Текст книги "Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера"

Элла вернулся в замок вскоре после ее печального отплытия. Разумеется, он сразу захотел увидеть жену с новорожденным сыном. Где же они? Комендант почувствовал, как ему в душу закрадывается холодок. Он рассказал королю в точности всё, что происходило в его отсутствие. И показал ему поддельное письмо с королевской печатью.

«Я выполнил ваше приказание, сир, только и всего. Вы же грозили мне смертной казнью. Что еще мне оставалось?»

Вызвали гонца – и ну его пытать. Он во всех подробностях рассказал о своем путешествии – куда ездил, у кого ужинал, у кого ночевал. Все стало ясно. Не понадобилось лишних расспросов и расследований, чтобы выявить виновных в этом злодейском преступлении.

Не знаю, как именно выяснили, что королева-мать своею рукою написала эти ядовитые письма, но участь ее вскоре решилась. Все летописцы единодушно сообщают, что Элла убил родную мать, обвинив ее в том, что она навлекла позор и бесчестье на королевскую семью. Так оборвалась жизнь Донегильды, злодейки, погрязшей в грехе.

Никто не сумел бы описать то горе, что постигло Эллу из-за прискорбной участи его молодой жены и новорожденного сына. Я пока оставлю его, а сам вернусь к несчастной Констанце, плывущей по морю. По воле Христовой она провела среди волн пять долгих лет, вкусив сполна боли и горя, прежде чем завидела сушу.

Волны вынесли челнок к берегу вблизи одного языческого замка (названия его я сейчас не припомню), и там море выбросило Констанцу и Маврикия на сушу. Всемогущий Боже, умоляю Тебя: сохрани прекрасную деву и ее дитя. Вновь попадет она в руки к язычникам – как знать, не захотят ли ее снова умертвить?

Из замка явилась толпа людей, которые спешили поглядеть на Констанцу и на иноземный корабль. Но позже, когда наступила ночь, к кораблю тайно прокрался эконом замка и стал грубо склонять молодую женщину к прелюбодеянию с ним. Да накажет Бог этого насильника и негодяя!

Разумеется, Констанца подняла отчаянный крик, и ребенок тоже раскричался. Но вот Пресвятая Богородица окутала ее своим покровом. И конечно же эконом, боровшийся в темноте с Констанцей, свалился за борт и тут же утонул. И поделом ему! Так Христос уберег Констанцу от бесчестья.

Таковы плоды сладострастия! Оно не только помрачает ум и пятнает душу. Оно порой и убивает. Слепая похоть, сам гадкий поступок ведет к несчастью. Сколь многие люди узнали на себе, что одно уже намерение согрешить губительно, даже если они еще не успели согрешить.

Как же у слабой женщины достало сил оборонить себя от посягательств мерзавца? А как исполина Голиафа убил юный и неопытный Давид? Как отважился он даже взглянуть на ужасное лицо этого чудовища? Силу он черпал от благодати Христовой. Кто придал смелости и терпения Юдифи, которая убила Олоферна в его шатре, чтобы избавить от жалкой участи избранный народ? Отвечаю: все это произошло благодаря Божьему вмешательству. И тот же самый Бог вдохнул силу и решимость в Констанцу.

И вот корабль проплыл по узкому проливу, который отделяет Гибралтар от оконечности Африки. Ветер дул то с востока, то с запада, то с севера, то с юга, гоня судно из стороны в сторону. Констанца смертельно устала, но однажды Дева Мария, благословенная между женами, свершила доброе дело и положила конец всем ее мучениям.

Впрочем, давайте ненадолго оставим ее и вернемся к ее отцу. Из дипломатической переписки с Сирией император Рима узнал, что на пиру в Дамаске всех христиан коварно умертвили. Конечно же, узнал он и о том, что злодейка-султанша оскорбила его дочь и бросила ее в море на произвол волн.

Император решил отомстить. Он отправил в Сирию своего главного сенатора, наделив его королевскими полномочиями. Он послал туда и всех своих вельмож и рыцарей, дав им срочное задание свершить заслуженное возмездие. Римские войска, дойдя до сирийской столицы, долго там жгли, грабили и убивали. Покарав неверных, они отплыли обратно в Рим.

