Текст книги "Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера"

Здесь начинается рассказ Аббатисы

– В одном большом азиатском и христианском городе было еврейское гетто. Им управлял и заведовал тамошний правитель, который желал извлекать как можно больше прибыли из гадкого ремесла ростовщичества. Это ведь богомерзкие деньги, проклятые и Христом, и Его святыми. Но гетто было открытым. Там не было ворот, и все горожане могли свободно пройти или проехать по его главной улице.

В конце этой улицы стояла небольшая христианская школа, где младшие ученики знакомились с основами своей веры. Год за годом детей учили читать и петь, как учат обычно всех мальчиков и девочек. Среди этих детишек был и семилетний сынишка одной вдовы. Он ходил в школу каждый день.

Мать научила его опускаться на колени и произносить молитву «Аве Мария» всякий раз, как он видел перед собой образ Богородицы. Мать внушила ему, что он всегда и везде, даже посреди шумной улицы, должен молиться благословенной Деве. И мальчик конечно же слушался мать. Невинный ребенок быстро всему учится. Когда я о нем думаю, то сразу же вспоминаю образ святого Николая, который в детстве так же чтил Христа.

Однажды этот мальчик сидел на скамье и читал букварь, как вдруг услышал, что другие школьники поют Alma Redemptoris – гимн во хвалу Матери нашего Спасителя. Мальчик подошел поближе и стал внимательно слушать. Вскоре он уже наизусть знал слова и ноты гимна и сам мог спеть первый стих.

Он был еще слишком мал, чтобы разбирать латинские слова. Но он попросил школьного товарища объяснить ему простым языком, что они значат. Он вставал перед ним на колени и столько раз молил об этом, что его старший друг наконец согласился перевести для него слова гимна.

Потом этот паренек взялся объяснить ему гимн.

«Я слыхал, что эта песня, – сказал он, – сочинена в честь благой Девы Марии. Ее поют, чтобы восхвалить Богородицу и когда умоляют ее прийти на помощь в смертный час. Вот и все, что я знаю. Я ведь только пою в хоре, а не изучаю грамматику».

«Значит, этот гимн написан в честь Матери Божьей? – переспросил невинный мальчик. – Тогда я обязательно выучу его целиком к Рождеству. Пускай меня бранят за прогулы. Пускай меня колотят хоть трижды в день. А я все равно выучу эту песню в честь Пресвятой Девы».

И товарищ научил его словам гимна. Тот твердил слог за слогом, пока не стал повторять все без ошибок. Он начал с первого стиха:

 
Сна не зная темной ночью,
Деву зрел я как воочью,
Нет Ее славнее мощью —
Redemptoris mater[17]17
  Матерь Искупителя (лат.).


[Закрыть].
 

Он запомнил ноты и теперь смело распевал этот гимн повсюду, куда бы ни шел. Он пел его, когда шел в школу по утрам, и пел вечером, когда возвращался домой. Он неустанно восхвалял Пречистую Деву.

Как я уже говорила, этот мальчик всегда проходил через гетто по пути в школу. Идя по еврейскому кварталу, он громко и торжественно пел Alma Redemptoris. Он ведь не понимал, что за люди там живут. Ему просто нравилось восхвалять Богоматерь.

Но тут среди евреев поднял голову враг рода человеческого, сам Сатана, полный самого горького яда.

«Эй вы, люди Ветхого Завета! – воззвал он. – Что же это такое? Куда это годится? Неужели вы позволите этому мальчишке ходить мимо ваших домов, изрыгая богохульство? Это ведь противно вашей религии. Это оскорбляет ваш закон».

И вот тогда евреи из гетто задумали устроить покушение на жизнь мальчика. Они наняли убийцу и велели тому затаиться в темном переулке неподалеку от дороги, по которой мальчик ходил в школу. Этот проклятый злодей подстерег мальчика и перерезал ему горло, а труп бросил в яму.

Это была выгребная яма, которую евреи использовали как нужник. О, проклятый народ, исчадья Ирода, к чему приведут ваши злодеяния? Ведь тайное становится явным, и ваше преступление вскроется! Кровь невинно убиенного младенца возопит. И дети Божьи услышат этот крик!

