Текст книги "Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории"

Илиодор по-прежнему находился под таинственным воздействием, исходившим от Григория Ефимовича, и безуспешно пытался от него освободиться. Это удалось ему позднее, когда он вместе с Распутиным отправился в Покровское.

Во время этой поездки Григорий Ефимович без стеснения рассказывал о своей беспорядочной жизни. Как будто ему доставляло нездоровое удовольствие говорить о подобных вещах и искушать аскета. Он со всеми подробностями рассказал, как согрешил с няней цесаревича; даже добавил, что летом та отправилась с ним в Верхотурье, вместе с крестьянкой Лаптинской, некой красивой княгиней и еще несколькими женщинами. Там он предавался с ними греху, пока все они не «победили плоть» и не стали «бесстрастными».

Григорий Ефимович много рассказывал в долгие часы езды в повозке, по железной дороге и на пароходе, как будто его запас историй был неисчерпаем. Суровый монах, всю жизнь боровшийся с искушениями плоти, чувствовал, что устами старца с ним говорит дьявол и мало-помалу приобретает власть над ним. Он смотрел на рассказчика горящими глазами, разинув от удивления рот. Когда Григорий наконец с легкой насмешкой спросил, нравится ли ему все это, Илиодору пришлось робко признаться, что о подобных вещах даже не думал.

Теперь монах понял, что Григорий Ефимович – один из тех отвратительных еретиков, адепт секты хлыстов, о которой он слышал столько странных вещей. Если это открытие не придало ему сил расстаться с Распутиным, оно хотя бы во многом способствовало приданию ему необходимого мужества. Но полностью освободиться от чар Григория Ефимовича ему помог другой инцидент, и он же вложил в его руку нежданное оружие.

Илиодор давно знал, что царь и царица считают Распутина святым, а теперь смог собственными глазами убедиться, до какой степени доходит их поклонение. В дороге Григорий Ефимович хвастался, что император считает его Искупителем, что сам он и императрица кланяются ему до земли и целуют ему руки. Григорий Ефимович с невероятным самодовольством заявил:

– Царица поклялась всегда верить в меня и до скончания века считать своим благодетелем и спасителем! – И добавил: – Они со мной такие друзья, я с ними что хочу, то и делаю!

Несмотря ни на что, Илиодор все еще цеплялся за надежду, что Распутин преувеличивает и искажает правду: это было как бальзам для его сердца, разрывающегося от зависти. Но как же монах удивился, войдя в Покровском в дом Григория Ефимовича! Здание выглядело весьма импозантно снаружи, но он был поражен его внутренним убранством. То, что он там увидел, превзошло все его ожидания. Да, это были простые маленькие крестьянские комнаты, но в них стояли предметы роскоши, диваны с обивкой из редкой кожи, дорогие буфеты, забитые серебряной, фарфоровой и хрустальной посудой. В одной из комнат имелся даже рояль, позолоченная мебель, цветы, лестницы покрыты толстым ковром. На стенах портреты императорской семьи, великих князей и княгинь, высокопоставленных сановников, министров, и все с весьма лестными посвящениями. Целый шкаф был заполнен предметами, подаренными царскими детьми их любимому батюшке. Повсюду висели прекрасные иконы, подаренные епископами, монахами, монашками и просто набожными людьми. А рабочий кабинет! Можно было подумать, что это кабинет какого-нибудь министра: один угол комнаты занимали великолепные кожаные кресла, перед окном стоял дубовый письменный стол, а на нем навалена гора писем, телеграмм и бумаг.

У Илиодора глаза вылезли на лоб. Он смог убедиться в истинности могущества и огромного влияния Распутина.

Действительно, не все находившееся в доме было подарками щедрых купцов. К тому же Григорий Ефимович указывал для каждого предмета имя подарившего его члена императорской фамилии или высокопоставленного сановника.

Пребывание в Покровском превратилось для Илиодора в настоящую пытку. Он на каждом шагу натыкался на новые доказательства влиятельного положения своего соперника, а во время полевых работ или на рыбалке Григорий Ефимович бесконечно рассказывал, как он счастлив и как его везде уважают.

