Текст книги "Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь"

Статья третья

Въезд в Пермскую губернию. – Дороги. – Городище. – Русло Камы. – Оханск и Кама. – Дорога в Пермь. – Встреча у заставы. – Начало Перми. – Пристань. – Характеристика пермского общества. – Монастырь и памятники. – Граль. – Ермаково оружие. – Дорога к устью Чусовой. – Чусовая. – Полазна. – Дорога к Новому Усолью. – Белая гора

…Наконец мы выехали из земли вотяков: вот каменный столб с медведем и луком, мы в Пермской губернии. Начали встречаться и деревни с русскими названиями, и люди с русским наречием. Жив так долго в Вятской губернии, прислушиваясь к ломаному русскому языку, который употребляют уды-морты[75]75
  Так называют себя вотяки, народ финского племени, живущий в Вятской губернии. Их считается до 100 000 человек. Они занимаются земледелием и звероловством. Некоторые из них очень грубы. Русские называют их вотяками или вотью, от реки Вятки. Вотяки разделяются на несколько племен, из которых некоторые отличаются от своих родичей и языком и нравами. Таковы, например, бесермяне, живущие в Глазовском уезде: они не приняли еще христианства и приносят жертвы в лесах. Странно сходство названия этого племени со словом «басурман», которое производят от бесерменских купцов. Об этих бесермянах, кажется, еще нигде не было писано. Впрочем, в наших географиях и этнографиях пропущены многие племена финского племени. Так, например, никто не знает об яранах, или еранах, довольно многочисленном народе, который живет в северной части Верхотурского уезда в самом диком состоянии, не имея почти никакой гражданственности и занимаясь единственно звероловством. Очень редко приходят они в русские селения за хлебом, и тогда, как говорят, не могут надивиться на дома и при взгляде на петуха помирают со смеху.


[Закрыть], я был очень-очень рад, приехав в русскую сторону. Теперь понятно мне чувство возвратившегося из чужбины на родную землю! Поверите ли – я насилу мог наговориться с русскими; светлая изба, в которой мы остановились, так мне понравилась, что я, несмотря на то нетерпение, с которым спешил в Пермь, остался в ней больше, нежели на час. Эта изба показалась мне великолепною в сравнении с теми дымными лачугами, в которых мы так долго жили с вотяками; хозяин показался прекрасно образованным человеком в сравнении с тупыми головами вотскими. Так надоела мне эта воть! Впрочем, хозяин наш в самом деле был образован: умел читать и арихметить. Это, можно сказать, редкость в наших внутренних губерниях, но здесь, в Пермской, вещь очень обыкновенная, потому что в ней очень много приходских училищ[76]76
  Всех приходских училищ в Пермской губернии 21, кроме Тагильского, которое думают преобразовать в уездное. Еще больше училищ, неподведомственных Министерству народного просвещения. Всех учащихся в школах Министерства народного просвещения к 1 января 1839 года было до 1760 человек.


[Закрыть], которые устроены почти в каждом большом заводе, в местах главных заводских управлений, и все за счет помещиков. Все мальчики, еще неспособные к работе, обязаны ходить в училище; и потому-то грамотные крестьяне в Пермской губернии совсем не редкость. Во всякой почти, даже отдаленной от училища деревне вы, кроме пищика[77]77
  Так в пермских деревнях называют писаря.


[Закрыть], найдете непременно двух-трех человек грамотных; а в больших заводах арихметчика встретите в каждом доме.

При первом взгляде на Пермскую губернию я заметил, что жители ее более, нежели жители прочей России, сохранили в себе русского духа. Они гостеприимны, радушны; все русское, вытесненное в других местах обстоятельствами и временами, здесь господствует во всей силе, во всей красоте старины заповедной. Здесь преддверие Сибири, той Сибири, которая, будучи удалена от тех мест, где более действуют, действовали иноземные нововведения, осталась по наружности тою же Русью, какою была за полтораста лет пред сим.

Милое радушие и редкая честность отличают пермского крестьянина от крестьян волжских, не говорю уже о живущих близ столиц. Надобно тому пожить в Сибири или в Пермской губернии, кто хочет узнать русский дух в неподдельной простоте. Здесь все – и образ жизни, и предания, и обряды – носит на себе отпечаток глубокой старины.