О святой мученик христианский, чистое невинное дитя, отныне ты будешь петь в чертогах вечности. Ты станешь спутником белого Агнца небесного. Ты станешь одним из тех, кто являлся в видении великому евангелисту, святому Иоанну, на Патмосе. Ты встретишься с теми вечно поющими мучениками, которые приняли смерть девственниками.

Бедная вдова, мать убитого мальчика, искала и дожидалась сына всю ночь. Но он так и не пришел домой. С первым светом она выбежала из дома, бледная и измученная, и стала обыскивать все улицы. Она спросила про сына в школе, и там ей сказали, что в последний раз мальчика видели в гетто, когда он пел гимн.

И вот несчастная женщина отправилась по следам своего ребенка и, почти обезумев от горя, обошла все места, где надеялась его найти. Она воззвала к благой Деве Марии, моля ее о помощи. А потом принялась ходить среди евреев, спрашивая, не видел ли кто-нибудь ее маленького сына. Разумеется, все как один говорили, что не видели его даже мельком.

Но в сердце матери вошла Христова благодать и направила ее шаги к тому месту, где погиб ее сын. Она оказалась в том закоулке с выгребной ямой, куда бросили тело ее сына.

О великий Боже, которому поют хвалу уста невинных, как велико могущество Твое! Вот что произошло. Эта жемчужина чистоты, этот изумруд невинности, этот рубин мученичества, лежавший в смрадной могиле, с горлом, перерезанным от уха до уха, вдруг запел. Чистым и громким голосом, разносившимся по всему гетто, – он пел Alma Redemptoris.

Все христиане, жившие в округе, сбежались посмотреть на такое чудо. Они сразу же послали за судьей, и тот очень скоро явился. Он услышал, как поет убитый мальчик. Он воздал хвалу Христу и Небесной Матери нашего Спасителя, а потом приказал схватить всех евреев из гетто.

Тело ребенка люди пронесли на своих плечах до самого аббатства; мертвый мальчик пел всю дорогу. А рядом несли его мать, которая то и дело теряла сознание. Но ее не могли оттащить от сына. Она, как вторая Рахиль, безутешно оплакивала гибель своего ребенка.

Судья велел немедленно казнить самой позорной и мучительной казнью евреев, причастных к убийству. Он не мог смириться с их чудовищным преступлением. Одних привязали к лошадям и разорвали на части. Других повесили и четвертовали.

«Да падет зло на головы тех, кто зло содеял», – сказал судья.

А малое дитя лежало на похоронных носилках перед алтарем, где читали мессу за упокой его души. Когда богослужение закончилось, аббат с монахами поспешили похоронить мальчика на освященной земле. Когда они окропили носилки святой водой, он поднялся и пропел Alma Redemptoris.

Аббат был святой человек. Монахи – тоже (во всяком случае, им пристала святость). И вот достопочтенный отец принялся расспрашивать мальчика.

«Милое дитя, – обратился он к убитому, – умоляю тебя, заклинаю тебя именем пресвятой Троицы: скажи, отчего ты поешь? Как ты можешь петь, если у тебя перерезано горло от уха до уха?»

«Мое горло перерезано до самых шейных позвонков, – подтвердил мальчик. – Если бы природа одержала верх, я бы давно умер. Но Иисус Христос решил явить всему миру Свое могущество. Он свершил это чудо в честь Своей благословенной Матери, пресвятой Девы Марии. Поэтому я и продолжаю петь Alma Redemptoris.

Я всегда любил Богородицу превыше всех. Ведь она, даже в моем слабом разумении, – источник всякой милости и благодати. Она явилась передо мной в миг моей смерти и попросила меня спеть гимн, сложенный в ее честь. Вы все слышали этот гимн. А когда я закончил петь, она положила мне на язык какое-то маленькое зернышко.

Вот почему я снова и снова пою гимн во славу Девы Марии. Пока у меня изо рта не вынут это зернышко, я не перестану петь. Она мне все рассказала. „Дитя мое, – сказала мне Дева, – я приду за тобой. Когда зернышко вынут у тебя изо рта, не пугайся. Я не оставлю тебя“».

