Текст книги "Вслед кувырком"

– А ты нам помешай, – фыркает Джилли.

– Я могу сказать дяде Джимми или позвонить Амбар.

– Можешь, но не станешь.

– А ты проверь.

– Не станешь, потому что иначе я расскажу папе, чем вы тут с дядей Джимми занимаетесь.

Эллен вздрагивает, внезапно бледнеет.

– Не понимаю, о чем ты.

Джилли закатывает глаза:

– Да мы с Джеком вас слышали! Мы даже унюхали.

Эллен вцепляется в собственные руки так, что они дрожат.

Джек думает, что сейчас она либо разревется, либо со всей силы влепит Джилли пощечину. Его самого тоже тянет дать ей по морде. Снова она прыгнула, не глядя, и его потянула за собой. А Эллен спрашивает голосом таким же зажатым, как ее руки:

– Что унюхали?

– Травку, которую вы на крыше курили ночью. Мы же не идиоты, чтоб не понять.

Эллен испускает прерывистый выдох.

– Вы не идиоты, вы сволочи, вот вы кто.

– Мама с папой так не подумают.

– Можете рассказывать что хотите, я буду все отрицать. Не докажете.

– А надо будет доказывать? Ты сама знаешь, как папа ненавидит наркоту.

– Если расскажешь, – произносит Эллен медленно, ледяным голосом, с такой злостью, какой Джек никогда от нее не слышал, – я тебе отплачу, Джилли. Клянусь.

– А мы не скажем, если не скажешь ты. Ты же сама сказала, Эллен, мы хорошо устроились. И мы с Джеком хотим портить эту малину не больше тебя.

– Обещаете не говорить?

– А ты?

– Ладно, – кивает она, крепко сжав губы. – Договорились.

– Договорились, – эхом отзывается Джилли.

– Я от тебя тоже хочу это услышать, Джек.

– Договорились, – произносит он, почти утратив от восхищения дар речи. Джилли не прыгала наугад, Джилли все это время его опережала. И Эллен тоже. Но, кроме восхищения, Джек ощущает еще и горькую зависть. Джилли умнее, Джилли храбрее… как будто ухватила львиную долю всех крутых качеств, когда родилась первой. А он, когда появился через семь минут, получил только объедки. Зато есть нечто, что выделяет его среди всех… иногда. Это как обладать сверхмощью, которая включается и выключается, когда хочет: скорее проклятие, чем благословение.

Смотри, там в небе, это птица, это камень, это Супер-Джек… ну, иногда Супер.

Зато эта штука спасла ему жизнь. Волна, которая засосала его в море. Он помнит, как ловил ртом воздух, пытаясь остаться на плаву, как тонул, уходил вглубь… «А что же включило эту силу?» – думает он. Опасность утонуть? Ответ почти в руках, но чуть-чуть не дотянуться.

Тем временем Эллен смотрит на них из-под темных очков и говорит:

– Если Амбар вас поймает, я здесь ни при чем, ясно?

– Тем более что так оно и есть, – отвечает Джилли, глядя на нее в упор.

Игра в гляделки тянется долгое мгновение. Потом Эллен отступает в сторону, освобождая проход.

– Ладно, проваливайте на хрен.

Близнецы, не теряя времени, протискиваются мимо нее, бегут по террасе, через наружную дверь в горячее сияние утреннего солнца. Смех Джилли звонко скатывается вниз по скрипучим ступеням, дверь за ними со стуком захлопывается.

– Джек, ты видел ее рожу? Ей-богу, она чуть не умерла!

Джек застывает внизу лестницы как вкопанный, и озарение звенит в нем набатным колоколом. Чуть не умер? Никаких «чуть»! Я утонул. Он утонул… и вернул себя к жизни в момент смерти, создал новую реальность, где не было не только его смерти, но и обстоятельств, которые ее вызвали. Он отмотал ленту истории назад к определенному моменту – когда Джилли подначила его войти в воду, – а потом снова запустил вперед, и те же начальные условия привели к иному результату. Его не смыло в море, а выбросило на мелководье. Он не утонул, а только ушиб руку. А потом и эту травму, эту реальность тоже стер, на следующий день, создав еще одну – ту, в которой сейчас живет он и все прочие.

