Текст книги "147 свиданий. Как я искала себе пару и что из этого вышло"

107. Берлин. Иду по улице

107. Берлин. Иду по улице и вижу, как парень в инвалидном кресле клеит девушку в платье с открытой спиной – все пять минут, что нам по пути. Он едет за ней, шутит, улыбается и заглядывает в глаза. Она стильная, стройная, красивые ноги, волосы длинные по ветру, идет с подружкой. Сначала просто смущалась – молча, хотя улыбалась, и сразу было видно, что он ей понравился, потом – не выдержала, рассмеялась (он что-то смешное ей говорит). И я тоже рассмеялась, потому, что это – чистая, концентрированная, дистиллированная эмоция, сдерживать ее невозможно. Дальше мне – направо, а они отстали. Я оглянулась и смотрю: она диктует, а он набирает что-то в айфоне, поднимая на нее постоянно глаза.

Красивая только что получилась пара! ●●●

Я ЛЮБЛЮ ИСПОЛЬЗОВАТЬ

ВСЕ ВОЗМОЖНОСТИ ДО КОНЦА

108. 27 дней до расставания

Сегодня – 333-й день после нашего расставания с Лео. Всё началось здесь, в Берлине. Год назад, легкомысленные и упрямые, мы решили прожить вместе 30 дней (потому что ночь – это мало, а жизнь – много), но прожили 27. Внезапно в самом конце «контракта» оказалось, что ему нужно уехать в Эстонию раньше на три дня, а мне – нет. Мой билет в Израиль был куплен на последний день визы: я люблю использовать все возможности до конца.

Я была не готова к такому изменению условий: например, мне было негде ночевать. Понимаешь, он не оставил мне ключи – попросил меня съехать раньше. Он сказал: «Я не готов». Я собирала вещи так же быстро, как месяц назад, когда он сказал:

– Давай проживем этот месяц вместе? Просто возьми с собой все свои вещи.

«А теперь просто возьми с собой все свои вещи снова», – повторяла я про себя.

Он спросил, доставая мою сумку из багажника:

– Но тебе же есть где прожить эти три дня?

– Это больше не твое дело.

Тебе всё еще нравится Лео?

Еще?

Он не любил мои знаменитые платья сложного кроя «мешо-к».

«Я хочу, чтобы мы шли и на тебя все смотрели», – говорил он.

Помнишь, он выбирал мне одежду? Я хохотала! Это была самая нелепая одежда в мире: малиновая кофта с открытыми плечами и воланами, обтягивающая полосатая юбка, шляпа. Красный декольтированный топ на шнуровке. Леопардовое платье. Лучшее, что я тогда нашла, – очень короткое черное (но это уже сама, позже, на барахолке).

Так вот – я тебе не говорила, но я сама заплатила за ту дурацкую одежду. Он вышел покурить и не возвращался к кассе, ждал снаружи. Я тогда на мгновение засомневалась, надо ли всё же мне это всё покупать – или ну его? Ну и ответила себе: «Эй. Это твой мужчина. Он выбрал тебе одежду, в которой ты ему нравишься». С тех пор как расстались, я не надела всё это ни разу.

Еще?

Привычка формируется 28 дней. Он ест под телик. Я прикинула: успею. В первый же вечер сказала: или едим в ресторане, или без телика (я сервирую еду: приборы, салфетки, свечи). Я люблю красивую посуду, люблю собеседника за столом. Тут нужно отметить – он сразу принял мой ультиматум. Смотри-ка, я пишу – и мне жалко, ты представляешь? Одумалась я довольно скоро, на третий день: я с ним всего на месяц, зачем, зачем я вмешиваюсь? Если он выключит телик, что он будет слушать, когда меня не станет? Позвякивание приборов? Как нож задевает тарелку? Тишину? За следующим обедом я сказала: «Если хочешь, включай». Он включил.

Еще?

Я разобрала с ним все шкафы, включая кухонные, балкон и кладовку. Мы выбросили тонну вещей, потом поехали в «Икею» и купили две тонны: новые занавески, посуду, скатерть, даже постельное белье и покрывало.

