Текст книги "Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории"

Политические идеи Распутина и его манера их реализовывать на практике были связаны с его крестьянским характером; в этом смысле Григорий Ефимович был настоящим представителем народа. Всеми своими манерами и привычками он оставался простым мужиком, он чувствовал то же, что его собратья, и понимал мысли и чаяния простого народа.

Особенно заметно это было, когда ему приходилось выбирать между войной и миром: Григорий Ефимович ненавидел войну так, как ее ненавидит простой народ, знающий, что именно ему придется в первую очередь нести ее тяготы и жертвы. Когда в 1912 году великий князь Николай Николаевич под влиянием жены-черногорки прилагал большие усилия, чтобы добиться от царя вмешательства в балканский конфликт, именно Распутин заклинал монарха воздержаться от этой авантюры.

– Подумай, что будет с тобой и с твоим народом, – сказал он тогда царю. – Твой дед помог болгарам сбросить турецкое иго; и как они отблагодарили за это нашу матушку-Россию? Благословили бы нас наши отцы, пролившие кровь ради этих татар, если бы ты их сыновей послал в этот крестовый поход? Предположим, мы победим! А дальше что? Это значит, что мы должны помогать нашим братьям-славянам! Но разве Каин не был братом Авеля?

Очевидно, что эта речь Распутина произвела на императора глубокое впечатление и сильно способствовала тому, чтобы Россия отказалась от вмешательства в балканский вопрос.

Когда в 1914 году надвинулась угроза войны, опять же Распутин самым энергичным образом представил ему мнение мужиков. К сожалению, старец не мог воздействовать на Николая лично. Он тогда лежал в тюменской больнице, тяжело раненный ударом ножа, нанесенным ему женщиной.

Едва он услышал, что вот-вот разразится война, как сразу отправил императору телеграмму с призывом во что бы то ни стало сохранять мир, что безумие из-за обид сербов развязывать мировой конфликт, который будет иметь самые тяжкие последствия. Но в этот раз его влияние не сработало потому, что он не присутствовал лично. Позднее Григорий Ефимович уверял, что если бы не лежал тяжело раненный, то сумел бы помешать началу войны.

До самой своей смерти Распутин выражал неприязнь к этому злу; он пытался убедить всех в необходимости немедленного заключения мира. Морис Палеолог передает странный разговор, который однажды состоялся у него со старцем по поводу войны:

«В коротких отрывочных фразах, с множеством жестов, он набрасывает предо мною патетическую картину страданий, которые война налагает на русский народ:

– Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот, слишком много разорения, слишком много слез… Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собою пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре… А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии, Господи Боже! искалеченные, однорукие, слепые! Это ужасно! В течение более двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе!.. <…> Видишь ли, когда народ слишком страдает, он становится злым; он доходит иногда до того, что говорит о республике… Ты должен был бы сказать обо всем этом императору».

В разговоре с князем Юсуповым, своим будущим убийцей, Григорий Ефимович сказал ему:

– Довольно войны, довольно крови! Давно пора это все закончить! Что же? Разве немцы нам не братья? Христос сказал, что мы должны любить своих врагов! А какая же это любовь? «Папа» не хочет уступать, и «Мама» заупрямилась в этом вопросе; явно кто-то дает им дурные советы! Кайзер! На нем лежит вина за войну, целую жизнь молиться, и того недостаточно, чтобы искупить это! Если бы не эта проклятая баба, всадившая мне в живот нож, я нашел бы способ помешать этому кровопролитию! В мое отсутствие ваши проклятые Сазоновы и прочие все испортили!

Политические цели войны были ему чужды, как и всей народной массе. Он знал только, что мужик идет на фронт подневольно, из страха перед жандармами. Его проницательность, похоже, однажды дошла до того, что он пророческим тоном объявил, что пролитая на этой войне кровь отольется страшной местью генералам, дипломатам и даже императору.

– Россия ввязалась в войну против воли Господа, – говорил он. – Горе тому, кто отказывается это признать! Чтобы услышать голос Божий, нужно слушать со смирением, но сильные раздуваются от гордыни; они считают себя слишком умными и презирают простых до того дня, когда с неба на них словно молния обрушится кара. Христа возмущают стоны, доносящиеся до него с земли русской. Генералы не переживают от того, что посылают на убой тысячи мужиков; это не мешает им есть, пить и богатеть. Но кровь жертв падет не только на них, она запачкает и царя, потому что царь – отец для мужиков! Я вам говорю: месть Господня будет ужасна!