Я утонул.

Ноги делаются ватными, и он резко оседает на песок.

– Джек! – Джилли уже здесь. – Что с тобой?

Он не может говорить. Как бы там ни было, а объяснять ей он не станет. Он и себе-то не может объяснить.

– Вставай, – говорит она, поднимая его с песка. – Давай с солнца уйдем.

Он позволяет увести себя в тень под домом, едва соображая, что ему помогают идти. Потрясение собственной смерти вызвало тогда срабатывание силы в каком-то рефлексе самосохранения – это кажется осмысленным. Но с тех пор сила срабатывала еще дважды (как минимум – это те случаи, о которых он знает). Первый раз – позавчера, во время игры в скрэббл. Второй раз – вчера, когда они с Джилли устроили состязание по щипкам под водой. Оба раза его жизни ничего не угрожало.

А точно ничего?

Что, если оба раза была какая-то опасность, о которой он не знал? Опасность, которую он – или эта его сила – обнаружили втемную, неосознанно… как вот он и Джилли умеют ощущать нависшую угрозу, ничего не зная о ее природе, пока она не реализуется? Или только, если она реализуется, потому что иногда вопреки настоятельности предупреждения не происходит ничего, и остается лишь гадать, какой судьбы они избегли и что для этого сделали или чего не стали делать…

Он знает, что Джилли ему что-то говорит, но вместо того чтобы прислушаться к ее словам, думает о том, что же такое тянулось к нему из морских глубин. Он не видел этого, но ощущал: огромное осмысленное шевеление, оборачивающееся к нему с интересом хищника. От воспоминания сердце начинает биться чаще. Оба раза эта штука к нему тянулась? И взрыв трансформатора на той стороне шоссе № 1 – это в него чуть-чуть не попали?

И сейчас это тоже там – и тянется к нему.

Но что это такое? И зачем оно за ним охотится?

– Джек! – трясет его Джилли. – Ты что, заболел?

– Все нормально, – раздраженно отвечает он, отодвигаясь.

– С виду не похоже.

Тут ему приходит в голову, что результаты последних проявлений – перестановка букв в скрэббле, исцеление его руки, периферийные, но все же существенные перемены в мире – все это вторично по сравнению с настоящей целью. Побочные эффекты. Видимые признаки деятельности, необнаружимой человеческими чувствами – как температура указывает на войну в тебе между микроскопическими агрессорами и защитниками. Вспомнив носовые кровотечения, предшествующие, сопровождающие или следующие за сменой реальности, он проверяет, нет ли крови, но пальцы остаются сухими. И все же, думает он, что, если все время идут какие-то другие войны? Не только в его теле, но и вне его, и не слишком малые для человеческого восприятия, а напротив – слишком масштабные? Что, если его проснувшаяся сила бросила его прямо в гущу самой большой войны из всех… и в каком-то смысле самой малой тоже: войны, ведущейся во всех масштабах за право определять, что реально и что нет? Все стороны такого конфликта должны бы обладать такой же силой, как у него, и каждый (сколько же их может быть?) запутывает и распутывает реальности с двойной целью: сохранить свое существование и стереть существование других, как будто сумасшедшие боги ругаются над ткацким станком вселенной, играя в фантастически сложную и совершенно беспощадную игру.

– Вот, выпей.

Будто повинуясь ментальной команде тельпа, Джек берет пластиковую бутылку воды, которую достала из своего рюкзака Джилли, и пьет. Сколько раз он умирал? И кровь из носа – это всегда признак проигранной битвы, неверного хода, смерти и воскрешения, произошедших столь быстро, что поток осознания не прерывался, и сила включалась точно вовремя каждый раз, пока наконец – а рано или поздно так должно случиться – поток не прервется, и реальность, жизнь не пойдет дальше без него?

Я всего лишь мальчишка, думает он в ужасе, сжимает бутылку так, что вода выплескивается. Я не могу играть в эту игру. Я даже правил не знаю.