В вечер, предшествовавший отъезду Илиодора, покровский почтальон по имени Михаил принес Распутину большой конверт с императорским гербом. Старец пробежал глазами письмо, погладил бороду и объяснил гостю, что это «от Мамы писулька». Это возбудило в Илиодоре такое любопытство, что он встал среди ночи, проскользнул в кабинет Григория Ефимовича и стал рыться в его секретере. Сначала он нашел письмо императрицы: в нем она умоляла «друга» немедленно приехать в Царское Село, поскольку цесаревич вновь был болен.

Забравшись в этот ящик, Илиодор не ограничился чтением одного письма; он все обыскал и наткнулся на целую пачку завернутых в клетчатый платок писем от царицы и великих княжон.

Он лихорадочно просмотрел их и вынужден был признать справедливость того, что Распутин рассказывал ему о своем положении при дворе.

Но в то же мгновение им овладела всепожирающая зависть, и Илиодор почувствовал, что дьявольские чары, связывавшие его до сих пор с Распутиным, развеиваются. Теперь у него были силы ненавидеть своего врага в полную силу, без помех. И он ему это покажет! Этот наглый развратный мужик получит в лице «великого ругателя» смертельного врага.

Илиодор присвоил несколько особенно дружеских писем императрицы и великих княжон. Конечно, это был грех и кража, но его поступок оправдывало то, что он действовал в интересах истины и для спасения царствующей династии и страны в целом. На следующий день он покинул Покровское, твердо решив отомстить Григорию Ефимовичу, сорвать с него маску, разоблачить его гнусности перед императором и императрицей. С этим намерением он выехал в Петроград.

Монах сознавал всю сложность своего предприятия. Когда отец Феофан попытался выступить при дворе против Распутина, его заставили замолчать. Илиодор помнил угрожающий вид Григория Ефимовича, когда тот кричал на ректора Духовной академии:

– Я тебе покажу, где раки зимуют!

И не случайно Феофан, придворный духовник, исповедник императрицы, был снят со всех своих высоких постов и в качестве наказания сослан в Тавриду.

Но Илиодор чувствовал достаточно мужества, был уверен в себе. Разве не был он «рыцарем царства Небесного», как его называли? Его боялись и почитали, называли «великим ругателем» за его дерзость. Неужели он, успешно нападавший на губернаторов, полицмейстеров и министров, кто сопротивлялся даже Святейшему синоду, побоится восстать против мужика, хама и открыть государю и государыне глаза на него?

С этой благословенной ночи, когда чары Распутина рассеялись, Илиодор вновь принялся «ругать», никто со времен ветхозаветных пророков не обладал этим благородным даром в большей мере, чем этот царицынский монах. С того самого дня он принялся кричать на весь свет, что Распутин – это чудовище, вместилище всех пороков, порождение ада, что его надо уничтожить, как ядовитую змею. Из его рта летели оскорбления и проклятия в адрес Григория Ефимовича. Илиодор каждый день рассказывал новые истории о его дурных поступках и скандальных дебошах. Он утверждал, будто у купчихи Лебедевой в Царицыне подсматривал в замочную скважину и видел такое, что было очень далеко от поединка святого с дьяволом!

А эти «братские поцелуи», которые Распутин раздает женщинам в знак благоволения! Почему он целует только молодых и красивых? Почему не одаривает своими поцелуями старух? Наконец, с искаженным от ненависти и отвращения лицом Илиодор рассказывал о красавице Елене, жене извозчика, которую Григорий завлек в свои сети. Ее муж, славный малый, верный сын церкви, прилежно участвовавший в сооружении «Фаворской горы», мог теперь радоваться, нося последствия этого исцеления!

Монах рассказывал каждому, кто хотел его слушать, что во время их с Распутиным совместной поездки в Покровское тот пытался обратить его в хлыстовскую веру. Однажды, когда при нем упомянули святого отца Григория, Илиодор с гневом закричал:

– Святой?! Как же! Святой черт, вы хотели сказать!