Я видела на фото: всё это до сих пор там. Даже свечи из музея Hamburger Bahnhof (желтый заяц, голова сгорела) там же стоят.

Купила цветы на балкон. Он тогда не понимал зачем. Поливала их каждый день, выходила босиком. Он кричал: «Тапки!» Имея в виду: не замерзни. Месяц назад Лео прислал фотографию розы и написал: «Она выжила – твоя роза». Вчера она распустилась.

Еще?

Если работа физическая, он надевает грязную одежду. Например, нужно помочь другу достроить дом. Ну, не грязную, а, например, в краске или мятую. Я здесь только на месяц, привычка формируется 28 дней. Я сказала: «Снимай» – чтобы выдать чистую футболку и джинсы.

Еще?

Когда я подумала, что беременна (были и основания, и признаки), то написала два сообщения – «отцу» и лучшему другу (два разных человека).

Лео взял меня за лицо и сказал: «Poslushai. Ты сошла с ума. Ты меня вообще не знаешь, ты не можешь от меня родить». Я хотела сказать ему: «А ты что, не знал, что от этого бывают дети?» Но просто засмеялась (так бывает, когда истерика).

Друг ответил: «Ничего не бойся. Воспитаем как родного».

Я ничего не боюсь – но рожать, конечно же, теперь хочу только от второго.

Смотри.

Это Roosisaare sild bridge – мост, который построил Лео. Он попросил меня взять его в книгу, и я беру.

Это мост, благодаря которому у него появился сын.

Я смотрела фотографии в Сети: вот строительство. Половина готова, а дальше – мост уходит в воду. Вот зима, вот весна, вот снова стройка.

Вот мост готов.

Вот по мосту идут люди.

Вот у моста фотографируются молодожены и подростки на кортах. На мосту стоят девушки в платьях, волосы по ветру. Под мостом плывут лебеди и лодки. На перилах кроссовка – кто-то потерял. За мостом на берегу – двое: она сидит в палатке, он меняет колесо.

Кевен (это сын Лео) уже такой взрослый. На 18-летие он хочет машину.

Но Лео (Лео, который не строит планов, а только мосты, Лео, который не подписывает долгосрочных контрактов) до сих пор помнит тот мост – он никогда не забудет его.

– Но откуда ты знала, откуда ты могла знать, что я не смогу тебя забыть? – спросил он вчера.

– Люди запоминают то, что их изменило. Обычно это то, что далось им с большим трудом – как тебе этот мост. Или не далось, несмотря ни на что – как я. ●●●

109. Из интервью «Афиша Daily»

Из интервью «Афиша Daily»

Еще был эксперимент: я влюбилась в Берлине в человека, который сказал, что не хочет семью. Я недоумевала: «Ну а чего же ты хочешь? Просто одноразовую встречу?» – «Почему одноразовую! Я хочу отношений, просто не на всю жизнь».

Меня возмутило это, я подумала: ок, чувак, ок – посмотрим. Мы стали торговаться – серьезно – и договорились, что будем вместе месяц. Весь этот месяц я прожила с ним так, как будто я буду жить с ним всю жизнь, но мы оба знали, что это всего лишь месяц. Мы всё делали вместе, вели общий быт, путешествовали, я познакомилась с его близкими и друзьями, с его сыном. Когда срок кончался (и моя виза тоже символично кончалась), друзья говорили ему: «Ты что, идиот? Она уедет в Израиль, там таких Лео складывать некуда. Она не вернется к тебе ни-ког-да. Сделай ей визу невесты – пусть она останется». В итоге расставание было очень болезненным, и Лео потом дважды делал попытки возобновить наши отношения. Так я поняла, как это устроено: они боятся ответственности, а если освободить их от нее – влюбляются. Мне хотелось бы встретить человека, который не боится ответственности, который хочет семью, который хочет длинных, крепких, хороших отношений, как и я.

У НЕЕ ВЕНА ПУЛЬСИРУЕТ НА РУКЕ.