– Господи! – Джилли вытаскивает бутылку из его сжатых пальцев. – Да тебя трясет…

Она смотрит на него с заботой и страхом. Он должен ей рассказать, должен, как никогда раньше. Но не сейчас. Не здесь. Он ощущает невидимые силы, тянущиеся к нему в зловещем намерении, щупальца темной энергии, пробирающиеся сквозь моря времени, пространства и вероятности. Как будто бы стены и потолок, сама земля смыкаются вокруг него, словно лепестки цветка-мухоловки. И бесполезно твердить себе, как он все время делает, что все это – только его представление, потому что ужас реален. Испарина выступает на лбу, пот стекает по пояснице – это реально. И реальны ледяные пальцы, сжимающие в кулаке его сердце. Он должен выбраться. Убраться.

Оттолкнув Джилли, он бросается к велосипеду, стоящему у стены рядом с велосипедом Джилли.

– Эй!

Будто не слыша, Джек выкатывает велосипед из-под дома на солнце, пока Джилли, ругаясь и крича ему, чтобы подождал, возится со своим у него за спиной. Он врубает десятую скорость и уносится, не сказав ни слова, крутя педали в сторону Бейбери-роуд, мимо припаркованных машин пляжников с той стороны шоссе № 1, где частные дома Мидлсекса тянутся еще полмили до совершенно другой экосистемы: болотистая местность с господствующим сосновым лесом, чьи высокие переплетенные ветви дают прохладную тень просторным одноэтажным коттеджам на участках в четверть акра, которые едва, кажется, могут сдержать неустанное наступление лесов, наполненных змеями-черепахами-опоссумами. Здесь, на океанской стороне шоссе, песчаная почва гостеприимна лишь для жесткой травы, карликовых сосен да прочей неприхотливой растительности, под которой тощие кролики роют свои норы, а самые высокие предметы тут – дома, торчащие на сваях над песком, вроде его собственного, и ничего, кроме их крыш, не дает укрытия от неба.

Дрожащий зной поднимается от асфальта и аккуратно расположенных рядов припаркованных на каждой стороне машин, воздух вокруг Джека рябит, и легко представить себе, что едешь в псионическом поле вроде того, что мог бы создать Чеглок: пузырь воздуха, собранный и выкованный его волей в прозрачную мембрану тоньше яичной скорлупы, но тверже алмаза. Джилли уже не кричит ему, чтоб подождал, но он чувствует, как она сокращает расстояние у него за спиной. Он налегает на педали, будто пытается уйти от нее, переключает передачу – велосипед под ним спотыкается, потом бросается вперед, горячий воздух бьет в лицо. Молодая женщина, извлекающая сложенный шезлонг из багажника оливково-зеленого «вольво», улыбается ему, пролетающему мимо. Двое мальчишек, перебрасывающихся летающей тарелкой на дорожке перед каким-то домом, глядят вслед с откровенной завистью. На пересечении Дюна-роуд и Бридж-роуд пожилой охранник, сидящий за круглым белым столом под красно-белым полосатым зонтиком, похожим на гриб-мутант, поднимает глаза от бумаг с улыбкой доброго дедушки и машет рукой; когда Джек входит в поворот, шины проскальзывают на миг по песку и гравию, потом снова твердо вцепляются в асфальт.

Джек спрашивает себя, что прячется за этими лицами. Они в неведении об игре, которая вокруг них идет? Или он только что увидел, сам того не зная, одного или нескольких противников, стремящихся пробить его оборону и стереть его с доски? Снова он вспоминает, как они с Джилли играли по-настоящему в «Мьютов и нормалов» в таинственных коридорах и пустых классах средней школы «Лорд Балтимор», пока снаружи завывала и рычала Белль, словно самый страшный из страшных серых волков. Эта игра была реальнее, чем он тогда думал… или то была тень, отброшенная чем-то более реальным, чем он думал: этой игрой, в которой он играет за свою жизнь с неизвестными ему противниками… но один из этих противников, как понимает он сейчас, должен знать – или знает – о нем, иначе на него бы не нападали и его сила не отвечала бы, возвращая его к жизни, а с ним и весь мир… но не к той жизни, не тот мир.

