Текст книги "Создатель космоса"

Очень крупное вознаграждение.

С цепью на ноге работающий на Оссиана блондин нам в Монтане попался!

Оссиан бывает резковат. В оценках? Через мгновение он будет уже далеко, в распределителе наркотических средств об Оссиане отзываются уважительно, он полыхает. Несдержанным болтунам участь предрекает печальную. Разумеется, Оссиан, а не Уилки Ноббинс, скаредный казначей шайки среднезападных аферистов!

Домохозяйки облизывались. Оссиан сошел в Грейт-Фолс. Перевод с древнегреческого он в дороге отредактировал, запрещенного в Афинах трагика Фуклеса, не боясь согрешить против оригинала, можно вам издавать.

Ослиный рев.

Девичий хохот. На платформе я постоял, бретонскую кепку чуть сдвинул, на противоположную сторону перейду и до Вашингтона, с вокзала затем на причал, по Потомаку я куда-нибудь доберусь. Малолюдно – прекрасно! Города-муравейники нервы порядком мне потрепали, в Вашингтоне любой шаг, так выходило, что к раздражающему общению. В аквариум мне бы нырнуть, немой, мутировавшей в дельфина, барракудой прикинутся!

После мутации ее не узнать. По-вашему, многоуважаемый профессор Расмуссен, сходство с дельфином она обрела? А по-моему, с Оссианом!

Бликующие витрины, вычеркиваемые дни. Трюковое взвихрение на задевшем меня велосипеде. Напоминает ли мне любовь? Я с тобой, ты со мной, под одеялом на сороковом этаже прошептали, ненатужное воркование мой локатор засек.

К зданию Конгресса не прогуляюсь. Непроизвольные возгласы «Оссиан, безупречный Оссиан, влиять на политику он явился!» мне бы не польстили, поперек горла мне моя популярность на вашей Земле. В фешенебельном отеле, выросшем левее, чем мне запомнилось, от контактов меня оградят. Охрану у номера ставьте, против присутствия отделенного от меня дверью амбала не возражу. Если ваш отель в лучшем свете себя не покажет – я разберу его на уютные домики для нелегальных китайцев и мексиканцев. Бумажку с количеством калорий в поданном мне фондю? Я не подсевшая на голодание остроносая грымза, которой со своей костлявой фигуры еще килограмм бы долой. В фондю я макаю слоеные пирожки. Насколько отступаю от установленных какими-то баранами правил, меня нисколько не беспокоит: ни под кого, будучи создателем космоса, я не подлаживаюсь, убожество духа за отведенную мне вечность не подцепил.

Оссиану отвел ее я. Оссиан. Мы знали, заблуждения не впускали, занавес для Оссиана никогда не опустится, не перестанет Оссиан нам мешать!

Впервые, вы думаете, я слышу? Адольф Гитлер, вы думаете, помехой меня не называл? С середины тридцатых годов двадцатого века я обосновался в Раджастхане, в европейские события не вникал, ой, про гашиш вы мне не звените, динь-дон – неприемлемый звон.

Гитлер меня боялся.

Колокольня надо мной наклонилась, желала меня всосать!

Индусский мальчик не зазвонил. Этим навсегда вошел в историю мирового колокольного искусства.

Зря я Оссиана боялся! – Гитлер перед самоубийством вскричал. – Не Оссиан вышибать собственные мозги меня вынуждает!

Переполняющий ужас делает тебя глупым, совершаемые тобой ошибки меняют ситуацию на фронтах; версия, что в крушении Третьего Рейха невольно поучаствовал Оссиан, попахивает грамотным научным подходом.

