Текст книги "Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории"

После ужина вся компания перешла в гостиную. Андроников отвел старца в сторону, и они на несколько минут уединились. Закрыв за собой дверь, князь передал гостю пять сторублевых купюр, а тот сунул их в карман штанов, даже не взглянув. Затем Андроников попросил Григория Ефимовича заходить дважды в неделю, давая понять, что будет вручать ему такую же сумму. Распутин только кивнул в ответ, и они вернулись в гостиную, где тем временем Белецкий и Хвостов давали Червинской необходимые инструкции.

Но казалось, в тот вечер собравшейся компании не будет покоя. Хозяйка дома неожиданно встала и покинула комнату; толстяк Хвостов последовал за ней, к огромному разочарованию Белецкого. В коридоре министр шепнул на ухо Червинской, что она должна также присматривать за Белецким, прислушиваться к тому, что он говорит за его, Хвостова, спиной. Он сумеет ее отблагодарить за сообщаемые сведения. Все вроде бы закончилось, и гости вновь собрались вместе. Они еще около часу поговорили о политике. Уходя, Белецкий отвел Червинскую в сторону и конфиденциально попросил ее сообщать ему обо всех замеченных ею контактах Хвостова и Распутина. Наконец, все обо всем договорились, с чувством расцеловались и разошлись.

Этот памятный вечер открыл целую серию ставших историческими рыбных ужинов, на которых важнейшие государственные дела обсуждались и решались между министром, его правой рукой и «другом». И хотя все они были заинтересованы сохранять эти свои секретные встречи в строжайшей тайне, слухи о них все-таки распространились, становясь все более определенными. Легко понять, что все те, кто ощущал угрозу для своей власти, а то и самого существования, должны были испытать чувство неприятного сюрприза, ярости и возмущения.

Следующий рыбный ужин внешне ничем не отличался от предыдущего. Распутин, Хвостов, Белецкий, Андроников и Червинская вновь собрались за столом и беседовали. За исключением старца, ни у кого не было аппетита. Григорий Ефимович жевал не переставая, в то время как оживленно ему что-то рассказывали, отчего даже забывали о стоявших перед ними блюдах. Правда, в ходе этого ужина им предстояло решить государственное дело величайшей важности: речь шла о конфликте между обер-прокурором Синода Самариным и епископом Варнавой по вопросу канонизации Иоанна Тобольского.

Хвостов, Белецкий и Андроников сначала попытались хитрыми вопросами выведать у Распутина личное мнение по данному предмету. Министр был сильно заинтересован в том, чтобы спор между обер-прокурором и епископом разрешился в пользу Варнавы и привел к отставке Самарина. Тот представлял московскую аристократию и был соперником Хвостова. Для смещения Самарина Хвостову требовалась поддержка старца, а он пока не знал, может ли на него рассчитывать.

Варнава был старым другом Григория Ефимовича, который возвысил его, простого монаха, до епископской кафедры. Но в дальнейшем между ними наступило охлаждение, потому что Варнава несколько отдалился от Распутина, за что тот на него сильно обижался.

Итак, разговор тянулся неспешно, и неудобства рыбного ужина ощущались еще сильнее, чем обычно. Григорий Ефимович ел, ел без перерыва, благодаря чему имел достаточно времени для спокойного обдумывания своих ответов. Тем не менее он проронил несколько замечаний, из которых Хвостов и Белецкий заключили, что Распутин не простил Варнаву, а, напротив, зол на него намного сильнее, чем на заносчивого Самарина. В какой-то момент он даже бросил на тарелку кусок рыбы, который держал в руке, и в ярости закричал:

– Да что они знают о церкви и вере, эти спесивые баре? Нам нужны простые и набожные люди, которые понимают народ и умеют с ним ладить! Так что Варнава мне нравится больше, хоть я на него и в обиде!