Не сумев предотвратить войну, он, по крайней мере, старался смягчить некоторые особенно тяжелые для народа мероприятия; так, он сделал все возможное, чтобы помешать призыву в ополчение второго разряда, то есть пожилых крестьян, резонно заметив, что нельзя оставлять поля необработанными. Бездарные генералы в своем безумии полагали, что победа зависит только от массовой мобилизации, и хотели отправить на фронт всех до последнего человека, не думая о потребностях сельского хозяйства и в то время, когда боеприпасов и оружия не хватало для уже поставленных в строй солдат. Распутин атаковал императрицу возражениями против этого проекта, и та написала супругу: «Прошу тебя, мой ангел, заставь Н.[11]11
  Великого князя Николая Николаевича (Младшего), Верховного главнокомандующего в 1914–1915 гг.


[Закрыть] смотреть твоими глазами – не разрешай призыва 2-го разряда. Отложи это как можно дальше. Они должны работать на полях, фабриках, пароходах и т. д. <…> Пожалуйста, слушайся Его совета, когда говорится так серьезно, – Он из-за этого столько ночей не спал!»

Распутин вновь вмешался в ход ведения боевых действий весной 1915 года, но на сей раз безуспешно. Он не советовал проводить крупное наступление в Галиции, заявляя самым энергичным образом, что еще не время наступать, что все закончится катастрофой. Но главнокомандующий Николай Николаевич сумел настоять на своем: провал русского наступления и разгром под Горлицей подтвердили предчувствия Григория Ефимовича.

Летом 1916 года Распутин вновь не советовал слишком далеко развивать крупное наступление Брусилова. Он считал, что эта операция выполнила свою задачу, облегчив положение итальянцев, угрожаемых австро-венгерскими войсками, а теперь надо ждать неизбежного крушения Германии и Австро-Венгрии, которое рано или поздно наступит.

Императрица писала царю 24 сентября 1916 года: «Наш Друг совершенно вне себя от того, что Брусилов не послушался твоего приказа о приостановке наступления. Он говорит, что тебе было внушено свыше издать этот приказ <…> теперь же, Он говорит, снова будут бесполезные потери».

Старец вновь вмешался, чтобы избавить народ от мелких несправедливостей, досаждавших ему. Императрица пишет супругу:

«Вчера видела нашего Друга у Ани. Он так хорошо говорил! Он просил меня передать тебе, что неладно с новыми бумажными деньгами: простой человек не может их понять, у нас достаточно денег, а это может вызвать недовольство…

Любовь моя, посылаю тебе две банкноты от нашей Ани, чтобы показать, что одна из них фальшивая. Публика очень недовольна; эти маленькие квадратные бумажки улетают и т. п.; в темноте люди обманывают извозчиков. Умоляю тебя, немедленно запрети эти деньги!»

В другой день императрица пишет: «Наш Друг очень нервничает из-за нехватки мяса. Он считает, что министрам следует созвать крупных торговцев и запретить им повышать цены…»

Здравый смысл предостерегал Григория Ефимовича от зачастую преждевременных радостей по случаю побед; например, он не хотел, чтобы царь торжественно въезжал в завоеванный Лемберг, и утверждал, что для этого следует подождать окончания войны. И действительно, спустя несколько месяцев русские были изгнаны из этого города и противник ступил на российскую территорию.

Продовольственное снабжение в тылу становилось все более и более трудным и создавало Григорию Ефимовичу много забот. Он постоянно требовал энергичных мер против скупщиков продуктов и в конце концов разработал настоящую программу, которую можно оценить как весьма разумную. Например, императрица в одном из своих писем писала: «Его сильно мучит, и Он в течение двух часов почти ни о чем другом не говорил… Дело в том, что ты должен приказать, чтобы непременно пропускали вагоны с мукой, маслом и сахаром… Это в данную минуту даже более необходимо, чем снаряды или мясо… Он считает, что сорок человек старых солдат могут нагружать в час по одному поезду, которые следует отправлять один за другим, но не все к одному месту – некоторые к Петрограду и Москве, другие – к разным другим станциям. Для этого надо сократить пассажирское движение, уничтожить 4-е классы на эти дни и вместо них прицепить вагоны с мукой и маслом из Сибири… Недовольство будет расти, если положение не изменится. Люди будут кричать и говорить тебе, что это неисполнимо… Но это необходимая, важная мера…»