Благочестивый аббат наклонился к мальчику и взял зернышко с его языка. Тогда ребенок мирно скончался. Аббат был так потрясен свершившимся чудом, что соленые слезы покатились по его щекам. Он упал навзничь на землю и лежал не шевелясь. Тогда и монахи упали на колени и принялись плакать и призывать всеблагую Деву Марию. А потом они поднялись и благоговейно сняли тело ребенка с носилок; они положили его в мраморную гробницу в часовне Пресвятой Девы. Там он лежит и по сей день, благодарение Богу.

О маленький Гуго из Линкольна![18]18
  Гуго из Линкольна – мнимая жертва ритуального убийства, якобы совершенного линкольнскими евреями в 1255 году; классический пример «кровавого навета», образцом которого является и сам рассказ Аббатисы.


[Закрыть] Тебя тоже коварно убили евреи. Это случилось недавно – твоя смерть еще свежа в нашей памяти. Помолись же за нас, грешников, в миг нашей кончины. Да смилуется Господь над нашими душами. Молись за нас, Матерь Божья, и да сойдет на нас твоя благодать. Аминь.

Здесь заканчивается рассказ Аббатисы

Пролог и рассказ Чосера о сэре Топасе

Вот веселые слова Трактирщика к Чосеру

Дослушав рассказ Аббатисы до конца, все сохраняли серьезный и задумчивый вид. Но потом Трактирщик решил всех взбодрить, отпустив шутку в мой адрес. Он поглядел на меня и подмигнул остальным.

– Эй, да что вы за человек? – спросил он. – Вид у вас такой, словно вы кролика поймать пытаетесь. Вечно в землю смотрите. Подъезжайте ближе ко мне. Вот так. Поднимите глаза. Улыбнитесь. Ну вот, паломники, не так уж он дурен собой. Видите, какая у него талия? Вроде моей. Он тоже крепыш. Думаю, молодые бабенки не прочь были бы с ним пообниматься, хоть он и толстяк. Но он всегда такой рассеянный! Будто мыслями за сотни миль от нас. Ну же, мил человек, расскажите нам что-нибудь смешное. Другие уже рассказали. Теперь ваш черед.

– Хозяин, – ответил я ему, – не сочтите за обиду. Но я не знаю никаких историй. Я не умею их рассказывать. Все, что я помню, – это один старый стишок, который я затвердил еще в детстве.

– Тоже сгодится, – ответил Гарри Бейли. – Судя по выражению вашего лица, это что-то забавное.

Здесь начинается Чосеров рассказ о Топасе

 
Прошу, послушайте меня —
И расскажу вам, не тая,
Забавную историю.
На радость ли, на горе ли —
На свете рыцарь жил да был,
Турниры, подвиги любил.
Как звать того, о ком рассказ?
Звать – сэр Топас.
 
 
Он в дальнем жил краю, в глуши,
Где моряков нет ни души:
Жил в Гамельне он с давних пор
(В том месте делают фарфор).
Был рыцарь сыном богатея —
Тот краем правил, всем владея.
Как звать отца его?
Не ведаю того.
 
 
Был сэр Топас силен и смел,
Черноволос, а лик имел
С губами как гвоздика.
Пунцов был цвет и лика —
Я бы назвал напрасно
Его, как роза, красным:
Был красен его нос —
Огромный, как утес.
 
 
Горчицы цвета желтый волос
Он отрастил по самый пояс.
Носил он туфли из Вандома,
Одежду в Риме шил – не дома.
Ел уйму денег гардероб
(Отец Топаса хмурил лоб).
Да сколько ж стоил он?
Уж верно, миллион!
 
 
Охотиться имел обычай
На кроликов; за прочей дичью
Брал на охоту соколов.
Мог побороть он и волов
Свирепых и упрямых.
Врагов бить ярых самых
Не труд ему – забава!
Силач он был – не баба.
 
 
Нашлось бы много юных дев,
Кто, нежно рыцаря раздев,
Его б ласкал в кровати
(Хоть полагалось спать им).
Но тот на дев и не глядел —
Как лилия, душой он бел,
Хотел того иль нет.
 
 
И вот однажды сэр Топас,
Чуть показался солнца глаз,
Вскочил в седло и поскакал:
Он новых подвигов искал.
Он жаждал битв, он жаждал сеч —
С собою взял копье и меч.
 
 
Забрался он во тьму лесов,
Где воют волки, стаи псов.
Он гнался сам за дичью,
По старому обычаю.
Но время шло, и как-то раз
Наш благородный сэр Топас
Едва не проклял все на свете.
 