Он отправился к Гермогену, как раз оказавшемуся проездом в Петербурге, чтобы выиграть поход, начатый против «святого черта», а рассказав ему все, принялся писать всем подряд, даже царю. Обратился он и к доктору Бадмаеву с мольбой использовать все свое влияние на императора.

«Прошу вас, – писал он тибетцу, – покончите с Распутиным! Его могущество, его авторитет у народа растут с каждым днем. Меня тревожит не моя судьба, а участь императорской фамилии! Подумайте о том, что все это в конце концов вызовет грандиозный скандал, а может быть, даже революцию! Ради бога, заткните ему рот, и как можно скорее; дорог каждый день!»

В разговоре с Гермогеном Илиодор, дрожа от гнева, заявил:

– Очень хотелось бы знать, расстанется императорская семья с этим негодяем или нет! Что это значит? Мы все умираем за нее, а она предается неизвестно чему с этим развратным человеком!

С самого начала этой борьбы у «рыцаря Царства небесного» появился такой союзник, как блаженный Митя Коляба. С появлением Распутина тот надолго, если не навсегда, потерял верный заработок. Он выл, стонал и рычал, но напрасно: к его пророчествам больше не прислушивались. Его «переводчик», псаломщик Егоров, истолковывал его вопли и размахивания культяпками рук как предвещание жутких бедствий, но все было напрасно, даже если их обоих не прогонял сразу крестьянин Григорий Ефимович. На поднимаемый им шум никто не обращал внимания, при дворе даже не утруждали себя его выслушиванием. Если Николай или Александра испытывали потребность узнать будущее, они предпочитали обращаться к Григорию Ефимовичу, который разбирался в этом деле лучше Мити Колябы, и, по крайней мере, изъяснялся на понятном, порой даже слишком ясном языке.

В различных салонах на блаженного также перестали обращать внимание. И там отдавали предпочтение предсказаниям Распутина. Бедный Митя Коляба и его переводчик прозябали в забвении и изо всех сил пытались избежать полного краха, крича на всех углах, что Гришка «лжепророк».

Так что, когда Илиодор и Гермоген попросили Митю помочь им в их действиях против «святого черта», тот сразу же согласился. Состоялся настоящий военный совет, в котором приняли участие епископ, «великий ругатель», блаженный и псаломщик Егоров. Сначала Илиодор и Гермоген попытались привлечь в свой круг министра юстиции Щегловитова. Они официально пришли к нему с вопросом, нельзя ли законно выслать Распутина, но министр не осмелился предпринять никаких действий против «друга» императорской четы.

Поняв, что с этой стороны надеяться не на что, заговорщики решились совершить громкую акцию, чтобы заставить Григория Ефимовича публично признать свои грехи и заставить его покаяться.

Илиодор пришел к Распутину, когда тот только что вернулся из Крыма, куда ездил по вызову царя и царицы. Монах рассказал старцу, что Гермоген сожалеет об их ссоре и, горячо желая встретиться, просит его приехать к нему. Распутин попался в ловушку и в сопровождении Илиодора поехал на квартиру к епископу, где его поджидали блаженный, два священника и журналист.

По приезде Григорий увидел, что Гермоген не один, и почувствовал, что здесь что-то не так, но в этот момент Митя Коляба впал в транс и принялся безумно ругать старца, издавая вопли и угрожающе размахивая обрубками рук. Распутин в ярости набросился на блаженного, но тут перед ним возник гигантского роста Гермоген, размахивающий огромным распятием. Он пролез между двумя чудотворцами и принялся изо всех сил колотить старца.

Началась жуткая свара. Илиодор осыпал Григория кучей обвинений, одновременно обильно цитируя Священное Писание. Наконец все накинулись на Распутина, осыпая его ударами и принуждая жуткими угрозами к публичному покаянию. Его потащили в соседнюю часовню, и он поклялся всеми святыми рая, что отныне прекратит всякие отношения с двором.