Пожалуй. Характер у войн запутанный, дрова на зиму я припас. В Финляндии, в покинутой лапландскими хиппи хижине, я перезимую? Мне нетрудно, отношение к комфорту у меня параллельное. Боевая железная колесница на двух колесах, на ней, отпустив изнывшегося Тима, я в Малой Азии увиденную мною армию атаковал! Она рассредоточилась, меня пропустила, я ехал дальше и дальше, на трамвай за неимением трамвая не пересаживался, наткнувшись на сформированный амазонками батальон, я бы им заявил, что вам, женщинам, нужно держаться переговоров, непомерно для ваших предназначенных для иного физических тел рискуете вы огрести. Про наблюдаемые вами эфирные тела настроены со мнй потрепаться? Окружающее кости сияние, прочий бред. За полярное сияние я вам поручусь, оно, говоря о реальности, в наличии. На Аляске я его наблюдал? А с чего вам подумалось, что не на Марсе? Спросите у физиков, о роли солнечного ветра они понятнее меня вам расскажут. Терминология у меня многосложная, нобелевские лауреаты, послушав, с компрессами неподъемно лежат. Один японец, блиставший в полупроводниках, телом отлежался, а разумом нет, в доставке продуктов он на мопеде работает. Ответственно? Безответственно работающих японцев я не знаю, трудовая дисциплина для их нации все. Знаю ли я японца, предложившего переименовать Нагасаки в Константинополь, а Стамбул третьим полюсом объявить? О нем я вам и говорил. О бывшем ученом! Как с ударившимся об астероид слоненком Тимом я разговариваю, отклик схожим образом минимальный. Нет, за слоненка Тима балетные программки я не подписываю, пуританских нравов я господин! О опыте моего слоненка в модернистком балете до меня доносилось, в Роттердаме он, я в теме, зажег.

Сцена была основательно укреплена. Проломивший ее слоненок не в настроении из ямы бы выскочил, рассевшимся пожирателям сенсацией неслабо от него бы досталось.

Общий упадок, мне кажется. В литературе, в балете, в современной книге пару строчек прочтешь и отвращение тебя обуяет, а в балете и того гаже, свиноподобный слоненок Тим в его рамках выделывается.

Представление с адажио и аллегро. Плясовой спектакль о затерявшемся в ледяной пустыне пингвине Чочо. Подходяшего пингвина не поймать, брать человека неинтересно, рвущемуся в центр внимания слоненку Тиму зашлешь, и он согласится, закадычного друга Оссиана на премьеру скажет не звать, разозлится еще Оссиан: Тим, ты решительно тронулся! – из ложи, пугая нервную публику, проорет.

Терпеть позорные телодвижения потерявшего последнее достоинство Тима я бы безголосой амебой не стал, посчитал бы нужным вмешаться. На примитивные декораций без мельканий разохотившегося слоненка я посмотрю, уберите его со сцены!

За хобот бы Тима не уводили, он бы сам, покорившись, ушел. И на меня бы общественный накат, велеречивые обвинения в деспотии; никто не выложит пост, что Оссиан – крестоносец, с дурновкусием посильно он борется, компанию по началу любви к Оссиану нам бы немедленно объявить!

Любить меня незачем. Не проституирующая девица в ажурных колготках, не мечтатель о чистой любви. Воду из отельной ванны я слил, побрызгаться ощущавшей меня водой у вас не получится, религиозность и фетишизм всегда рядом.

Оссиан входит в Дубай!

Боже, Оссиану известна высшая мудрость!

Туристы небольшой кучкой вопят, но грядет прибавление, обеспокоенные шейхи съедутся и сбегутся. Их занимает нефть. Появление Оссиана их устрашает – уйду и из мыслей выпаду. Холодновато у вас, вашему январю меня не прожарить! Двести лет назад всего тысяча человек тут у вас проживала. Расплодились, колю тамэм, эпидемии оспы теперь вас не косят; некогда возвышавшуюся над вами Шарджу вы затмили, по денежному обороту вы на коне, на дубайский торговый фестиваль я к вам через Абу-Даби притопал? Надеждой на вовлечение меня в бизнес вам бы себя не кормить. Об упрощении правил продажи алкогольных напитков со льстивыми физиономиями не докладывать! Приходится повторяться, но я не пью, радостей, связанных с алкоголем, не ведаю, с кинжалом к горлу выпивку я в Абу-Даби не требовал, искривленно молва до вас довела.

Утреннюю прогулку я завершил в точке старта. Туда-сюда под буйствующим между строениями солнцем с оттопыренным карманом прошелся.