Этого было достаточно. Все встали из-за стола, расцеловались и расстались довольные друг другом. Министр наконец узнал, что дни его коллеги Самарина на занимаемом посту сочтены.

На следующем ужине организаторы, извлекшие кое-какие выводы из предшествующего опыта, поставили на стол старца мясо, в надежде, что его ответы будут быстрее, но это не принесло успеха. Распутин не притронулся к мясу и выразил свое недовольство, не произнеся больше ни слова. Пришлось срочно подавать ему рыбу; впрочем, ее, на всякий случай, припасли заранее.

После этого можно было заводить разговор об обер-прокуроре Самарине и его преемнике. Хвостов к этому времени уже подобрал в качестве кандидата одного из своих родственников, некоего Волжина. Тот не имел никакой специальной подготовки для этой должности, зато был человеком, на которого можно было положиться. Впрочем, получить согласие Распутина на эту кандидатуру оказалось непросто, поскольку в это самое время бывший обер-прокурор Саблер предпринимал отчаянные попытки заручиться расположением старца, чтобы заполучить вакантное место для себя. Белецкий, информированный об этом, намеревался во время ужина лукаво очернить Саблера в глазах Григория Ефимовича. Он с наивным видом завел разговор о секте имябожников и имяславцев, изгнанной с Афона, которым, как он знал, старец живо симпатизировал.

Григорий Ефимович ел, не отвечая. Наконец он положил на тарелку обсосанные кости, вытер рот и сказал:

– Ах да, имябожники! Когда я был на Афоне, я нашел среди них много умных людей, живущих в страхе Божьем!

Тогда Белецкий нарисовал жуткую картину преследования Саблером имябожников и заметил, что Саблер действовал с крайней строгостью в отношении тайных и явных приверженцев этой секты.

Неожиданно Распутин саданул кулаком по столу и крикнул:

– Ах, вот, значит, как! Ну, Саблер узнает, каков я есть!

В этот момент в разговор вступил Хвостов, принявшийся расхваливать достоинства своего кандидата Волжина. Он особо отмечал тот факт, что Волжин готов положить конец ссоре относительно канонизации Иоанна Тобольского компромиссом в пользу Варнавы. Распутин задумался, внимательно посмотрел на Хвостова, теребя бороду, и через некоторое время заметил, что хочет встретиться с Волжиным и посмотреть ему в душу.

На следующей встрече старец был в сильном гневе.

– Твои агенты – конченые мерзавцы! – сказал он Белецкому. – Целыми днями ошиваются у меня на лестнице, повсюду ходят за мной, вечно таскаются следом, а не могут защитить от сплетен, которые распространяют на мой счет! Погодите, я вам покажу!

Он с яростью набросился на еду, бросая злые взгляды на Белецкого.

Тот сделал все от него зависящее, чтобы успокоить старца, и, естественно, пожелал узнать причину его недовольства. Наконец, спустя долгое время, Григорий Ефимович соизволил рассказать, что некий журналист по фамилии Дувидзон написал в «Биржевых ведомостях» статью, полную оскорбительных намеков в его адрес. Сначала этот Дувидзон приехал в Покровское, чтобы собрать там на Распутина внушительное досье. Потом он познакомился с семьей старца, даже стал считаться женихом его дочери Матрены, за которой пылко ухаживал, а когда таким образом выяснил достаточно интимных вещей о Распутине, опубликовал свою скандальную статью.

Утром уже следующего дня после того, как Григорий Ефимович изложил свою жалобу, Белецкий приказал сообщить ему, что дело улажено и что он позволит себе сам сообщить это старцу этим же вечером. И на следующем рыбном ужине Белецкий поведал Распутину о принятых против Дувидзона мерах. Григорий Ефимович слушал с довольной улыбкой, даже на какое-то время забыл про еду.

