Текст книги "Масть пиковая"

«Отравил, наверное, отравил», – думал Артем, не решаясь достать спички, хотя курить хотел страшно.

Лежавший на верхних нарах крепкий парень, задержанный, как и он, за вооруженное ограбление, увидев серебристую пачку «Кента», жадно поглядывал на нее, будь она у любого другого, он уже отобрал бы, но Беспалый, хотя и вел себя тихо, по рангу был самый «авторитетный» человек в камере. И вдруг Беспалый сделал неожиданный для себя жест, бросив пачку наверх, сказал:

– Если хочешь, поменяй на «Космос», я не люблю американские.

Тот, поймав пачку на лету, быстро глянув в нее, подал вниз три сигаретки и спросил:

– Хватит?

– Вполне, – ответил Парсегян и с удовольствием закурил.

Всю ночь Беспалый не мог сомкнуть глаз, он маялся от навязчивой идеи – отравил или не отравил Сенатор сигареты? Он даже поднялся среди ночи и, разбудив соседа, попросил у него закурить, пообещав днем вернуть американскими. После этого у него немного успокоились нервы, и перед самым рассветом он заснул тяжелым сном.

Проснулся он в камере одним из последних, неспокойный рваный сон заставил на время забыть о вчерашней истории, но как только взгляд его упал на верхний ярус нар, где, отвернувшись, лицом к стене лежал любитель американских сигарет, он тут же вспомнил о Сенаторе, который должен был сегодня объявиться вновь. Если, конечно… «Если» и подтолкнуло Беспалого разбудить соседа. Едва он дотронулся до него, как понял, что тот мертв.

Он с трудом сдержал в себе крик, но ужас так стремительно распирал его, что он, словно обезумев, растолкал сокамерников, кинулся к двери и стал барабанить в нее руками и ногами, при этом он кричал на весь следственный изолятор: «Требую прокурора! Немедленно доставьте меня к прокурору!»

В камере решили, что тихий мужик сошел с ума. На шум сбежалась администрация, поначалу они попытались силовыми приемами заставить замолчать Беспалого, но это не удалось, Парсегян обладал недюжинной силой. Раскидывая пытавшихся утихомирить его людей, он продолжал требовать встречи с прокурором.

Из соседних отделений поспешили на помощь, и Артема поволокли в одиночную камеру в конце длинного коридора. Но и там он не угомонился, продолжал стучать изо всех сил в дверь и требовал прокурора. В конце концов кто-то из дежурных офицеров догадался спросить арестанта, зачем ему прокурор и с кем конкретно он настаивает на встрече. Беспалый ответил, что он требует встречи только с прокурором Камаловым и что он намерен сделать сообщение государственной важности. Вызвали психиатра, но всякий случай, и тот, побыв наедине с арестантом минут десять, заверил администрацию, что тот в полном здравии.

Когда Камалову сообщили, что арестованный вчера за вооруженный разбой некий Артем Парсегян, бывший владелец салона игровых автоматов, настаивает на немедленной встрече с ним, первое, о чем он подумал, а не связан ли этот человек с тем странным и тревожным анонимным письмом, что получил он в прошлом месяце, поэтому он без промедления и раздумий выехал в следственный изолятор.

С первой минуты встречи Парсегян просил Камалова немедленно перевести его в другое место и чтобы местонахождение держалось в тайне от Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, заведующего Отделом административных органов ЦК, который, по словам Беспалого, при первой возможности постарается отправить его снова на тот свет. Арестованный настолько был возбужден, испуган и нес такие невероятные вещи, что прокурор уже собирался вызвать психиатра, но Парсегян, словно прочитав его мысли, сказал:

– Вы, наверное, думаете, я сумасшедший и возвожу напраслину на уважаемых людей, но вы должны мне поверить, вчера в первой половине дня он был здесь, уговаривал меня держать язык за зубами и, прощаясь, оставил две сигареты «Кент». Хорошо зная Сенатора, у него в уголовном мире такая кликуха, я подумал, что он мог отравить их, и поэтому от страха отдал курево соседу, и он уже мертв.