В кармане грейпфрут. Не банка пива, на черном рынке добытая – легальный грейпфрут. По карману я, кажется, похлопывал, из-за угла дома под шпарящее светило уверенно выходил, до температуры возле взорвавшейся звезды та температура не дотягивала, однако она дискомфортная, понуждающая съесть сочный грейпфрут, поддаваться давлению я, конечно, не стал. Брюки позже сменил, грейфрут из кармана не вытащил, и вместо грейфрута в кармане у меня, у Оссиана – и уже не кармане, а за поясом, – натирающий ягодицы кинжал, чье-то традиционное подношение, горлышко от стоявшего в тени кувшина с гранатовым соком я бы им сбил, при закупоренности кувшина горлышко у него бы не уцелело: жара мне садилась на плечи, зажимала коленями голову, такое даром, вы можете сказать, не проходит. Сладости и чай! Налейте мне горячего, моментально его остудите, в упрощенной, доступной вам форме, мое требование – дать мне попить. Поимел меня этот длинный кинжал, рывком его я достану!

От кинжала и потекло. Оссиан с кинжалом, выпивку, угрожая кинжалом, он вытрясал! Об алкоголе я не кричал, но высказанное желание попить подразумевало не чай, не кофе, а алкоголь? Гнусная подтасовка, домысливание, переворачивающее смысл. В Абу-Даби веселье, Оссиан перебрался в Дубай! Торжества увенчались петардами. Под вспыхивающей гладкостью добродушного неба арабы танцевали с евреями, невесты позволяли женихам поцеловать их с засовынием в рот языка, какой же невероятный праздник, когда Оссиан, о боже, какое же прекрасное слово, уходит!

А я создал для них жизнь. Отвратительные людишки, ничего хорошего о них не скажу. Из-за никак не затухающего во мне отторжения шефу Буре от Оссиана картбланш? Всякий повар, готовя, кого-нибудь да отравит. Шеф Буря, да, не исключение. Да, привлекать шефа Бурю к ответственности я запрещаю. Но я и вверх его не тяну, победами на липовых кулинарных конкурсах наплыв посетителей шефу Буре не обеспечиваю.

Оссиан – не махинатор.

А в гробнице вы, Оссиан, не лежали, не считали себя мертвым хоть иногда?

К гробнице царя Давида я по горе Сион не поднимался, отогнал редчайшую для меня шальную мысль рядом с ним полежать. Серьезно мне вам ответить? Мертвым я себя не считал, но чувствовал, накрывало меня, случалось. С бодуна? Знакомый мне философ Гераклит настаивал, что все происходит согласно логосу. Внимайте логосу! – он собравшихся придурков просил. Он пытался до вас достучаться, а я другой, я не буду, слоненку Тиму сейчас засвищу, и если он на мой свист не появится, не на слоненке из ваших проклятых земель прочь я отправлюсь, ногами до моря дойду. Плыть, уплывать, тихоокеанская рыба-гадюка мне вас милее! А она уродлива. Удачной охоты! – ни от кого ей услышать не суждено. В меня вцепится – охоты не переживет, опускаясь с переломанными костями на дно, попадет в пасти товарищей по подводному братству, в глубинах сплошное сжирание. Оссиана там не ругают, не превозносят, и вам, жителям суши, пример с холодных тварей следует брать, выражением вашего отношения меня не одаривать. Оссиан положительный, омерзительный, кормилец деревне Эрторо, разоритель гнезд зябликов, допустимо ли нам сказать, что по Оссиану нигде не скучают?

Наша правда – нигде. А в сальвадорской деревне Эрторо, в которую перехваченный им транспорт с куриным мясом Оссиан насильно загнал?

Езжайте в Эрторо. Поедете не туда – догоню и вместе с машиной вас сплющу!

Замечательный Оссиан. Но деревня, мы вынуждены заметить, от голода аболютно не пухла, вдоволь в ней было еды.

Оссиан в чем-то не разобрался.

Потому что он пьяный, на вулкане Санта-Ана держащимся за поручень его видели!

Не дай тебя затуманить. Помоги себе не упасть. Единственная пушка на носу корабля нацелена, понятно, на меня, и я не отшатываюсь – я морский волк, рак, заваленная бутылками из-под рома капитанская каюта – грустный кабак, воспоминания о ней не самые теплые, кошелек у вцепившегося в борт нырыльщика я купил, жемчужины из него не посыпались, прилипшая к ладони пустышка! Мышью ко мне под рукав ты не юркнешь? Подождите, выгодную позицию я терять не хочу, не ворчу, при вас не торчу, вас, Оссиан, качает, а палуба в завидном покое, опробовавший ее сборщик податей колебаний не зафиксировал, вы, Оссиан, налогов не платите, а вам бы платить, вводящую вас в разорение законодательную базу нам для вас разработать?