– Только я приехал в министерство, – рассказывал Белецкий, – как приказал произвести розыск относительно прошлого этого Дувидзона и собрал о нем немалое количество неприятных для него фактов. Теперь, когда я знал об этом типе достаточно, я его вызвал к себе и позволил ему заглянуть в его досье. Потом передал ему шестьсот рублей из секретных фондов и настоятельно порекомендовал впредь думать, прежде чем публиковать подобные статьи. Дувидзон понял и оставил мне все собранные им компрометирующие материалы. Сегодня днем, батюшка, я с удовольствием отвез эти бумаги Анне Вырубовой, которая вручит их вам.

Григорий Ефимович светился от счастья.

– Ты умный человек, Степан Петрович! – сказал он. – Чувствую, ты станешь министром!

Не стоит и говорить, что Хвостов был далеко не в восторге от этой фразы и сделал из нее вывод о необходимости установить за своим подчиненным еще более плотную, чем прежде, слежку. Уходя в тот вечер из квартиры Андроникова, он вновь посоветовал Червинской поставлять ему самые точные сведения о взаимоотношениях Белецкого со старцем.

Постепенно в столовой Андроникова установилась некоторая сердечность. Эти регулярно встречавшиеся люди в конце концов достаточно хорошо узнали друг друга и уже не стеснялись один другого. На это Белецкий и рассчитывал с самого начала, когда договаривался с Андрониковым. До этого момента он советовал Хвостову не затрагивать щекотливый вопрос открытия Думы; но теперь ему показалось, что наступил благоприятный момент.

Дума была особо дорога сердцу министра, и он, с момента своего назначения на пост, делал все от него зависящее, чтобы добиться ее созыва. Дума была распущена в начале войны, что соответствовало желаниям председателя Совета министров, старика Горемыкина, не имевшего желания отвечать на выпады депутатов. А Хвостов, чьи амбиции простирались до того, чтобы самому стать председателем Совета, напротив, рассчитывал доставить старому Горемыкину неприятности и показать на заседаниях Думы его неспособность. Действительно, Горемыкин был не тем человеком, кто мог бы противостоять депутатам; он сам говорил о себе, что ему давно пора в могилу.

Но чтобы созвать Думу, необходимо было сначала заручиться содействием Распутина, а Хвостов знал, насколько это непросто, а Белецкий уже не раз пытался выяснить его мнение по этому вопросу, и Григорий Ефимович всякий раз высказывался против.

– Да что такое эта Дума? – говорил он. – Разве это народные представители? Нет, это крупные помещики, аристократы, наконец, богачи! Там нет ни одного мужика!

И действительно, выборы, которые первоначально должны были приводить в Думу представителей народа, были так организованы, чтобы в нее проходили представители различных партий, а крестьяне были совершенно отодвинуты в сторону. Старец знал это положение, плохо в нем разбирался, но чувствовал, что парламент будет выступать против двух пунктов, единственно только и интересующих мужиков: мир и раздел крупных поместий между крестьянами. Кроме того, большинство самодовольных депутатов Думы, крупные помещики и аристократы, смотрели на Распутина с ненавистью и презрением; и сам он был настроен по отношению к ним очень враждебно.

Хвостов и Белецкий были прекрасно осведомлены об этом и лишь после долгих предварительных переговоров решились затронуть вопрос созыва Думы в разговоре со старцем. Прежде всего следовало обработать председателя Думы Родзянко, которому Хвостов добыл высокое отличие, после того как тот обещал не позволять никаких выпадов против Распутина. Имея в кармане это обещание председателя Думы, которого Григорий Ефимович особенно боялся, Хвостов начал во время ужинов у Андроникова воздействовать на Распутина.

В первую очередь он подчеркнул важность для страны созыва народных представителей, которых так долго не собирали. Когда министр убедился, что этот аргумент на старца не подействовал, он пошел дальше и попытался убедить собеседника, что дальнейшая отсрочка этого созыва Думы будет восприниматься как дело рук Распутина и еще больше усилит его непопулярность.