Вот тут-то прокурор Камалов окончательно уверился, что говорит с сумасшедшим, потому что о смерти сокамерника Парсегяна никто ему не докладывал, но Беспалый отчаянно просил проверить его утверждения. Чтобы прекратить бесполезный разговор, прокурор выглянул в коридор и попросил дежурного офицера проверить сказанное Парсегяном.

Через две минуты офицер без стука влетел в комнату и испуганно доложил, что Снегирев, 1960 года рождения, задержанный за вооруженный разбой, мертв.

С этой минуты у них начался другой разговор, и длился он больше двух часов.

Наконец-то выяснилось, почему умирающий охранник из Прокуратуры республики настойчиво твердил: «Сухроб… Сухроб». Понял Камалов, откуда начался стремительный взлет районного прокурора и почему тот был огорчен арестом хана Акмаля.

Того, что рассказал арестованный, по кличке Беспалый, хватило, чтобы взять под стражу заведующего Отделом административных органов ЦК, но Парсегян встречался с ним лишь эпизодически, и в жизни Сенатора оставалось еще много белых пятен. Например, Беспалый ничего не мог сказать о прослушивании телефонов в Прокуратуре республики и о смерти молодого турка по имени Айдын, читающего по губам.

Но, несомненно, Парсегян стал бесценным свидетелем против такого изощренного и коварного противника, каким оказался Акрамходжаев. Прокурор даже отметил про себя, что он, наверное, будет самым опасным оборотнем, попавшим ему в капкан. Понятным оказался и страх Парсегяна, конечно, человек из ЦК приложит все усилия, чтобы убрать единственного свидетеля своей тайной жизни. Оставлять здесь Беспалого было рискованно, и прокурор, связавшись с генералом Саматовым, перевез задержанного в следственный изолятор КГБ.

Как бы ни испугался Парсегян, он ни слова не сказал о Салиме Хасановиче из Верховного суда, приберег его на всякий случай. Если арестуют Сенатора, как предполагал Беспалый, Салим поймет, что он его не сдал. Ход был дальний, но верный. Сенатор за убийство во дворе Прокуратуры получит вышку, а он за ограбление от силы десятку, вот тогда Салим и сгодится.

Вернувшись к себе в Прокуратуру, Хуршид Азизович пожалел об одном, что встреча с Парсегяном ничего не прояснила с анонимным письмом, а он на это очень рассчитывал и по ходу беседы пытался узнать кое-что, но оказалось, что Парсегян среди деловых людей был мелкой сошкой и ценился прежде всего за свое уголовное прошлое. А письмо не шло у него из головы.

Для Камалова сразу стало ясным, что писал его русский человек, и немолодой уже, ибо слова «отечество», «держава» в таком контексте, как они подавались в письме, живут чаще всего в русской душе, в этом его не переубедил бы никто, не зря же он сорок шесть лет прожил в Москве, в России. Не сомневался он и в правдивости информации, две выборочные проверки, что сделал он тут же, подтверждали искренность автора. Смущало одно обстоятельство, что крылось за письмом, – искренняя боль за отечество, державу, или возможность руками государственного аппарата устранить своих конкурентов?

Если первое, то следовало попытаться найти этого человека, его знаниям, жизненному опыту, связям не было цены, он один стоил многих людей, занятых в органах правопорядка, впрочем, многие и не могли знать тайн экономической диверсии против страны, такими знаниями обладают единицы, они и определяют финансовую стратегию. Конечно, автор анонимного послания и был одним из стратегов делового мира и оттого знал многое из настоящего и даже будущего. Вот если бы знать истинные мотивы его поступка?