Вам бы меня не терзать. Истерзанным я очень опасен! Растолкавший меня Сальвадор, подсыпанный в салат заменитель, трезвость я бы ни на что не сменил, стрелки, бывает, отламываю. Часы – вражеские приборы. К кострам на заре я не выйду, возле меня не шипеть. Подражать голосу разочаровшейся в своем яде змее? Меня не трогайте, голос для разговора внутри я упрячу. Посылка из Иерусалима на почте меня дожидается! Я бы ее вскрыл, о пистолете сказал бы – заряженный, в пружинящую поверхность рекомедуется не стрелять. Слоненка Тима иногда полезно погладить. Опомнись, слоненок, на меня, зараза, не наступи!

Меня поддерживали за плечо. Медвежий стейк мне с несладкими ягодами. Слоненку не отделять! Мясо на костях вы Тиму оставьте, веселящего Оссиана слоненка не оперируйте. Вы – сальвадорцы, ворующие друзей. Не операция – нарезка с пищевой подоплекой вами, ворами, задумана! Ведро ко мне вы придвиньте. Не уносить! Окно разделено неровно, под елью раздувается гриб, спичку до окна я докину. Кто поджигатель? В полете загорится – подожжет, а я ею об подошву не чиркал, для соприкосновения с серой подошву не задирал. Понюхайте! Принюхавшись, констатируйте – сеньор Оссиан не вляпался, подошву об наждачную почву ему чистить не надо, кому-кому победу над луспероидами он посвятил? Общей сальвадорской матери. Косящей единственным глазом покровительнице всех порядочных сальвадорцев.

Луспероиды шли.

История, я убежден, не забылась.

Слоненок Тим в ней, по-моему, фигурирует, а зря, залп из тридцатиметровых, разделяющих на атомы ружей, я принял без Тима. В задницу ваши догадки! Слоненок не распылился, его просто со мной, знаете, не было, почувствовавшим зайчиху зайцем незадолго до залпа он ускакал. Не струсил, почему струсил – неинтересно рядом со мной, изготовившимся свирепо сражаться, ему, наверное, стало. Легкомысленное животное, понятие долга для него пустой звук! Где, в Японии? Действие новомодное поэмы «Оссиан, слоненок и кран» происходит в Японии?

Кран, я предполагаю, подъемный. Ни меня, ни слоненка он бы, упав, не придавил, забираться в кабину для слоненка исключено, а для меня несуразно; под торчащим в подвергаемой сносу деревушки Кудоро подъемным краном отношения с Тимом мы, думаю, выясняли. Творец, припадая к рисовому пойлу, выкладывался, с раскаленными от усердия мозгами не противоречащие смыслу рифмы искал – волей, им управляющей, от халтурного, неоплачиваемого труда его защищающей! За работу, не выматывающую до невроза, в издательстве бы ему не заплатили. И я должен поверить? Оссиана и его непутевого слоненка персонажами выбери и клепай, о качестве не заботься, потребитель найдется! Нюрнбергский монах Фишер ну полную галиматью о нас веке в семнадцатом написал, и ничего – издали, продали, расходы на тираж впятеро окупили.

Оссиан в повествовании Фишера самодостаточно пил в одиночестве. Слоненок Тим к нему заходил, получал по лбу, долгими столетиями сидел у занятой Оссианом пещеры. Верный неподвижный Тим? Заслуживай он наименование «личность», эпизод с его терпеливым сидением в корне противоречащим его личности я бы в критическом разборе нарек. Фантазируйте – фантазируйте, сгнившее в корзинке с подарками яблоко мне ваших фантазий важнее!