Джек чувствует, что сходит с ума, а мысли все приходят и приходят, падают в мозгу, как костяшки домино, одна за другой, волнистой линией, с инерцией, которой невозможно противостоять, ведя к концу, которого невозможно избежать. И вот он здесь, кувыркается следом, пойманный в зону низкого давления кошмарной логики. Потому что: кто изобрел игру «давайте притворимся»? Кто хвастался, что играет в нее годами, выискивая мьютов в облике нормалов?

Дядя Джимми, вот кто.

Тяжело дыша, Джек останавливается перед четырьмя полосами шоссе № 1. И пока он ждет перерыва в двустороннем движении, Джилли его догоняет.

– Какого… – Она тоже запыхалась, пот блестит на золотистой коже. – Какого хрена ты это устроил, Джек?

– Просто так, – отвечает он и бросается в случайный просвет, резко обрывая разговор.

Джилли проскальзывает в тот же разрыв, догоняя Джека на разделительном газоне. Отряд машин, сбившихся плотно с правильными интервалами, как косяк рыб, мчится в сторону Оушен-сити.

– Выкладывай, Джек, – требует Джилли. – Мне-то ты не соврешь.

Джек все еще в шоке от мысли о дяде Джимми как своем тайном враге, убийце, скрадывающем его в лабиринте многочисленных реальностей. Сердце отвергает, но мысль укореняется в мозгу. Он знает, что должен все рассказать Джилли. Давно надо было рассказать.

– Ну ладно, – говорит он, потрясенный чудовищностью всего того, чтобы сейчас понял. Как найти слова? – Кое-что есть.

– Я так и знала.

– Ты подумаешь, что я спятил.

– Я и так это знаю. Выкладывай.

Проехали последние машины. Джек трогается с места, переезжает две ведущие на юг полосы, опережая следующую группу. Джилли держится рядом, не отставая: второй раз он от нее не оторвется. Но он не собирается отрываться. Слишком долго он был наедине со всем этим. Без нее он только половина своей лучшей, истинной сущности. А этого уже мало. И всегда было мало. Оказавшись на обочине, он тормозит, останавливается, наклоняет велосипед, чтобы опереться ногой о землю.

– Я… – Он сглатывает слюну, начинает снова в ответ на ободряющий кивок. – Дядя Джимми…

Он прерывает речь. Так тоже неправильно.

– Ну, так что с ним такое? – раздраженно спрашивает Джилли.

Он качает головой. Выходит еще труднее, чем он думал.

– Не здесь.

Он снова жмет на педали, направляясь к югу, Джилли догоняет справа, со стороны берега.

– Я тебе потом скажу, когда выйдем в бухту. Это все очень сложно.

– Да ну, Джек! – настаивает она. – Что там с дядей Джимми? Намекни хотя бы.

– Да не в нем дело по-настоящему, – говорит он, пропуская машины, оставляющие за собой рваную ленту музыки и голосов по радио, переплетающуюся и вьющуюся на ветру, словно хвосты воздушных змеев. – То есть в нем, но… – Он запутывается. – Мне сначала надо самому разобраться.

– Ладно, будь по-твоему!

Джилли едет дальше. Джек хочет ее окликнуть, но прикусывает язык. Его жалит ее злость, но он еще не готов рассказывать – пока что. Не здесь, не у обочины дороги. У него ощущение уязвимости, открытости, будто слова могут подслушать, выхватить в потоке проезжающих машин и отнести к вражеским ушам, как в мифе про Мидаса. Ему хочется уехать подальше от дома, от океана. Хотя воды в бухте солоны той же морской солью, у него ощущение, что бухта под другой властью: нейтральная территория, как Бесплатная Парковка в «Монополии». Там для него будет убежище, как для местных охраняемых видов. Когда они выйдут на каноэ, все будет хорошо… по крайней мере какое-то время.

Или так ему хочется думать.

Джилли уже далеко оторвалась, она миновала дома Саут-Бетани, за которой возобновляется Делавэр-стейт-сишор, полоска нетронутой земли на побережье океана и бухты, заканчивающаяся в миле с лишним у границы штата Мэриленд, где цивилизация мстительно берет свое. Но так далеко им не надо.

