Текст книги "Если б заговорил сфинкс..."

2

Постаревшее за день солнце опускалось за горизонт. Напрасно длинными тенями цеплялось оно за каждый кустик и бугорок, точно утопающий, не желая покидать суетный и шумный земной мир.

Вот приметило оно вереницы рабов и слуг, несших своих господ из богатых домов столицы по дороге во дворец, окруживших роскошные носилки с ленивыми и откормленными телами. Но и их тени беззвучно скользили по шероховатой земле точно по зеркалу, все тускнея, и внезапно как бы растворились в ночи.

Еще день, словно капля расплавленного металла, упала в саркофаг минувшего. Все предопределено. Всему – свое время. Отойдем в прошлое и мы – каждый в свой час. Останутся лишь дела наши – добрые и злые, чтобы славить или гневить память о нас. Только те, кто ничего не делают, не возбуждают радости своим существованием и не вызывают печали уходом на Запад. На каждому дано зажечь свою Звезду Времени на Небосклоне Вечности, и никому не узнать, долго ли она будет светить потомкам...

Так думал Мериптах, покачиваясь в носилках, гордясь завершением мечты и грустя в своем одиночестве. Не захотела Туанес разделись с ним эту ночь его торжества во дворце фараона, куда стекались сейчас приглашенные... Нет и брата его Анхи, отбиравшего в Суне камень для облицовки подножия царской пирамиды. Нет и Тхутинахта: сегодня проводил он его и своих рабочих в далекий поход в легендарную страну на Юго-Западе. Они уходили воодушевленные надеждой. Не все вернутся, но еще меньше у них возможности встретить свою старость здесь, в стране Кемт, где непосильный труд и жестокость как бы спрессовывают их годы и дни в маленькие кирпичики. А из этих «кирпичиков» строят дворцы и пирамиды...

Правда, Кар возвратился из поездки по Хапи, но и его нет рядом; он раньше отправился во дворец, чтобы приготовиться к выступлению перед царем. Путешествие его оказалось напрасным – Сенмута найти не удалось, он таинственно исчез. Нет больше живого свидетеля против Хеси.

Сегодня оба входа в царский дворец открыты настежь. Стены дворца украшены ярко горящими плошками. Ряды факельщиков указывают направление для слуг и рабов с носилками гостей. В жарком дыхании костров тут и там аппетитно потрескивают туши кабанов.

В медных чанах варятся страусовые и черепашьи яйца. Десятки голубей и журавлей запекаются в сухарях или в муке. Ласково поблескивают на подносах горы моллюсков. Молодые побеги папируса перемежаются головками лука и пучками молодого чеснока, в корзинах, плетенных из пальмового лыка и тростника.

В кожаных мехах булькает вино и пиво. В глиняных кувшинах – освежающее молоко. Чтобы оно лучше охладилось, поварята укутали их в мокрые ткани и время от времени увлажняют водой из Священной Хапи. Финики с далекого Юга вкусно окружили на подносах тонкие диски пахучего сыра. Живые миноги – любимое блюдо царя – играют в бассейне, ожидая своей очереди.

Главный повар царя Киркуф, лоснящийся от пота, с полотенцем на плече, в ослепительно белом набедреннике, в мягких коричневых сандалиях, с широким многоцветным ожерельем из бус на мускулистой шее и с плетью в руке руководит подготовкой к пиршеству. Он зорко следит, чтобы не было суетни, неугодной фараону.

«Не делай больше порученного!» – гласит заповедь. Но ведь сказано еще: «Послушание – главная добродетель...»

И Киркуф неуклонно требует от подчиненных выполнения того и другого. Впрочем, рабочие обширной царской кухни прекрасно обучены и своей расторопностью и четкостью только способствуют возбуждению аппетита.

Гости покидают носилки у Площади Приемов возле дворца и дальше идут пешком. На шелковистом густом газоне с северо-восточном углу двора прямо на траве раскинуты мягкие подушки для сидения, и перед каждой – резной эбеновый столик для яств. Гости располагаются двумя вытянутыми и широкими рядами, друг против друга, оставляя свободную прямоугольную площадку для представлений. С севера ее замыкает царский трон, а с юга оставлен проход для танцоров и акробатов.

Церемониймейстер Никаурэ указывал каждому гостю его место. По правую руку царя – врач фараонова желудка Ихгорнахт и врачи обоих царских глаз – Инухотеп и Ренси. Затем – везир Иунмин и начальник казначейства Сехемкарэ.