 
А всюду рыцаря вокруг
Цветущий стлался свежий луг.
Каких цветов там только нет:
И розы, и мускатный цвет,
Чабрец и медуница,
Лабазник и блошица.
Для пива всё сгодится,
Коль пиво – не водица.
 
 
Вокруг так сладко пели птицы,
И среди соловьев – клушица.
А может, зяблик в вышине
То пел? Иль голубь на гумне?
Там ласточка взмывала в рай,
Сидел на ветке попугай.
Веселый птичий гомон!
Под эти птичьи звуки пения
 
 
Топас познал любви томление.
По тёрну он помчал коня,
Колючки и кусты кляня.
И вскоре жеребец был в мыле,
Хоть не резвился на кобыле.
 
 
И сам Топас, конечно,
Устал – теперь поспешно
Он слез и отпустил
Коня набраться сил.
Крутил тот только крупом
И травку сочно хрупал,
А рыцарь отдыхал.
 
 
«Увы мне! – сетовал Топас. —
В большой печали я сейчас,
В тоске любовной. Прошлой ночью
Я видел, будто бы воочью,
Царицу фей в моей постели.
Ах, как мы славно с ней потели
В трудах любви!
 
 
О, если сбудется мой сон,
Я подвигов свершу мильон!
Нужна мне королева фей,
А не девица из людей.
До смертных женщин нет мне дела —
Душою фея овладела.
Других не надо мне!»
 
 
И быстро он в седло вскочил,
Помчался, не жалея сил,
Искать свою зазнобу.
 
 
Скакал по долам, по холмам,
Чтобы найти свою мадам.
И вот случайно он набрел
На тайный и волшебный дол —
То было королевство фей.
Признаться, не было страшней
И призрачнее места.
 
 
Вдруг перед ним возник гигант —
Звать великана Олифант.
Свою он поднял палицу
И собирался по лицу
Топаса треснуть ею: «Прочь
Отсюда, а не то невмочь
Тебе сейчас же станет!
 
 
А в горней сей обители
Особенные жители:
Царица фей со свитой.
Ты ж, рыцарь неумытый,
Для них – незваный гость!
Во мне ты вызвал злость!»
 
 
Топас, как с ревенем пирог,
Багровым стал и гневно рек:
«Ты, Олифант, – подлец и гад!
Клянусь: копье направить рад
В тебя я буду. Поутру
Мы вступим в бой, и по нутру
 
 
Тебе удар придется мой!»
Так речь окончил наш герой.
Умчался быстро сэр Топас.
Напрасно Олифант припас
Камней – метать их из пращи:
Топаса уж – ищи-свищи!
И ни один из тех снарядов
Ни в рыцаря, ни даже рядом
Не угодил. Промазал враг!
И поделом тебе, дурак!
 

 
Продолжу я для вас рассказ:
Гиганта посрамив, Топас,
Отважный рыцарь и герой,
Решил отправиться домой.
По долам скачет, по предгорьям —
Спешит к концу моей исторьи.
Сомнений нет, она
Вас забавлять должна.
 
 
Своим он присным повелел
От прочих всех отвлечься дел:
«Нас ждет веселый карнавал:
Я великана наповал
Сражу – и королева фей
Себя объявит вслух моей
Возлюбленною. Вот
Кто к подвигам зовет!
 
 
Пускай фанфары зазвучат!
Пусть в барабаны застучат!
Пусть запоют сказители
О королях-воителях,
О рыцарях бесстрашных —
Таких, как я, отважных».
 
 
Внесли вино, внесли корицу,
Имбирь, гвоздику и душицу;
Внесли и пряники, и мед,
С клубничным джемом бутерброд:
Был рыцарь сладкоежка.
 
 
Покончив с яствами, тотчас
Стал одеваться сэр Топас:
Сорочек кружевных знаток,
Изящно тело в них облек.
Доспех же выбрал без прикрас —
Кольчугу скромную Топас,
Не слишком яркую, надел —
Но в самый раз для ратных дел.
 
 
Блестящий шлем,
Блестящий меч —
Чтобы врага в куски посечь!
В придачу к ним прекрасный щит:
Его завидев, враг дрожит
И с поля боя прочь бежит.
 
