Текст книги "Масть пиковая"

Это в Москве такой беспредел, да к тому же по отношению к иностранцам, в нашем понимании всегда бывшим на каком-то особо чтимом положении, а что творилось в Ташкенте? В этом плане ему запала в память судьба одного довольно-таки известного писателя, обивавшего пороги Прокуратуры республики и Министерства внутренних дел, чтобы добиться хоть какой-то справедливости по отношению к себе и своей семье, – а от него как от назойливой мухи отбивались. А люди, покалечившие ему жизнь, продолжали жить и здравствовать и гордо состоять в партии – той, что ум, честь, совесть и прочая.

Странно, что накануне трагедии этой семьи он видел автора нашумевшего в крае романа «Одинокие прогулки» трижды. Первый: в «Лидо», он обедал там с корреспондентом американской газеты «Филадельфия инкуайер» Стивеном Голдстайном. Американец с разрешения администрации «Лидо» заснял интерьеры ресторана, которыми был восхищен, – оставил на память свою визитную карточку. Икрам Махмудович, знавший почти всех своих клиентов, сообщил Шубарину, что человек рядом с американцем и есть автор популярного романа о мафии в Средней Азии. Автор прошелся в романе и по теневой экономике, причем с большим знанием предмета, был там и герой, чем-то смахивающий на самого Артура Александровича.

Шубарин, по подсказке Гольдберга, прочитал роман еще в журнальном варианте, а затем в московском издании.

Летом восемьдесят восьмого года, когда вышел роман, для посвященного в дела человека была заметна явная пробуксовка перестройки на месте, и он подумал, что автор очень сильно рискует, обнажая для всеобщего обозрения реальный механизм власти в стране.

Второй раз Шубарин видел его в тот же день, проезжая мимо помпезного здания музея В. И. Ленина, опять же с американцем, на месте бывшего захоронения Шарафа Рашидовича, прежде всегда утопавшего в цветах, а ныне – ровной асфальтовой площадке. На месте бывшего захоронения Рашидова и фотографировал американский репортер автора романа о советской мафии, что ж, западному журналисту ни в хватке, ни фантазии не откажешь.

Случилось так, что в третий раз он видел их опять же вместе вечером того же дня в театре, на премьере спектакля по нашумевшему роману.

Не прошло и суток, как автора «Одиноких прогулок» и его семью буквально выколупывали из искореженной машины в 70 метрах от того места, где он посмел позировать на могиле Рашидова, что кому-то наверняка показалось кощунственным. Все это случилось в центре города в полночь, накануне праздника Октября, когда кругом еще гулял народ, почти у парадного входа в здание КГБ. И милицейских чинов набежало к месту аварии через пять минут немало. Писатель хотя и был весь переломан, но находился в сознании и, памятуя об угрозах, полученных им по поводу романа и письменно, и устно, успел сказать высоким милицейским чинам, что это, возможно, покушение и следует немедленно связаться с Прокуратурой.

Но никто из милицейских чинов и не подумал ставить Прокуратуру в известность, более того, хотя писатель назвал свою фамилию, всех троих – его самого, жену, сына увезли безымянными в три разные больницы. Зачем безымянными? Да чтобы друзья и общественность не вмешались именно в начальный этап расследования, пока успеют замести следы.

Искореженная машина – такси, трое пассажиров, находящихся то ли при смерти, то ли уже мертвые, а люди, совершившие страшную аварию, как ни в чем не бывало покидают место преступления, хотя на каждом из них было там, на перекрестке, по крайней мере по десяти милицейских чинов.

И пока пострадавшие лежали в реанимации без памяти неделю, затем другую, дело спешно передали в военную Прокуратуру, потому что вроде бы за рулем ударившей машины находился полковник, преподаватель местного военного училища. И военные следователи, даже не удосужившись посетить в больнице пострадавших, закрыли дело, обвинив таксиста в нарушении правил дорожного движения, хотя ехал полковник на запрещающий движение знак. Город оказался наводнен слухами об этой трагедии, роман о мафии к тому времени мгновенно разошелся в Ташкенте, и людей, понятно, встревожила слишком быстро последовавшая расправа за смелость.

