драка. На другой день – дело другое. Мужичок не попразднует без ссоры – без драки у него и праздник не в праздник. Но всякий, однако, знает, что эти ссоры тотчас же забываются: русский незлопамятен.

Праздник в Прокопьев день установлен давно уже. Еще при Григории Строганове был управляющий Прокоп; он всегда праздновал таким образом свои именины, и это впоследствии обратилось в обычай. Много рассказывали мне об этом Прокопе; память о нем живет до сих пор в Усолье. Он похоронен в этом селе.

В Новом Усолье я встретился с человеком в высшей степени интересным. Не подумайте, однако, чтобы этот человек был интересен по каким-либо важным действиям, по своим заслугам, нет, он замечателен только потому, что он человек семнадцатого столетия. Этот усольский Фома Парр родился в 1698 году: стало быть, если он теперь не лег в давно готовую для него могилу, так ему уже 142 года – порядочно! Дай Бог всякому столько пожить! Он уже слаб, но не лишился умственных способностей, что очень часто случается с людьми таких преклонных лет. Я начал с ним говорить: он отвечал на все мои вопросы внятно и удовлетворительно и даже рассказывал много о петровской старине. Не правда ли, что всегда слушаешь такие рассказы с большим удовольствием? Вы видите перед собою старца, будто забытого смертью, будто брошенного невзначай в наш век прошедшим веком – и его рассказ, еще свежий на устах самовидца, дышит уже стародавностью, представляется преданием. Ваша беседа с ним – беседа века, давно уже утонувшего в бездонной вечности, с настоящим веком, сближение вещей, никогда не сближающихся. Вы смотрите на этого старца – ваших прадедов носил он на руках своих; те, которых и кости уже истлели, были его ровесниками. Сколько поколений прошло перед глазами его, – а он все живет, как будто посланец веков минувших, веков, которые нам через призму старины кажутся колоссальными. Да, занимательна беседа с современником Петра Великого и Людовика XIII, Мальбро и Карла XIII, с тем, который как очевидец скажет вам, что было на Руси во время войны с королем свейским, во время владычества Меньшикова, тиранства Бирона и пр. А мой старичок рассказывал об этих временах – он помнил войну Карла, ему было 11 лет, когда слава Руси прогремела на полях полтавских.

– Сколько тебе лет, дедушка? – спросил я его.

– Да, уж довольно, родимый; дай Бог и тебе столько же пожить: при десятом царе живу.

– А что, помнишь ты, дедушка, царя Петра Алексеевича?

– Да как же не помнить-то? Золотое было времечко… Ах! Был я еще мальчишкой, не то одиннадцать, не то двенадцать лет было мне, как батюшка-то наш у Полтавы свейского короля побил. Вот время-то было, родимый мой. Все так думали, что свейский король положит конец царству Русскому. Слышь, много у него было силы ратной. Чего? У нас в Соли Камской, кажись, и далеко, да и то трухнули на порядках. Молебны Господу Богу кажный день с коленопреклонением служили. А сами-то и ждут: вот придет грамота, вот скажут, что русского царя полонил король свейский. Что-то с нами, горемычными, будет? Поведут нас в неволю, в Свейское царство, как царь Навуходоносор народ иудейский (старик был грамотный и, может быть, по духу своего времени любил пощеголять сравнениями из Священного Писания), – станем робить[121]121
  В Пермской губернии простолюдины употребляют малороссийское «робить» – работать. Как зашло сюда это слово?


[Закрыть] на врагов Христовых. Ух, страсть-то какая была! Смиловался же таки Господь над своим народом православным: пронесся гнев Христов. Вдруг, как-то перед Ильиным днем, гонец с Москвы в Соль Камскую. Прямо в церковь в Соборную: праздник был Воскресенье Христово. Идет гонец по церкви, сам народ толкат, всякий ему дорогу дает. Прямо в алтарь. Воеводу к себе позвал. У всех сердце так и призаныло – батюшки святы, что с царем сталось? Здоров ли его царское величество? Не в Москве ли белокаменной безбожный свейский басурман? Воевода из алтаря нейдет – обедня была на отходе. Нета, нета, отпели Божью службу – глядь на середь церкви – молебен. Батюшки мои! Уж какая радость-то была, как сам воевода вышел на амвон да таково громко прочел, что-де свейскую рать царь Петр Алексеевич побил у Полтавы и прогнал и что сам Царь-государь здравствует. Уж какое же веселье-то было: и в колокола-то звонят, и в пушки-то стреляют; такая радость, что господи помилуй…

– Ну, а видел ли ты самого царя Петра Алексеевича?