Женщина разносила по беглецам. От цивилизации они побег совершили, по землянке у них в лесу. Ходила ли к ним женщина для любовных утех? А я что, лесной детектив, подслушивать у землянки и где-нибудь под дуплом в мои обязанности входит? Извините, не подвязался. Нападение на женщину не расследовал и в предысторию не вникал, мне рассказывали – я дремал. Женщина, рассказчику верилось, жива. Крови у бесхозной корзинки не обнаружено, а найденный лоскут платья убийство, я сквозь дремоту кивал, не доказывает. Случайный лоскут? Возможно. Сама на себе в приступе порвала? Случается, болезнями головы не только художники и поэты страдают. Она обнажилась, голой добрела до реки. И на лодке поплыла в Гамбург? Ваше право думать, что она утопилась, а по мне к чумовому отрыву в портовом городе ее повлекло. В Гамбурге атмосфера порока, в нем частый гость создатель космоса Оссиан! Я не ослышался, обо мне вы смеете говорить? В тоннеле под Эльбой Оссиан щелкал орехи, по набережной Юнгфернштиг на взятом на прокат гашишмобиле катил!

Афганская контора, слышал о ней. Прокатная! Аренда на сутки, поездка, касательно полиции, на свой страх и риск. Я не ездил, но из источающей характерный запах машины меня бы никто не вытаскивал, на Оссиана, ха-ха, переть – преждевременно за кладбищенской оградой оказываться. Материал мне понравился и я из него чего-то лепил? Не пластилин. Не глина. Хлебные фигурки, давайте про хлеб. Косяки размером с багет я, естественно, видел, почти что до одурения всего во Вселенной перевидал.

Полыхающие в воде Альфа-Драконы. Иероглифические документы на оплату сексуальных услуг.

Вы, Оссиан! Лично вы, не спорьте, к гейшам захаживали!

Побирушек за стакан риса я не имел. Не разносчик пугающих и ободряющих телеграмм, уровень несравненно повыше. Толстоватая для гейши Фумидо-кун восторгами, приятно вспомнить, меня осыпала: вы, сэнсэй Оссиан, безусловное совершенство, близость с вами вознесла меня к планете Сатурн; довольно противная планета, я сухо прокомментировал. Крошечное ядро и сплошной вонючий газ, а ветер настолько яростно свищет, что слоненок Тим не выдерживал, не прощаясь со мной, улетал, разумеется, не ветром его уносило, сознательно прочь от меня он отваливал. Надежный, не бросающий друга слоненок! Опытная гейша дифирамбы слоненку не пела и на мой вселяющий ужас взгляд не нарвалась, агрессию в уставившихся на нее глазах не прочитала. Да, похвала Тиму стала бы вполне достаточным основанием. Не за что его хвалить, провинностей при соизмерении с заслугами на порядок у Тима больше!

Вопиющее беззаконие. Насторожились вы, Оссиан?

Со злоупотреблениями властей Никарагуа или Зимбабве вам бы ко мне не приставать, о слоненке Тиме я размышляю – ответ на мучающий меня вопрос упорно ищу. Зачем мне закадычный друг в лице не соответствующего понятию друга слоненка Тима?

И всеведующий Оссиан, не найдя ответа, смиряется, слоненок покажется – глядит на него без эмоций, сжавшееся время раскатывается, и за Тимом, в пригласительно жесте задорно машущим хоботом, Оссиан шагает пассивно, навстречу приключению отнюдь не вприпрыжку идет; лиссабонское землетрясение Оссиану, похоже, вспомнилось. Трещины, вместившие кварталы, возвращение отступившего океана в форме добивающего граждан цунами; туда, в Лиссабон, красноречивый слоненок Тим закадычного друга надоумил приплыть. О купце ушастый трепался, об эйфории, левантийским купцом в Лиссабоне почувствованной. Мы приплыли, и нас сотрясло, залило, отрицательное, на мой вкус, приключение! Обратно мы плыли среди множества трупов, я на слоненка громко орал, попадающую мне в рот соленую воду выплевывал в Тима: паразит ты, слоненок! Куда бы ты ни звал меня оторваться, на твои дальнейшие зазывания мне будет плевать! Еще километров сто пятьдесят, и мы расплывемся, а до того ты меня слушай, мои наставление твоими слабыми мозгами вбирай, чему же тебя поучить, я придумаю, у меня-то с головой не беда.