Но даже если автор письма и ставил перед собой иную задачу, все равно анонимному посланию, как и неожиданному свидетелю Парсегяну, цены не было. Благодаря этой информации Камалов не только устранял попытки экономической диверсии, но давал знать преступному миру, что он в курсе дел, Прокуратура владеет ситуацией и что время безнаказанного грабежа страны кончилось. Но кроме сиюминутной выгоды имелась и другая сторона, долгосрочная, что ли, из-за этой дерзкой анонимки он несколько по-иному глянул на работу Прокуратуры и правовых органов и убедился лишний раз, что они по-прежнему тащатся в хвосте событий, уступая право первого удара преступному миру, ни о каком упреждении противозаконных акций не было и речи. Оттого, получив пакет, он лично сам снял копию на ксероксе и тут же переправил письмо в Москву не только потому, что там указывались конкретные адреса в столице, а прежде всего чтобы показать изощренность и размах противозаконных финансовых операций, а отсюда хотел навести Прокуратуру на мысль, что сегодняшние методы борьбы с экономической преступностью не имеют ни малейших шансов на успех.

Как утверждал анонимный автор, экономические интересы страны ныне нужно защищать как государственные тайны и секреты, иначе усилия любого правительства, пытающегося вывести государство из кризиса, окажутся напрасными. Камалов считал, что сегодня позарез нужны эксперты высокого класса, знающие банковское дело, нужны эксперты по экономике, по финансам, причем специалисты должны быть и явные, и тайные, иначе победа и в скором времени навсегда будет за мафией. Уж ее-то эксперты ошибочных рецептов не дают, они мобильны, высокооплачиваемы, и их решения моментально, без проволочек проводятся в жизнь. Держать под контролем квалифицированных специалистов, работу банков и финансовых учреждений – значит упреждать события, а не собирать в лучшем случае по крохам уплывшие на сторону народные деньги.

Ознакомившись с организационной преступностью в крае, Камалов как специалист понял, что в борьбе с уголовным элементом традиционные методы уже малоэффективны, ибо хорошо изучены противником. И тут следовало действовать по-новому, внедрять в криминогенную среду своих талантливых Штирлицев, без знания проблемы изнутри победа над преступным миром невозможна. А в том, что воровской мир давно уже решил эту проблему, подтверждал лишний раз пример Сенатора, по словам Парсегяна, тот даже мечтал возглавить руководство республики.

Сейчас, пока Камалов ждал телефонного звонка Уткура Рашидовича, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью, в следственном изоляторе КГБ следователи Прокуратуры старались закрепить показания важного свидетеля. Камалов понимал, Сенатора нужно арестовать как можно скорее, пока он не узнал, что Беспалый остался жив и надежно упрятан. Но арестовать заведующего Отделом административных органов ЦК так же трудно, как и хана Акмаля, по сложившейся традиции следовало поставить в известность руководителей республики, и вряд ли кто гарантировал бы в таком случае, что разговор не станет известным ему. Камалову не хотелось упускать Сенатора, человек, имевший тесные контакты с уголовным миром, представлял угрозу и на нелегальном положении.

А обстановка в республике складывалась не в пользу перестройки, он-то хорошо знал, как неспокойно по всей Ферганской долине, то тут, то там вывесят зеленое знамя ислама, то появятся вдруг во множестве листовки: «Узбекистан – узбекам!», «Русские, убирайтесь в Россию!» А иным должностным лицам приходили письма с угрозами, и обо всем этом знали и в Прокуратуре, и в ЦК.

Шел четвертый год перестройки, а обещанных благ, повышения жизненного уровня не ощущалось и в обозримом будущем не предвиделось. Пропали товары первой необходимости, резко выросли цены на продукты питания, ударившие прежде всего по многодетным дехканским семьям. За хлопок платили гроши, и по-прежнему он оставался монокультурой, обрекал на голодное существование богатый край. Как тут не зреть недовольству. И такие люди, как Сенатор, чтобы спасти свою шкуру, отвлечь от себя внимание, могли поднести спичку к пороховой бочке народного гнева.