Согласно предварительной договоренности, в разговор вступил Белецкий и заметил, что, к его величайшему сожалению, в таких условиях полиции будет трудно обеспечивать безопасность старца; может так случиться, что какой-нибудь фанатик совершит на него покушение. Если же созвать Думу, это произведет наилучшее впечатление и всякая опасность будет устранена. Тогда Хвостов сообщил об обещании председателя Думы Родзянко, а Белецкий, в свою очередь, заверил, что товарищ председателя Думы Протопопов также заверил его, что заседания пройдут спокойно.

Распутин выслушал эти речи, не высказывая своего мнения. А уходя, с хитрой улыбкой сказал:

– Я спокойно обдумаю это на досуге!

Ободренный этими словами, Хвостов через несколько дней выехал в Ставку и попытался убедить царя в необходимости созыва Думы.

Но он опоздал. Старик Горемыкин пронюхал про заговор и принял меры по противодействию планам Хвостова. Первым делом он, насколько это было возможно, стал оттягивать принятие решения Совета министров, без которого указ о созыве Думы не мог быть представлен императору. Затем он сделал то, что сделал министр внутренних дел: вошел в контакт с Распутиным и без труда усилил его неприязнь к Думе.

Поэтому на следующем ужине, когда Хвостов спросил старца, какие решения приняты относительно созыва Думы, тот сухо ответил:

– Нам это сейчас без надобности!

И переубедить его не удалось. Когда Андроников передавал ему крупную сумму денег, Распутин снова повторил:

– Нам сейчас Дума не нужна!

Хвостов был в ярости. Ему не давало покоя честолюбие, а поскольку его попытки внушить Григорию Ефимовичу выгодные ему идеи провалились столь плачевным образом, он принял новое решение, которое все-таки позволяло осуществить его планы. Он задумал на некоторое время удалить старца из столицы, чтобы в его отсутствие получить свободу рук и добиться желаемого. Он подготовил записку, в которой обосновывал необходимость для Распутина совершить инспекционную поездку в Верхотурье и другие монастыри. Данная поездка, как он объяснял, заставит замолчать клеветнические измышления против старца и увеличит его популярность.

Чтобы убедить Григория Ефимовича, министр, переговорив с епископом Варнавой, вызвал игумена тюменского монастыря Мартемиана, давнего друга Распутина, с тем чтобы использовать его влияние на старца в пользу этой поездки.

Мартемиан приехал в столицу и заявил о своей готовности помочь планам министра в случае, если его назначат архимандритом. Сам Варнава обещал ему свое содействие при условии, что он станет архиепископом. Хвостов помчался к своему родственнику Волжину, ставшему к тому времени обер-прокурором Синода, и добился от него обещания, что желания обоих церковников будут исполнены при первой возможности.

Состоялся новый ужин, в котором приняли участие Варнава и Мартемиан. Пока старец наедался с обычным для него хорошим аппетитом, все, один за другим, пытались уговорить его предпринять это инспекционное турне по монастырям. К концу трапезы Варнава и игумен бросились ему на шею, расцеловали и стали умолять согласиться. Хвостов тут же с самой любезной улыбкой заверил, что министерство с удовольствием оплатит расходы по поездке, поскольку речь идет о служебном деле. Григорий Ефимович встретил это предложение с большой радостью и закивал в знак согласия. Он поцеловал министра, после чего отправился на «Виллу Родэ».

На следующий день князь Андроников передал ему от имени Хвостова пятьдесят тысяч рублей, и успокоившийся министр стал ждать дня, когда Григорий Ефимович покинет столицу. Но приготовления к отъезду продолжались до странного долго: проходили дни и недели, рыбные ужины следовали один за другим, а Распутин все еще оставался в городе. Потеряв наконец терпение, Хвостов однажды спросил Григория Ефимовича, когда тот собирается отправиться в инспекционную поездку. Старец спокойно ответил, что даже не собирался уезжать.