Был прекрасный летний день, когда мы ехали в Пермь по гладкой дороге. А что за дороги в Пермской губернии! Прелесть! Я не сравню их с самим шоссе: ровны, сухи, гладки, нигде не найдете ни одной рытвинки. Они устроены или из шлака, или из галек[78]78
  Шлагом называется накипь, отделяющаяся при плавке чугуна или меди; он представляет ноздреватый и хрупкий камень; гальками – маленькие голыши, не более обыкновенного ореха. Их повсюду множество в Пермской губернии.


[Закрыть], которые от езды сами собой разбиваются в щебень и потом как бы свариваются в одну массу. Чуть появилась где какая-нибудь неровность, тотчас же засыпают ее гальками, которые в большом количестве насыпаны по обеим сторонам дороги. Я всегда вспоминал пермские дороги, когда мне случалось проезжать по другим местам, где они дурны. В устройстве здешних дорог надобно отдать честь бывшему здесь губернатору Модераху[79]79
  Он был губернатором лет 35 тому назад.


[Закрыть]: он устроил их так, что теперь требуются только незначительные поддержки для того, чтобы они навсегда остались хорошими. Он проложил их даже в местах пустынных и там, где, как говорят старожилы, едва можно было проехать верхом, – теперь вы спокойно можете разъезжать в своей долгуше[80]80
  Долгушею называют изобретенный здесь тарантас. В Пермской губернии долгуши во всеобщем употреблении – в них ездят даже и в городах.


[Закрыть] и быть уверенными, что вам не встретится никаких препятствий, будь проливной дождь хоть в течение месяца.

Итак, в прекрасный летний день быстро катилась наша долгуша по несравненной пермской дороге. Мы иногда любовались живописными окрестностями; говорю «иногда», потому что дорога большей частью шла лесом и беспрестанно то поднималась в гору, то опять спускалась с нее. Но где только перемежался лес, там представлялись глазам нашим чудные картины, совсем отличные от тех, которые мы видели в России. Говоря «в России», я сказал по-пермски; здесь, на распутии Европейской России с Сибирью, наши губернии зовутся не иначе, как Россия: «он приехал из России», «я буду писать в Россию» – подобные фразы вы услышите беспрестанно от жителей Пермской губернии.

Мы подъезжали к Оханску; верст за 14 до этого города мне особенно понравилось местоположение. Это именно то место, где находится село Очерский Острожек; на первом плане картины довольно широкая река Очер, или Ошшор[81]81
  «Ош-шор» на пермянском языке значит «медведь-речка». Может быть, такое название получила она от множества медведей, которые в старину жили по берегам её. Теперь их мало.


[Закрыть], извивается по зеленой долине; несколько деревень расположено по берегам ее. Вдали, направо и налево, идут горы, покрытые зеленью и пихтовыми рощами, такими угрюмыми, такими мрачными. Некоторые из гор стоят отдельно, и одна из них, находящаяся направо, очень высока.

– Не знаешь ли, как называется эта гора? – спросил я у ямщика, показывая на гору, которая, имея чрезвычайно крутой скат, казалось, создана была для крепости.

– Это, барин, Чудское Городище. Тут, вот видите, жили прежние люди, что зовутся чудаками. Старики говорят, что тут был ихний город ли какой, завод ли, кто их знает – только там есть вал; вон, поглядите: из-за рощи-то его видно немножко.

В самом деле, несмотря на то, что я был от городища в 4 верстах, я мог разглядеть вал, который проходил по вершине горы и скрывался в роще.

– Возле вала есть и ров, да, знать, засорился; теперь где-где его видно – ну, да и то правда, давно ведь тут было жилье-то.

– А как давно?

– Как давно? – сказал, усмехнувшись, мой ямщик. – Да вот мой дедушка, что помер лет с 15 тому назад, а ему было, сударь, с 10 годами сто, так и он говорил, что и ему-то старики кондовые[82]82
  Кондовый – прилагательное, употребляемое только в Пермской губернии, значит «самый старый старожил, коренной житель»; кондовый лес – значит бревна самые крепкие и толстые. В Сибири также употребляется это слово.


[Закрыть] сказывали, будто их деды и прадеды не помнят чудаков. Ну, да что вы, сударь, изволите спрашивать? Ведь, чай, сами знаете по книгам об чудаках-то…

– Ну а что у вас говорят о них?

– Что говорят? Ну, тоже люди были и города; вот видишь, строили, этак вот как примером сказать, у нас Оханной или Пермь. Да вот за гордость наказал их Господь: все перевелись. А куда богаты были! Слыхал я, что у них золота, золота было, что у нашего брата соломы.