Прокурор знал, что хан Акмаль в Москве умело затягивал следствие, пытался торговаться за жизнь и до сих пор не выдал своих богатств, а если между ним и Сенатором был какой-то сговор, не оставил ли он его своим преемником в крае, и не у него ли хранятся астрономические суммы, награбленные у простых дехкан? Вот такой неожиданный виток мыслей закрутился вдруг у прокурора Камалова. И в это время у него раздался звонок, докладывал Уткур Рашидович.

– Завтра он проводит совещание в Самарканде, и у него на руках авиабилет на первый рейс.

– Прекрасно, нам лучше взять его на выезде, меньше шума будет.

Арест Акрамходжаева вызвал в республике широкий резонанс, хотя тут, кажется, уже привыкли ко всяким неожиданностям. Конечно, сыграла роль и его известность, люди помнили нашумевшие статьи по правовым вопросам, в последние годы его имя в крае было на слуху. Но мало кто знал или догадывался, что к этому приложил руку духовный наставник хана Акмаля, человек в белом, Сабир-бобо из Аксая.

В тот же день, когда в Самарканде защелкнулись наручники на запястьях Сенатора и прямым авиарейсом его отправили в Москву, Сабир-бобо уже знал об аресте человека, которому они с ханом Акмалем вручили свою судьбу и пять миллионов денег. Не зря же аксайский Крез говорил Сухробу Ахмедовичу: «Вы постоянно будете находиться под присмотром наших людей», и хотя задержание Акрамходжаева проводилось тайно и без особого шума, оно тут же стало известно в Аксае.

Сабир-бобо прекрасно понимал, что в аресте хана Акмаля виноват лишь один человек – прокурор Камалов, вот он-то и спутал все их карты. Приезжал человек из ЦК после ареста хана Акмаля еще раз тайно в Аксай, Сабир-бобо потребовал встречи, нужно было объяснить, почему он не предупредил об акции прокурора республики. Зная ситуацию в крае, Сабир-бобо решил попортить настроение прокурору Камалову, чтобы не очень обольщался своей победой. Он сам набросал текст листовки, где сообщалось об аресте Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, подавал он это как произвол над местной интеллигенцией ставленниками Москвы и просил народ встать на защиту видного юриста. Листовки тайно отпечатали в типографиях Намангана, а гонцы развезли их по всем областям Узбекистана.

Человека из ЦК определили в Москве в тюрьму под романтическим названием «Матросская тишина». Нового человека с воли встретили радушно, к тому же многие его здесь знали, а те, что не знали, слышали о нем, читали статьи. Один, невинно осужденный в застойное время, глядя на современные суды и сплошные отказы от прежних показаний, как-то сказал в сердцах:

– Повезло же нашим казнокрадам и чиновникам, на воле в свое время грабили народ по своим законам, и в тюрьму, и в психушку упекали кого хочешь, а сегодня, когда сами попались, судят их по демократическим законам, им презумпцию невиновности подавай, над которой они вчера смеялись, чуть что – о правах человека кричат.

Окружение Сухроба Ахмедовича правами пользовалось умело. Сенатор, конечно, ведал, что вести с воли в тюрьму стекаются с невероятной быстротой, но знание обстановки в республике постояльцами «Матросской тишины» потрясло его. Порою казалось, что они сидят в чайхане на Бадамзаре и обсуждают прошедший вчера пленум.

Слухи слухами, но сокамерники все-таки жадно ловили слова доктора юридических наук, им нужно было получить подтверждение своим выводам, планам, мечтам. И, четко уловив их настроение, он старался укрепить их дух, ибо развал уголовного дела каждого из них в конце концов шел ему только на пользу, хотя и тут, в общей, казалось бы, беде, он ни с кем из них не хотел объединяться, солидаризироваться, он был, как всегда, сам по себе.