Распутин дал мощное доказательство своего могущества, когда добился смещения с поста Главнокомандующего своего бывшего покровителя, великого князя Николая Николаевича, ставшего его смертельным врагом. Великий князь, поначалу встретивший Григория с распростертыми объятиями, очень быстро заметил, что этот «грязный мужик» становится опасным, и испробовал все способы, чтобы вырвать императора из-под его влияния. Его жена и свояченица, две черногорки, также отдалились от старца, что привело к полному разрыву между ними и императорской семьей. Григорий Ефимович проникся тогда фанатичной ненавистью к Николаю Николаевичу, тем более что тот однажды ответил на телеграмму, в которой старец извещал о своем скором приезде на фронт, коротко: «Приезжай. Повешу!» С того момента Распутин использовал любой случай, чтобы очернить Николая Николаевича в глазах императора и императрицы.

После крупного поражения 1915 года старец все-таки сумел убедить императрицу, что в такой критический момент государь сам должен принять на себя командование армией. Несмотря на оппозицию всех министров, несмотря на нежелание Николая обижать своего дядю, Григорию все-таки удалось добиться смещения великого князя с поста главнокомандующего и отправить его на Кавказ, то есть на очень далекий театр военных действий.

В течение продолжительного времени ни одно назначение не совершалось без совета «друга», теперь нельзя было стать министром, не пройдя предварительно своего рода «экзамен» у Распутина. Те министры, которые не нравились Григорию, недолго оставались на посту. Несколько лет сумел удержаться, несмотря на ненависть к нему со стороны Распутина, разве что только Сазонов.

То, как Распутин, этот «мужицкий канцлер», оценивал достоинства кандидатов, выглядит довольно странно. Ему бы не пришло в голову провести расследование политических симпатий, как обычно делали чиновники двора и сам император. Он не интересовался мнением об этих людях членов императорской династии; для его примитивных инстинктов определяющим был внешний вид. Когда, например, встал вопрос о назначении нового директора Департамента полиции, Распутин вызывал к себе предлагаемого кандидата или отправлялся к нему, пристально и с большим вниманием рассматривал его несколько минут, и «экзамен» заканчивался.

Определенно, это уникальный случай в истории, когда могущественный и влиятельный человек столь оригинально занимался политикой, нисколько не заботясь об основных принципах дипломатии. Интриги и уловки самых ловких куртизанов проваливались, потому что этот мужик принимал решения не на основании каких-то тонких умозаключений, а в соответствии со своим сиюминутным настроением.

Правда, при такой манере действовать он часто оказывал покровительство людям коррумпированным и бездарным, но можно задаться вопросом: а смог ли бы сам император сделать лучший выбор? Во всяком случае, не вызывает сомнений то, что министры, снятые по наущению Распутина, более чем заслуживали этого и что старец всегда первым признавал допущенные им ошибки и старался их исправить.

Следует также отметить, что если Григорий часто вмешивался в дела правосудия, то делал он это всегда в пользу обвиняемого или осужденного. Нельзя привести ни одного примера того, когда Распутин злоупотребил бы своим положением и отправил в тюрьму или в Сибирь личного врага, хотя ему ничего не стоило это сделать, и так на его месте в России поступил бы каждый. Напротив, все те, кто сумел его убедить, что стали жертвой юридической системы, могли рассчитывать на его помощь и покровительство. Когда арестовали старого военного министра Сухомлинова только за то, что на кого-то надо было свалить ответственность за военные неудачи, Распутин сделал все, что мог, чтобы спасти этого человека, хотя тот был его врагом. Характерно письмо, написанное царицей по этому поводу: «Наш Друг сказал:,Ген[ерала] Сухомл[инова] надо выпустить, чтоб он не умер в темнице, а то не ладно будет – никогда не боятся выпустить узников, возрождать грешников к праведной жизни – узники через их страданья пока доходят до темницы – выше нас становятся перед лицем Божием“ – более или менее Его слова. У каждого, даже самого низкого грешника бывают минуты, когда его душа возвышается и очищается через тяжкие страдания, и тогда следует протянуть ему руку, чтоб спасти его, прежде чем он вновь не потеряет себя, ожесточившись и впав в отчаянье».