И вот однажды римский сенатор, плывя по морю, увидал челнок, на котором томилась бедная Констанца. Он не знал, кто она такая, как там очутилась. А сама Констанца не желала ничего рассказывать. Она скорее умерла бы, чем поведала свою историю.

Он отвез ее с собой в Рим и там вверил заботам своей жены и молодого сына. Так Констанца стала жить в семье сенатора. Так Всеблагая Богородица избавила ее от всех невзгод, как спасала она уже многих. Констанца вела жизнь набожную и кроткую и творила добрые дела.

Жена сенатора приходилась Констанце теткой, но женщины не узнали друг друга. Не знаю, как такое возможно. Но так уж вышло. Теперь я оставлю Констанцу в ее новой семье, а сам вернусь к королю Нортумберленда, Элле, который по-прежнему печалился и горевал по утраченной жене.

Его уже начинала мучить мысль о том, что он убил собственную мать. Он так терзался этими воспоминаниями, что решил отправиться в Рим и совершить покаяние. Он хотел во всем отдаться под власть Папы и молить Христа об отпущении грехов.

Впереди Эллы скакали его гонцы, извещая всех о его прибытии. Вскоре уже весь священный город знал, что паломником сюда едет могущественный король. Поэтому римские сенаторы, по обычаю, выехали ему навстречу, чтобы оказать почет его величеству. Ну конечно же им хотелось заодно и себя показать.

Среди этих сенаторов был, разумеется, и покровитель Констанцы. Он приветствовал Эллу, воздал ему почести, и король подобающим образом ответил на них. А спустя день или два король пригласил его со свитой к себе на пиршество. И кто, как вы думаете, оказался там среди гостей? Не кто иной, как Маврикий, сын Констанцы.

Одни, конечно, скажут, что это сама Констанца уговорила сенатора взять туда ее сына. Я не знаю, как было дело. Знаю только, что Маврикий присутствовал на том пиру. И вот что я еще знаю. Констанца велела сыну встать перед королем во время трапезы и смотреть ему пристально в лицо.

Элла был поражен, увидев этого мальчика. Он обратился к сенатору и спросил его, кто это дитя, стоящее перед ним.

«Бог свидетель, я и сам не знаю, – ответил ему сенатор. – У него есть мать, а вот отца, кажется, нет».

И он рассказал королю историю о том, как были найдены мать с ребенком.

«Видит Бог, – сказал он, – я за всю свою жизнь не встречал женщины более добродетельной. Я никогда не слыхал о замужней женщине или девушке, которая могла бы с ней сравниться. Она скорее подставит сердце под нож, чем совершит дурной поступок. Никто и никогда не сумел бы склонить ее ко злу».

Мальчик был вылитая мать. Они как две капли воды походили друг на друга. Так Элла вспомнил о самой Констанце и подивился: неужели это она – его дорогая жена – и есть мать этого ребенка? Разумеется, он смутился душой и постарался поскорее удалиться с пира.

«Что за фантазии меня одолевают, – говорил он сам себе, – если я точно знаю, что жена моя давно покоится на дне морском?» Но потом он задал себе другой вопрос: «А вдруг Христос Спаситель привел Констанцу сюда? Ведь однажды Он уже послал ее к берегам моей собственной страны».

И в тот же день он решил побывать в доме сенатора и своими глазами увидеть мать мальчика. Может быть, в самом деле случилось новое чудо? Сенатор почтительно приветствовал короля, а затем позвал Констанцу. Когда ей сказали, что сейчас она встретится с Эллой, она едва не лишилась сознания. Она не то что не плясала от радости, а едва стояла на ногах.

Увидев жену, Элла поздоровался с ней и жалобно заплакал. Он узнал ее. Перед ним стояла его собственная жена. Сама Констанца онемела от изумления – она, точно дерево, приросла к земле. Ей вспомнилось то зло, которое причинил ей король (она ведь не знала правды), и ей было вдвойне больно видеть его.

Она упала в обморок, а очнувшись, тут же снова упала в обморок. Сам король, обливаясь слезами, просил у нее прощения.