– Не привел Бог. В Соли-то Камской он у нас не был, а я-то и бывал, что в Соли Камской да здесь, на Усолье. Посланцев-то его видел. Вишь ты, царю захотелось в своем Питере немецкий сад посадить, – ну, а ведь в царстве Русском каких дерев не растет, – не то что в немецкой стороне, там, я чай, опричь ели, и лесу-то не родится. Вот и послал государь Петр Алексеевич в Соль Камскую посланцев, чтобы привезли они ему в Питер тысячу триста кедровых дерев. И послали ему наши воеводы те кедры, и рассадил он их, батюшка, в своем царском саду.

– Ну что же ты еще помнишь, дедушка? Что у вас в Соликамске-то еще случилось?

– Да мало ли чего, родимый! Теперь всего-то и не вспомню. Ну, да вот скоро после Полтавской-то баталии, никак на другой год, такое чудо случилось в Соли Камской: пожары такие, что и Боже упаси: горит город, то тут, то там, а никто не знат, отчего. Знать, недобрые люди есть! Стали воров-разбойников искать и нашли одного. А звали-то его, постой, дай Бог память, да, Егорка Лаптев. Вот поймали его, да и в тюрьму; стали к допросу вести, нет, не сознается. Уж под пыткой сознался, разбойник, что это его дело. Вот и казнили его. А уже казнь-то была какая страшная! Вывели его, разбойника, и раздели донага, а он стоит да молится на соборы соликамские, да просит у Господа Бога милости. Раздевши его, стали яму копать – глубокую яму, и посадили туда Егорку. Живого стали закапывать, а он, злодей, кричит да просит у православных помилования. Но закопали злодея, долго стонал он под землею, после этого и пожары кончились[122]122
  О высылке кедровых дерев и казни Лаптева упоминается и в летописце Соликамском. Первое обстоятельство случилось в 1724, второе – в 1711 году. Вот слова летописи о Лаптеве: «Августа на 25 день загорелся ночью большой мост, ряды, канцелярия, земская изба, соляные амбары, таможня, церковь Рождества Христова. В сентябре открыли зажигателя усольца Егорку Лаптева, которого и закопали живаго в землю». См. Солик. летоп. под 1711 годом.


[Закрыть].

– А ведь Соликамск-то в старину лучше был?

– Э, в старину! Да что нынче за свет? Куда теперь таким городам быть, как в нашу старину-то! Вот на моих глазах Соль Камская захирела, захирела, да и опустилась. А прежде? Господи! Церкви-то Божии стоят вдоль по Усолке, и главы их как жар горят. А дома-то вокруг – большие да каменные. Куда! Теперь их и в помине нет. А уж народу-то, народу-то: теперь Соль Камская что твоя могила; а тогда – ходят, ездят целый божий день, а обозов-то с товарами и в Сибирь, и из Сибири. Станет, бывало, зима – откуда это, господи, столько народу наберется – а теперь… да куда? В нынешнее ли время хорошим городам быть? Бывало времечко золотое, да прошло, и давно прошло.

Старик опустил голову, руки его скрестились на груди, небольшие остатки белых волос упали на оживленное лицо. Он впал в задумчивость, но глаза горели огнем юности: он вспоминал жизнь прошлую, время давно минувшее, известное нам только по преданиям, а ему столь близкое. Для него отдаленная старина – настоящее, потому что в это давно минувшее время, может быть, он был счастлив – а мы всегда долго помним время нашего счастья, скоро свыкаемся с ним, и потом много, много проходит времени, и все счастливо протекшее не кажется нам протекшим, а настоящим или минувшим, но минувшим недавно. Оно у нас в свежей памяти, оно всегда у нас как бы перед глазами.

Я смотрел на старика, перед глазами которого летали мечты столетние, всматривался в его лицо, уже желтое, покрытое глубокими морщинами, но одушевленное памятью о былом: глаза его горели, дума виднелась на челе его, уста что-то шептали – верно, слово о протекшем. Старик был полон поэзии.

– А расскажи-ка, дядя, барину, как вам бороды-то брили! – сказал некстати приведший меня к старику. Верно, ему надоело молчание его, и он так безбожно разрушил мечтательную задумчивость старика. Старик поднял голову:

– После, – сказал он слабым голосом и снова погрузился в думу. Горели глаза его, одушевленно было дряхлое лицо его, но не было уже прежнего блеска очей, не было столько души в его думе прерванной.