Джилли сворачивает направо, на однополосную дорогу, ведущую к «Наживке и снастям». Через несколько секунд Джек тоже туда сворачивает. Камыш по краям занесенной песком дороги стоит выше его роста, скрывая болота. Вскоре камыш и болота уступают место аккуратным домикам с подстриженными зелеными лужайками, с декоративными кустами и белым штакетником изгороди среди сосен и таких экзотических растений, как вишни и плакучие ивы. В аккуратных садиках благоденствуют цветы, овощи и травы. Кормушки для птиц и ловушки для насекомых висят на верандах и ветвях вместе с эоловыми арфами, чья бессмысленная музыка звучит целый день легким диссонансом. В каждом дворе реет американский флаг, на гаражах висят повыше баскетбольные корзины, на одной из подъездных дорожек два юнца без рубашек таскают друг друга на плечах для тренировки. А вокруг – газонные украшения: якоря, статуи оленей, птичьи купальни, солнечные часы, штурвалы кораблей, всадники с фонарями в руках, чьи кукольные лица можно было бы раскрасить черным и белым, пластиковые серые и белые цапли, стеклянные шары, окрашенные в яркие павлиньи цвета, лежащие на булыжниках или пьедесталах в виде поддельных мраморных могил языческих держав… хрустальные шары, которые (как воображается Джеку) преломляют не только свет, но и время, показывая будущее столь же искаженное, как и настоящее, отраженное в этих полных значения поверхностях.

За домами, где висит на веревках белье, находится сеть каналов, проложенная так же логично, как улицы любого пригорода. Сверкающие моторки, парусные лодки, катамараны и прогулочные катера под яркими тентами качаются у деревянных причалов, на которых загорают девушки или черепахи (но никогда вместе) одинаково неподвижно, а в одомашненных водах гребут лапами семейства гусей и уток и скользят по воде чайки.

Обогнув вместе с дорогой заросли кустарника, Джек внезапно чуть не налетает на ожидающую Джилли. Он резко тормозит, останавливается, а она задиристо улыбается.

– Догоняй! – кричит она и срывается с места раньше, чем он успевает сказать хоть слово.

Джек бросается вдогонку, изо всех сил крутя педали. Никто из них не умеет долго злиться на другого: слишком глубока их внутренняя связь, чтобы отстранение не причиняло физическую боль. Оно их уменьшает, рвет плавное двустороннее движение по той парапсихической пуповине, что соединяет их. В таки минуты они куда менее ясно ощущают эмоции друг друга – как будто песня по радио тонет в шипении помех. И эти помехи не только звуковые, это песчаная буря, бьющая по нервам, которые для движения в этом направлении не рассчитаны. Такое абразивное движение против шерсти жалит. Сначала это едва заметно – наказание, которое каждый готов выдерживать, чтобы наказать другого, но оно становится все сильнее и сильнее, пока наконец песчинки не превращаются во взбешенных пчел, и единственное, что нужно – избавиться от них, даже если цена этому – примирение. Самое большее сколько они продержались против такого настояния – два дня, да и то заболели с температурой, ознобом, рвотой и судорогами, так что в конце концов озверевшая Пегги доставила их в «скорую помощь». Им тогда было девять, Пегги еще не развелась с Биллом, но он, как всегда, был в дороге, ведя какой-то там репортаж, и потому она взяла с ними Эллен, надувшуюся на переднем сиденье за то, что пришлось пропустить любимую телепередачу. А когда приехали в больницу, Джек и Джилли мирно спали друг у друга в объятиях на заднем сиденье, с ангельскими улыбками на изможденных лицах – температура упала. Разбуженные и приведенные внутрь, они без единого слова жалобы выдержали долгое ожидание и последовавшее короткое обследование. Пегги качала головой от удивления и облегчения, когда доктор назвал их припадок ерундой, а Эллен лишний раз убедилась, что они все время притворялись, только чтобы она пропустила «Семейку Брейди».

Джек прибавляет скорости, крутит педали стоя, но без толку: резкий старт Джилли уже ни честными, ни нечестными средствами назад не возьмешь. Он ищет внутри себя ту силу, но в очередной раз ничего не находит. Она действует вслепую, в ответ на угрозу – или можно научиться пользоваться ею как инструментом, как оружием?