«Клянусь Богом и всеми святыми на небесах, – говорил он, – что я так же невиновен в преступлениях против тебя, как твой родной сын. Наш родной сын, который так похож на тебя лицом. Пусть меня схватит дьявол, если я лгу!»

Теперь они лили слезы вместе. Они оплакивали прошлое. Они сетовали на то зло, что выпало им на долю. Люди, стоявшие вокруг, тоже исполнились жалости: от столь многих слез их несчастье казалось еще горше.

Простите ли вы меня, если на этом я прерву описание их скорби? Иначе мне до завтрашнего дня не кончить рассказа. А меня утомляют печальные описания.

Наконец, когда Констанца поняла, что Элла невиновен в ее изгнании, слезы ее сменились улыбкой. Супруги поцеловали друг друга сотню раз. Они были так счастливы, как еще не была и не могла быть счастлива ни одна супружеская пара. Сильнее радуются разве что в раю.

А потом Констанца попросила его об одном одолжении – в качестве возмещения за перенесенные горести. Она попросила его послать приглашение, составленное в самых вежливых словах, ее отцу, императору, умоляя его явиться на королевский пир. Однако она заклинала мужа ни единым словом не упоминать о ней.

Говорили, будто с этим приглашением к императору отправили Маврикия. Я этому не верю. Элла не мог бы проявить такое неуважение к великому правителю, под чьей властью находился весь христианский мир, и отправить к нему гонцом сущего ребенка. Лучше будет предположить, что король сам явился в императорский дворец и лично вручил приглашение.

Впрочем, я читал где-то, что посланником действительно выступал Маврикий. Согласно этому рассказу, император благосклонно принял приглашение, не сводя глаз с лица Маврикия. Этот ребенок напоминал ему дочь. Тем временем Элла вернулся в свою резиденцию и начал готовить самый пышный, самый великолепный пир. Он не пожалел на это золота.

И вот наступил назначенный день пиршества. Элла и его дорогая супруга приготовились встретить своего царственного гостя. Радостно и торжественно они выехали верхом ему навстречу. Увидев на улице своего отца, Констанца спешилась и опустилась на колени.

«Отец, – обратилась она к нему. – Ты, наверно, уже забыл свою родную дочь, Констанцу. Но вот – я перед тобой. Я – та девушка, которую ты отправил в Сирию. Я – та, которой было суждено погибнуть в одиночестве в безбрежном океане. А теперь, дорогой отец, смилуйся надо мной. Не отсылай меня больше в языческие края. Но возблагодари моего мужа за его доброту ко мне».

Кто сумел бы описать радость и скорбь, которые в этот миг смешались в сердцах Констанцы, Эллы и императора? Я не сумею. В любом случае, мне нужно закруглять рассказ. День уже на исходе. Мне осталось уже немного. Они уселись ужинать. Вот и все, что я могу сообщить. Я не стану описывать их счастье, которое в сотни и сотни раз превосходит мои способности рассказчика.

Позже, спустя годы, Папа короновал Маврикия императором Священной Римской империи, и он наследовал деду. Маврикий был добрым, набожным христианином и по-христиански правил государством. Но я не стану вам рассказывать про него. Меня больше занимает его мать. А если вам хочется узнать о нем больше, то читайте старинных римских историков. Они вас просветят. А я не так хорошо осведомлен.

Когда Элла почувствовал, что пришла пора, он оставил Рим и вместе с любимой женой отплыл обратно в Англию. В нашей стране они жили в блаженстве и довольстве. Но счастье их длилось недолго. Ведь радости мира сего недолговечны. Жизнь переменчива, как череда приливов и отливов. Вслед за ясным днем наступает непроглядная ночь.

Кто может оставаться счастливым хотя бы в течение одного дня, не предаваясь ни гневу, ни ревности? Кого не беспокоят постоянно муки совести, враждебность или негодование? Поразмыслите о собственной жизни. Я говорю вам об этом лишь затем, чтобы подойти к заключению своего рассказа: к тому, что счастье Эллы и Констанцы не могло длиться вечно.

Смерть, которая облагает данью равно и великих, и малых, отвратить невозможно. Спустя год после возвращения в Англию Элла покинул земной мир. Констанца, разумеется, горько плакала по нему. Да упокоит Господь его душу! А затем, после похорон мужа, она решила вернуться в Рим.