Я ТРОГАЮ И ГОВОРЮ:

«СМОТРИ. СТРАННО, ДА?

ВНУТРИ ЭТОЙ ШТУКИ – ТЫ»

110. Запомни это

Оля опаздывает (эта фраза будет в каждом письме из Берлина), я подхожу к фейсконтролю одна. Мимо идут парни в венках и рогах (огромных, закрученных), парни в мантиях, парни в подтяжках, лесные звери, нимфы и феи, девушки в шелке, девушки в золоте, девушки в кружеве и совершенно голая девушка на каблуках. Передо мной – девушка в черном с бездонными светлыми (сейчас я увижу это) глазами, она оборачивается (вот я увидела) и сообщает:

– Хочет, чтобы я расстегнула жакет.

– Их волнует, готовы ли мы раздеться, а не как мы одеты, – киваю я.

Мы заклеиваем камеры на айфонах и входим в коридор.

– Я Ирина, – она протягивает руку.

Я отвечаю на рукопожатие – больше мы не расстаемся (примерно до сих пор).

Люди в серебре, крыльях, перьях, цилиндрах, морские твари, небесные жители, люди всех возрастов и национальностей, ориентаций и взглядов, русалка, азиатка в белом шифоне на качелях. Кто с кем пришел, в каких они отношениях, кто с кем уйдет, сколько им осталось – неизвестно и не имеет никакого значения. Ночной Берлин – демонстрационная версия уровня свободы 10, срез всех видов связей между людьми на Земле. У меня в кулачке телефон. Я всё время смотрю, сколько минут назад один человек был онлайн. Двенадцать.

Мы проходим один коридор, другой, третий, второй этаж – дым, музыка, свет, воздух подсвечен. Всё оглушительно легкое, все очень разные, ты любой. Девушка в перламутровых латексных шортах с красивым прессом подходит и говорит:

– Так приятно услышать русскую речь.

Я смеюсь – потому что думаю, это – шутка.

– Я Радмила.

– Я знаю, – отвечает она, – dates live! (Узнала и подошла.)

Мы говорим об открытых отношениях, о жизни в Берлине и не в Берлине.

– О чем ты! Даже самые продвинутые из моих московских подруг не понимают меня, – говорит она и добавляет тише: – К тому же у меня ребенок.

– Смотри скорей, – одергивает меня Ирина, – сейчас замерцает!

И воздух дрожит под музыку, будто это она толкнула его и включила этот эффект. Она смеется. Я вижу, как вена пульсирует у нее на руке. Я трогаю: кожа мягкая здесь, и более плотная здесь, и чуть более тонкая прямо здесь, у вены. Я говорю:

– Смотри. – И Ирина смотрит. – Внутри этой штуки – ты.

– Это запрещено! – кричит Ханес (потому что в баре громко), имея в виду видеосъемку, которую я начала в гей-баре.

Он представляет нам с Олей двух здоровенных парней в обтягивающих белых майках: «Мои друзья!»

Я улыбаюсь и показываю им сердечко пальцами, и они тоже показывают мне сердечко пальцами.

– Нет, нет! – кричит Ханес и смеется. – Они натуралы!

– Мне всё равно! – отвечаю я. У меня в кулачке телефон. Я всё время смотрю, сколько минут назад один человек был онлайн. Девять.

Утром мы переходим дорогу по пути в круглосуточную шаурму (мясо с корицей, и на рассвете – очередь, за столиком – транссексуалы, полицейские, хипстеры, туристы), я спрашиваю Ирину:

– Ничего, что я веду себя как твоя лучшая подруга?

Это вопрос не к ней, конечно, но она отвечает:

– Это естественно.

– Девять лет жили вместе, три страны, дом и дочь, а вчера она идет по улице документы мне передать, я стою, смотрю на нее и вижу: это – совершенно чужой мне человек.

– Если бы всю твою жизнь снимали, ты бы показала ему этот фильм?