В данной ситуации, окруженный численно превосходящими врагами, вооруженными распятием, старец согласился на все требования и принес требуемую клятву. Но в глубине души он решил жестоко отомстить напавшим на него.

Едва заговорщики выпустили его на волю, он помчался на телеграф и отправил длинную депешу императору, находившемуся в тот момент в Ялте. В частности, он писал, что Гермоген и Илиодор заманили его в западню, из которой он с Божьей помощью вырвался целым и невредимым.

Но жажда мести Григория Ефимовича еще не была утолена. Он жаждал отплатить своим врагам той же монетой. Для этого он воспользовался помощью госпожи Головиной, которую попросил пригласить к себе Илиодора на завтра. Там, в доме «церковной матушки», он устроил на монаха такую же засаду, которую тот приготовил для старца.

Григорий Ефимович собрал всех своих почитательниц и, как только Илиодор вошел, набросился на него, осыпая грязными ругательствами. Потом на монаха накинулись все эти женщины и попытались выцарапать ему глаза. Короче, «великий ругатель» поспешил обратиться в бегство. Кстати, сделать это было непросто; вошел муж сестры Вырубовой, господин Пистолькорс, мужчина высокого роста, который принялся добросовестно колотить Илиодора. Наконец тот сумел вырваться на улицу, преследуемый толпой оскорблявших его женщин.

Через несколько дней в Петроград пришел царский указ, и оба противника Распутина были сурово наказаны: Гермоген потерял епископскую кафедру и был сослан в дальний монастырь в Литве, а Илиодор заточен в монастырь Флорищева пустынь.

Через некоторое время Илиодору удалось бежать, но, поскольку он не мог оставаться в России, перебрался в Норвегию, где начал свою кампанию против старца.

Сначала он написал памфлет, озаглавленный «Святой черт», в котором выдвинул против Распутина весьма фантастические обвинения и где процитировал в большом количестве письма императрицы и великих княжон, оригиналы которых имелись в его распоряжении. Наконец, при помощи документов, большая часть которых была фальшивками, он напал не только на Распутина, но и на императорскую семью, которую глубоко оскорбил.

Монаху-изгнаннику не удалось найти издателя для своей книги, в тот момент его разоблачения никого не заинтересовали; рукопись так и осталась лежать в ящике. Но он также активно занялся подготовкой покушения на Григория Ефимовича.

В Царицыне оставалось еще достаточно фанатичных последователей «великого ругателя», и Илиодор использовал для реализации своего плана остававшихся в России приверженцев. Уже в 1913 году многие его последовательницы собрались и решили отомстить за жестокое оскорбление, нанесенное почитаемому ими монаху. Они разработали план: напасть на Распутина и кастрировать его. Но они были слишком неосторожны, чересчур много говорили о своих намерениях, и в конце концов Распутин был своевременно предупрежден неким Синицыным.

В 1914 году по прямому приказу Илиодора его последователи образовали «комитет действия» и подыскали проститутку, в то время прозябавшую в жуткой нищете, уродливую, истеричную ханжу по имени Хиония Гусева, которую убедили покарать Распутина на его «нечестивые дела». Гусева отправилась в Покровское и остановилась у одного крестьянина, выдавая себя за паломницу.

Лишь через много дней этой женщине представился случай совершить преступление. 28 июня, буквально накануне объявления войны, Распутин получил телеграмму от царицы и бежал по улице за почтальоном, чтобы вручить ему ответ, когда Гусева, постоянно крутившаяся возле его дома, подошла, протягивая руку за милостыней. Пока Распутин рылся в кармане, она воткнула ему в живот нож, вопя, что убивает антихриста.

Григорий Ефимович собрал все силы, чтобы не упасть. Прижав обе руки к ране, он сумел дойти до дома. Тем временем убийца металась, словно безумная. Ее с большим трудом задержали и связали, чтобы отправить в тюрьму.