Там она нашла своих друзей и родных живыми и в добром здравии. Теперь она наконец почувствовала, что все приключения остались позади. Придя к отцу, она преклонила перед ним колени и заплакала. Нежная и добрая Констанца сто тысяч раз вознесла молитвы и хвалу Господу.

Так они и зажили добродетельной и милосердной жизнью. Они никогда не разлучались – разлучила их только смерть. Ну, вот на этом я и кончаю свой рассказ. Да принесет нам Иисус Христос радость после горести и да спасет нас всех в Судный день. Да хранит вас Господь, братья мои пилигримы.

Здесь заканчивается рассказ Юриста

Гарри Бейли, наш Трактирщик, привстал в стремени и поздравил Юриста.

– Прекрасный рассказ, – сказал он. – Очень похвально. А вы все разве не согласны? – Потом он обратился к приходскому священнику: – Отче, во имя любви к Господу, расскажите нам свою историю. Вы ведь обещали. Мне известно, что ученые люди – хорошие рассказчики. Вы ведь столько всего знаете, клянусь Богом!

Священник поморщился:

– Да пребудет с нами со всеми благодать! Зачем этот человек все время божится? Не следует упоминать имя Божье всуе.

– Ох, Джон Виклиф[13]13
  Джон Виклиф, или Уиклиф (ок. 1320–1384) – английский богослов и ученый, первый переводчик Библии на среднеанглийский язык. Его последователи, лолларды («бормотуны»), участвовали в восстании Уота Тайлера.


[Закрыть], уж не ты ли с нами в путь увязался? – отбрил его Трактирщик. – Узнаю лолларда по запаху! Я вас предупреждал, братья паломники, что священник недолго продержится и начнет читать нам длинную проповедь. Лолларды обожают этим заниматься.

– Клянусь душой моего отца, у него это не выйдет! – вскричал тут Шкипер. – Он не будет проповедовать. Мы не позволим! Тут не место учить нас Евангелию. Все мы веруем в Бога. Нам не нужно, чтобы кто-то заново перетолковывал да пережевывал учения Святой Матери-Церкви. Нечего сеять сорняки в плодородную почву! Вот что я тебе скажу, Гарри. Я сам сейчас расскажу одну хорошую историю. Громкую и ясную. Там не будет ни философской трескотни, ни ученых уверток. Я и латыни-то не знаю…

– Прошу прощения. – Это раздался голос Батской Ткачихи, величественно восседавшей на лошади. – Да уж я, наверно, повыше этого Шкипера буду? Негоже, когда доброй женщине не дают слова вовремя сказать. Ну же, мистер Бейли! Дайте мне слово. У меня есть что рассказать.

И, даже не дожидаясь его согласия, она начала рассказ.

Пролог и рассказ Батской Ткачихи

– Мне все равно, кто что болтает. С миром лучше всего знакомиться на собственном опыте. Пускай ему не всегда можно доверяться, и все-таки он – хороший учитель. Я про несчастливые браки все знаю. Ей-ей, кому как не мне знать! Когда я в первый раз замуж выходила, мне всего двенадцать лет было. А мужей у меня пятеро было, благодарение Богу. И всех по очереди в церковь снесли. Немало! В общем, все они были люди порядочные, или так уж мне показалось. А вот недавно я слышала – не помню, от кого, – будто Спаситель наш побывал всего на одной свадьбе. Это было в городе Кане. А значит, мол, и я должна была замуж выходить всего один раз. Ну, а потом еще вспоминают, как Иисус отчитывал самаритянку. Они еще у колодца стояли, верно? «У тебя уже было пятеро мужей, – сказал ей Он. – А человек, с которым ты живешь сейчас, не муж тебе». Он-то был и Богом, и человеком, стало быть, уж знал, о чем говорит. Только я вот не понимаю, чтó Он этим сказать хотел, а ведь ясно – что-то же хотел сказать! Почему пятый мужчина – не муж ей? Как-то не складывается. И сколько же у нее на самом деле мужей было? А сколько мужей дозволено иметь? Да я за всю свою жизнь не слыхивала, что здесь предел какой-то положен. А вы слыхали?