И стоило Артуру Александровичу поинтересоваться у сведущих людей в ГАИ об аварии, ему по-свойски сообщили, как все было на самом деле и почему виновным так легко удалось исчезнуть с места происшествия; оказывается, за рулем был действительно полковник, но совсем другой, еще недавно, при Яхъяеве – Рашидове, один из руководителей ташкентской милиции. Вот, оказывается, почему с первых шагов милицейская фортуна благоволила не к жертвам, а к преступникам. Любопытно, что ни в каких документах ни у следователей военной Прокуратуры, ни позднее у следователей ГАИ не фигурирует фамилия всесильного милицейского полковника, остается лишь добавить, что следователи – явно по простоте душевной – забыли снять отпечатки пальцев с руля ударившего автомобиля, хотя искалеченный таксист сразу настаивал на этом.

Шубарину рассказали как своему человеку, видимо, думая, что он накоротке с полковником МВД, не могли же эти люди знать, как он ненавидел в душе продажных милицейских чинов, вершивших свои подлые дела, и не в глухих переулках, а в центре города, в тридцати метрах от здания КГБ – мол, знай наших, закон не для нас писан!

Кстати, люди из КГБ не могли не видеть аварию у своего парадного подъезда, шум от удара при столкновении был сильнее пушечного выстрела, они, как и милиция, дежурили накануне праздника, и вполне могли оказаться на месте трагедии, и профессионально оценить все – обратить внимание и на жертвы, и на полковников в ударившей машине, однако они до сих пор предпочитают оставаться в тени…

Шубарин, узнав о подробностях аварии, вдруг почувствовал себя как бы соучастником гнусного сговора. Он даже подумал, что тысячи читателей, да и сам автор, уверены, что с ним поквитались или дельцы теневой экономики, над чьими тайнами он приподнял занавес, или их охрана – уголовники, и вряд ли кто знал, что за преступлением стоят два полковника, два члена партии, эта мысль не оставляла его несколько дней. А ведь взгляд читателей на случившееся представлял вред дельцам, общественное мнение и так не миловало кооператоров, а тут брать на себя и полковничьи грехи…

Он тут же встретился кое с кем из деловых людей, их мнения совпали – полковников решили сдать властям, слишком грязная история, чтобы не отмежеваться принципиально, оставалось найти лишь способ поделикатнее, чтобы не поняли, откуда ниточка тянется… Мент менту глаз не выклюет – старая воровская присказка. Как-то увидев в руках у Коста тот самый роман, Шубарин рассказал ему обо всей истории и назвал фамилию полковника милиции.

– Знаю, поганый человек, о нем не раз упоминали в тюрьме ташкентские. Значит, искалечил целую семью – и хочет увильнуть от ответственности? Небось таксиста и законопатят в каталажку. – А потом после паузы добавил зло: – Давайте я грохну обоих, пока писатель в больнице, а то ведь его еще по судам затаскают.

– Нет, не годится, – сказал медленно, что-то обдумывая, Шубарин. – А человеку, конечно, помочь нужно, нельзя на подлость закрывать глаза, оттого она и плодится, от безнаказанности.

Дня через два после разговора они обедали вдвоем в «Лидо», и Коста неожиданно сказал:

– Шеф, а я знаю, откуда эти полковники возвращались в полночь, надравшись как свиньи.

– Откуда? – спросил Шубарин очень заинтересованно.

– Они были у одних молодых проституток, туда частенько ныряет Карен с нашими боевиками, они ему и сболтнули.

Шубарин отложил прибор в сторону, он сразу оценил ситуацию, но Коста, читая его мысли, опередил:

– Вы верно подумали, шеф, нужно всего лишь довести дело до суда, а мы уж с Кареном позаботимся о том, чтобы доставить девочек в суд и заставить их поведать правду. Ведь, как вы рассказывали, армейский полковник в показаниях утверждал, что возвращался с дежурства по училищу.