Советовавшийся со мной король закивал. На таких унизительных условиях мир заключать он не станет. Король Португалии? А ты слоненок из Мавритании? Тет-а-тет король со мной не беседовал, через медиума, по его рассказу придворным, он с Оссианом связался. Я внедрение медиума в мое фантастически продуктивное сознание не ощутил. А забираться в него без спроса, по людским законам, не воровство? У повалившегося на меня в баре юриста мне бы поинтересоваться, когда надавливанием между глаз я его протрезвил.

А-аааа! Что со мной?

Третий глаз у тебя открывается. Им ты увидишь, что перед тобой Оссиан и от близости смерти соображать совсем ясно сумеешь. Нажрался – не двигайся, на непьющих посетителей не вались! Я в баре, но я не пью. Твой визитку я не просил, подобную дрянь не коллекционирую. Юрист? Наверняка крючкотвор? И какой иск за заваливание на создателя космоса ты бы сам себе предъявил, на столько миллионов долларов? Задействовать институт суда, по-моему, необязательно. Ты себя обвиняешь, с обвинениями соглашаешься, вписанную тобой сумму я не возьму, однако ты ее выплатишь.

Греми в вечности! Имя Оссиана греми! Разорив разъезжавшего на бентли сутяжника, он обогатил румынский детский приют, и проживающие в нем сироты благодарственную песенку про Оссиану сложили!

Музыку не люблю. К румынскому пению отношусь не лучше, чем к прочему. В Констанце, куда я заплыл один, без слоненка, нищие под моим окном пели, и я их прогнал, на предназначенном для меня выступлении заработать у них не вышло, мой слух они, гады, насилуют, а мне им плати? Являются ли он неудачно переселившимися из Крыма татарами, я им вдогонку не вопрошал, их национальная принадлежность мне, что Доницетти и его оперы для кашалота. Зная о моей неприязни к любым проявлениям музыки, Доницетти умолял меня прибыть к нему в Неаполь, божился антогонизм во мне сокрушить, со странностями был он синьором, закономерно, что психическим расстройством закончил. «Дон Паскуале», утверждаете, вещь? По мне типично дрянная, койот параллельно завоет – койота послушать склонюсь. Колено меня беспокоит! При убыстренной ходьбе смачный хруст в нем раздался, как-то разом сбавил я шаг. Болит? Безусловно, но звук и боль, они фантомные, я от них отделен. Пониманием мира! Размах у него без границ, острота подобна бритве, вам бы побояться измысливать, что и курицу мне теперь не догнать, с резервами у меня все нормально. Магазинчик крепкого пива? Не прогуливаюсь, а к гнуснейшему магазинчику вдоль битых окон я ковыляю? Заброшенный район где-то затерянного города мне для прогулки, а на интерпретации, эх, Галилей, Галилей, не повторял ты за мной, мне положить. Глаза данного, так сказать, астронома мне в памяти возродить? Глаза у него были проницательными. Научные достижения посмотрите в талмудах, описано, в принципе, верно. Согнулся ли он перед инквизицией, сейчас кого-то тревожит? На Земле наберется человек пять. Он переживал, а ему говорили – не надо, спустя годы никем вы для населения будете. Кеплер, Галилей, Иосиф Аримафейский – имена знакомые, а кто такие, черт разберет. Чего мучиться? Из-за морального наследия, которое потомкам вы оставляете. Их осуждение по ночам вам беззаботно дрыхнуть мешает? В клеточной структуре их общего интернетного мозга места вы займете немного. Интернет – это будущая сеть. Машина, направленная на лживое освещение моего пребывания на вашей планете. Оссиан в Венгрии! А что, я по Будапешту брожу, в нем у районов неопровержимое сходство с помойками?

Люди решают.

Сносить или обновлять, дискуссия, Оссиан, у нас в обществе. Власти ногой не топнут, мнение народа в цене.

Европа, конечно, продвинулась. Былые короли открыто дебатирующих подданных в каменные мешки и здравствуй, пыточное вытряхивание. Кто, принявшие липовое крещение евреи вас решать за себя надоумили? Вы ироды, идиоты, христопродавцы! Хотите, вас выпустим? А по еврею за дарованную вам свободу вы в ближайшие сутки зарежете?