Всегда-то найдутся такие знатоки, которые будут талдычить нам и то и се. А я вот что знаю. Господь повелел нам плодиться и размножаться. Или я не права? Уж эту-то часть Библии я хорошо усвоила. И разве не Бог повелел моему мужу «оставить отца и мать» и прилепиться ко мне одной? Но Он ведь даже не обмолвился, сколько может быть мужей. Два? Восемь? Кто их знает? Ну, значит, и нет здесь ничего дурного.

А царя Соломона помните? Умный был человек. У него разве одна жена была? Вот мне бы Господь такое везение послал! Если бы у меня мужей была хоть половина против его жен, то я бы посмеялась. Подумать только! Да я стала бы просто божьим даром для мужчин! Надо же – сколько первых брачных ночей! Думаю, он со своей супружеской работой справлялся отменно – будто молотком гвозди забивал. Всех жен хорошенько молотил.

Ну, благодарение Богу, у меня хотя бы пятеро было. Скорей бы уж шестой появился! Все равно, где или когда, лишь бы он пришел. Я ведь зашиваться не собираюсь. А когда мой новый муж отправится путем всего земного, я буду искать следующего. Это как пить дать! Как звали того апостола, который всем советовал, как лучше поступать? «Лучше жениться, чем разжигаться»[14]14
  1 Кор. 7:9.


[Закрыть].

Так он говорил. И сейчас мог бы это повторить. Мне плевать, что люди думают. У праотца Ноя две жены было, верно? Я их на карнавале видела. Две так две – ну и что? А у Авраама? А у Иакова? Вот ведь старые святоши, а? А жен у них поболее двух было. Да и другие пророки туда же. Ткните мне прямо в Писание – где именно сказано, что Бог запрещает жениться или замуж выходить больше одного раза? Ну, давайте же, покажите! Ага, не можете! И где, в какой главе Библия требует от нас девственности? Нет такой главы. Даже апостол Павел говорит, что не уверен в этом вопросе. Он может лишь посоветовать женщинам хранить невинность. Вот и все. А приказывать он никому не может. Решать он предоставляет самой женщине. Если бы Господь хотел, чтобы мы все оставались девственницами, то уж, верно, не стал бы изобретать брака? А если бы мужчине с женщиной не разрешалось сходиться – то откуда бы брались тогда новые девственницы? Даже Павел не осмеливался касаться такого предмета, о котором умолчал его Учитель. Если бы и существовал такой приз, который вручают девственницам, я бы не рвалась его получить. Нисколечко. Думаю, желающих получить его было бы очень мало.

Конечно, не все со мной согласятся. Есть же такие люди, что хранят девственность потому, что думают, будто этим выполняют волю Божью. Сам Павел был девственником, верно? Наверно, ему хотелось, чтобы все следовали его примеру, но он лишь высказывал свое мнение. Он не запрещал мне выходить замуж. Да и как бы ему это удалось? А значит, никому не грех жениться на мне, коли старик мой умер. Это не будет считаться двоемужием. Конечно, для мужчины прикоснуться к женщине – всегда дело опасное, во всяком случае, в постели. Это все равно что сухой хворост поджигать. Ну, вы понимаете, о чем я. Ну, тут я ставлю точку. Павел только говорил, что супругам предпочитает девственников. Они, мол, сильнее.

Может, оно и так. Я ничего против девственников не имею. Коли они желают блюсти чистоту – и телесную, и духовную, – то я им не мешаю. Зачем мне их бранить? Да и себя превозносить не собираюсь. Вот так я лучше скажу. Не вся посуда, что в доме хранится, из золота сделана. Для иных целей и деревянная посуда вполне сойдет. Пить же можно не из золотого кубка, а из деревянной чашки. Пускай она не блещет, не сияет – зато исправно служит своей цели. Бог отводит мужчинам и женщинам разные предназначения. У всех нас есть разные дарования: у одних хорошо выходит то, у других – это. У меня вот – это.

Я знаю, что девственность – это форма совершенства. Целомудрие близко к святости. Сам Христос – совершенство. Но Он же не призывал людей отказаться ото всего во имя бедных. Он не приказывал им бросить все земные блага и следовать по Его стопам. Все это – удел любителей совершенства, как я уже говорила. А я, господа мои, себя к ним не отношу. Мне еще осталось несколько лет жизни, и этот остаток я собираюсь посвятить искусству супружеской жизни. Буду цвести и давать плоды.