По левую руку Благого бога – начальник туалета Габес, хранитель царского гардероба Схетепибрэ, начальник палаты омовения Сенбеф, главный жрец Бога солнца из города Он Рэ-ба-нофр и рядом с ним сияющий Хеси. Затем Хену и жрец Небутеф, еще старец Инфеб и лишь потом – Мериптах.

Правитель великого двора и распорядитель сегодняшнего пиршества Никаурэ выбрал себе место напротив царя у прохода для артистов. Позади трона владыки Обеих Земель – подушка и столик начальника поручений Неджемида.

Барабанная дробь тамтамов прижала лица приглашенных к земле – сам владыка Обеих Земель, сын Рэ, великодержавный Хор, отец и хозяин роме, медленно опускался на трон!

– Сядьте все, – приказал Хефрэ, – сегодня я разрешаю смотреть на меня...

Никаурэ подал знак, и слуги пришли в движение. Одни несут яства, другие разливают вино в алебастровые кубки, третьи разносят чаши с водой для омовения рук. Молча, без суеты. Слаженно, стремительно.

И снова – покой. Все взгляды на царя. Преданно. Ожидающе. Вот поднял он божественное лицо. Оглядел каждого. В упор. Пронзительно. Холодно. Останавливая сердца подданных. Прервав их дыхание. Вот произносит он:

– Брат мой Мериб наказан. За обман рабочих. Не примет он сегодня участия в нашем пиршестве. Будет знать он!

Забегали глаза у гостей. Восторгаться? Но Мериб есть Мериб! Печалиться? Так ведь царь – еще выше... Презрительная улыбка легла на уста Хефрэ и тут же исчезла.

– Объявляю волю мою, – продолжал царь, насладившись замешательством придворных. – Изваяние, высеченное Мериптахом, достойно богов. Награждаю скульптора новой гробницей, взамен той, что отдал он жене своей...

Хор восторга и удивления щедростью царской ответил Хефрэ.

И началось пиршество!

Обильное питьем и едой. Лучшие танцовщицы Белых Стен в прозрачных накидках на гибких телах извиваются перед гостями. Не зря говорят мудрые: юность женская – лучшее оружие против старости и увядания аппетита!

Лишь час спустя царь омыл руки водой из Священно Хапи и вновь оглядел гостей.

– Хотел бы я знать, – задумчиво молвил фараон, – кто мешал в строительстве Мериптаху? – и почему-то повернулся в сторону Хеси.

– Священная воля твоя, – склонил голову вельможа. – Жрец из храма Птаха по имени Небутеф сбрасывал камни на головы рабочих, отравлял воду для питья...

Побелел, собрался в комок Небутеф под тяжелым взглядом царя. Гневом налились глаза Хену, смотревшего на Хеси. Качнулся старый Инхеб.

– Может быть. Небутеф скажет, будто я учил его этому? – насмешливо спросил Хеси.

– Да... да... – трясущимися губами пробормотал жрец, не ведая, что уже попался на удочку предателя: ведь теперь всем ясно, что преступление совершено им. Не важно, по чьему наущению, – это уже вопрос второй. – Да, да, – повторил Небутеф. – Ты меня научил!

– Смотри, Хем-ек, – почтительно обратился к царю Хеси. – Если я его подговорил, то почему он не доложил тебе?..

– Пусть наказание преступнику придумает наш любимец Кар, – повелел царь.

И тут Мериптах увидел друга. Фокусник спокоен, даже весел. Он успел выразительно посмотреть на Мериптаха, и скульптору подумалось, что Кар участвует сейчас в спектакле, заранее подготовленном и обговоренном в деталях...

Вот Кар садится в центре площадки для представлений – с живым гусем – и поднимает правую руку. Акка вкладывает в нее острый нож и удаляется.

Мериптах возмущен: теперь, узнав, кто приостановил строительство Та-Мери, он желал смерти жреца, а фокус Кара, знакомый ему, мог только попугать виновного. Обычно Кар «отсекал» гусю голову, а несколько секунд спустя «приращивал» ее, и гусь важно уходил. Фокус старый, известный всей стране Кемт, придуманный дедом Кара – великим Джеди еще во времена Хуфу.

Но вот Кар ловким движением... в самом деле отсек голову птице и потом тщетно силился приставить ее на место.

– Разучился ты, Кар, говорю я, – раздался чей-то голос, и в прямоугольник между пирующими шагнул царский палач Сенна. – Дай попробую я!

– Но у меня нет второго живого гуся, – виновато ответил Кар, уступая ему место в центре.

– Птица? – презрительно произнес Сенна. – Я проделаю это на человеке! Разреши, Хем-ек, порадовать тебя?