– Да, пожалуй, суд единственный выход вывести подлецов на чистую воду.

Зная, что в больницу к писателю приходят ежедневно разные люди – знакомые и незнакомые, Артур Александрович передал ему письмо. В нем сообщалось: аварию совершил полковник милиции Караходжаев, который пока не фигурирует ни в одном документе, ему следует обязательно довести дело до суда, а для начала потребовать, чтобы дело взяла на расследование Прокуратура республики, поскольку замешан полковник милиции с обширными связями. И в заключение говорилось, что для суда есть свидетели, которые подтвердят, что полковники ехали на машине в состоянии сильного опьянения.

Письмо вместе с фруктами передали прямо в руки пострадавшему.

Выйдя из больницы, писатель на костылях обивал пороги Прокуратуры республики, был на приеме у министра МВД республики, а дело, как и предсказал однажды Сухроб Ахмедович, уже отправили в архив. Тогда писатель обратился за помощью к общественности, напечатал в двух журналах серию статей о преступности в Узбекистане, где в заключение говорил и об аварии. Выступил он и по Всесоюзному радио – передача не один раз транслировалась на всю страну.

И что же, поинтересовался ли кто-нибудь из МВД Прокуратуры, ЦК КП Узбекистана, из центра – спросили ли у автора, почему это он клевещет или наводит напраслину на доблестных полковников из милиции и армии? Нет, ничего такого, тишина, гробовое молчание.

Прав Сухроб Ахмедович, и связи у полковника крепкие, хотя, казалось бы, время рашидовых, яхъяевых уже прошло, – и на общественное мнение, и на печать наплевать, да и на все остальное тоже. Не попадайте под машину полковников, если они очень нагрузились спиртным у проституток!

Шубарин долго не понимал, почему писатель никак не может довести дела до суда, пока вдруг не узнал случайно, что бывшего яхъяевского полковника после разгона рашидовской рати из МВД приютило… КГБ. Полковник Караходжаев возглавил службу режима одного закрытого предприятия в Ташкенте. Вот отчего хранит молчание КГБ по поводу аварии у своего парадного, видимо, жаль своего человека.

Душевный разлад Шубарина беспокоил Коста, он советовал шефу уехать куда-нибудь месяца на два отдохнуть, развеяться, на что тот грустно отвечал:

– От себя никуда не убежишь, и от мыслей никуда не денешься, а потом – куда податься, всю страну лихорадит, от края и до края, везде льется кровь, если не на межнациональной почве, так на уголовной.

Он помнил ростовскую банду, прибывшую по его душу, видел у них план своего дома, они признались, какие пытки ждали его и его семью. Чтобы выжить, средство одно – быть сильнее противника. Когда-то, чтобы выстроить свой айсберг, он одолел не только экономику, право, банковское дело, пришлось освоить и науку насилия, и тут он превзошел всех, оказался не по зубам даже ростовским бандитам. Никогда в жизни он не мечтал наводить на людей страх, иметь над ними власть, – единственно, чего он добивался, хотел реализовать в себе талант хозяина.

Конечно, нашлись бы люди, осудившие его за самосуд над ростовской бандой, на совести которой двадцать одно убийство на пятерых, в том числе – три как раз накануне визита к нему. Он заставил каждого из уголовников в отдельности рассказать о похождениях банды и записал леденящие душу истории на видеомагнитофон.

Его бы никто не переубедил, что насилие можно одолеть, искоренить воспитанием, убеждением, он знал, что бандит признает одно – силу. И как он обрадовался, прочитав «Очерки о преступности» Варлама Шаламова, документ, который следовало бы изучать во всех юридических вузах страны. Взгляды Артура Александровича на преступность, ее идеологию совпадали полностью с известным поэтом.