 
На икрах – поножи из кожи,
Увенчан шлем пером пригожим.
Чем ярче блещет наш герой —
Богатством или красотой?
Я затрудняюсь дать ответ:
Сверкая, будто горицвет,
Собой затмил он солнца свет.
 
 
Из кипариса стройный дрот
Не мир – войну в себе несет.
Слепит уздечка, словно снег,
Седло – нарядней, чем у всех.
Развернут горделиво стяг —
Его узрев, трепещет враг.
Вот и конец второй главы.
Коль больше знать хотите вы
О том, что делал сэр Топас, —
Я дальше поведу рассказ.
 

 
Итак, молчите и внимайте,
Как славный рыцарь с его ратью
Разили эльфов, великанов,
Злодеев, чудищ и тиранов:
Несть этим подвигам конца!
 
 
Нам Ланселота и Артура
Не позабыть. Но вот – фигура,
Что скачет краше на коне!
Во всем Топас других славней:
Нет в мире рыцаря смелей,
Чем он, и нравом веселей.
 
 
Он несся в бой на скакуне
И издали еще крупней
Казался. А из шлема,
Над латами белея,
Торчала вверх лилея.
Виднелись впереди холмы,
Куда за рыцарем и мы…
 

Здесь Трактирщик обрывает Чосеров рассказ о Топасе

– Ради Бога, замолчите, – прервал меня Трактирщик. – Довольно. Все это невыносимо скучно и старомодно. У меня уже голова разболелась от ваших избитых рифм. Разве это рассказ? Это просто нескладные вирши!

– Простите, – с достоинством сказал я, – может быть, все-таки позволите мне продолжить? Вы ведь раньше никого не прерывали. Я стараюсь как могу. И рифмы тут вовсе не избитые.

– Извините меня, мистер Чосер. Я говорю, что думаю. Ваша история – просто дрянь. Какой в ней смысл? Вы только тратите наше время. Я уже решил: не надо больше таких стихов. Может быть, расскажете нам историю о приключениях или какую-нибудь повесть, забавную и назидательную одновременно?

– Охотно, сэр Трактирщик. Я расскажу вам небольшую повесть в прозе, которая, надеюсь, вас позабавит. Если, конечно, вы не будете слишком привередничать. Я расскажу о нравственных добродетелях терпеливой и благоразумной жены. Об этом рассказывали уже множество раз и на множество ладов, но что мне до того? Ведь это хороший рассказ. Возьмите, к примеру, четыре Евангелия. В каждом из них описаны страсти и распятие Господа Нашего. Каждый рассказчик описывает их по-своему, но все равно доносит до нас правду о страданиях Господа Нашего. У одних сказано больше, у других меньше. Некоторые приводят подробности. Другие совсем немногословны. Вы, конечно, знаете, о ком я говорю. О Матфее, Марке, Луке и Иоанне. У них получилось четыре отдельных рассказа, но суть, ядро у них – едины.

– Пожалуйста, мистер Чосер…

– Поэтому, господа и дамы, не обижайтесь, если я расскажу все на свой лад. Я могу припомнить больше поговорок и притч, чем их было в рассказе, но лишь из самых лучших побуждений. Я просто хочу украсить и расцветить свою речь поярче. Не вините меня, если кое-где вставлю словечко от себя. Суть истории я донесу до вас в целости и сохранности. Поверьте мне, я не собираюсь испортить эту веселую историю. Итак, слушайте меня все. А вы, мистер Бейли, пожалуйста, не вздумайте перебивать.

Пролог и рассказ Монаха

Веселые слова Трактирщика к Монаху

– Стой, стой! – Гарри Бейли даже привстал на стременах. – Если таково вступление, то страшно даже подумать, какова будет сама повесть. К тому же я устал от историй про терпеливых жен. Их не существует на свете. Возьмите, к примеру, мою жену. Ну да – не бойтесь, возьмите ее! Она терпелива, как бешеный бык. Когда я наказываю слуг, она выбегает с деревянной палкой и науськивает меня. «Ну-ну, давай! – кричит она. – Лупи хорошенько! Бей негодников так, чтобы все косточки треснули!» А если кто-нибудь из наших соседей не поздоровается с ней в церкви или еще чем-нибудь ее обидит, она с меня три шкуры дерет, когда мы домой возвращаемся. «Ах ты дурень! Ах ты трус! – вопит она на меня и машет кулаками у меня перед носом. – Ты даже жену свою не можешь от оскорблений защитить. Это мне надо быть мужиком в доме! Да-да! А ты бери мою прялку и ступай прясть!» И пилит меня вот так день-деньской. «Какой срам, что я вышла замуж не за мужика, а за тряпку! Хребет у тебя – не крепче, чем у червяка. Тебя каждый растоптать может. Раз ты не можешь за жену постоять, значит, ломаный грош тебе цена!»