Стоило только кому-то понравиться ему, и он без колебаний вмешивался в его пользу, даже вопреки мнению императора. Однажды, когда царь выразил свое недовольство председателю Совета министров Штюрмеру, протеже Распутина, Григорий телеграфировал императору: «Не трожь старика!» Впрочем, он проявлял суровость даже к своим фаворитам, когда бывал ими недоволен. Тот же Штюрмер, которого он так энергично защищал от императора, однажды был вынужден выслушивать от Распутина весьма грубую нотацию за то, что посмел не исполнить немедленно приказ царицы. «Друг» отчитывал его, как какого-то школьника:

– Ты не смеешь идти против желания Мамы. Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе – крышка! Заруби это себе на носу!

И поскольку в этот момент вошел его секретарь, Григорий Ефимович сказал ему, презрительно указывая на униженно склонившегося Штюрмера:

– Старикашка не повинуется Маме – стал сам прыгать, шея ему будет быстро сломана.

Он обходился с министрами, преимущественно с теми, кто не был обязан ему своим положением, с невероятным презрением. Когда он впервые встретился с министром Маклаковым, сначала сделал вид, что вовсе не замечает его присутствия, а потом поманил его пальцем:

– Эй, ты, там, подойди-ка!

Маклаков был настолько ошеломлен, что сделал несколько шагов вперед.

– Хорошенько запомни, что я тебе скажу! – начал Распутин. – Много еще воды утечет, прежде чем ты станешь хорошим человеком, угодным Богу! – Потом, повернувшись к нему спиной: – Ну вот! А теперь можешь идти!

Другой случай: Распутин «экзаменовал» душу кандидата на пост министра – незадолго до убийства Столыпина «истинно русские люди» попытались провести нижегородского губернатора толстяка Александра Николаевича Хвостова на пост министра внутренних дел. При дворе шла большая охота, и все «истинно русские», принимавшие участие в этом торжественном мероприятии, воспользовались случаем, чтобы расхвалить императору способности Хвостова. Так что царь начал серьезно заниматься вопросом его назначения, но для начала попросил «друга» проверить кандидата.

Распутин тотчас выехал в Нижний Новгород и в один прекрасный день без стука ввалился в рабочий кабинет губернатора.

– Ну, вот и я! – сказал он просто. – Папа меня послал посмотреть твою душу, потому что мы, может быть, назначим тебя министром внутренних дел.

При этих словах толстяк Хвостов, полновластный хозяин Нижнего Новгорода, расхохотался. Ему ни на секунду не могло прийти в голову серьезно отнестись к словам этого стоявшего перед ним мужика в тяжелых сапожищах, этого крестьянина в поношенном тулупе: все это казалось ему шуткой. Но Григорий Ефимович, до крайности оскорбленный подобным презрением, молча развернулся, взял свой суковатый посох и покинул губернаторский дворец. После обеда он еще раз пришел к Хвостову, приоткрыл дверь его кабинета и угрожающе крикнул:

– Я послал телеграмму в Царское насчет тебя! Все устроено.

Губернатор снова расхохотался; однако в него постепенно закрался страх, и, предчувствуя, что в словах визитера может содержаться какая-то доля правды, он вызвал к себе начальника почты и приказал показать телеграмму, отправленную Григорием Ефимовичем. Каково же было его изумление, когда через два часа он смог прочитать следующий текст:

«Анне Вырубовой, Царское Село. Передай Маме, что, хотя Бог на Хвостове и почиет, но чего-то в нем недостает».

Лицо губернатора стало совершенно желтым, большие глаза округлились от ужаса; так, значит, то, что говорил этот крестьянин, правда и он мог бы стать министром! Через несколько дней Хвостов сел в поезд на Санкт-Петербург, держа под мышкой толстый портфель, и испросил аудиенции у царя «по срочному делу». Он был принят, но констатировал, что император находится не в лучшем расположении духа. Едва он закончил свой доклад, как был отпущен.

Тогда Хвостов попытался во что бы то ни стало приблизиться к Григорию Ефимовичу, чтобы продемонстрировать ему подобающие политес и преданность; даже целовал ему руки на публике. Но пройдет много лет, прежде чем однажды он столкнется со старцем на оргии, после которой тот объявит царю, что снова заглянул в душу Хвостову и нашел заметные улучшения. Через несколько дней толстяк губернатор будет назначен министром внутренних дел.

Председатель Совета министров Борис Штюрмер, преемник престарелого Горемыкина, также был назначен по протекции «друга». «Ах да! – заявил Григорий, когда ему сказали о кандидатуре Штюрмера. – Этот старикашка давно хочет быть министром. Он уже приходил ко мне с женой. Ладно! Он человек славный и справится не хуже любого другого!» Старец встретился с Борисом Штюрмером у одной малоизвестной актрисы. Там «посмотрел ему в душу» и, сочтя результаты осмотра благоприятными, рекомендовал его кандидатуру императору.