Сидя верхом на велосипеде, Джилли демонстративно подавляет зевок, когда он влетает на пустой передний двор (заодно и парковку) «Наживки и снастей» Амбар. Он резко тормозит, отворачивая переднее колесо в сторону, чтобы юзом подъехать к сестре, рассыпая струи песка и гравия. Она даже глазом не моргает на это театральное появление, но когда пыль оседает, улыбка уходит с лица Джилли.

– У тебя кровь из носа идет, – говорит она деловым тоном.

Прикосновение это подтверждает. Джек смотрит на мазок крови на тыльной стороне правой руки. Так он все же включил свою силу? Или она действовала независимо, отбивая очередную атаку? Чем сейчас отличается мир от того, каким он был минуту назад?

– На, возьми.

Всегда готовая ко всему, Джилли протягивает ему бумажную салфетку.

Джек берет ее онемелыми пальцами. В тот же миг распахивается с грохотом входная дверь за спиной Джилли, и из обшарпанного беленого дома, который служит хозяйке жилищем и конторой, появляется Амбар. Эта женщина едва ли выше близнецов, хотя намного-намного шире: складки кожи на руках и подбородках трясутся на ходу, как и жировые валики, скрытые канареечно-желтым балахоном. Ярко-красные ногти на ногах сверкают из-под розовых шлепанцев, взбрыкивающих на каждом шаркающем шаге: движется она так, будто ноги у нее скованы невидимой короткой цепью. Над головой парит облако редеющих рыжих волос. К груди она прижимает, как младенец мягкую игрушку, тявкающего той-пуделя Флосси.

– Я вам говорила, чтобы у меня во дворе на велосипедах не гоняли? – перекрывает Амбар визгливую злость Флосси. – Вам тут не спидвей!

Красивые синие глаза смотрят с такой злостью, будто во дворе полно дорогих и хрупких вещей: антикварные статуэтки, хрустальные бокалы, младенцы.

Джилли прислоняет велосипед к специальной стойке возле темно-синего мусорного ящика, морщит нос от рыбного запаха помойки, вокруг которой пьяно жужжат мухи и пчелы.

– Извините, миссис Эмбер.

– Вот разобьется кто-нибудь когда-нибудь, – бурчит она, сжимая собачку, как волынку, отчего та замолкает, вывалив розовый язык между белыми зубами, а налитые красные глаза смотрят на Джека и Джилли со злобой идиота. – Поздно будет извиняться.

Все знают рассказы миссис Эмбер о том, как она работала медсестрой в отделении «Скорой» в Селбивиле, пока однажды, десять лет назад, санитары не вкатили ее мужа, искалеченного в автомобильной катастрофе. Это, как она поведала Пегги, а Пегги рассказала Биллу, а Джек и Джилли подслушали, заставило ее понять, что весь мир – отделение «скорой помощи». Сейчас она, подозрительно щурясь, глядит на Джека, промокающего нос салфеткой.

– Опять подрались?

– Нет, мэм, – отвечает он. – Просто у меня кровь носом пошла.

– Вот прямо так? Сама по себе? – Вскинув голову, Амбар подходит ближе.

Джеку, сидящему до сих пор на велосипеде, деваться некуда. Сделав глубокий вдох, чтобы не так оглушал аромат лавандовых духов, он пытается не вздрогнуть, когда миссис Эмбер протягивает руку (ногти того же цвета, что на ногах). Но тут Флосси дергается к нему с тявканьем, Джек вскрикивает, отскакивает от щелкающих зубов, велосипед мешает. Он опрокидывается назад.

Рука Амбар смыкается у него на руке и не дает упасть. Эта женщина быстрее, чем кажется, и сильнее.

– Тихо!

Джек не сразу понял, к кому из них двоих она обращается. Флосси самодовольно пыхтит в своей постели из руки хозяйки. До чего же Джек не выносит эту псину! Есть одна вещь, которую он точно изменит, если научится управлять своей силой.

– А теперь, – говорит Амбар, выпуская руку Джека, – посмотрим, что там с твоим носом.

– Да все в порядке, – протестует он, но бестолку. Ему уже приходилось испытывать на себе ритуалы сестры Амбар. Он запрокидывает голову. – Видите? Уже не течет.