Царь кивнул.

– Кого выбрать? – задумчиво спросил Сенна и, оглядывая поеживающихся гостей, подошел к Хену.

– Нет, нет, – не растерялся тот. – Возьми Небутефа, а я тоже хочу посмотреть.

– Будь так, – согласился Сенна и выволок на середину почти теряющего сознание жреца. – Не бойся, Небутеф, верь в меня! Твоя голова окажется там, где ей подобает находиться. Стань так... На коленях... Только не качайся... Смотри вниз, а не по сторонам, Небутеф. Не дрожи...

Со свистом рассек воздух тяжелый тесак, и голова жреца, подпрыгнув от удара о землю, подкатилась к веселому Хеси.

– Ловко! – восхитился вельможа, поднимая ее и передавая палачу. – А ну, что дальше?

Сенна старательно стал приставлять отрубленную голову к туловищу, но и у него «не ладилось». Небутеф не хотел оживать...

– Что-то у меня тоже не получается сегодня. – Развел руками палач. – Был уверен в себе я. Хам-ек. Может, попробовать еще?

– Довольно! Хватит! Мы прощаем тебя, – завопили гости. – Кару тоже прощаем мы...

И тут захохотал фараон. Весело от души. До слез и колик в животе. Видно, давно не испытывал он такого удовольствия. Но приумолкли гости.

Так бы и смеялся он один, а в нарушение этикета молчали гости, если бы не верный царский телохранитель Уни. Вот щелкнул напоминающе его бич раз, другой, и вспыхнуло опять всеобщее веселье.

А слуги меж тем убрали тела и головы, оттерли кровь с газона и вновь наполнили кубки красным вином из Каэнкэма.

– Хотел бы я услышать, – громко сказал царь, – неужели Хену не знал, что делает его подчиненный?

– Знал он, Хем-ек, знал он, – ответил за Хену вельможа Хеси. – При мне вели они разговоры, недостойные ушей твоих, при мне!

Задохнулся от ярости тупоголовый Хену, потемнел светлый лик фараона, омрачились гости в предчувствии новых царских увеселений.

– Может быть, Хену скажет, что его тоже я подстрекал к недовольству? – среди наступившей тишины прозвучал спокойный голос Хеси.

– Да, да, да, – исступленно выкрикнул Хену. – Я свидетельствую это, Хем-ек!

– Но тогда почему ты не донес царю? – кротко спросил Хеси. – Носил в себе весть о заговоре...

Хену выпучил глаза от удивления: отчего Хеси все прощается? Царь будто не слышит вовсе то, что чернит его Главного скульптора... Даже, пожалуй, ласков к нему... Неужели?

– Что неужели? – спросил царь Хену, не заметившего, что он стал размышлять вслух.

– Покорный Небутеф подтвердил тебе злоучастие Хеси, я тоже свидетельствую против него, Хем-ек... Мы сообщили тебе факты, факты!

– Смотри Хену, – милостиво ответил царь. – Факты – это только дети богини истины Маат, дети ее, говорю я, а не сама истина.

– Так в чем же она?! – упавшим голосом проговорил Хену.

Хефрэ повернулся к главному жрецу Бога солнца из города Он, и Рэ-ба-нофр, повинуясь, пояснил:

– Хеси давно стал жрецом Бога солнца Рэ, отца нашего любимого царя. По моему поручению, Хену, он прощупывал тебя. Так мы увидели то, что прячешь ты в себе. Хем-ек, – Рэ-ба-нофр обратился к фараону: – Хену твой – отступник!

Хефрэ на мгновение пришел в ярость. Он резко повернулся к Хену и метнул в него ужасающий, убийственный взгляд.

И голова Хену с оттопыренными ушами тотчас безжизненно наклонилась, а последнее дыхание отлетело от него навсегда.

– Второй, – послышался чей-то угодливый голос.

– Третий! – уточнил Хеси.

– Кто же еще?

Хеси молча указал на Инхеба: старик тоже вручил все свои лучистые сущности богам. Царский врач сердца и желудка Ихгорнахт, подойдя к нему, определил смерть, и слуги унесли оба трупа; наполнили кубки.

Веселье продолжалось, уже не прерываемое ничем более двух часов, пока не попросил слова Кар.

Царь разрешил:

– Говори.

– Благой бог, справедливая кара должна настичь каждого, совершившего преступление?..

– Так сказала Маат, – подтвердил царь.

– Вельможа Хеси тоже должен понести наказание, – твердо сказал Кар.