Рана Распутина была очень тяжелой. Врач из Тюмени, вызванный телеграммой, прибыл только через восемь часов и тотчас же, при свете свечи, сделал сложнейшую операцию. Через несколько дней Григория Ефимовича перевезли в тюменскую больницу, и там он провел еще несколько недель, балансируя между жизнью и смертью.

Следствие установило, что покушавшаяся была невменяема. Поэтому правосудие решило закрыть дело, а сумасшедшую отправить в лечебницу. Так удалось избежать процесса, который никому ничего не дал бы и был бы неприятен царствующей чете.

Глава 11
Рыбные ужины у князя Андроникова

В одно туманное зимнее утро 1914 года Распутин, закутавшись в толстую шубу, ехал на санях по Фонтанке, как вдруг увидел в быстро проезжающем автомобиле князя Андроникова, с которым уже несколько раз виделся, но так ни разу и не поговорил. Высунув голову, Распутин изо всех сил закричал:

– Эй! Николай Петрович![32]32
  Так в оригинале. Знаменитого авантюриста князя Андроникова звали Михаил Михайлович.


[Закрыть] Погоди-ка! Не торопись, успеешь!

Удивленный Андроников приказал остановить машину и с удивлением уставился на человека в санях, которого, несмотря на все старания, никак не мог узнать. Распутин, со своей стороны, тоже приказал извозчику остановиться. Он откинул укрывавшую его меховую полость и бросился к Андроникову, которого бурно расцеловал.

– Ну что ты на меня так смотришь? Не узнаешь, что ли?

– Вы, должно быть, действительно, ошиблись. Я – князь Андроников.

– Ох ты, боже мой! Я знаю, кто ты таков! А я – Григорий Ефимович Распутин! Куда едешь?

– Домой, – ответил Андроников, чье лицо заметно прояснилось.

– А знаешь что? – сказал Распутин. – Я тебя провожу. Мне тебя сегодня сам Бог послал. Нам надо много чего сказать друг другу!

Князь тотчас же оценил всю важность встречи с Григорием Ефимовичем и ее возможные последствия. Сам он не был религиозен, разве что ровно настолько, насколько считал необходимым для своих дел, но на сей раз подумал, что, пожалуй, действительно сам Бог привел Распутина на его дорогу.

– Ну и где твой угол с иконами, с прекрасным образом Богоматери? – спросил Распутин, входя в квартиру князя. – Мне рассказывали, у тебя тут настоящая часовня!

Андроников суетливо проводил гостя в молельню, действительно напоминавшую убранством небольшую церковь. Старец тотчас опустился на колени, прочитал длинную молитву, к которой по необходимости присоединился и хозяин дома. Наконец Григорий Ефимович поднялся, жестом приглашая князя сделать то же самое.

– А теперь, Николай Петрович, – сказал он, – когда мы очистились молитвой, можно без опаски поговорить о наших делах!

В гостиной князя состоялась весьма оживленная беседа, в ходе которой было произнесено имя военного министра Сухомлинова. Распутин рассказал, что Сухомлинов обращался с ним, как со скотиной, и что он хочет его сместить. Андроников разделял это: у него самого были довольно серьезные разногласия с министром, и он был счастлив убедиться, что Распутин тоже зол на того. У князя тотчас родилась мысль использовать Григория Ефимовича для снятия министра с должности; он стал в подробностях расписывать все упущения и недостатки Сухомлинова до того момента, пока Распутин, явно раздраженный, не прервал его:

– Слушай, милый, я лучше заеду к тебе снова завтра. Приготовь-ка рыбу да закажи несколько бутылок мадеры! О таких серьезных делах надо говорить за хорошим столом.

Андроников с радостью принял это предложение и благоговейно попрощался с гостем. Тот уже собирался выйти из квартиры, но вдруг резко развернулся, потребовал, чем писать, и нацарапал на клочке бумаги: «Ты человек духа! Сила твоя от твоего духа!»

Он отдал бумагу князю, прося сохранить ее на память об их первой встрече.

– Потому что, – сказал он, – мы станем добрыми друзьями!

Вечером следующего дня старец пунктуально явился на встречу. Князь все приготовил, и еду, и напитки. Наконец, он пригласил свою приятельницу, госпожу Червинскую.