– Сколько пальцев я держу?

– Один.

– Хорошо. Теперь, не поворачивая головы, следи за моим пальцем.

Она поводит указательным пальцем влево-вправо перед глазами Джека, будто благословляя его, и глаза ее следят за его глазами, а Флосси приподнимает ушки и вертит головой туда-сюда. Тем временем Джилли высунула язык и строит рожи за спиной Амбар.

– Джилли! – предупреждает Амбар, не поворачиваясь. Потом: – По-прежнему только один палец видишь, Джек?

– Угу.

– Ты засыпаешь, – гудит Джилли голосом какого-то трансильванского гипнотизера.

– Джилли, брось, – говорит он.

– Тихо оба. – Наконец Амбар отступает, опускает руку, гладит Флосси. – Такие вот внезапные носовые кровотечения могут быть признаком чего-то более серьезного. У тебя оно уже не первое?

Он пожимает плечами, собираясь соврать, но Джилли его выдает:

– У него их много последнее время было, миссис Эмбер. Его несколько дней назад стукнуло волной, может быть, он голову ушиб.

– Ну, аномального расширения зрачков у тебя нет, других признаков сотрясения тоже. Движения глаз в порядке, нистагма нет, удвоения нет. У тебя было так, чтобы двоилось в глазах в каком-нибудь из этих случаев?

– Нет, мэм, – врет он. К счастью, об этом симптоме Джилли не знает.

– Приступы головокружения?

Он мотает головой, грозно глянув на Джилли. Та молчит.

– К врачу ты, как я понимаю, не обращался.

– Нет, мэм.

Зряшная потеря времени: он знает, что с ним – врачи такое не лечат. Кроме того, он и не хочет, чтобы его вылечили. Не врач ему нужен, а учитель.

– А очень стоило бы. Твои родные знают?

– Их здесь сейчас нет. С нами тут дядя Джимми.

– А он знает?

– Вообще-то нет, – ежится Джек.

– Ты ему скажи. Тебе в самом деле надо врачу показаться.

– Я не болен.

– Нет, правда? И когда же вы получили диплом, доктор Дун?

Джилли втихаря хихикает и тут же замолкает, поймав недовольный взгляд Амбар, а та продолжает:

– Дети всегда думают, что они бессмертны. Поверь мне: это не так.

Для меня – так, думает Джек, подкатывая велосипед к стойке и ставя его рядом с велосипедом Джилли. Или могло бы быть так.

Любое чудо будет ему доступно, когда он поймет, как подчинить собственную силу собственному сознанию. Где-то между моментом, когда Джилли вызвала его на гонку, и моментом, когда он въехал вслед за ней на парковку, сила эта включилась, но в ответ на внешнюю атаку, или потому, что он сам этого захотел, неизвестно. Если второе, то желаемый эффект явно не был достигнут: гонку он проиграл. Но какой-то эффект все же должен быть: пока что по крайней мере бывал всегда. Даже если основное назначение этой силы – самосохранение, она делает больше, чем просто возвращает его к жизни: она меняет его. И мир вместе с ним. И всегда (опять-таки, до сих пор) благоприятным для него образом. Но верно также и то, что в прошлом он не узнавал сразу эти перемены, как будто его ум еще шагал в колее прежнего импульса, словно призрак, который продолжает думать, что он все еще жив. И разве не таков он в самом деле в этот момент, думает он с содроганием, – призрак прежнего Джека, живущий в теле нового?

– Я пойду подготовлю каноэ, – говорит Джилли, поворачиваясь спиной к стойке велосипедов. – Жду тебя там.

Она ныряет за дом раньше, чем он успевает ответить, оставляя его наедине с Амбар. В чем дело? Почему она не достала поддельную записку?

– Ты обязательно скажи дяде, Джек, – говорит тем временем Амбар. – И вот что запомните: чтобы у меня во дворе на велосипедах не гонять!

При ее словах печать на памяти отлетает прочь. В этой реальности Билл разрешал им с Джилли брать каноэ все лето.

И записки нет. Она не нужна.