Скоро он перестал мечтать и обратился к спросившему его.

– Да, помню я это – как теперь перед глазами. Приходит к нам в Усолье царский указ, дня за три до Троицы. В этом указе написано было от царя, чтобы всем обрить бороды и ходить по-немецкому, в бесполых кафтанах. Воевода прочитал сам себе дома указ – и жаль тоже было ему бороды своей, да что станешь делать! Царский указ – дело известное, не станешь же ему поперечить. Вот, разослал воевода по всем домам сказать, чтобы все православные шли к обедне в Троицу, станут-де царскую грамоту читать. А о чем было написано, о том и помина нет. Пошли мы к обедне в Троицу, а день был славный такой, солнышко так и печет, все праздничные кафтаны надели синие, суконные – ну, загляденье да и только. В церковь пришли, обедню, как водится, отстояли и на коленях с березкой Богу помолились. Глядим, после службы Божией выходит сам воевода и стал читать, чтобы, дескать, ходили без бород и в немецких кафтанах. Мужики повесили бороды, бабы в слезы. Мы так и с ебе на уме, думаем: ладно, еще когда-то бороду сбреют, а царь-государь смилуется да отменит свое наказание за грехи наши: не тут-то было! Стали выходить из церкви; глядь, на паперти два брадобрея да немец с ножницами. Кто из церкви выйдет, брадобрей хвать его за ворот, да полбороды и прочь; остальную, говорит, после отрежу. Он тебе бороду режет, а немец перед тобой на коленях уж и ползат, да своими ножницами возьмет да полы у кафтана прочь да прочь; хоть синий суконный будь – не посмотрит, отрежет да и пустит курам на смех, – ну, немец немцом из церкви выйдешь: кафтан на тебе как кафтан, а пол нет: так, слышь, воеводы приказали. Батюшки святы! Наши мужики возьмут обстриженную бороду в обрезанные полы да идут домой, как на казнь смертную; а бабы-то вкруг них воют как по покойникам. Оно, конечно: царь-то поумнее нас, знат, что делат; а все-таки жаль бород было! После вышел же таки новый указ от царя: велено было снова носить бороды – ну а вот мастеровым нет[123]123
  Поэтому до сих пор мастеровые на казенных горных заводах бреют бороды. Они ходят по-крестьянски, носят волосы, обстриженные в кружок, но всегда без бороды.


[Закрыть]. Кому другому так велели пошлину платить: заплатит пошлину, ему дадут деньгу с усами – ну, и ходит с бородой.

Долго еще разговаривал со мною старик, рассказывал, как он видел и Меньшикова, и Долгорукого, когда провозили их в Сибирь, говорил о генерале Левенвольде[124]124
  Граф Рейнгольд Левенвольд, бывший обер-гофмаршал с 1730 года и заведовавший в царствование Анны Иоанновны соляными доходами. Он был родной брат графу Карлу Густаву Левенвольду, любимцу Бирона и известному дипломату своего времени. При восшествии на престол императрицы он пал и сослан в Соликамск (1711 год). Манштейн говорит, что Левенвольд перенес свое падение с невероятною твердостью; князь Шаховской, напротив, рассказывает совсем противное этому. Герцог де Лириа говорит, что он возвысился посредством женщин и представлял из себя удивительную смесь пороков и добродетелей.


[Закрыть], который был сослан в Соликамск. Левенвольд, говорил он, жил совершенным затворником, никого не пускал к себе на глаза, говорил только с одними детьми. Он не допустил до себя даже графини Бестужевой-Рюминой, когда провозили ее в Сибирь[125]125
  Графиня Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина была дочь великого канцлера графа Гаврилы Ивановича Головкина. Она в первом супружестве была за графом Ягужинским. Когда при вступлении на престол Елизаветы Петровны брат её вице-канцлер граф Головкин был сослан в Сибирь и на место его сделан вице-канцлером граф Бестужев-Рюмин, она, желая оказать услугу сосланному брату, вышла замуж за нового вице-канцлера; но вскоре арестована и 29 августа 1745 года приговорена к наказанию кнутом, урезанию языка и ссылке в Сибирь за участие в заговоре.


[Закрыть]. Старик прибавил, что Левенвольд умер за несколько часов до того времени, как приехал курьер с известием о его прощении…