Именно в эту эпоху, в премьерство Штюрмера, влияние Распутина достигло апогея. Новый председатель Совета министров, обязанный своим положением Григорию Ефимовичу, безоговорочно подчинялся его приказаниям и не реже чем раз в неделю совещался с «мужицким канцлером», который давал ему инструкции. Во встречах этих было нечто романтическое: они происходили по ночам, в Петропавловской крепости, куда Распутин проходил свободно, благодаря одной из своих почитательниц, дочери коменданта крепости Никитина. Красавица Лидия Никитина была страстной поклонницей старца. Вечером она заезжала за ним и провозила в Петропавловскую крепость, в свою комнату, куда вскоре приходил и Штюрмер. На этих совещаниях между Распутиным и Штюрмером обсуждались важнейшие указы, законы и назначения; порой они сидели вместе до утра.

Но Штюрмер скоро разочаровал свое окружение, он проявил себя честолюбивым и тщеславным, в то время как его способности оставляли желать много лучшего. Все его амбиции ограничивались тем, чтобы занять почетное место на мирной конференции, и он уже видел свое имя вписанным в историю рядом с именами Нессельроде, Меттерниха и Бисмарка. Но его деятельность отнюдь не соответствовала его идеям. Очень скоро император и его «друг» полностью отошли от него.

Тем временем Григорий Ефимович сильно увлекся заместителем председателя Государственной думы Протопоповым, с которым познакомился в «санатории» своего друга Бадмаева. Протопопов был любезным человеком, приятным в общении, но, к сожалению, очень нездоровым; приступы лихорадочной деятельности сменялись у него периодами полной апатии. Временами он очаровывал свое окружение остроумными репликами и парадоксальными суждениями, но бывало и так, что не мог уследить за нитью простейшего рассуждения. Протопопов был старым клиентом тибетца, и тот давно уже подумывал провести его на высокий пост.

Григорий Ефимович познакомился с Протопоповым в момент прекрасного настроения и сразу же захотел перетянуть на свою сторону этого примечательного человека, чтобы дать ему Министерство внутренних дел. Сначала царь отказался, потому что Протопопов принадлежал к левой части Думы, и потребовались повторные ходатайства Распутина и царицы, чтобы заставить уступить Николая, в конце концов все-таки назначившего Протопопова министром.

До самой последней минуты по этому поводу шли раздоры, и Распутину пришлось лично приехать в Царское Село, чтобы довести до успешного завершения дело своего протеже. В тот день он вернулся в Петроград[12]12
  С началом Первой мировой войны (1914) Санкт-Петербург был переименован в Петроград.


[Закрыть] триумфатором, и то, что он рассказывал в салоне одной из наиболее верных своих почитательниц, госпожи Головиной, наилучшим образом рисует во всей полноте странные отношения, существовавшие между императором и его «другом»; на того смотрели не только как на спасителя цесаревича, но и как на ближайшего советника, необходимого в государственных делах, которые, по воле судьбы, были такими тяжелыми.

– Я все уладил, – сказал Распутин, с улыбкой падая на стул. – Пришлось самому во дворец поспешать. Не успел войти, Аннушка тут как тут. Хнычет и талдычит: «Все пропало, Григорий Ефимыч, одна надежда на вас. А вот и вы, слава Богу». Меня тотчас и приняли. Смотрю – Мама не в духах, а Папа – по комнате туда-сюда, туда-сюда, насвистывает. Я как прикрикну, они сразу присмирели. А как пригрозил, что уйду и ну их совсем, они на все согласные стали. «Кто к Богу спиной поворачивается, – сказал я, – тот дьяволу в лицо смотрит!» А им кто-то наговорил, что это не хорошо да то; я вот себя спрашиваю, что они в этом понимают. Вовсе ничего! Если б они только меня слушали! Я-то знаю, что Протопопов хороший человек и в Бога верует! Разве этого не достаточно?

В тот же вечер Григорий Ефимович сказал своему секретарю:

– С толстым Хвостовым мы ошиблись. Он просто тупица, хоть и из правых! Хотя все правые дураки, это я тебе говорю! Так что теперь мы повернулись налево и сделали министром Протопопова.

И, с гордостью подняв большой крестьянский кулак, он энергично потряс им, проскрежетав:

– В этой руке я держу Российскую империю.