И так продолжается изо дня в день, если только я не вступаю в драку. Но что толку? Чаще всего я просто ухожу из дома. А иначе я бы до бешенства себя понапрасну доводил. Она так бесит меня – клянусь Богом, – что я сам удивляюсь, как это я никого до сих пор не зарезал. Я ведь опасен, когда у меня нож при себе. Это верно, что я от нее убегаю. Но у нее такие ручищи, такие локтищи! Кто с ней сталкивался, тот уж не забудет. Ну да ладно, хватит уже о ней.

Тут наш Трактирщик повернулся к Монаху.

– Сударь, – сказал он, – Господь с вами. Ваш черед рассказывать. Глядите, мы уже подъезжаем к Рочестеру. Время вам выехать вперед и попотчевать нас своей историей. По правде сказать, не знаю вашего имени. Как вас величать? Джоном? Или Томасом? А может быть, Альбаном? Подходящее имя для монаха. А откуда вы родом, сэр? Из Селби или из Питерборо? Кожа у вас такая светлая и нежная. Вы непривычны к тяжкому труду. И не похожи на кающегося грешника или флагелланта.

Думаю, вы на хорошей должности в вашей обители. Наверное, вы ризничий или келарь, и все винные погреба у вас под началом. Угадал? Я уверен, вы занимаете почетное место. Это видно по вашей наружности и поведению. У вас повадки вожака стада. И вы не новичок. Кроме того, вы сильны и ладно скроены. В драке вы за себя постоите. Но зачем вы совершили оплошность – зачем посвятили свою жизнь религии? Вы могли бы стать родоначальником такого поголовья! Как здоровенный петух среди кур. Если б вы следовали зову природы, то зачали бы кучу крепких ребятишек. Это уж как пить дать! Как жаль, что вы носите монашескую рясу.

Клянусь Богом, если б я был Папой, я бы выдал разрешение жениться всем крепким и здоровым монахам. А иначе мир скоро захиреет. Все монастыри чуть не лопаются от доброго английского семени, а мы, миряне, по сравнению с вашим братом – просто жалкие капельницы. Наши жала и наши жилы слишком хилы, ни на что не годны; неудивительно, что наши жены строят глазки вам, монахам. На вашей стороне сама Венера. Вы не расплачиваетесь фальшивой монетой. У вас под рясами полновесные орудия. Не сердитесь на меня, сэр. Я ведь шучу. Но, конечно, в хорошей шутке много правды.

Монах добродушно отнесся к шуткам Трактирщика. – Я не стану отлынивать от своей роли в нашем паломничестве, – сказал он, – и расскажу вам историю-другую. Конечно, это будут назидательные притчи. Это ведь мое ремесло – читать морали. Если хотите, я расскажу вам о святом Эдуарде-Исповеднике. А может быть, вам больше по душе трагедии? Я их знаю сотни. Надеюсь, вам известно, что такое трагедия? Это история, взятая из старинных книжек. Ее герои – люди, имевшие власть или богатство, а затем познавшие падение. Лишившись прежнего счастья, они прозябают в нищете и жалком состоянии. Такие истории обычно излагают шестистопными стихами, которые называются дактилическим гекзаметром: тум-та-та, тум-та-та… и так далее. Им писал Гомер. А иногда использовали другой размер. У нас, в Англии, есть аллитерация.

Опять-таки, можно и обыденной прозой. Достаточно я объяснил? – Трактирщик кивнул. – Ну, а теперь слушайте, коли есть охота. Не могу вам обещать, что расскажу все эти истории о Папах, императорах и королях в хронологическом порядке. Я просто буду рассказывать в том порядке, в каком их припомню. Простите меня за невежество. Намерения у меня самые добрые.

И Монах приступил к рассказу.