– За какую же гордость наказал их Бог?

– Да ведь они были враги Христовы; загордились, слышь, так, что задумали, будто, опричь их, и людей на белом свете нет. Ан вот, Христос-то и покарал, и отдал их землю народу православному.

– Что же, не находили ли вы кладов в городище?

– Какие клады, сударь! Ведь чудаки-то были колдуны; они заколдовывали свое золото. Правду сказать, пытались кое-кто из наших копать городище, да, кроме черенков и глины, ничего не нашли. А ведь все это заколдованная чудская казна. На других городищах, слышь, и углы вырывали, и шлак находили, а все это – их денежки.

– А разве есть у вас еще где-нибудь городища?

– Да как же не быть? Вот недавно проехали; теперь вот только за горой, не видно, а то в трех верстах от Острожка на той стороне[83]83
  На правой.


[Закрыть] Очера есть городище. Да вот еще отсель будет верст 12, там на речке Казанке есть и городище, и вал, и ров как следует. Да в наших местах что! Нет, вот как лет с восемь я ходил из Сарапула с хлебом в Чердынь, так там городищ-то сколько видел!.. и не перечтешь. Там, слышь, у чудаков-то главное царство было. Да и по Иньве много городищ, а это в той стороне, где пермяки живут; ведь этот народец божий – родня чудакам-то. Слышь, только что Христову-то веру приняли, так уцелели. А то им бы вместе с роденькой-то своей не жить на белом свете.

Горы, о которых я говорил, идут хребтом, и против них, верстах в полутора, возвышенность, которая, однако, гораздо ниже этих гор. Ложбина между этими двумя возвышенностями была, мне кажется, некогда руслом Камы, которая теперь течет от этого места верстах в 12. В этом убеждало меня, во-первых, что по всей этой ложбине нет леса, которого много на возвышенностях; во-вторых, что в ложбине почва земли иловатая и глинистая, когда на возвышенностях она каменистая; в-третьих, что городища расположены по этой горе; думаю, что такой торговый народ, как биармийцы, скорее бы построили свои города и укрепления на той реке, по которой производились у них и торговля и все сношения, нежели на горе в таком незначительном расстоянии от Камы. Впрочем, оставляя подробнейшее исследование об этом натуралистам, я возвращаюсь к своему пути.

Мы доехали до Оханска[84]84
  Статистика города Оханска. Расстояние от Санкт-Петербурга – 2014 верст, от Москвы – 1340 верст, от Перми – 67 верст; пространства земли под домами и усадьбами – 80 десятин, выгона городского нет. Церквей: 1 каменная и 1 упраздненная деревянная. Улиц – 5, домов каменных – 1, деревянных –137, всего – 138; в том числе казенных: каменный – 1, деревянный – 1. Жителей обоего пола – 825 человек. Уездного училища нет; больница, со держимая Пермским прика зом общественного призре ния, на 25 кроватей.


[Закрыть], уездного города Пермской губернии, который расположен на возвышенном берегу Камы. Город маленький и чрезвычайно беден, потому что малое число жителей его не имеет никаких средств к улучшению его. В нем всего один каменный дом, да и тот казенный; из улиц немного получше та, через которую идет большая дорога, да и на той лачуга возле лачуги; окружные деревни гораздо лучше Оханска. Чтобы лучше показать незначительность этого города, довольно сказать, что у него нет даже городского выгона. Оханск сделан городом в 1781 г., т. е. во время открытия Пермского наместничества, – до того времени здесь было экономическое село Оханное, жители которого занимались преимущественно рыболовством. От этого произошло как само название города, так и герб его, представляющий рыбачьи сети.