Министр и его заместитель не осмелились сказать ни слова. Они покинули квартиру князя Андроникова, так же молча сели в свой автомобиль, и лишь после очень долгой паузы Хвостов тихо, но с ненавистью прошептал:

– Поверьте, Степан Петрович, скоро нам придется укокошить этого мерзавца!

Глава 12
Убийца с гитарой

С того дня, когда ему в голову пришла идея убить Распутина, все мысли Хвостова, все действия были направлены на осуществление его замысла. Поскольку Хвостов являлся министром внутренних дел, высшим начальником полиции и службы государственной безопасности империи, эта идея охватила весь бюрократический аппарат, который был охвачен лихорадочной деятельностью, проект убийства обошел все отделы и департаменты, от высших чиновников до самых младших сотрудников, и снова вернулся на самый верх.

Словно под влиянием какого-то безумия отдавались приказы, которые затем отменялись, созывались совещания, велись обсуждения, принимались решения. Все это переплеталось, исправлялось, мешало одно другому. Казалось, русская бюрократия, этот тяжеловесный монстр, зашевелила своими неповоротливыми щупальцами, чтобы расправиться с Распутиным, полным жизни, брызжущим силой, весельем и презрением, которое этот сибирский крестьянин проявлял к правительству, к самым умелым министрам, полицмейстерам, чиновникам и вообще ко всем агентам.

Месть бюрократии должна была оказаться страшной, но скоро стало понятно, что в данном случае все будет так же, как было во многих других. Грандиозный проект мести и убийства Распутина должен был, как и любое, самое заурядное дело, пройти через множество служб, получить кучу документов, запросов, ответов, объяснительных. Так что в конце концов все завершилось ничем. Как и тысяча других дел, предпринятых министерством и его подразделениями, это дело испарилось словно дым.

Правда, поначалу все выглядело достаточно грозно. Министр Хвостов вызвал своего заместителя Белецкого и приказал ему начать подготовительные мероприятия к убийству Распутина. Министр добавил, что Распутин с каждым днем становится все опаснее как для государства, так и для самого Хвостова. С этим грубым мужиком надо было кончать как можно скорее. Позиция министра при дворе достаточно укрепилась, чтобы он перестал нуждаться в покровительстве Распутина, а нынешнее положение было чревато постоянными угрозами и серьезными неприятностями. Тщательно подготовив убийство, можно было отвести от себя любые подозрения и воспользоваться теми преимуществами, которые данная акция предоставляла министру и его заместителю. Разумеется, деньги в этом случае играли вспомогательную роль, поскольку в распоряжении министра имелись огромные секретные фонды.

Товарищ министра был согласен со своим начальником. Он заметил, что бывший министр внутренних дел Маклаков уже планировал устранение Распутина. Белецкий рассказал Хвостову все, что предпринимал Маклаков: ялтинский градоначальник генерал Думбадзе запросил по телеграфу у Белецкого, в то время главы канцелярии Министерства юстиции[33]33
  В описываемый период (лето 1912 г.) С.П. Белецкий занимал должность директора Департамента полиции Министерства внутренних дел.


[Закрыть], может ли он рассчитывать на согласие правительства на организацию убийства Распутина. По плану Думбадзе, при переезде из Севастополя в Ялту старца собирались заманить в удаленный замок на берегу моря и столкнуть со скалы. Тогда Белецкий высказал мнение, что данное дело входит в компетенцию не Министерства юстиции, а Министерства внутренних дел, и на этом основании приказал переслать телеграмму Думбадзе министру внутренних дел Маклакову. Тот тотчас же связался с председателем Совета министров, с охранкой и, наконец, с дворцовым комендантом. Но там придерживались мнения, что, с учетом интересов династии, от ликвидации Распутина лучше воздержаться. По зрелом размышлении над всеми этими вопросами министр Маклаков решил отказать генералу Думбадзе, и покушение не состоялось.