И вот что еще мне скажите. Зачем Господь дал нам эти части тела, что находятся у нас между ног? Просто так, что ли, ни для чего? Одни, пожалуй, скажут, что эти дырочки существуют для того, чтобы мочиться. Другие скажут, что это просто телесные знаки – чтобы отличить мужчину от женщины. Сами ведь знаете, что это не так. Ведь опыт говорит нам совсем другое. Надеюсь, никто из вас – ни священники, ни монахини – не рассердится на меня, но вот что я скажу. Эти половые части нам даны не только для того, чтобы справлять нужду, но еще и для удовольствия. Мы должны не только мочиться, но и плодиться – в тех пределах, что отвел нам Господь. А иначе откуда бы взялось такое предписание – чтобы жена отдавала свое тело в пользование мужа? Как еще он может получить ее тело в пользование, если не пустит в ход сами знаете что? Снова повторю: эти наши части тела созданы для двух целей – для того, чтобы испускать мочу, и для размножения.

Конечно, я не утверждаю, что все мужчины и все женщины обязаны размножаться. Это было бы нелепо. Это означало бы попрание самой добродетели целомудрия. Христос был девственником. Но у Него ведь было тело мужчины, не так ли? Девственниками оставались и многие святые. Но половые части и у них, думаю, были на месте. Я не собираюсь их порицать. Таких праведников можно сравнить с белейшими хлебами из чистейшей муки, ну, а мы, женщины, – выпечка из грубого ячменя. И все же Марк рассказывает нам, как Христос накормил толпу ячменными хлебами. Я не придира. Я буду исполнять ту роль, что отвел мне Господь. Я буду использовать свое орудие, свое отверстие, свое лоно во имя той благодати, что Он мне завещал. А если я начну ворчать, то Господь никогда меня не простит. Пускай мой муж пользуется этой частью моего тела хоть утром, хоть ночью, когда ему пожелается. Пускай отдает мне долг в любое время суток. Пускай он будет моим должником и рабом. А я буду тревожить его плоть, как там церковники говорят, пока я остаюсь его женой. Мне ведь тоже дана власть над его телом – на всю жизнь. Разве не так? Так говорил апостол Павел. А еще Павел велел мужьям любить жен. Я совершенно с ним согласна…

Тут рассказчицу неожиданно прервал Продавец индульгенций, привставший в седле.

– Сударыня! – воскликнул он. – Клянусь Богом и святым крестом, вы отстаиваете свое мнение как благородный оратор! Я сам как раз надумал жениться – но, слушая вас, я уже начал сомневаться: а стоит ли? Зачем подвергать свою плоть столь тяжким тревогам, как вы выразились? Думаю, мне вовсе не стоит жениться.

– Да вы погодите, – отвечала Ткачиха. – Я ведь даже не приступила к рассказу. Вряд ли это питье придется вам по вкусу. Оно покажется не таким приятным, как эль. Однако выпейте его до дна! Я расскажу вам о несчастье в браке. Я прожила достаточно, чтобы назубок знать этот предмет, – да к тому же кнут-то был в моих руках! Мне ли не знать об этом все, что можно? Хотите ли еще отхлебнуть из моего бочонка? Я вас хорошенько предупредила. Я приведу вам десять различных примеров супружеских бедствий. Может быть, их и больше десятка. Точно не знаю. Есть старая поговорка: «Предупрежден – значит вооружен». Думаю, именно так говорил Птолемей. Проверьте. Это сказано в одной из его книжек.

– Сударыня, – вновь обратился к ней Продавец индульгенций, – начинайте же! Мы изнываем от нетерпения и жаждем вас послушать. Рассказывайте – и никому не давайте пощады. Наставьте нас, молодежь, в своей науке.

– Охотно, – ответила Ткачиха. – Раз уж вы так просите. Но вот что я еще скажу: не принимайте близко к сердцу того, что услышите. Не обижайтесь. Я никого не желаю оскорбить. Я всего лишь хочу всех вас позабавить.