* * *

Тело в массивных руках Халцедона не проявляет признаков сознания. Ленты пота испаряются на голой коже салмандера, исчерканной сложной паутиной кипящих линий – тонких шрамов давних разрезов. При взгляде на него Чеглоку приходит на ум паззл, распадающийся по швам.

– Он такой и был, когда я к нему подошел, – говорит Халцедон. – Боюсь, эти блядские нормалы его чем-то инфицировали. Вот почему он столько жара качает – тело пытается выжечь вторгшийся вирус.

– Какова бы ни была причина, а температуру надо сбить, и быстро, – говорит Полярис. – Внезапный ее скачок может испепелить нас всех.

– Это я могу. – Для Чеглока просто отвести тепло из водного пузыря, созданного Моряной, во внешнюю атмосферу, где его тут же развеют завывающие ветры.

Мицар! – думает он тем временем. Что с ним такое? Это тот вирус?

Похоже на то. Сперва Полярис, теперь Феникс. Такое впечатление, что новый вирус бьет по псионическим способностям. Ты себе представь, какая была бы катастрофа, если бы заразилось достаточное число мьютов – например, население Многогранного Города.

– Если Фен инфицирован, – говорит Моряна, будто подслушала разговор, – то и мы все можем быть…

Мицар! – спрашивает Чеглок. Откуда ей знать?

Вполне логичный вывод.

– Шанс! – выдыхает Халцедон. – А я ж к нему прикасаюсь!

Но он не опускает салмандера на землю, только перекладывает на руках, будто тот вдруг стал тяжелее.

– Кто-нибудь чувствует себя больным? – спрашивает Полярис.

Никто не чувствует… или, во всяком случае, не сознается.

– Давайте по порядку, – продолжает тельпица. – Прежде всего надо найти укрытие. Мы здесь слишком на виду, а насколько мы знаем, нормалы уже могут к нам подкрадываться.

– А чего тебе не глянуть в Сети? – предлагает Халцедон.

– Я псионики лишилась, Халц.

– Шанс побери!

– Меня хорошо приложило головой, когда нормалы взорвали здание. Боюсь, мозги чуть-чуть переворошило.

– Другими словами, – говорит Халцедон, – нас голыми руками брать можно.

Шахт еще более прав, чем он думает, произносит голос Мицара. Полярис отрезана от сети, но я – нет. К вам приближаются нормалы, Чеглок. Много. И они придут раньше, чем наша эвакуационная команда.

Тогда будем драться.

Вас убьют или возьмут живыми. А я могу вас отвести туда, где безопасно.

А шпион? Минуту назад ты говорил, что не готов себя обнаружить.

Я – Невидимый. Если я не захочу, никто не заподозрит моего присутствия.

Так как же ты тогда нас поведешь?

Смотри и увидишь.

И будто от этих слов Полярис вздрагивает:

– О Шанс! – пораженно вскрикивает она. – Псионика… псионика вернулась!

Ты ее виртуализовал, думает Чеглок. Точно так, как меня.

Не «точно так». С ней все гораздо деликатнее, она все-таки тельп.

Но шпион…

В данных обстоятельствах, перебивает Мицар, риск приемлем.

– Похоже, ты сделала спасительный бросок, Пол, – говорит Халцедон, ухмыляясь во весь рот.

– И как раз вовремя. К нам идут гости. Нормалы.

– Сколько? – спрашивает Моряна.

Полярис качает забинтованной головой, морщась от этого движения.

– Не могу определить. Полная сила не вернулась, все как в тумане. Но слишком много, чтобы драться, особенно без Фена. И я себя тоже не чувствую в силах виртуализовать нас всех, тем более образовать гештальт.

Мицар, я только теперь понял… Ты же можешь сейчас сказать, шпионка она или нет?

Конечно. Я прозондировал ее разум, как только у нее отрубилась псионика.

И?

Она наша.

– Хвала Шансу! – Остальные глядят на него с любопытством. – Я про то, что к тебе вернулась сила, – говорит он, ощутив, как краснеет, а Мицар у него в голове хихикает.

– Нормалы будут нас искать, – подытоживает Полярис. – Но они не знают, пережили мы взрыв или нет. Если мы от них спрячемся достаточно надолго, они могут бросить это дело и уйти.