Версты полторы ехали мы берегом Камы прежде, нежели приехали на перевоз; здесь Кама довольно широка (около 460 саженей), берега – совершенная пустыня: лес, лес и больше ничего. Редко-редко попадется на глаза вам бедная землянка рыбака и возле нее колеблющаяся на воде лодочка и раскинутая сеть. Кроме этих лодочек, ничего нет на Каме: река совершенно пуста; это не то, что на Волге, где круглое лето одно судно перегоняет другое и дощаники беспрестанно ходят то вверх, то вниз. Судоходство по Каме бывает по временам: во-первых, тотчас после вскрытия реки идет железный караван; за ним следует соляной, недели две спустя после вскрытия; во-вторых, в конце июня или начале июля идут суда с сибирскими товарами в Нижний на ярмарку; а потом в сентябре, незадолго до замерзания Камы, возят хлеб из Сарапула в Усолье, Соликамск и Чердынь. В другое время вы не увидите жизни на Каме, она вам представляется совершенно пустынною рекою. Я не знаю, какое-то грустное и вместе с тем высокое чувство пробивается в груди человека при взгляде на пустынную большую реку. Вот она тихо катит перед вами струи свои; возвышенные утесистые берега ее покрыты лесом; кругом пусто, ничего живого. Только течение реки и таинственный, однообразный шум деревьев навевает мысль о жизни природы. Река несет, несет свои никем не тронутые волны мимо диких берегов, а все нет конца им, и нет ни одной, которую бы прежде перерезал смело человек на челноке своем. Одна за другими несутся они из неиссякаемого источника, а все их много, все бесконечно число их. Приведите себе все это на мысль, когда вы стоите на диком берегу какой-нибудь пустынной сибирской реки, когда, держась рукой за вековую сосну, вы под ногами своими видите, как вода струится у подошвы утеса; потом оглянитесь на эти утесистые берега: вот река; тихая поверхность ее глаже зеркала, и эти берега мрачно отражаются в светлом лоне воды; взгляните на небо с его перистыми облаками и переливами света – оно утонуло в реке. Вглядитесь хорошенько, поймите жизнь всего этого, и тогда, в шуме леса, вы услышите слово о бессмертии; неувядаемая зелень сосен и лиственниц вам представится как эмблема вечности.

Кама течет около 900 верст по Пермской губернии. Положение берегов ее непостоянно: то левая сторона возвышенная, то правая; впрочем, крутых берегов более на левой стороне, которая вся покрыта лесом; на правой в иных местах есть луга, в других болота. Здесь она замерзает обыкновенно в начале ноября и вскрывается в апреле. Весенний разлив ее от 6 до 11 аршин. Ширина и глубина различны: в Чердынском уезде ширина ее от 40 до 60 саженей, глубина от 3 до 4 аршин; в Соликамском – ширина от 350 до 400 саженей, глубина от 4 до 6 аршин; в Пермском – ширина от 400 до 450; глубина от 5 до 6 ½ аршин; в Оханском – ширина от 450 до 460 саженей, глубина от 6 до 7 аршин; в Осинском – ширина от 400 до 500 саженей, глубина от 6 до 8 аршин.

Ступив на левый берег Камы, мы были в Пермском уезде; с версту от берега идет дорога песчаная по тем местам, которые весною покрываются водою. Проехав эту версту, мы нашли опять прекрасную гальковую дорогу и совершенно не заметили, как доехали до Юго-Камского завода. Этот завод не слишком значителен в сравнении с другими уральскими заводами. Он основан в 1746 году и принадлежит княгине Бутеро; в нем рабочих мастеровых до 700. Чугун не плавят; это завод только железоделательный, а не железоплавильный; чугун привозится Камою из других бутеровских заводов; здесь в 5 кричных горнах переделывают его в железо. Железа выделывается в год от 40 000 до 42 000 пудов.

Мы миновали село Верхние Муллы, принадлежащее княгине Бутеро. В этом селе находится главное управление камскими заводами этой помещицы, довольно обширное приходское училище и больница. Здесь также постоянная квартира управляющего имением. Во время нашего проезда здесь управителем был старичок в старомодном фраке со старомодными фалдами. Сперва принял он нас, как водится; но, узнав, что мы не играем в бостон с кадилями и колоннами по три четверти и не интересуемся знакомством с его сыном, каким-то горным чиновником, старый управитель обошелся с нами холодно. Это не по-пермски, это не по-сибирски, думал я, но вскоре узнал, что старик был обруслый англичанин. Тогда только сделалась понятной мне его мелочная расчетливость и эта гордость сыном. До сих пор я еще не мог решить, кому было приятнее, мне или управителю, в то время как я садился в долгушу, чтобы ехать в Пермь.

Был вечер, прекрасный вечер: солнце скрылось за облака, волшебною рукою разбросанные по западу в фантастическом беспорядке. Разноцветными полосами пестрилось небо, блистало переливами света, и какой-то сумрачный свет, будто проходящий сквозь цветные стекла, озарял окрестности.

Мы проехали лес, поднялись на гору, и глазам нашим представилась Пермь. Почти вся она скрыта была за бульваром, который идет от Московской заставы направо до Кунгурского выезда. Сквозь пушистые березы кое-где мелькали домики и, показавшись на одну минуту, будто прятались в ветвях. Мы подъехали к заставе: два столба, обложенные жестью с орлами наверху, с медведями внизу и с чугунною цепью, протянутой от одного к другому, заменяли шлагбаум. Нас остановили, чтобы записать подорожную.