У него спрашивали: неужели новые политические силы в крае столь сильны, что может произойти отделение Узбекистана от Союза? Он, не задумываясь, отвечал: да, при определенных обстоятельствах это может случиться, и с обычным своим коварством добавлял: в таком случае для нас, граждан Туркестана, российский суд не будет указом, и мы вернемся домой. Конечно, такой расклад устраивал казнокрадов, и они с восторгом внимали каждому слову человека с воли.

У него спрашивали: а как народ воспринимает судебные процессы, где мы все как один отказываемся от своих прежних показаний и утверждаем, что оговорили себя под нажимом следователей. И опять он им отвечал словами хана Акмаля: народу сумели внушить, что вы пострадали за него, за его благо, пусть незаконным путем, но хотели получить справедливую цену за хлопок. Сегодня везде и во всем винят центр, вы ведь читаете газеты, это должно стать и нашей тактикой, – так заканчивал новый арестант свои беседы.

С первого дня Сенатор пытался навести справки о хане Акмале, но никто с ним не сталкивался, даже старожилы – аксайский Крез содержался отдельно. Конечно, сокамерники допытывались у новичка, за что же арестовали его, и тут он блефовал напропалую, намекал, что за идейные разногласия, хотя и узнал перед самым отлетом в Самарканд, что Беспалый остался жив. Когда «москвич» лично защелкнул на запястьях наручники, Сенатор понял, что его жизнь зависит от жизни Беспалого, да и от жизни Камалова тоже. Случись что с настырным прокурором, Парсегян мог бы отказаться от своих прежних показаний, он ведь газеты читает и знает, как проходят нынче в нашем демократическом обществе суды. Впрочем, гораздо надежнее убрать самого Парсегяна, и опять Камалов останется с носом. И тут он пожалел, что Салим Хасанович даже не догадывается, что его судьба находится в руках у Парсегяна. Теперь для него самым главным представлялось одно – дать знать о себе Хашимову, или, точнее, – дать команду действовать решительно, идти ва-банк. Прокурор Камалов, которого они называли в целях конспирации «москвич», на этот раз переиграл их, но Сенатор считал, что он еще не сказал последнего слова, располагая пятью миллионами, он мог побороться за жизнь, силу денег он знал.

И тут ему подвернулась удача: освобождали из-под стражи одного ташкентского чиновника, человека этого Сенатор не любил и даже не очень доверял ему, но другого варианта не представлялось, и он рискнул. Отведя того на прогулке в сторону, он сказал жестко:

– Первое, что вы сделаете, вернувшись в Ташкент, зайдете пообедать в ресторан «Лидо» и, передав от меня привет хозяйке заведения, попросите, чтобы она свела вас с Салимом Хасановичем. Ему вы должны сказать следующее: подозревать «москвича» и любителя игровых автоматов в моем оговоре нет оснований. Пожалуйста, запомните эти слова, я не хотел бы, чтобы из-за меня косились на невинных людей. А с врагами я сам разберусь, если душа чиста, никакой суд не страшен.

И в глазах освобождавшегося он утвердился еще раз как благородный и справедливый человек, хотя на условленном жаргоне послание означало: убрать во что бы то ни стало любой ценой прокурора Камалова и взломщика Артема Парсегяна.

После неожиданного ареста Сенатора события покатились столь стремительно, что порою, казалось, они вырвались из-под контроля, но это на взгляд непосвященного, ситуацию держали в руках и прокурор Камалов, и друг Сенатора Хашимов из Верховного суда, не остался в стороне и Сабир-бобо. Просто приближалась развязка многих событий, и, как всегда, не обошлось и без его величества случая.

По стечению обстоятельств в те же дни на стол Камалову попали и документы, о которых когда-то упомянули тайно в Прокуратуре СССР, и судьба первого секретаря ЦК была решена. Странно, но взятие под стражу преемника Рашидова вызвало куда меньший резонанс, чем арест Сенатора. Но в эти же дни решался вопрос и о жизни самого Камалова.