Министр Хвостов внимательно выслушал доклад своего заместителя и сразу же начал развивать собственный план: позвонить Распутину от имени одной из его почитательниц и зазвать на свидание к ней. Для этого на Гороховую будет отправлен автомобиль с агентом за рулем. Распутин, ни о чем не догадываясь, сядет в машину, чтобы ехать к даме. Недалеко от места другой агент, переодетый городовым, остановит машину под предлогом ремонтных работ на улице. Таким образом, шофер сможет, не привлекая внимания старца, свернуть на мало оживленную улочку и на большой скорости выедет на окраину города. В заранее условленном месте машина сбавит ход и на Распутина набросятся два человека в масках. Усыпив его с помощью пропитанного хлороформом платка, они задушат его веревкой. Затем автомобиль опять на полной скорости доедет до побережья, а там труп закопают в снег, так что весной его унесет в море.

В заключение министр отдал своему заместителю четкий приказ начать все приготовления: раздобыть автомобиль, подобрать агентов, на которых можно положиться, а также достать платок, хлороформ и веревку. Как только все будет готово, доложить министру, и тогда будет назначен день убийства. Белецкий выслушал приказ, заявил, что немедленно свяжется с начальником Охранного отделения, и откланялся.

Товарищ министра Белецкий был весьма дружен с полковником Комиссаровым, начальником охраны Распутина по линии Охранного отделения, и их отношения выходили за рамки обычных служебных. Поэтому Белецкий не только официально передал ему приказ министра, но и поделился собственными сомнениями. Он сказал, что он, конечно, человек добросовестный и опытный – что доказал еще при Столыпине, – что он не сентиментален и, разумеется, не имеет моральных препятствий, которые не позволили бы ему осуществить намерения министра. Он отлично понимает огромное желание Хвостова устранить старца, мешающего ему получить звание шталмейстера и желающего провести вместо него в председатели Совета министров Штюрмера. Белецкий и сам еще раньше серьезно изучал возможность убийства старца по приказу группы генерала Богдановича. И если у него имелись возражения против плана Хвостова, то чисто технические. Разумеется, убийство Распутина было бы очень благожелательно воспринято многими, в особенности среди духовенства и в думских кругах, и осуществившие его получили бы благодарность, но, с другой стороны, следовало считаться и с возможностью мести со стороны сторонников старца: они были могущественны и представлялись очень опасными. Можно легко оправдать злоупотребление властью, когда следствием станет продвижение по службе или иная награда, но в данном случае он действительно больше опасался навлечь на себя беду, чем извлечь выгоду.

Наконец, и это главное, план Хвостова был совершенно дилетантским; министр, чиновник из провинции, совершенно не понимал всех проблем, которые создает убийство, совершенное в Петрограде. Во-первых, для осуществления его плана требовалось большое количество участников; уже это могло стать причиной провала, поскольку в таком серьезном деле невозможно быть равно уверенным во всех. Кроме того, Григорий Ефимович находился под постоянным наблюдением четырех разных служб, в частности агентов Глобачева, Спиридовича и банкиров, работавших каждый на себя и следивших друг за другом. Хвостов, похоже, не придавал этим сложностям никакого значения, и столь неловко задуманное предприятие не могло завершиться ничем, кроме провала.

Внимательно выслушав его, полковник из Охранного отделения ответил, что он тоже много раз обдумывал планы убийства Распутина и что применит все свои знания в новой попытке, но он разделяет сомнения Белецкого. У него даже имеются некие причины предостеречь того от какого бы то ни было сотрудничества с Хвостовым в этом деле. В знак признательности за ту благожелательность, которую к нему всегда проявлял товарищ министра, Комиссаров готов ему конфиденциально сообщить о некоторых не совсем честных действиях Хвостова, ставших ему известными от его агентов: якобы в последнее время министр всем, даже императору, говорит, что за охрану Распутина полностью отвечает Белецкий; весьма вероятно, что он намерен потом свалить вину за покушение, которое сам организовывает, на своего заместителя.