Я взглянул на Пермь: налево стояло красивое здание Александровской больницы; богатая чугунная решетка, окружавшая это здание, еще более увеличивала красоту его. Взглянув на этот дом, я подумал, что Пермь, должно быть, очень красивый город, но впоследствии узнал, что это здание точно так же, как и здание училища детей канцелярских служителей, находящееся у Сибирской заставы, было не больше, как хитрость пермских жителей, выстроивших такие дома у заставы для того, чтобы с первого взгляда поразить приезжего красотою и отвлечь внимание его от прочего строения, весьма незатейливого. Прямо над домами возвышалась церковь неизвестной архитектуры. Это собор или монастырь, как угодно назовите, – это будет все равно.

Не успел я взглянуть на Пермь, как услышал новый колокольчик. Быстро катилась к заставе еще большая долгуша: в ней сидел молодой человек, довольно плотный, с красным лицом и носом, начинавшим изменять, может быть, тайне своего хозяина. Его также остановили, и в то время, как я еще искал в карманах своей подорожной, тот басом закричал человеку, подавая свою подорожную: «Из Санкт-Петербурга коллежский асессор Федор Яковлевич Б.!»

Вдруг из-за березы бульвара вынырнула небольшая фигурка в светло-зеленом фраке, который, по-видимому, помнил еще времена нашествия галлов на Россию. Небритая борода его, всклокоченная шляпа и чернильная физиономия обличали в нем приказного, или приказира, как говорят в Перми. Сняв шляпу, с подобострастием подскочила эта фигурка к долгуше моего спутника и, изгибаясь под углом в 90°, начала следующую речь: «Вы ли это, батюшка, отец родной, Федор Яковлевич, сынок нашего почтенного Якова Егоровича? А я ведь у него в отделении служу; что за добрая душа! Вот уже порадуется на сынка своего. Шутка ли? Коллежским асессором изволили воротиться».

– А, здравствуй, любезный! – проворчал Б. – Не знаешь ли, здоровы ли наши?

– Слава Богу, слава Богу, все находятся в благополучном здравии и благоденственном благополучии…

Фигурка еще не докончила своей фразы, как вернувшийся на родину коллежским асессором поворотил направо и быстро помчался в город.

Я подал свою подорожную.

– Послушайте, сударь, – сказал я фигурке, которая все еще стояла без шляпы на одном месте и глазами следила пыль, столбом летевшую за Б. На лице ее можно было прочесть: «Коллежский асессор! Коллежский асессор! Вот, как батюшка-то советником, так сынок и коллежский асессор! А наш брат служит, служит, нет-нет, дослужится до коллежского же, да только регистратора!»

– Послушайте, сударь, вы, мне кажется, пермский житель; скажите, пожалуйста, где я могу найти для себя хорошую квартиру? Есть здесь гостиницы?

Светло-зеленая фигурка оглянулась, в секунду лицо ее приняло другой вид, она с смешною важностью поторопилась надеть свою шляпу, принять комическо-трагическую позицию и отвечать одним словом «не знаю».

– Ступай! – закричал я ямщику.

– Куда прикажете?

– На постоялый двор, в гостиницу, куда хочешь, – только ступай скорее.

Долгуша покатилась.

После случайно я узнал, что подобные встречи у заставы в Перми не редкость. Как я жалел, что не было на ту пору со мной кого-нибудь из тех великих писателей, которые с такой приятностью описывают нам канцелярское семя, сиречь приказных! Каких бы похождений не выдумал великий автор и не приписал бы их светло-зеленой фигурке! Жаль, очень жаль! Русская литература понесла важную потерю; может быть, она бы имела еще новый роман, его бы издали сжато, про него бы стали так много говорить! Жаль, очень жаль!

Мы въехали в одну улицу – нехороша; в другую – еще хуже. Неужели весь город состоит из таких дурных домов? Мы вскоре остановились перед гостиницей, в которой за нечистую и пыльную комнату взяли с меня дорого, а за дурной ужин – еще дороже. В соседних комнатах несносный крик и шум продолжались до света. С невыразимою досадою на Пермь я лег спать.