Бывший узник «Матросской тишины» выполнил просьбу Сенатора, встретился с человеком из Верховного суда и слово в слово передал послание из Москвы. Хашимов уже знал о задержании Беспалого, но никак не мог взять в толк, почему так опасен Парсегян его другу. С Камаловым, конечно, ясно, того следовало убрать уже давно. Но просьба шефа означала приказ, в ней крылся ультиматум, значит, Беспалый знал что-то такое, что грозило жизни его другу и однокашнику. Любой ценой – означало, что он мог заплатить за эти две жизни огромные деньги, Сенатор оценивал себя круто.

Ну, с Беспалым, как думал Салим Хасанович, проблем особых не должно было возникнуть, стоило передать в воровской «общак» тысяч сто, его удавили бы в камере в тот же день, старый и испытанный прием.

Но в те напряженные дни случилось событие, опять же затронувшее всех: прокурора Камалова, Сенатора, его друга Миршаба, Сабира-бобо, духовного наставника хана Акмаля.

В поселке Кувасай вспыхнул конфликт между турками-месхетинцами и местным населением, скандал, начавшийся на базаре, перерос в межнациональные столкновения во всей Ферганской долине. Заполыхали огни пожарищ, полилась людская кровь в старинном Коканде и Маргилане.

Прокурор Камалов, поднятый среди ночи звонком из ЦК, не дожидаясь рассвета, на специальном самолете отбыл в Ферганскую долину, куда уже стягивали из Ташкента войска МВД и милицию. В тот же день прокурор вместе с муфтием мусульман Средней Азии и Казахстана, прибывшим прямо из Москвы с сессии Верховного Совета СССР, обратился по республиканскому телевидению к жителям региона с призывом к благоразумию и спокойствию.

В то время, когда прокурор республики выступал по телевизору, Салим Хасанович заканчивал инструктаж Арифа и еще двух его сподручных, начиналась охота на Камалова, цена, назначенная за его жизнь, вполне устроила наемных убийц. Дослушав выступление «москвича», они получили 100000 аванса и в ту же ночь через Чадакский перевал отправились на двух машинах в Фергану. В условиях чрезвычайного положения смерть Камалова не бросилась бы в глаза общественности и вряд ли бы кто догадался, что охотились за ним персонально.

Волнения в Ферганской долине оказались неожиданными даже для Сабира-бобо, он верил в долготерпение своих земляков, но, видимо, чаша терпения переполнилась, и он жалел лишь об одном, что эту обезумевшую от крови массу нельзя взять под свой контроль, но от мысли направить ее в определенное русло не отказался.

Сабир-бобо тоже слушал выступление по телевидению прокурора Камалова, внимал молитвам муфтия, но призывы к благоразумию понял по-своему, ибо, выключив телевизор, пригласил к себе Исмата, Ибрагима и Джалила, некогда отвозившего человека из ЦК к поезду Наманган – Ташкент.

– Настал час помочь нашему хозяину, дорогому Акмаль-хану, – начал он без восточных экивоков, – вы уже знаете, что творится в Фергане, Коканде, Маргилане, во всех кишлаках долины. Одно жаль, что страдают в резне мусульмане, но аллах велик, наверное, простит нас за невинную кровь. Когда человек не может прокормить на родной земле своих детей, он с подозрительностью начинает оглядываться на соседей. Я не одобряю грабежей и насилия над турками, нашими единоверцами, суннитами, следует направить копившуюся годами ненависть на разгром райкомов, судов, зданий милиции и Прокуратуры. Пусть власть почувствует силу народного гнева. У каждого из вас, как я знаю, в Фергане, в Коканде есть родня, друзья, а у Джалила жена маргиланка, поэтому сегодня не мешкая выезжайте на трех машинах туда, пусть каждый выбирает себе маршрут по душе сам. Надо пустить слух, что только хан Акмаль может успокоить народ, пусть в требованиях масс чаще упоминается его имя, не жалейте на это денег, выбирайте в толпе самых горластых и нахрапистых. Пусть захватывают административные здания, не скупитесь и на водку, и на анашу, и, конечно, не забывайте о безопасности. Кормите-поите молодежь от пуза, денег на баранов не жалейте, от мяса кровь быстрее бежит – к этому не придерешься. Действуйте смело, не бойтесь, вы не одни будете направлять людей против ненавистной власти, туда, как мне сообщили, много таких, как вы, выехало. Двадцатимиллионный Узбекистан – не Армения и не Прибалтика – мы огромная сила. В одном месте долго не задерживаться, через день-два сбрейте усы, постригитесь наголо. Если пересекутся дороги, обменяйтесь машинами, возьмите с собой побольше фальшивых номеров, властям сейчас не до проверки документов, важно не засветиться. Думаю, учить вас не следует, будете действовать по обстановке, а сейчас получите деньги – и живо в дорогу, а я буду молиться за вашу жизнь.