Ну, так приступим. Я вам расскажу всю правду – да поможет мне Бог. Чтоб мне никогда больше не пить ни вина, ни эля, если я вам солгу! Я вам уже говорила, что пережила пятерых мужей. Трое из них были хорошими, а двое – плохими. Хорошие были богатыми стариками. Они были так стары, что едва справлялись со своими мужскими обязанностями. Не всегда оказывались на высоте положения, так сказать. Боже мой, я от смеха не могу удержаться, когда вспоминаю, как они из сил выбивались! Господи, как они потели! Но я ни в грош их не ставила. Раз они отдавали мне свою землю, свое состояние, то обо всем прочем я и не тужила. Подольщаться к ним? Развлекать? Вот еще!

А они так меня любили, что я их любовь принимала как должное. Такова правда жизни. Умная женщина станет подыскивать себе любовника, только когда у нее его нет. Но, раз они у меня уже под каблучком были – а деньжата их у меня в кармане, – то к чему мне было тревожиться и угождать им? Я предпочитала угождать самой себе. Потому-то я заставляла их потрудиться. Сколько ночек они пропыхтели до рассвета, изо всех силенок ублажая меня! А были ли они со мной счастливы? Ну, как вам сказать. Мы бы, конечно, не выиграли призов за семейное блаженство. Я всегда добивалась своего. Но и они в обиде не были. Они всегда привозили мне гостинцы с местной ярмарки. И оставались довольны, когда я с ними ласково разговаривала. Зато, видит Бог, сколько раз я их бранила на чем свет стоит! Как я их пилила! А теперь, жены, слушайте меня внимательно. Всегда будьте хозяйками в своем доме! Если надо, то обвиняйте своих мужей в грехах, которых те не совершали. Вот как надо обращаться с мужьями. Вот что я вам скажу. Женщины куда ловчее мужчин умеют лгать и обманывать. Опытным женам этого и говорить не надо. Они в моих советах не нуждаются. Я обращаюсь к тем, кто попал в беду. Умная жена – коли она знает, чтó делает, – не моргнув глазом, поклянется, что огонь – это вода. А коли кто-нибудь вздумает ее мужу наушничать на нее, она смело назовет наушника лжецом. Она даже служанку заставит поклясться в своей добродетельности. Вот как нужно поступать.

Вот как я в таких случаях разговаривала с мужем:

«Ну ты, старый дурак, что ты мне тут плетешь? Почему это жена соседа всегда так собой довольна? Ей всюду почет, всюду хвала – куда она ни пойдет. А я? А я тут дома должна сидеть! Мне даже на улицу-то выйти не в чем! А ты вечно у соседа торчишь. Неужели она такая красотка? Тебя что, похоть одолела? И вечно-то ты с моей служанкой шепчешься! Господи, муженек! Да застегни ты штаны, старый греховодник! А что, если у меня и правда дружок есть? Тебе-то что? Почему ты вечно ноешь, если я всего на минутку к нему в дом забегаю? Тогда ты домой являешься в стельку пьяным, от тебя винищем за милю разит, да еще принимаешься мне нотации читать о моем поведении. Что за чушь несусветная – эти твои слюнявые рассуждения о проклятии брака! Ты говоришь: когда женишься на бедной, тебе это стоит целого состояния. А если женишься на богатой или на знатной, тебе приходится мириться с ее спесью и капризами. Если она хороша собой, тебе приходится мириться с ее легкомыслием. Да-да, по твоим словам, она всякому способна отдаться. Ее добродетель ни гроша не стоит. Каждый-то к ней вожделеет, и каждому-то она доступна. И, городя всю эту чушь, ты меня глазами сверлишь. Да как ты смеешь?»