Пермь – единственный губернский город, стоящий на Каме, расположен на левом, возвышенном берегу этой реки, в 18 верстах ниже устья реки Чусовой. Он выстроен правильно, можно сказать, правильнее Нью-Йорка: ровные, большие кварталы, прямое и параллельное направление улиц и переулков бросаются в глаза при первом взгляде каждому приезжему и вместе с тем свидетельствуют о недавнем основании этого города. Прежде на месте Перми была деревня, принадлежавшая к огромному имению баронов Строгановых; в 1723 году главный правитель казанских и сибирских заводов де Геннин построил по повелению Петра Великого здесь медеплавильный завод, который назван был Егошихинским, по имени речки, на которой был основан. До царствования Елизаветы Петровны он принадлежал казне, а императрица Елизавета пожаловала его канцлеру графу Воронцову, которому он и принадлежал до самого основания Перми. В 1778 году казанский губернатор князь П. С. Мещерский во время проезда из Казани в провинциальный город Соликамск осматривал этот завод. Ему понравилось его местоположение, и он представил государыне об устройстве на этом месте губернского города для предположенного Пермского наместничества. Екатерина была согласна, и в 1781 году Егошихинский завод превращен был в главный город Пермского наместничества и получил название Перми. Обстроился он скоро, так что через 10 лет после своего начала он занимал столько же пространства, сколько и теперь.

Местоположение Перми выгодно и красиво. Между двух довольно высоких гор, находящихся на берегу Камы, образуется ложбина, возвышенная саженей на 15 от уровня реки. С одной стороны эта ложбина омывается речкой Егошихою и ручьем, которому пермские выдумщики нашлись дать название классического Стикса[85]85
  Через этот ручей идет мост на кладбище.


[Закрыть], а с другой – речкою Данилихою, в которой найдены были слабые признаки золотого песка. На этой ровной ложбине расположен город. Незначительность возвышения над рекою была очень удобна для устройства пристани. На пермской пристани выгрузка товаров легка, и суда могут быть нагружаемы с большею скоростью, нежели на других каких-нибудь пристанях. Здесь более всего заслуживает внимания сгрузка чая и других китайских товаров, которые так же, как и произведения Сибири, везутся до Перми сухим путем, а здесь нагружаются в барки для сплава на Нижегородскую ярмарку. Эта операция обыкновенно производится в конце июня, между 20 и 30 числом. Тогда деятельность на набережной улице, в другое время безжизненной и совершенно пустой, увеличивается; толпы рабочих людей покрывают берег и барки.

Кроме этого времени, деятельность на пристани бывает еще в то время, когда приходит соляной караван: в пермские запасные магазины ежегодно доставляется из соляных промыслов, казенных и частных, до 404 000 пудов соли. Вскоре после вскрытия реки приходят ладьи с солью и начинается выгрузка. Тогда из окружных селений стекаются женщины, которые за довольно хорошую цену носят кулями соль из ладей в магазины. В другое время пристань совершенно пуста, и вы, сидя в ротонде, устроенной над рекою, смотрите хоть целый день на Каму, не увидите на ней ничего, кроме рыбачьих лодок. С этой ротонды вид очень хорош. Кама у вас под ногами; там, на противоположном берегу, лес и пустыня; направо, вдали, высокая и крутая гора, будто опаленная молнией: ни одной былинки не растет на скате ее. Под этой горой расположен завод Мотовилихинский; далее, за этой горою, на берегу Камы, которая от нее заворачивает на север, идут те же пустые леса, а за ними вдали виден зеленеющийся правый берег Чусовой. Этот берег, покрытый пашнями и по высоте своей господствующий над лесами, резко отличается от них; в мрачной раме пустыни он как будто улыбается и, окруженный угрюмыми лесами, кажется как бы светлою мыслью в омраченной душе ожесточенного грешника.