Та была родственницей жены Сухомлинова, но насмерть разругалась с семьей министра. Она была высокого роста, хорошо сложена, хотя и несколько увяла, поскольку ей было под пятьдесят. Очень остроумная и веселая в общении; разговор с ней каждому неглупому мужчине доставлял подлинное удовольствие. Наконец, она умела держать язык за зубами, что в данном случае делало ее ценной помощницей, ибо о семействе Сухомлиновых она знала намного больше, чем князь, хотя тот и сам был неплохо информирован.

Распутин обрадовался знакомству с красивой женщиной, тут же расцеловал ее и хозяина дома. Сказал ему несколько слов и снова поцеловал Червинскую. У него была привычка по два раза здороваться с понравившимися ему женщинами.

Они сразу же сели за стол и начали обсуждение дела Сухомлинова. Старец наложил себе полную тарелку рыбы, брал одну за другой, разрывал руками и съедал мясо до костей.

Госпожа Червинская снимала шкурку с каждого кусочка вилкой, которую изящно держала в пальцах. Но она почти не ела: на память ей постоянно приходили все новые, весьма грязные истории о похождениях министра и его жены, и, рассказывая их, забывала отделять рыбу от костей. Князь тоже ел мало: он был полностью поглощен делом и постоянно разрабатывал новые планы и новые интриги. Что же касается Григория Ефимовича, он ел рыбу за рыбой, выпил много бокалов мадеры, чувствовал себя комфортно и цокал языком от удовольствия. Несколько раз он, перестав жевать и размахивая куском рыбы в руке, кричал, что научит Сухомлинова, как себя вести, а потом за милую душу пожирал этот кусок.

Время от времени он внезапно перескакивал на совершенно другие темы. Его голова постоянно была занята многочисленными делами, и он не любил слишком долгих обсуждений одного и того же. В целом для него любой важный вопрос мог быть решен в несколько слов, например: «Я это устрою!» или что-то в том же роде. Итак, он оставил тему Сухомлинова и, вертя в пальцах кусок рыбы, заговорил о своих отношениях с Богом, весьма деликатных вопросах души, веры, а после нескольких энергичных фраз замолчал. Князь Андроников и его приятельница Червинская были сильно удивлены умом Григория Ефимовича и его опытом.

Наконец старец поднялся, отер с бороды вино и, отходя от стола, еще раз сказал, что займется Сухомлиновым.

– Да будет вам известно, – добавил он, – что Папа и Мама делают все, чего я пожелаю.

Засим он поцеловал госпожу Червинскую, потом хозяина дома и бросился к двери.

– На «Вилле Родэ» меня ждут сибирские купцы! – крикнул он. – Они мне привезли ковры и вызвали цыган!

Он напел несколько тактов из «Тройки», изобразил танцевальные движения, с любовью посмотрел на Червинскую и ушел.

Осенью 1915 года госпожа Червинская пришла к Белецкому, который только что занял пост товарища министра внутренних дел, чтобы подать ему прошение. Во время разговора, держа в изящных пальцах папиросу, она, будто невзначай, проронила:

– Батюшка Григорий Ефимович вчера вечером снова приходил к нам кушать рыбу. Он много рассказывал нам, мне и Николаю Петровичу, о государе и государыне!

Белецкий, до этого момента слушавший посетительницу весьма рассеянно, поигрывая цепочкой часов, стал очень внимателен, услышав имя Распутина, тут же вник в конкретные детали происходящего на рыбных ужинах и, наконец, пообещал госпоже Червинской, что ее прошение будет рассмотрено в положительном смысле. На прощание он попросил ее передать привет князю Николаю Петровичу, удовольствия видеть которого уже так долго он лишен.