Наверное, за двадцать пять лет, проведенных среди уголовников, Шаламов знал их природу и нравы лучше, чем кабинетные законодатели, день ото дня гуманизирующие наши законы в пользу преступников.

Когда-то Амирхан Даутович, опальный прокурор, которого он пригрел в Лас-Вегасе, да и все окружение его было убеждено, что в смерти прокурора Анвара Бекходжаева, убившего Ларису Павловну, повинен он, Шубарин. Да, он отчасти приложил к этому делу руку, но прокурора Бекходжаева уже давно приговорили к смерти другие, не менее серьезные люди, и все решал лишь вопрос времени, неделей позже, неделей раньше, он лишь предоставил возможность что-то сделать тому, кто более всего был заинтересован в мести, – человеку, отбывшему срок за убийство, совершенное Анваром Бекходжаевым. Он просто приурочил смерть прокурора-убийцы ко дню гибели жены своего друга, и клан Бекходжаевых не мог не понять зловещего совпадения.

За все подлое должно последовать возмездие – тоже один из жизненных принципов Шубарина. Он понимал, что справедливость может утверждать только сильный, он не хотел умозрительных побед, внутреннего удовлетворения, как прагматик ценил реальное ее торжество. Смертью прокурора Бекходжаева напоминал клану также о давней несправедливости, когда отняли у него дело и все эти годы нещадно эксплуатировали чужую курочку, несущую золотые яйца. Нет, он жалел не о потерянных деньгах, он не мог пережить унижения и несправедливости и, когда настал его час, предъявил им счет. Старый компаньон Бекходжаевых Коста отнес старые векселя и предъявил ультиматум своего нового хозяина: если деньги не будут возвращены в указанный срок, следует подготовиться к очередным похоронам.

Он получил свою законную долю, за эти годы оцененную в 1700000 рублей, – Бекходжаевы передали через Коста требуемую сумму, ибо, как и всякие преступники, они понимали только силу. Шубарин радовался не деньгам, а тому, что сумел поставить зажравшийся клан на место.

Он всегда хотел быть свободным, а новая экономическая политика вроде открывала ему для этого зеленую улицу – дерзай, умножай богатство, выходи на внешние рынки, только исправно плати налоги. От разнообразия предлагаемых форм труда поначалу дух захватывало: арендная, кооперативная, индивидуальная и смешанная. Раздробленную, мобильную часть предприятий «айсберга» он быстро перевел в кооперативы и, как в молодости в артелях, в каждой из них владел крупным паем, ибо многое: станки, оборудование, помещения – давно принадлежало ему лично, и люди, вдруг ставшие хозяевами кооперативов, понимали, что без Шубарина им больше месяца не просуществовать, проблемы сырья, сбыта не снимались. Но то сообщество людей, знавших и доверявших друг другу, и оно прежде всего держалось на взаимном интересе.

Но итоги первых лет кооперации с ее фантастическими прибылями, как ни странно, не обрадовали, а насторожили его, ибо он знал законы экономики. Воспользовавшись пустыми прилавками государственных магазинов, кооперативы так взвинтили цены, что они стали не по карману многим слоям населения, и народ в Ашхабаде, Новом Узене, Гурьеве, да и во многих других городах, выразил свое отношение к ним погромами. Но беда никому не послужила предостережением, хотя он и пытался как-то скоординировать действия кооператоров в республике, но никто никого не хотел слушать, все жили одним днем – хапнуть сегодня, а завтра хоть трава не расти.