Затем полковник Комиссаров раскритиковал сам план. Он не мог не согласиться с Белецким. План был придуман слишком легкомысленно и был неосуществим. Хвостов сформировался в Нижнем Новгороде и не понимал столичных условий.

Изучив ситуацию, Белецкий и начальник охраны пришли к выводу, что помогать министру в его плане убийстве чересчур рискованно, что у него методы провинциального бандита. Было очевидно, что следует предпринять все, лишь бы этот план не осуществился: было бы действительно глупо рисковать собственной шкурой за эгоистические интересы вероломного Хвостова.

Белецкий предложил попросту все рассказать Распутину. Но полковник Комиссаров его отговорил: не следовало связывать себя ни с одной стороной, ни с другой, в конце концов, министр может от всего отпереться. Полезно сначала добыть компрометирующую бумагу, написанную рукой Хвостова, и только после этого предпринимать атаку против министра.

А пока что следовало вслух одобрять идеи Хвостова и для вида исполнять его распоряжения, чтобы в нужный момент расстроить его планы. Короче, Белецкий и Комиссаров договорились в первую очередь выиграть время. Они решили убедить шефа в том, что для осуществления покушения требуется преодолеть множество трудностей. А тем временем приняли все меры, чтобы защитить Распутина от любого нападения, потому что следовало принять во внимание нетерпение министра, который вполне мог пойти неофициальным путем в деле организации убийства.

Чтобы защитить старца от всех опасностей, начальник охраны тут же приказал удвоить количество агентов, выделенных для защиты Распутина, что произошло именно в тот момент, когда министр решился организовать его убийство.

Пока полковник Комиссаров принимал меры для обеспечения безопасности Распутина, Белецкий убеждал министра, что с величайшим рвением трудится над подготовкой убийства старца, но наталкивается на многочисленные трудности.

В одном из разговоров с ним Белецкий доложил министру, что передал его приказ полковнику Комиссарову, что тот предпринимает необходимые действия и отдал необходимые распоряжения своим подчиненным. При этом он позволил себе заметить, что, возможно, было бы не плохо психологически подготовить двор к убийству Распутина, например доложить царю о сильной неприязни к старцу, существующей в стране. Также Белецкий предложил Хвостову подчеркнуть, что Распутин нажил себе множество врагов вследствие своего беспорядочного образа жизни и что постоянно обеспечивать его безопасность становится все труднее и труднее именно потому, что Распутин всегда старается ускользнуть из-под наблюдения агентов. Тем самым министр заранее снимал с себя ответственность, и, если бы однажды со старцем что-нибудь случилось, никто не мог бы его в этом упрекнуть.

Хвостову пришлось согласиться с этим предложением, и он приказал своему заместителю просмотреть досье на Распутина и подготовить по данному вопросу отчет, который он представит императору в доказательство беспорядочной жизни старца. Белецкий тотчас перепоручил эту работу начальнику своей канцелярии, который, в свою очередь, приказал своим подчиненным изучить все имеющиеся протоколы тайной полиции. На их основании был составлен документ, переданный Белецким министру. Особое внимание своего начальника Белецкий обратил на последние донесения агентов, относившиеся к пребыванию Распутина в Покровском:

«12 июля[34]34
  В Красном архиве (с. 276) – 9 июля.


[Закрыть]. В 8 часов вечера Распутин вышел из дома с красным лицом, по-видимому, выпивши, и с ним Соловьева[35]35
  Соловьева Елизавета Петровна, 30 лет, жена действительного статского советника, крупного чиновника Святейшего синода, поклонница Распутина. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Сели в экипаж и вдвоем поехали далеко за деревни в лес. Через час вернулись, причем он был очень бледный.