– Жалкий фокусник! – вскричал Хеси. – Как смеешь ты говорить так о достойнейших у царя?!

– Благой бог должен знать правду о своих слугах, – воспользовался его мыслью Кар. – Дозволь, Хем-ек?

– Говори, я сказал...

Кар неторопливо поведал царю и присутствующим историю двух братьев-близнецов – Сепа и Сенмута, рассказал о кладовой древних скульпторов, открытой Джаи. О том, как алебастровый Апис вернулся на свое место. По мере того как слова Кара разоблачали Хеси, царь хмурился и лицо его багровело – в нем нарастал гнев, которого страшился Кемт.

– Я отрекаюсь от такого жреца, – громогласно объявил Рэ-ба-нофр. Внешне возмущенный, на самом деле он доволен: меньше останется тех, кому он обязан в тонком деле возвышения своего храма. – Обманывающий богов не может им служить!

– Это ложь, – торопливо выкрикнул Хеси. – Где живые свидетели?

– А верно: где они? – неожиданно поддержал вельможу Рэ-ба-нофр, вспомнивший, что одного из них – точильщика инструментов Сенмута – устранили по его же приказанию.

– Да, кладовую засыпал песком Сет во время урагана. Но Хеси думает, – медленно ответил Кар, – что умерли все неугодные ему... Я имею свидетеля, Хем-ек.

– Пусть придет, – повелел царь.

Акка ввел в круг худую старую женщину. Хеси силился узнать ее, но оказалось, что видел впервые. Он хотел что-то произнести, но спазмы сдавили ему горло, и это заметили все, даже царь, и каждый по-своему истолковал его волнение. Хеси понял, однако справиться с собой не смог.

– Кто ты? – спросил Хефрэ.

– Я – Мент, кормилица Сепа. Это я подкинула Сенмута в другой дом вместо умершего там ребенка. Так угодно богам... Кар сказал правду тебе, Хем-ек!

Чьи-то стоны прервали ее рассказ. Это Хеси, жалкий и уничтоженный, целовал землю у ног царя, моля о пощаде. Гости напряженно переглянулись. Царь жестом приказал отшвырнуть негодяя. Затем отпустил Мент и задумался.

– Пусть Кар определит и это наказание, – решил он и, откинув голову, хитро прищурился.

– Слушаю тебя, Благой бог, – склонился Кар и подал знак музыкантам.

Заунывная мелодия свистулек причудливо соединилась с голосами барабанов. На площадке появился маленький черный Акка. На нем юбка до пят цвета пламени.

Скрестив руки на груди, кончиками пальцев касаясь плеч, он плавно закружился. Все быстрее и быстрее, точно подгоняемый мелодией. Алая юбка поднялась и образовала у пояса круг. Его лицо передает различные душевные состояния. Тоску. Гнев. Сладострастие. Досаду. Мимика Акка как бы символизирует богатую страстями и полную противоречий человеческую жизнь.

Вот он быстро отстегивает у пояса застежку, и алая юбка, словно волнующийся диск пламени, медленно поднимается вверх. Акка воздел руки к звездному небу, ладонями в стороны под прямым углом.

Лицо Акка искажено болью и страданием, и Мериптаху кажется, будто раскаленные волны пламени обжигают танцора и не алый диск поднимается вверх, а сам Акка погружается в огонь.

Из его широко открытого рта словно вырывается дикий вопль, хотя танцор не произносит ни звука. Еще один оборот, и пламя поглотило человека. Лишь две тонкие руки взывают к небесам...

Конец? Гибель?

Нет, далеко нет! Вот появляется из бушующего пламени лицо Акка, оно умиротворено. Счастье светится в его черных глазах. Пройдя сквозь очистительный огонь, человек обретает истинное блаженство. Избавляется от недугов своих страстей. Избавляется от грехов.

Именно это чудится Мериптаху и остальным. Хотя на самом деле танцор стал кружиться медленнее, и юбка невольно опускается вниз, сохраняя форму диска.

Царь в восторге! И от танца и от того страшного смысла, что не очень скрыт в нем!

Хеси, пользуясь общим возбуждением, срывается с места и прыгает в окружающую темноту, где кончается власть масляных светильников.

Правитель великого двора Никаурэ вопросительно смотрит на царя: поймать и вернуть?

– Не надо, – махнул Хефрэ. – В другой раз... Куда уйдет он от расправы? Будет еще в огне...

Никаурэ спокойно садится на подушку. Царь выждал тишины и сказал:

– Отныне Главным скульптором Кемта назначаю Мериптаха!