Тот, кто соприкоснулся с кооперативами, знал, что с первых шагов они оказались под жестким контролем уголовников. И каким бы выгодным делом ни оказалось шить сапоги за 250 рублей или тряпичные брюки за сто, преступный мир никогда не удовлетворится доходами, попытается и тут найти незаконные способы добычи денег. Поскольку идеологи уголовного мира, его стратеги и мозговой штаб во много крат изощреннее служащих государственного аппарата, а Шубарин, зная и тех и других, не сомневался в огромных преимуществах первых, то они быстро нашли способы, не производя ничего, только имея расчетный счет, перекачивать безналичные средства государственных предприятий и превращать их в живые деньги. А ведь страна и без того перенасыщена обесцененными деньгами. А купленные на деньги кооператоров экономисты и журналисты пишут в газетах, что в избытке денег виноваты рабочие и служащие, что им повсюду повысили зарплату. Всю жизнь имевший дела с финансами Шубарин даже представить не мог, что можно так беззастенчиво, ничего не производя, грабить страну и сознательно подвигать ее к финансовому краху.

Видимо, прав бандит Беспалый, который всякий раз в застолье предлагает тост за отцов новой кооперации и ликующе говорит при этом:

– Наше, брат, время пришло, наше…

Раньше, как и многие граждане, отчужденные от власти и от собственности, он тоже отделял себя от государства, не чувствовал с ним близости, родства, что ли, и не был в этом оригинален, такое происходило со многими. Но многомиллионные сделки, сулившие его московским коллегам и высокопоставленным чиновникам-казнокрадам из военных и гражданских ведомств сотни тысяч долларов на счетах по обе стороны границ, заставили его по-иному взглянуть на Отечество. И в эти не совсем радостные для страны дни с ним произошло неожиданное, он почувствовал, что новые дельцы грабят его самого, оттирают от стола, делят пирог несправедливо, не по чину, а пирог-то один, и он стал понимать интересы страны как свои, а уж собственные интересы Шубарин всегда умел защищать.

Примеров экономического подрыва финансовой системы государства оказалось так много, что он стал их записывать, систематизировать.

Он, как и все, с надеждой наблюдал за Первым съездом народных депутатов, было что-то обнадеживающее в его жарких дебатах. И он однажды подумал, что следует вручить свои записи кому-нибудь из депутатов, ведь все, чего ни коснись, упиралось в экономику, в инфляцию, в поиски денег: для пенсионеров, инвалидов, искалеченных войной «афганцев», жертвам Чернобыля, землетрясений, аварий на шахтах и газопроводах, беженцев, для сирот. А тут миллионы уходили на ветер, усугубляя и без того критическое положение.

И он внимательно стал присматриваться к депутатам, прислушиваться к их речам, кому из них можно было бы вручить свои исследования и подробно рассказать обо всем, что творится с финансами. Уже на Первом съезде твердой позицией, принципиальностью ему понравились Ярин, Собчак, Струков, Емельянов, Сухов, а особенно казахский лидер Назарбаев, в котором чувствовался рачительный хозяин. Но уже на последующих сессиях их позиции заметно изменились, чувствовалось, что мало кто из них представляет самого себя, как на Первом съезде, успели слиться, или их слили в группировки, для него это казалось очевидным, и он потерял к ним былой интерес. Но он не отбросил мысль обратиться к народу через депутатов. Но скоро долго мучившая идея отпала сама собой. Стали собирать деньги, и немалые, на поддержку и всяческую рекламу мнимых успехов кооператоров в средствах массовой информации и депутатском корпусе.

Он понял бесполезность своей затеи, представив депутата Сухова на трибуне, знал, что высокооплачиваемые лоббисты кооператоров сотрут в порошок харьковского водителя, осмеют, освистают за то, что посмел бросить тень на их кормушку, деловые люди зря денег не платят. Да что освистают, осмеют, не кончилось бы большой бедой. Японец-то знал, что стоит за спиной кооперативов, а там жалости ни к кому не знают, и депутат не исключение. Нет, он не стал впутывать в свои дела народных избранников.

Но долго мучившее желание кому-то поведать свои тревоги-печали разрешились самым неожиданным образом. Узнав, что в своем саду повесился Ачил Садыкович, крупный чиновник из Совмина, тесть майора ОБХСС Кудратова, часто бывавшего в свите Сухроба Ахмедовича, Шубарин еще раз почувствовал твердую руку Камалова и понял, что прокурор не остановится ни перед кем ради торжества закона и справедливости, эта его одержимость, видимо, и пугала заведующего Отделом административных органов ЦК. И тогда он воскликнул мысленно, вот же он, мой депутат, вот человек, который не останется равнодушным к его сообщениям.