В «Черном зеркале» есть серия, где у каждого за ухом чип, а в чипе – память всей жизни, можно воспроизвести на экран любой фрагмент. Работодатель посмотрит на твой последний день на прежней работе, муж – узнает, что ты делала, пока его не было. Легко сказать (я говорю) «не делай того, что придется скрывать», но как не делать этого: открытость, уязвимость, страх.

– Радмила может поступить как угодно. Я никогда не знаю, как она поведет себя в следующий раз, – говорит Вова, который знает меня десять лет. – Просто потом объяснит, – добавляет он.

Нужно ли тебе знать, кого ты любишь? Знаешь ли ты его? Почему ты так думаешь? Потому что он соблюдает важные для тебя правила? Потому что он рассказал о себе?

У меня в кулачке телефон. Я всё время смотрю, сколько минут назад один человек был онлайн – прямо сейчас.

– Почему ты не хочешь отвечать на вопросы о себе?

– Зачем?

– Я всего лишь хочу узнать тебя.

– Я хочу узнать тебя, наблюдая.

«Я хочу узнать тебя, наблюдая» – самые лучшие слова, которые мне говорили.

Я хочу узнать тебя, наблюдая. Я тоже хочу узнать тебя, наблюдая.

На мне застегивают плотный черный комбинезон. У меня на животе, предплечье и ногах – сенсорные датчики. Я надеваю капюшон и (последнее) объемные очки из мутного пластика. Мир размывается, будто только что тут, в тумане, на рассвете у реки, мне залили теплое масло прямо в глаза. Я делаю шаг – за занавеску музея – и оказываюсь (не читай, если ты в Берлине) в сообщающихся коридорах. Мне сложно оценить число комнат (может быть, три или семь) и число людей в них (четырнадцать или тридцать) – но так как я ничего не вижу, кроме пятен, то я просто иду вперед.

Если темное пятно (человек) приближается, срабатывают сенсоры, дрожат ноги, например, и передо мной возникает свет – значит, человек близко. На мне тоже появляется световое пятно, и мы с другим темным пятном (человеком) начинаем учитывать друг друга. Так как нет никакого способа ориентироваться (кроме продолжающейся стены), я не понимаю, сколько времени я внутри. Limits of knowing: через какое-то время (может быть, четыре минуты или полчаса) я иду прямо на свет сразу, как вижу его. Иногда на светлой стене (выше, будто кто-то подвешен или сидит) возникает темное пятно. Но если оно неживое (или выбрало быть неподвижным, казаться неживым), сенсоры не срабатывают. Это довольно стремно, как в жизни, – потому что это и есть жизнь.

– Что ты делаешь? – спрашивает человек в телефоне. – Что ты делаешь, когда срабатывает сенсор?

– Иду на него и смотрю, что будет.

111. Я живу с человеком из телефона

111. Я живу с человеком из телефона. Я имею в виду, начинаю и заканчиваю день, жду, делюсь, расстраиваюсь, улыбаюсь телефону, смотрю волнительно в телефон – и это всё вот тут, в экране. То есть сам человек, конечно же, есть (это ведь не фильм «Она» или та серия «Черного зеркала», где программа создает виртуальную копию человека), но тем не менее. Телефон на ладошке – продолжение моей руки. В телефоне живет человек.

Один раз уронила во время чата телефон и чуть не заплакала, серьезно. Думала, разобью человека.

Марк меня звал гулять две недели. Две! Я думала: зачем? Нормально же общаемся и так. Он потом написал: «Я так понимаю, ты живешь в основном виртуальной жизнью». Как я смеялась! Потом вытерла слезы и заблокировала его. Человек из телефона – не Марк. ●●●

– ЛЮБОВЬ – ЭТО НЕ ТО,

ЧТО ВОЗНИКАЕТ, КОГДА ДВОЕ

ВСТРЕТИЛИСЬ. ОНА ВСЕГДА БЫЛА,

ЕСТЬ – ВНУТРИ У КАЖДОГО.

ТОЛЬКО ТЫ РЕШАЕШЬ, КУДА НАПРАВИТЬ

112. Другой жизни не будет

Жизнь начинается там, где заканчивается текст.