Евреи меняются на арабов. Арабы на турок, турки на шведов. Власти пекутся об удержании власти, и наиболее легкий путь отвлечь бедствующую массу от бунта – указать ей на кого-то, от нее отличающегося. Итальянцам на румын, кенийцам на нигерийцев, венесуэльцам на Оссиана. В кризисе, обрушившимся на наши фабрики и предприятия, виноват создатель космоса Оссиан! По радио в Каракасе разносилось, министры нескончаемой чередой горланили в микрофон. В Пуэрто-Кумаребо, приплыв на Тиме, мне высадиться и охоту на членов правительства ради развлечения в комфортный для преследования сезон, обрекая на визги, устроить? Бесконфликтность за мной не замечена. Гоняться за еле передвигающимися из-за скованности страхом чиновниками скучновато, охотничий азарт в моем сердце не застучит. А тебя, слоненок, кто звал?

Закадычный друг Оссиан! Друг на друга мы не похожи!

Снаряд ему в голову, видимо, вдарил, по медицинской причине он чрезмерную ахинею несет. Если разобраться, сказал он правильно – мы не похожи, у адекватных скульпторов и сварщиков возможности спутать нас нет, глядите-ка, солнце слоненка позолотило, привычный невзрачный цвет он временно потерял. И с чем, слоненок, ко мне ты пожаловал, клизмой от бессонницы тебя полечить? Взгляд у слоненка жуликоватый, о вытаскивании из плачевной ситуации взмолится – на веру я не приму, докучливые организмы, он ноет, в хоботе у него поселились.

Ползают они, Оссиан, навязчивые покусывания внутри совершают.

Наподобие вшей?

Больше они, Оссиан, с человеческий кулак приблизительно!

Шарить засунутой рукой в его хоботе мне, естественно, доводилось и мешающих ему особей, предположительно грызунов, я бы извлек, но не врет ли слоненок, не подлость ли у него на уме? Суперклей только что в хобот ему могли выдавить. Он, подмигнув, попросил, Оссиана, сказал, я приклею: ты не волнуйся, твое имя я Оссиану не назову, поближе к входу в мой хобот тюбик целиком ты выдавливай.

Закадычные друзья склеились! Неразрывность физически есть!

Я бы потянул, от плавного движения рука бы не вытянулась, и я бы дернул – вместе с хоботом, значит, вместе с ним. На таком уровне слоненок Тим все-таки соображает, опасность остаться без хобота от проделки с клеем слоненка бы увела, на какую-нибудь неклейкую гадость в его хоботе я наткнуться рискую? Я подумаю, газонную траву, прохаживаясь, сомну. Крыша ко мне подлетает, ветер с домика ее снес!

Ветрено нынче, слоненок.

С затишьем ничего общего, Оссиан. Работой по тактильному исследованию моего несчастного хобота ты займешься?

Волны прибоя нас, Тим, не вертели. Путешествия нередко заканчивались ничем. Уберечься от урагана нас когда-либо заботило? По силе я бог и царь, ты тоже не доходяга, не мне и не тебе на тайфуны внимание обращать. В бурлящую стену воды ты вламывался, меня, находящегося рядом, не дергая, а с хоботом ко мне привязался, взывать к моей помощи стал, напрягающая сомнительность, тебе бы не спорить, присутствует. Тебе бы на твою физиономию посмотреть, афериста, эмоции скрывать не умеющего, она у тебя, слоненок!

Слоненок попался. Выкручиваясь, заявил, что с хоботом ничего, резкая нормализация; подвижность его дрянного хобота восстановлена, и слоненок зовет меня в Судан, от настороженности и рассудочности обещает избавить, к обнуляющему мысли отрыву ты же, мой закадычный друг Оссиан, неравнодушен, ну и в конфликт с собой не вступай, плыви со мной в Красное море!