Но Шубарин не был бы Шубариным, если бы, замышляя обнародовать через народных депутатов или через прокурора Камалова документы о том, как разваливают экономическую систему страны, не имел бы и своих кровных интересов. Имел он интересы, и немалые, одним махом он хотел избавиться не только от конкурентов, но и от новоявленных миллионеров, он знал, что наша финансовая система такого объема хищений не выдержит. Артуру Александровичу вспомнился старый фильм по О`Генри, где двое гангстеров грабят почтовый поезд. В последний момент под одним из налетчиков убивают коня и тот пытается вскочить за спину своего товарища, сидящего на крупной белой лошади. Но подельщик, достав пистолет, говорит своему приятелю:

– Извини, Боливар двоих не выдержит, – и убивает его.

Так и Шубарин понимал, что наша экономика не вынесет такого количества аферистов, откровенно грабящих страну.

Его, дельца, сложившегося в годы твердой государственной руки, по-человечески возмущали нувориши, делавшие состояние из воздуха. Он называл их про себя «математиками», деньги они делали путем сложных бумажных операций, не производя материальных ценностей. Раньше деньги ковались одним способом, производя неучтенную продукцию: мебель, ковры, одежду, вино, коньяк – вплоть до ювелирных изделий. «Математики», на взгляд Шубарина, представляли и для Отечества, и для него, традиционного дельца, крайнюю опасность, и он без сожаления решил сдать их правосудию.

Вначале он собирался просто отправить две тетрадки, без комментариев, добавив кое-что из последних сведений, прокурор догадался бы, что к чему. Потом он все-таки решил, что к откровениям следует написать хоть какое-то предисловие или пояснение. Но поступил иначе, ведь тетради писались для себя; где-то в душе, тайно, Шубарин лелеял мечту, что если мы станем правовым государством и у нас начнут действовать экономические законы, тогда он станет владельцем коммерческого банка, и все трюки, что проделывали сегодня дельцы, следовало иметь в виду, порою встречались гениальные ходы. Поэтому он аккуратно перепечатал все в двух экземплярах сам и оба отправил прокурору Камалову.

Многостраничный материал имел небольшое сопроводительное письмо, и начиналось оно так:

Уважаемый Хуршид Азизович!

Этот текст, направленный в Прокуратуру и адресованный лично Вам, поначалу может показаться странным и даже невероятным. Не удивляйтесь, в нашем обществе сейчас много непривычного и непонятного, идет размежевание сил, интересов. Сведения, которыми Вы станете располагать, могут подтолкнуть Вас на мысль – вот наш человек в стане экономических диверсантов, не обольщайтесь, – я не ваш человек. Проанализировав то, что я Вам сообщу, Вы поймете, что и в деловом человеке (которого наши же законы заставили ловчить, хитрить) есть определенный порог нравственности, переступая который трудно считать себя порядочным гражданином. Есть моменты истории, когда чрезвычайно важно соотношение личных и государственных интересов – сегодня как раз такое время, Отечество в опасности. И я вполне сознательно предаю интересы своего клана и хочу перекрыть один из путей, ведущий к финансовому краху державы. И еще, письмо адресовано не Прокуратуре как таковой, а Вам, не знай я Ваших личных качеств, вряд ли появилось желание поделиться подобными тайнами, ибо цена каждой строки этой информации – жизнь, в большой игре не щадят ни своих, ни чужих. Отступничество, ренегатство карается особенно жестоко. Возможно, на путях той борьбы, что вы затеяли в республике, когда-то наши дороги и пересекутся, и может, тогда у нас появится возможность поговорить подробно, а сейчас время торопит.