И снова веселье, хмельное и буйное. Музыканты исполняют мелодии, полезные здоровью и пищеварению. Узкий серп месяца плывет лодочкой в высоком небе, холодным светом серебря Кемт. Но Мериптах ждет. Главного. По крайней мере для него. И вот оно пришло...

– Лев с моим лицом, – объявляет фараон, – что придумал я сам и что по моим указаниям сооружен Мериптахом – отныне получает имя... Божество Восходящего Солнца! Навсегда! Запрещаю именовать его иначе... В честь отца моего божественного Рэ воздвиг я эту скульптуру. В знак того, что я являюсь его любимым сыном. Поручаю Божество Восходящего Солнца слугам Рэ из города Он. Дарю им часть земель с людьми и поселениями. Пусть славят они, славит весь Кемт начало каждого дня!

И снова восторги и умиление. Разве знал мир до этой поры подобного художника, как автор Божества Восходящего Солнца владыка Обеих Земель Хефрэ?!

Главный жрец бога солнца Рэ-ба-нофр из города Он торжествует. Мериптах не верит себе, рухнула его мечта – не будет Та-Мери! Никто не узнает, что сказал он своим творением. Не будет знать его настоящее имя!

Слуги уже в который раз наполняют алебастровые, эбеновые, золотые кубки красным вином из Каэнкэма.

А на вершине Великой пирамиды до рассвета глухо кричал филин...

3

Еще не угасли звезды. И западный ветер холодит Кемт. Но уже блестит Восток. И лицо Та-Мери как бы волшебно выступает из ночи.

Теперь он – сам по себе. У него началась своя жизнь. Он простой и сложный, понятный и таинственный вместе. Он будет современником сотням людских поколений.

Его настоящее имя в самом деле забудется И все же оно долго будет передаваться из уст в уста, минуя строки в папирусах и настенных надписях. И много веков спустя мысль его создателя, пусть несколько иначе, оживет в государственных гербах многих стран. Придет время, когда идея мира воплотится в образе Белого голубя, именно Та-Мери есть первый в истории символ дружбы народов. Но придет время, когда и эта мысль его автора прорвется через горы времени к потомкам и обретет признание у них!..

Но это – будет...

А сегодня перед рассветом к нему пришел Главный скульптор фараона Мериптах. Один. Опустошенный. Доведенный до отчаяния. Лишенный права называть себя отцом Та-Мери.

Прислонился щекой к его правой ноге, прижался весь к его гладкой поверхности. Всего несколько часов назад Кар открыл своему другу тайну гибели Туанес...

Мериптах уже побывал в ее гробнице. Простился с нею. Посетил он и гробницы своих предков. Прикоснулся ладонью к прохладной стеле у врат вечной обители своего усопшего учителя Рэура.

Всего несколько часов назад принес ему Кар и другую мучительную весть: царь отправил Тхутинахта и рабочие отряды не в легендарную страну на Юго-Западе, а на верную смерть! Их заведут далеко-далеко в пески и бросят там без оружия и провианта, без проводников и надежды возвратиться. Чтобы и слова «Та-Мери» умерли вместе с ними...

Сегодня Мериптах тоже уйдет на Юго-Запад. Его место с теми, чьи руки осуществили его мечту. Кто знает, что это именно он, а не фараон придумал Та-Мери. Он отыщет их и разделит с ними их участь.

Свое решение он скрыл даже от Кара.

Мериптах стоял, прислонясь к Та-Мери, пока Рэ не согрел своими лучами его плечи. Потом подошел к месту, где Туанес подарила ему первый поцелуй, поднял с земли камешек, прозрачный, как слеза Исиды, и спрятал его в белом мешочке на золотом поясе. Единственное, что взял он с собой в дальний, неизведанный путь.

– Сенеб, Та-Мери! – нежно проговорил Мериптах и ушел вслед за своей тенью.

С тревогой смотрел ему в спину пламенеющий Рэ. Все меньше становилась сгорбленная фигурка величайшего художника Кемта. А вскоре и вовсе затерялась она в пологих холмах у горизонта...

Горестно вздохнул каменный лев, и печально-насмешливая улыбка знающего истинную цену сущего слегка раздвинула его уста, да с той поры и осталась навеки.

И еще, если всмотреться в него, нельзя не заметить, что лоб его стал как бы девичьим... Совсем как у Туанес...

И еще... Он многое старается рассказать о себе людям, да не все внемлют ему. Постоят – и уйдут. Странно!.. Потому-то он и замолчал надолго.

Если б заговорил сфинкс...