Жизнь начинается там, где заканчивается скролл и останавливается свайп. Когда поднимаешь глаза от экрана, от раковины – к зеркалу, от подушки – к лицу. Когда поворачивается ключ. Когда приземляется самолет.

Жизнь начинается утром, когда проснусь.

Человек из телефона спрашивает:

– Скажи, тебя пугает переход с чтения на слушание, с письма на голос?

Меня – очень.

– А ты себя дрессируешь? Терпишь? Если хочешь запрыгнуть-обнять, но подаешь руку, или там стакан о стену нужно, а ты считаешь и дышишь?

– Да.

– Можешь со мной так не делать?

ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ТРОГАЛ КЛАВИШИ НОУТБУКА, ВОЛНУЯСЬ?

Я – СЕЙЧАС.

Сегодня 8 августа 2017 года, я в Петербурге.

Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я сижу в парикмахерском кресле.

Я записала сегодня, когда в Канаде было 9:09: день солнечный, плотная синяя оконная занавеска движется неохотно, впуская с улицы ветер. Оля в соседней комнате играет на пианино, и я почти вижу, как она (за стеной) покачивается ему навстречу. Чтобы запомнить: я пью какао с заменителем сахара. Стол серый, матовый и шершавый – мне нравится.

Чтобы запомнить: мне постоянно кажется, все вокруг уже поняли, а я – нет.

Все вокруг уже знают, а я – нет.

Все вокруг знают какой-то большой, общий секрет – смотрят и улыбаются, и по их улыбкам я вижу: им известно. Все действуют очень слаженно, один за другим, одно к одному, и скоро я тоже (вот-вот) всё пойму, доберусь, разгадаю – и бахнут фанфары, с неба посыплются конфетти, свет прожектора, аплодисменты, поднимется занавес, – и весь этот сложный, запутанный, многоуровневый, непостижимый мир окажется только декорацией, через которую я шла, выбиралась. Как в долбаном шоу, где каждое утро (жизнь начинается когда) режиссер выводит на площадку съемочную группу, и до встречи со мной по улице они идут и пьют кофе и говорят о чем-то другом. Периодически, как Трумэну, мне подают знак, хотят подсказать: и ты, Нина с короткими волосами, и ты, и ты тоже, и ты – потом, когда я пойму, – все будут обниматься и по очереди хлопать меня по плечу, мол, ну вот и всё, вот и всё.

«Я никуда не спешу», – отвечаю я на попытку человека из телефона спланировать встречу (сентябрь сразу за августом).

– Уооооо, – выдыхают разочарованно четыре с половиной тысячи человек.

Но мне некуда спешить! Это мое шоу, понимаешь.

Мне тридцать три, завтра пятьдесят пять, в четверг исполняется семьдесят семь лет – и вы там, за стеклом, как раз изобретете что-нибудь, чтобы я жила дольше в три раза и смогла обновить свое тело (а почему ты думаешь, я не занимаюсь спортом – так вот: жду, когда оно сможет само).

Я слушала тут стихи Оксимирона на «Где нас нет» – я там везде была. Я стала кем-то, но никому не стала парой, и я хочу (хоть мне и неясна природа этого желания – я ему следую).

Человек из телефона говорит:

– Любовь – это не то, что возникает, когда двое встретились. Она всегда была, есть – внутри у каждого. Только решаешь, куда направить.

Я записываю, я хочу запомнить. Я хочу припомнить это человеку из телефона. И вот я уже мщу за это торжество ума над чувствами. Внутри моей головы мы уже прожили вместе полжизни, и я говорю:

– А теперь просто попробуй направить свою любовь в какое-то другое место.

А?

Я никуда не спешу, но есть кое-что еще (информация поступила на днях, в Петербурге, со стены).

Человек из телефона спрашивает:

– Как думаешь, сколько в нас придуманного друг другом?

«Только решаешь, куда направить», – на репите в моей голове. Маленькие человечки крутят большое колесо: вторник, четверг, в воскресенье человек из телефона прилетает в настоящую жизнь – и приземляется вот сюда.