Дальше Шубарин переходил к конкретным фактам и, наверное, чтобы ошеломить, сразу сообщил, что в Стройбанке республики отдел кредитов и ссуд возглавил человек с подложными документами, его цель – выдать под заманчивые проекты, которые никогда не будут реализованы, крупные кредиты. Все эти проекты предполагалось реализовать в областях, чтобы не бросалось в глаза, и развитию периферии отдавалось приоритетное направление в кредитовании. Когда огромная сумма поступит на счета предприятий, намеренных якобы преобразовать край, дельцы в один день покинут пределы Узбекистана.

Обращал Японец внимание и на работу других конкретных банков республики, в которых за четко определенный процент с суммы смотрели сквозь пальцы на перекачку средств предприятий на счета кооператоров.

Приводил Шубарин и подробный список лжекооперативов, не производящих ничего и занимающихся только переводом безналичных денег предприятий в наличные на взаимовыгодных условиях.

Упоминал он и о кооперативах, организованных при предприятиях, эти-то наносили особо крупный ущерб государству, обескровливая основные производства.

Не пощадил он и особо алчных инспекторов банка, они за мзду закрывали глаза на любые нарушения и даже, опять же за взятку, консультировали, как обойти банковский контроль.

Указал особо процветающие кооперативы, выполняющие работы на договорных началах для предприятий, где объемы работ завышались в десятки раз, а заказчик за оплату невыполненных работ получал свою долю у его хозяев.

Он писал, что масштабы финансовой диверсии ныне таковы, что угрожают самой безопасности страны и в этом плане им следует уделять столько же внимания, как охране государственных секретов и оборонных тайн. Предлагал незамедлительно присмотреться к кадрам, особенно на союзном уровне, ведающем проблемами снабжения страны и внешнеторговыми связями, банковскими делами, включая и валютные сделки, и называл организации и в Москве, и в Ташкенте, где новоявленные советские предприниматели чувствуют себя чересчур вольготно.

Обращал внимание на несостоятельность надежд, что в связи с ростом кооперативных предприятий появится конкуренция, которая в конце концов отразится и на качестве, и на ценах. На живых примерах он доказывал, что это утопия, несбыточные и вредные иллюзии, от которых следует немедленно избавиться и не делать ставку, а искать другие пути. Ибо они, еще и не оформившись толком, имеют все признаки монополий. Попробуй снизить цены на свои изделия, завтра тебя предупредят, не поймешь – сожгут, и все знают об этом, кроме тех, кому следовало бы знать. Конкуренция может возникнуть только при честной борьбе между порядочными людьми, при крепких и уважаемых законах, при избавлении кооперации от тесных объятий уголовного мира, а до этих условий нам еще, к сожалению, далеко. И непременно при конвертируемости рубля, когда на наш рынок автоматически хлынет поток дешевых и качественных изделий и он сметет кооперативы, созданные только с целью наживы, а вот те, что останутся при честной конкуренции с товарами мирового уровня, будут производить достойную продукцию. А в закрытой от внешнего мира системе, при пустых полках магазинов на кооперацию и качественные товары рассчитывать не приходится, это очередной обман, тупик.

И заканчивал он уже совсем сенсационными фактами, о совместных предприятиях и кооперативах, получивших выход за рубеж. Чтобы прокурор Камалов не вычислил легко автора письма, он не говорил, что сам получил десятки предложений о создании таких организаций с западными партнерами от своих московских друзей, у которых в связи с кооперацией резко выросли аппетиты, и их уже мало устраивали деревянные рубли, как они называли советские деньги, и они искали, и вполне успешно, выход на конвертируемую валюту.

Но ведь в Москве рождались только идеи, а то, что требовалось зарубежному партнеру, готовому платить чистоганом, находилось по всей стране – как говорят дельцы, в глубинке. И московские предприниматели, разъезжая по стране с огромными суммами «деревянных» денег, помогали открыть в интересующих их местах нужные для дальних, многоходовых целей кооперативы, готовые ради денег идти на любой подлог. И если он сам не создал предприятия, перекачивающего стратегическое сырье на Запад, то хорошо осведомлен о том, что делалось, и знал сделки, от наглости и беспринципности которых он, человек далеко не сентиментальный, потерял покой в душе. Вот почему в письме к прокурору Камалову он ходил только с козырных карт.