Плавание, мне кажется, состоялось. У лавок с верблюжьей шерстью я ходил, от неожиданных возгласов вздрагивал. Нам бы восстать! От опеки правящего клана с применением оружия сегодня-завтра освободиться! Театралы уехали. Я туз треф, во мне перегрев, палочка меня щекотала. Вы ошибаетесь. В карты на слоненка Тима я не играю, замусоленную колоду сожгу. Поднявшийся огонь вас проглотит! О неясных небесных явлениях не болтайте, мои суданские впечатления не уродуйте, зарегистрированный товарный знак я себе на пользу использовал? В монументальный, прыгающий и убивающий кроссовок я втайне от моего разума не превращался – убежденно, имейте в виду, говорю. Моего слоненка вы накормили? Не кормите, не надо, вам же хуже. Расходы на содержание прожорливого слоненка доходом от его строительной деятельности для вас, ха-ха, не обернется, пожалуйста, не рассчитывайте! Питаться исторической неправдой для вас дозволительно. Угу, на возведении египетских пирамид он работал. Может, и работал. Час поработал, год на шее у фараона сидел. От чего столько разговоров об умерших от голода тружеников, которые глыбу к глыбе, и которым не питание, а понукания? Всю поставляемую еду сжирал Тим. Отмечено, да, в залежах Британского Музея пороетесь – сохранившиеся свидетельства, возможно, найдете. Требовал ли он пирамиду Хеопса пирамидой Тима назвать? С переедания всякое он бормочет, в гробовом молчании переваривать не привык. До критики считающегося невинным слоненка нельзя, вы говорите, мне опускаться? Меня затыкать – на значительную боль нарываться. В парламент, что в Лондоне, меня когда-то зазвали и на мои реплики с места попросили оратора не сбивать. Заседание, вы склонны думать, продолжилось? Стерпел Оссиан, действием наподобием разгона не отметился? Определение для тех осенних парламентских событий газетчики подобрали короткое – дебош. Вместо вдумчивой оценки покорежившего здание инцидента все повесили на меня. Справку их географическому обществу поэтому я не дал? Касательно северного полюса меня, отрицать я не буду, спрашивали: совпадает ли с истиной разделяемое учеными убеждение, что на полюсе свободный ото льдов водоем. Я ответил, нет. С большой вероятностью письменную форму моему ответу я не придал, возиться с конвертами мне совершенно неинтересно. Не рассказывайте, присланный мною ответ ничего бы не изменил, прорывающиеся к полюсу парусники гибель по-прежнему бы встречали. Санная экспедиция вам нужна! Вопиющий в пустыне – это про это. Про Оссиана, говорящего людям не собственными убогими знаниями руководствоваться, а Оссиана посидеть и послушать.

Вокруг полюса тысячи километров сплошного льда.

Ой, смешно, послушали мы тебя, Оссиан, и смеемся, из-за нацеленного подземного нагревания замерзание полюса невозможно, морем чуть холодней Средиземного он, по современным теориям, окружен. На санях по воде? Ну Оссиан и умора, на санях и нашему ходившему по воде Иисусу до полюса было бы не доехать!

В оксфордской пивной, где пиво я, естественно, не попробовал, географ в профессорском звании после моих слов о способе достижения полюса от меня отошел, в компании подобных ему красноносых светил подвергал мои проверенные сведения приглушенному осмеянию, лакай я что-либо из кружки, я бы в них запустил. Кружкой? Кружкой. Я ее не держу, пену не сдуваю, вам, утомляющим меня собакам-лжецам, в задымленном пространстве навеки бы потеряться и параллельно бы онеметь. Оссиан хлещет пиво! Тридцать четыре пинты – всеанглийский рекорд! Бочку размером с Тима, вопите, я выпил. Как одержимый, захлебываясь, в себя заливал. Раболепное поклонение! Я его не вижу, видеть не хочу, благородство моей натуры обывателю недоступно. Жареную рыбу мне в газете с собой? Каждая строчка в ваших газетах рассчитана на вас. На массовых потребителей задевающих чьи-то чувства поклепов. Оссиан дебоширил в Парламенте! Мария Антуанетта самоудовлетворялась своей любимой детской куклой! А напиток с лимоном и мятой у вас в пабе мне подадут? Не молоко, лимон и мята, а хотя бы чай, мята и лимон. А под столом кто, не Чарльз Диккенс полеживает? Его рождественские истории мне вкратце пересказали, и скулы от постулируемой наивности у меня, признаюсь, свело. Оссиан излишне скептичен, с пониманием к нему надлежит отнестись? Знающий правду значителен. Не копия легковерного дурачка. Короля-Солнце сравнивали с Аполлоном, а Оссиана с неподдающимся никаким лучам сгущением мрачности? Все появилось из мрака.