Ариф с сообщниками прибыл в Фергану на рассвете, он догадывался, что не сегодня завтра будет введен комендантский час и тогда уже въехать в город без досмотра будет сложно, а он, как всегда, рассчитывал на свой восьмизарядный «Франчи» с оптическим прицелом, его бы, конечно, тут же конфисковали вместе с хозяином.

Их уже ждали, хотя о цели визита никто не догадывался, наверное, думали, что приехали под шумок почистить банк или сберкассу. В уголовном мире лишних вопросов не задают, от чужих тайн жизнь становится короче – эту истину они усваивают рано. Ариф догадывался, что опорным пунктом прокурора Камалова в Фергане могут стать только два здания, областное управление милиции или Прокуратура. Здесь он наверняка будет проводить экстренные совещания, летучки, заседания штаба по ликвидации стихийных беспорядков. Поэтому, отдохнув, на мотоцикле хозяина дома, где они остановились, Ариф отправился в одиночку по этим адресам.

Оба здания находились неподалеку, на одной улице, когда Ариф подъехал к областной Прокуратуре, от нее как раз отъезжала «Волга» с известным ему ташкентским номером, рядом с водителем сидел прокурор Камалов, судя по тому, как он был одет, оружия при нем не было. Около двух часов Ариф пробыл возле Прокуратуры, пользуясь мощным цейсовским биноклем, быстро выяснил, где находится кабинет областного прокурора, где расположен зал заседаний. Именно в этих двух помещениях будут проводиться совещания, все будет зависеть от количества приглашенных, но где бы они ни проводились, Камалов будет занимать место или в президиуме, или в кресле хозяина кабинета, или у трибуны, что имелась в зале заседаний Прокуратуры. Все три возможных места появления «москвича» хорошо просматривались с крыш соседних домов.

Был и другой вариант: расстрелять в упор из автоматов машину прокурора, для этой цели и появились у Арифа компаньоны. На обеих машинах стояли мощные гоночные моторы, а чтобы выведать маршрут, нужно лишь время, а Ариф умел ждать. Торопиться было некуда, сроки не отражались на оплате, Миршабу требовался результат.

Вернувшись в усадьбу на окраине города, где они остановились, Ариф помог компаньонам сменить ташкентские номера на машинах на ферганские, чтобы не привлекать особого внимания, ибо уже объявили чрезвычайное положение по всей области, а потом, достав из дорожной сумки детектив Чейза, расположился во дворе на айване. Детективы помогали ему коротать время, в его работе наемного убийцы умение выждать момент оказывалось главным, о том, что он мог промахнуться, не могло быть и речи.

Судя по обстановке в городе и области, дел Камалову хватало, и в Прокуратуре он мог появиться только к вечеру, а то и к ночи. Поэтому Ариф не стал отвлекать компаньонов, продолжавших возиться с машинами, вполне мог возникнуть вариант, когда придется, положившись на мощь гоночных моторов, расстрелять «Волгу» прокурора из автоматов.

Как только наступили легкие летние сумерки, Ариф отправил одного из подельщиков к зданию областной Прокуратуры. Задача у того была простая – дать знать, не проводит ли прокурор Камалов какое-нибудь совещание там.