Сообщал он и о двух портах в Прибалтике и двух на Дальнем Востоке, где уже не однажды опробовали маршрут, отправляя под видом производственных и технологических отходов и металлолома трубы, прокат, особо легированную сталь и в больших количествах цветные металлы, бронзу, медь.

Московские дельцы похвалялись, что в этих портах для них открыта зеленая улица.

Обращал анонимный автор внимание прокурора Камалова на то, что предприниматели из Москвы, с Кавказа и из Прибалтики проявляют глубокий интерес к продукции Алмалыкского свинцово-цинкового комбината и меднообогатительной фабрики, к изделиям Чирчикского завода жаропрочных и тугоплавких металлов и особенно к таджикскому алюминию. А в самое последнее время, в связи с близостью афганской границы и нестабильностью в регионе, стали активно искать подходы и к урану.

Предостерегал Шубарин и о том, чтобы выход на зарубежный рынок наших предприятий, особенно государственных, обязательно обеспечивался квалифицированной юридической зашитой, ибо осваивать советский рынок кинулись многие авантюристы. И на Западе, что ни день, создаются фирмы с пышными названиями и пустыми счетами, в которых доминируют бывшие советские граждане. Фирмы-однодневки, заведомо рассчитывая на нашу нерасторопность, необязательность и полное пренебрежение к юридической ответственности (райком рассудит), порою затевают контракты, чтобы только сорвать крупную неустойку. Если пустить внешнеторговые дела на самотек, как сегодня, нашему государству не только не заработать валюту, а еще придется отдавать последние остатки золотого запаса. Запад свое урвет. Будучи в Америке, он слышал и о таких проектах «помощи», но о своей поездке в Лос-Анджелес он, конечно, в письме к Камалову не упомянул.

Напоследок указал путь, куда в последнее время кинулись предприниматели, где они нашли для себя Клондайк, и предсказывал, что в будущем каждое третье уголовное дело кооператоров будет связано с хищением из армейских складов и баз. Деньги дельцов уже сильно подкосили моральные устои некоторых чинов военного ведомства, и путь тут напрашивался один – быстрее снять покровы тайн с армии, и само собой прекратится перекачка всякого добра в кооперативы.

Отправив пакет прокурору Камалову, Шубарин словно камень снял с души, и настроение у него переменилось, он с прежней энергией взялся за дела. Уже через две недели Артур Александрович понял, что своим коварным письмом крепко прополол ряды конкурентов не только в Ташкенте и в республике, но даже в Москве. Прошедшие аресты по его доносу наводили на мысль, что Камалов поставил в известность Москву, и к работе подключились специалисты из КГБ, ведь, по сути, в послании шла речь об экономической диверсии против страны, брали таких людей, на которых милиция и глянуть боялась. И тут он понял, что ему не следует поддерживать ни Сенатора, ни Миршаба в охоте за прокурором, в конечном счете к свободному и правовому государству вели такие люди, как Камалов. И в случае реальной угрозы жизни прокурора человека из ЦК и из Верховного суда следовало сдать властям, как и «математиков», разоряющих страну; ни Сенатору, ни Владыке Ночи рыночная экономика с конкуренцией ни к чему. Результат по анонимному письму окрылил Шубарина, он почувствовал, что может влиять на ситуацию если не в стране, то в республике, и поэтому решился еще на одно послание, но на этот раз за личной подписью. Видя, как трудно идет перестройка в экономике, Шубарин написал письмо в Верховный Совет республики, где в связи с предстоящей хозяйственной самостоятельностью предлагал свои меры оздоровления финансовой и деловой жизни Узбекистана.