В Перми познакомиться с кем вам угодно не составит большого труда. Здешние жители, за исключением очень немногих, так радушны, так приветливы, как нельзя больше. Отыскав одного из старых моих знакомых, я вместе с ним отправился в дом …ра…, отличающийся перед прочими своим радушием. Это было в четверток, день, в который вся Пермь собирается к …ра…, обедает там, играет в карты, ужинает и сидит часа до второго, до третьего. Пробыв в этом доме целый день, я мог узнать сколько-нибудь пермское общество. Оно разнокалиберно, потому что состоит из служащих чиновников и приезжающих сюда из различных губерний России. Главное занятие общества – карточная игра; она свирепствует здесь как эпидемия. Во всяком углу вы услышите толки о королях и онёрах, во всех комнатах вы только и увидите ломберные столы и игроков. Мало этого: я был поражен удивлением, слушая одного из гостей: он помнит, какие карты у него были на руках лет восемь тому назад. Такая память почитается в нем достоинством. Да, карты составляют стихию здешнего общества: играют утром, играют после обеда, играют после ужина; только и дела, что карты. Танцуют редко, кажется, потому что нет почти дансёров; коренные пермские жители слишком тяжелы на подъем, а приезжие и живут неподолгу, и к картам пристрастились, и солидными казаться хотят. Нашел я здесь и любителей литературы, но между ними много есть таких людей, которые имеют о ней превратные понятия, как о таком предмете, который выше карт. И мудрено ли: в Пермской губернии столько железной руды, что ее девать некуда; от этого изобилия и произошло то, что в Перми во всяком доме есть и чугунные экраны, и чугунные вазы, и чугунные столы, а иногда и чугунные головы. Хотя их очень немного, однако есть. Впрочем, где нет чугунных голов?

Между кондовыми пермяками заметна какая-то патриархальная простота, а особенно между стариками. Ах, сколько здесь стариков, и стариков умных, которые следят за веком, а не остаются в покое с теми идеями, которые господствовали лет 60 тому назад! Конечно, есть в них странности и исключения: один корчит философа XVIII века и хвалится тем, что прочитал шесть раз Роллена в переводе Тредиаковского; другой ругает напропалую пароход и газ, стереотипные издания и Пушкина, и каллетовские свечи – все, все, что есть у нас хорошего, но все-таки, следя за веком, толкует о торговле и сельском хозяйстве, об акциях и философии Гегеля; третий пять раз в час скажет, что он был пажом при Екатерине; четвертый только и твердит: «А вот у нас в Архангельске…» Но и тут вспомните, что старики не без странностей. Пермские жители радушны и просты как нельзя больше. Если пермяк любит вас – он докажет вам это, если нет – он без церемонии будет смотреть на вас косо и не станет говорить. Этикета здесь не знают и даже не терпят; настоящий пермяк вам не сделает никогда утреннего визита; скорее он просидит у вас целую ночь и потом, еще часу в пятом утра, пойдет с вами прогуливаться по улицам, нежели завернет на минуту с визитом, хоть бы вы были при смерти больны. Слишком радушные, слишком приветливые ко всем, они скоро забывают своих знакомых. Пока вы в Перми, вы найдете для себя искренних, добрых приятелей; но уезжайте, и, если вы встретите пермского знакомого вне его губернии, он так неловко, так застенчиво будет стараться выказать, что он с вами почти незнаком, что он хотел бы познакомиться, но не знает как… И не забудьте, так будет общаться человек, с которым вы делились чувствами, с которым были так коротки, как нельзя больше. Словом, о коренном пермяке – я не говорю о приезжих – можно сказать: он в своей тарелке, когда дома и когда у него много гостей. На чужой стороне он тот же добрый, милый человек, но странен до бесконечности…

Я был в монастыре. В этом монастыре живет епархиальный епископ; викарий его находится в Екатеринбурге. Монастырь, находящийся в Перми, первоначально был построен в 1570 году на устье реки Пыскорки (около Соликамска) зажиточным человеком Максимом Строгановым и, пользуясь доходами с соляных дедюхинских промыслов, отданных в пользу его Строгановыми, был чрезвычайно богат. В 1775 году он был переведен в Соликамск, а в 1781 году – в новый город Пермь. В теплой церкви этого монастыря, сооруженной во имя св. Стефана Великопермского, иконостас сделан из мрамора темно-кофейного цвета. Находясь в темной церкви, он не имеет хорошего вида. Я уже после узнал, что он мраморный; в первый раз, когда был в церкви, я принял его за простой деревянный старый иконостас, подобный тем, какие бывают в старинных церквах. В ограде монастыря есть кладбище, и на нем много красивых чугунных и мраморных памятников, которые здесь, по своей дешевизне, не редкость. Кладбище примыкает к главной церкви, и у самого алтаря за горним местом лежит чугунная доска на могиле первого архиерея пермского Иоанна. Говорят, он при жизни очень любил это место и ни разу не проходил мимо него без того, чтобы не отслужить литии за упокой всех христиан. Умирая, он велел похоронить себя на этом месте. Надписи на памятниках просты, это очень хорошо; есть, правда, и такие, которые объявляют претензии на поэзию. Некоторые эпитафии даже очень хороши. Не помню теперь я слов на памятнике девицы Бар…ой, но мысль их мне очень понравилась своею прелестью. Эта девушка, говорят, была умна, добра, мила, хороша, молода в самом деле:

 
Страны далекой украшенье,
Родных и ближних утешенье, —
 

как говорит эпитафия, прекрасно пела и была очень образованна. В таком городе, как Пермь, это была пери между дивами. И она умерла в 16 лет; все родные ее убиты горем, все, знавшие ее, принимают в их потере большое участие, и вот, эпитафия говорит, что она как падающая звезда, прокатилась по небосклону жизни и рано оставила землю для того, чтобы на небе к хору ангелов присоединить

 
Всех восхищавший голос свой.
 

Но если эта надпись вам понравилась, не читайте других – ей-богу, нехороши, поверьте мне: я все их прочитал. Там все вроде следующей, которую выписываю с дипломатической точностью:

 
Он жил как философ,
Не имел он врагов,
Все были ему друзья
До самого последнего его дня.
 

Впрочем, эта эпитафия, кажется, на общем кладбище, а не в монастыре. Этот философ был какой-то берг-гауптман 7-го класса, – фамилию позабыл.

По фигуре своей лучшим памятником на кладбище монастырском надобно считать памятник доктору Гралю. Он состоит из чугунной колонны сажени в две вышиной, с крестом наверху и на чугунном же пьедестале. Надпись простая, но понятная для всех, знавших покойника: «Доктор Граль». Этот человек был известен во всей восточной части Европейской России, как по своему искусству, так и по своему бескорыстию. Он был до такой степени деятелен и бескорыстен, что ему едва доставало времени объехать каждый день своих пациентов. Посещение больных по первому призыву считал он своей правою обязанностью и в полном смысле государственной службой; к ним он являлся не иначе, как в мундире. Дать ему денег за возвращение кому-нибудь жизни значило обидеть его; только однажды в год, в свои именины, позволял он делать себе подарки. Бедных лечил он на свой счет и никому из них не отказывал в помощи; этого мало: после смерти его узнали, что у него на пенсии было более трехсот семейств; при жизни его никто не знал этого, потому что он запрещал облагодетельствованным говорить про это, под опасением лишения пенсии. Множество больных из соседних губерний стекалось к Гралю, и редкие из них возвращались домой больными. Этот великий человек по гражданским добродетелям скончался в 1834 году, и до сих пор все жители Перми с чувством благодарности и с благословением его памяти вспоминают его. Все признаются, что в нем они лишились многого. Зато какие почести были возданы его телу! Очень немногим достаются такие почести. Надобно заметить, что он был лютеранин; зная, что ему должно скоро умереть, он просил послать за пастором в Ижевский завод. Это было исполнено, но пастор долго не ехал. Между тем Граль назначил даже день своей смерти и на все возражения окружавших его со стоической твердостью отвечал, что он знает лучше всех их болезнь свою и что все утешения их для него смешны. Пастор все не ехал, а Граль с нетерпением ждал его. Видя же, что смерть его близка, он, наконец, сказал: «Видно, Богу не угодно, чтобы я приобщился св. тайн по обряду отцов моих; но подожду еще; если же и в последние минуты жизни моей не будет пастора, совершите надо мной таинство миропомазания и приобщите по обряду греко-российской церкви». Желание его было исполнено… С утра до ночи вся площадь, на которой стоял дом его, была наполнена народом; и теперь надобно было только видеть, каким образом при вести, что Граль присоединен к лику нашей православной церкви, радость смешалась с печалью на лицах людей, наполнявших площадь. Едва Граль закрыл глаза, приехал пастор; но, видя, что уже поздно, возвратился восвояси… В день похорон вся площадь наполнилась народом, негде было, как говорится, яблоку упасть. Едва появилась крыша гроба – площадь огласилась рыданиями; слова: «Отец наш оставил нас, что теперь будет с нами без Федора Христофоровича? Прямо за ним в могилу!» – были слышны повсюду. Гроб был поставлен на приготовленную колесницу; в минуту постромки были изорваны, лошади отведены в сторону, и народ не повез, а понес колесницу. Какой вопль был в то время, когда опускали гроб в землю!.. Вот уже 6 лет прошло, как умер Граль, но заговорите вы о нем с кем угодно из пермяков, знавших его и его благодеяния, и теперь на лице всякого изобразится грусть, и теперь всякий прослезится, вспомня Граля!