13 июля. Распутин после купания пошел к жене псаломщика Ермолая, которая ожидала его у своего окна, и пробыл у нее полчаса. Бывает у нее почти ежедневно с интимными целями. Патушинская[36]36
  Жена нотариуса в Ялуторовске, одна из наиболее рьяных почитательниц Распутина. (Примеч. авт.)


[Закрыть] уехала в Ялуторовск по вызову мужа, причем при отъезде целовала Распутина в губы, нос, щеки, бороду и руки со сладострастием…

18 сентября[37]37
  В Красном архиве (с. 280) – 19 сентября.


[Закрыть]. Распутин получил письмо, помеченное 16 сентября, писанное на машинке: „Григорий, наше отечество разрушается, хотят заключить позорный мир. Так как ты получаешь из царской ставки шифрованные телеграммы, значит, имеешь большое влияние. Потому мы, выборные, просим тебя сделать, чтобы министры были ответственными перед народом, чтобы Государственная дума была собрана к 23 сентября сего года для спасения нашего отечества, и если ты этого не исполнишь, то тебя убьем, пощады не будет, – рука у нас не дрогнет, как у Гусевой. Где бы ты ни был, это будет выполнено. На нас, десять человек, пал жребий“».

Когда Хвостов ознакомился с этим докладом, Белецкий стал настаивать на том, что данный документ сможет послужить им отличным алиби после убийства. Действительно, ничего не было бы проще, чем списать преступление на группу десяти.

Министр отправился в Царское Село, а по возвращении вызвал Белецкого и начальника охраны Распутина, чтобы назначить дату покушения. Они еще раз подробно обсудили план, и Белецкий высказал мнение, что было бы хорошо провести нечто вроде генеральной репетиции, поскольку такой метод часто оправдывал себя в административной практике. Он напомнил министру, что, согласно отчетам агентов, однажды двое обманутых мужей с револьверами уже пытались ворваться в квартиру старца. Белецкий предлагал устроить сцену в том же духе, чтобы создать впечатление, что Распутину угрожают ревнивцы.

Но Хвостов так спешил, что не дал себя уговорить. Он не желал допускать новых проволочек. Осторожность заместителя хоть и имела много плюсов, в конкретном случае была неуместна. На следующий день он вызвал одного Комиссарова и обратился напрямую к нему с предложением максимально ускорить подготовку акции против Распутина. Поскольку покушение с использованием автомобиля представляло много трудностей, Хвостов предложил другой вариант и заявил полковнику, что ему кажется более разумным напасть на Распутина во время оргии, это должны сделать несколько агентов, которые его задушат.

Начальник охраны старца по долгу службы выразил большое восхищение этим планом. Тем не менее он заметил, что, по его мнению, яд практичнее веревки, поскольку требует гораздо меньшего числа вовлеченных в дело. Лучше всего отправить старцу ящик отравленного вина от имени «признательного просителя»: подозрения первым делом падут на этого неизвестного, а им не понадобятся сообщники.

Министра этот план привел в восторг. Он даже придумал, как его улучшить: «просителя» заменит визитная карточка банкира Дмитрия Рубинштейна, которого Хвостов от всей души ненавидел. Вино будет доставлено на Гороховую от его имени, и полиция сразу же будет знать, кто ей нужен: она арестует Рубинштейна, и дело сделано.

Но Комиссаров заметил, что Распутин, получив ящик, наверняка позвонит Рубинштейну, чтобы его поблагодарить, и все выплывет, потому что он узнает, что тот ничего ему не посылал. Министр, к величайшему своему сожалению, был вынужден признать правоту слов полковника. Он отказался от своего плана, но приказал Комиссарову немедленно раздобыть яд. Он добавил, что не стоит вводить в курс Белецкого, поскольку тот вечно нервничает и сомневается. Комиссаров предложил лично заняться вопросом яда; он заметил, что лучше всего добывать его не в Петрограде, а где-нибудь в провинции, и отправился на поезде в Саратов, предварительно забежав к Белецкому конфиденциально предупредить его о новых планах министра.