Мы подождем здесь.

У меня куча времени.

Нина говорит, есть девушки с короткими волосами, и девушки с длинными волосами, и девушки с короткими волосами, которые притворяются девушками с длинными волосами.

Прилетай, смотри: у меня нет для тебя никакой другой меня, кроме той, что плавала ночью голая в океане. Кроме той, что считает про себя до тридцати, когда нужно просто бросить в стену стакан. Я не знаю, как мне перестать себя дрессировать. Смотри: треугольник на моем запястье значит думать, говорить, делать – в одном направлении (искренность). Я набила его здесь, чтобы следить за собой – но это не работает.

Всё время кажется: жизнь начнется совсем скоро, но потом – когда я выберусь, разгадаю, пойму. Очень скоро – но потом. Когда закончится текст, когда я закрою ноутбук, когда я умоюсь, открою дверь (ты читаешь – я делаю это – я пока пойду для начала обрежу волосы – потому что я, конечно, девушка с короткими волосами, которая больше не хочет притворяться девушкой с длинными). ●●●

113. Я думаю, я могла бы присоединиться к концепции чайлдфри

Я думаю, я могла бы присоединиться к концепции чайлдфри, но мысль о том, что я ни с кем никогда не буду в таких отношениях, как моя мама со мной, что я ни с кем не создам такую близость, вводит меня в ужас; я сейчас пишу, и из меня слезы каким-то желе вываливаются, кусками, а не текут. Не могу представить себе, что у меня может не быть таких отношений.

Это эгоистично, наверно, даже высокомерно, смотри: я очень люблю своих родителей, и я не могу представить жизнь, в которой никто так не будет любить меня. Хотя ведь нет никаких прогнозов и уж точно гарантий, что я смогу быть такой же прекрасной матерью, как моя мама мне. ●●●

114. Однажды я не могла найти выход из крепких плохих отношений

Однажды я не могла найти выход из крепких плохих отношений. Искала – нигде нет. И принять друг друга не можем, и отпустить не выходит. И вот как-то днем во дворе на лавочке у мусорного бака сижу я с лучшим другом своего мужчины, и он (друг) спрашивает:

– А ты почему от него не уходишь? Любишь его, что ли?

И я отвечаю:

– Нет.

А что тогда?

– Да, как-то… страшно, что всё кончится.

– СТРАШНО?

Друг встал с лавочки, наклонился надо мной и тихим голосом сказал:

– Послушай. Ты скоро умрешь. Не завтра, наверно, но через сорок лет или уже этой весной, а может быть, в следующий вторник. Это точно (гарантированно) произойдет, случится. Ты умрешь, понимаешь, – тебя зароют в землю, и всё кончится, вообще всё. Вот это страшно.

А выход из тех отношений я нашла в тот же вечер. Он был тут > дверь. ●●●

115. «Прирадмилить» – глагол, придуманный моим другом Ваней Полисским

«Прирадмилить» – глагол, придуманный моим другом Ваней Полисским. Значит (буквально) «сделать текст более дружелюбным». Например: программа ОК, но нужно прирадмилить.

«Мягкая сила» – выражение, которым характеризует мой способ общаться Ксения Чудинова (спасибо).

Коллеги зовут меня лисой. Но это не из-за хитрости, там другое (погугли «тибетская лиса» – это про мою реакцию на любые события). Отправляю Юле селфи-видео из музея, она отвечает: «Грустная лиса». Я отвечаю: «Жирная и не выспалась». (Подражаю Паше Вардишвили.) Она отвечает: «Жирная грустная лиса». ●●●

БУДТО КИТ 52 ГЦ, КОТОРОГО НИКТО

НЕ СЛЫШИТ (НИКТО ИЗ КИТОВ),

ВПЕРВЫЕ ВСТРЕЧАЕТ В ОГЛУШИТЕЛЬНОЙ

БЕСКОНЕЧНОЙ ТИШИНЕ НОВЫЙ ЗВУК —

И ЗАМИРАЕТ В ОКЕАНЕ