Тут я перевожу дух, а потом снова завожусь: «Потом, ты еще берешься болтать о женщинах. Одни увиваются за красотой, другие ухлестывают за их деньгами. Иных мужчин привлекают только телеса. Другим нравится, когда их дамы поют или танцуют, умеют складно говорить или вести себя в обществе. Одним по вкусу тонкие руки и пальцы. Другим – длинные ноги. Ты плачешься, что все эти крепости трудно охранять. Того и гляди, враг переберется через стену и проберется внутрь. „Уродливая женщина пышет страстью к каждому встречному мужчине. – Это ты так утверждаешь. – Она бросается на всякого, высунув язык до земли, и носится, как спаниель, до тех пор, пока не найдет охотника. Не бывает такой невзрачной гусыни, которая бы не нашла гусака по себе. Каждую болячку можно расчесать“. Вот к чему сводится вся твоя „философия“. Вот такие премудрости ты цедишь, когда ложишься в постель. Говоришь, что мужчинам нельзя жениться. Ни один мужчина, если он хочет попасть в рай, даже думать не должен о женитьбе. Ну, старикан! Чтоб тебя гром и молния поразили! Чтоб ты сломал свою древнюю морщинистую шею!

Ты бубнишь мне старинную поговорку: „Мужчина бежит из дома от протекающей крыши, от запаха дыма и от сварливой жены“. Ах ты, старый дурень! Да что ты мелешь? Говоришь, будто женщины тщательно утаивают свои пороки, пока не выйдут замуж. А уж тогда показывают их во всей красе. Вот мнение идиота! Говорят, будто настоящий англичанин оценивает волов и коров, лошадей и борзых, прежде чем покупать их. Он хорошенько испытывает тазы и плошки, табуретки и ложки, чтобы убедиться в их добротности. Да что там – он даже ночные горшки проверяет! Почему же он не прибегает к тем же предосторожностям, выбирая жену? Старый ты олух! Болван ты из болванов! Да как ты смеешь говорить, что мы обнаруживаем свои пороки, только когда выходим замуж?

И еще. Ты говоришь, будто я довольна, только когда ты хвалишь мою красоту. Будто я жду, что ты все время будешь нежно на меня глядеть и на людях называть меня „любимой женушкой“. А может, я жду, что ты превратишь мой день рожденья в церковный праздник, а? И буду получать дорогие подарки? Никогда в жизни не слыхала такой ахинеи. Ты якобы должен принимать с большими почестями мою старушку-няню и мою горничную, а еще – развлекать моего отца и всех его родственников? Черта с два! Все это ложь – ложь старого козла!

Ну да. А потом ты поднимаешь шум из-за нашего подмастерья, Джонни. Только потому, что у него премилые светлые волосы – да, они и впрямь блестят, как золото, и только потому, что он сопровождает меня, когда я иду за покупками, ты начинаешь ревновать. Да сдался мне этот Джонни! Умри ты завтра – я на него и не погляжу. Ты мне лучше вот что скажи: зачем ты спрятал ключи от сундука? Он не только твой, он еще и мой. Или ты околпачить меня надеешься? Вздумал и телом, и добром моим распоряжаться? Да ты совсем, видать, спятил! Или – или. А то и другое сразу – не выйдет. Поразмысли-ка хорошенько, старичок! Что толку шпионить за мной или допрашивать слуг? Будь все по-твоему – так ты бы и меня в этом злосчастном сундуке запер! А тебе бы вот как со мной разговаривать надо: „Дорогая женушка, ходи куда хочешь. Чувствуй себя вольготно. Я не стану слушать никаких сплетен о тебе. Я ведь знаю, госпожа моя Алиса, что ты – верная и преданная жена“. Вот как тебе следует разговаривать со мной. Нам, женам, не по нраву такие мужья, что суют свой нос в чужие дела или пытаются нами помыкать. Нам нужна свобода. Вот в чем правда.

Лучшим из всех вас, мужчин, был мудрец-астролог Птолемей. Он ведь в Египте жил, верно? В одной из своих книг он записал пословицу, в которой все ясно подытожено: „Мудрейший из людей, – говорил он, – это тот, кто занимается собственными делами и не тревожится из-за того, что творится в остальном мире“. Ну, вы, надеюсь, понимаете, чтó он имел в виду? Если вам перепало достаточно, или даже более чем достаточно, то зачем вам беспокоиться из-за того, что другие люди тоже получают удовольствие? Вот что я тебе скажу, старый ты козлище. Тебе что – мало со мной возни в постели? Только скупердяй не даст другому затеплить свечку от огонька из своего фонаря. Понял ты меня? Ты ведь все равно будешь видеть в темноте. И нечего беспокоиться. Никто твой огонь не похитил.