Но в тот вечер Камалов не появился в областной Прокуратуре, говорят, он всю ночь мотался между Маргиланом и Кокандом.

Утром, вновь оседлав мотоцикл, Ариф поехал на разведку к зданию областной Прокуратуры, по тому, как дружно съезжались туда машины чиновников высокого ранга, среди которых было немало милицейских и военных, Ариф понял, что он рассчитал верно – намечалось какое-то важное совещание, на котором наверняка выступит прокурор Камалов. Когда он разворачивал «Яву», чтобы вернуться за подкреплением, то увидел, как подъехала знакомая белая «Волга» с ташкентскими номерами.

Человек, на которого шла охота, появился там, где его ждали. Как только Ариф въехал во двор, компаньоны без слов поняли, что час работы настал. Подробности плана они обговорили вчера, поэтому, молча прихватив аккуратненький чемодан-футляр, где лежала разобранная автоматическая винтовка «Франчи», помощники выехали со двора и отправились на белых «Жигулях» на исходную позицию. Минут через пятнадцать отбыл вслед за ними на «Яве» и Ариф. Судя по тому, что суета во дворе улеглась, совещание в Прокуратуре началось, и он поспешил на крышу облюбованного здания, где его поджидал с оружием страховавший его подельщик.

Мощный цейсовский бинокль шарил по рядам зала заседаний, но, к удивлению Арифа, Камалова нигде не было, хотя на трибуне один выступающий уже сменял другого.

«Спокойно… спокойно…» – твердил себе Ариф и не просил подельщика взглядом, чтобы тот достал знаменитый «Франчи». Он откинулся спиной на трубу вентиляционной вытяжки и закрыл глаза, так он поступал всякий раз, когда требовалось сосредоточиться. Просидел он так минут десять, потом вновь стал шарить мощными окулярами по окнам, но прокурора по кличке «москвич» не было. Тогда он внимательно оглядел стоянку автомашин во внутреннем дворике и легко отыскал белую «Волгу» с ташкентскими номерами. Судя по тому, что шофер находился в машине, становилось ясно, что Камалов где-то в здании. Он вдруг, встрепенувшись, навел бинокль на окна кабинета областного прокурора – Камалов находился там.

Ариф, облегченно вздохнув, снова закрыл глаза и привалился спиной к холодной кирпичной кладке трубы, следовало унять нервы. Так он просидел минуты две-три и дал знак помощнику, чтобы тот достал винтовку. Камалов сидел за столом хозяина кабинета и проводил какое-то совещание с людьми в погонах. Пока подельщик собирал «Франчи», Ариф зеркальцем подал вниз знак третьему компаньону, находившемуся в «Жигулях», – тому сообщили, что объект на месте и что через три-четыре минуты он должен подъехать вплотную к подъезду, откуда они выйдут.

Взяв в руки автоматическую винтовку, Ариф велел помощнику спускаться вниз, а сам навел оптический прицел на окно кабинета. Камалов сидел к нему боком, и Ариф целил в висок, такое попадание гарантировало мгновенную смерть, как недоучившийся врач Ариф хорошо знал анатомию.

В тот момент, когда Ариф нажал спусковой механизм «Франчи», человек, сидевший сбоку стола, спиной к окну, вдруг приподнялся и передал какую-то бумагу Камалову – и тут же повалился набок. Ариф понял, что в первый раз в жизни у него произошла осечка. Временем для второго выстрела он не располагал, да и в кабинете все сорвались с мест, и он, мгновенно сложив «Франчи», кинулся к лестнице в крайнем подъезде, где внизу ждала машина с заведенным мотором.

В кабинете областного прокурора поднялся переполох, кто-то кинулся к раненому, кто-то полез под стол, только начальник уголовного розыска города не растерялся, он тут же бросился к телефону и приказал оцепить район. У кого-то вырвалось вслух: «Обнаглели, решили запугать милицию…»