Сенатор Степан Петрович Белецкий был только что назначен товарищем министра, одновременно с назначением Хвостова министром. То есть он теперь являлся главой российской полиции и государственной безопасности. С тех пор как великий князь Николай Николаевич и «истинно русские люди» отвернулись от Распутина, Белецкий стал одним из наиболее ловких действующих лиц кампании против старца. Он чуть ли не ежедневно носил полковнику Балинскому, управляющему канцелярией великого князя, точный отчет о похождениях Григория Ефимовича, чем доставлял Николаевичам и черногоркам огромный массив информации, который те с радостью принимали.

Когда только назначенный товарищ министра узнал от Червинской о дружеских отношениях, существовавших между Распутиным и князем Андрониковым, он, как человек привычный к делам тайной полиции, сразу же увидел выгоду, которую мог извлечь для себя из этих рыбных ужинов. Это была возможность постоянно получать информацию обо всех частных делах старца и собирать сведения, столь желанные для великого князя Николая Николаевича и «истинно русских людей», которые сумели бы найти им применение в своих акциях против Распутина. Но, помимо этих соображений, Белецкий также усмотрел и выгоды, которые мог извлечь из этих встреч для своей будущей карьеры как товарищ министра; да и министр Хвостов в высшей степени интересовался планами и намерениями «друга» и всегда желал быть о них информированным в максимально возможной степени.

Вследствие всех этих размышлений Белецкий вызвал к себе князя Андроникова, предварительно выяснив из его досье, какие отношения связывали того с министерством. Он с радостью констатировал, что князь ранее получал регулярные субсидии и оказывал кое-какие услуги в качестве секретного сотрудника. Когда Андроников явился к нему, он свел к минимуму светские любезности, обменявшись с посетителем несколькими обязательными фразами, и тут же перешел к интересующему его делу, как начальник полиции, привыкший разговаривать с подчиненными. Несколько нараспев, даже излишне ласково, он дал князю понять, зачем его вызвал:

– Дорогой мой Николай Петрович, мы тут прослышали про ваши рыбные ужины, на которые вы приглашаете Распутина. Министр и я весьма заинтересованы в том, чтобы вы и дальше устраивали эти приемы, по возможности дважды в неделю; мы даже хотели бы позволить себе время от времени тоже пользоваться вашим гостеприимством. Вам по собственному опыту известно, что в подобных случаях министерство не скупится, и мы, разумеется, готовы возместить вам все траты, на которые вас просим пойти, продолжая принимать Григория Ефимовича. Кроме того, вы лично можете рассчитывать на нашу благодарность.

Далее Белецкий заметил, что было бы хорошо и дальше приглашать на эти собрания госпожу Червинскую, чтобы ловко направлять ход беседы на «определенные темы», и, наконец, еще раз пообещав щедрое вознаграждение, Белецкий завершил свою речь и смотрел на князя своими круглыми глазками, полными обещаний.

Но Андроников тоже имел опыт в делах секретной службы. Ему показалось, что сейчас не время клевать на неопределенные обещания или рассчитывать на будущую благодарность. Он решил с самого начала затребовать определенное вознаграждение. Поэтому он ответил, что с удовольствием исполнит пожелания Белецкого, но ни в коем случае не согласен на возмещение расходов. Зато он был бы счастлив, если бы министерство пришло ему на помощь в деле издания газеты «Голос России», в которой он намеревается энергично поддерживать политику министров, своих друзей.

Белецкий понял с полуслова; короче, эти двое пришли к соглашению. Андроников покинул кабинет товарища министра с конкретным обещанием широких субсидий от министерства его «Голосу России» и ежемесячных вспомоществований для госпожи Червинской на все время ее участия в рыбных ужинах у князя. Андроников, со своей стороны, брал обязательство принимать у себя Распутина минимум дважды в неделю, представляя подробные отчеты обо всем, что тот будет говорить, и, наконец, время от времени приглашать министра Хвостова и его правую руку Белецкого. Чтобы вызвать у старца интерес к этим посещениям, Андроников должен будет каждый раз вручать ему крупную сумму денег, которая затем будет возмещаться князю из секретных фондов министерства.

Несмотря на все эти приготовления, Хвостов и Белецкий испытывали беспокойство, когда впервые отправились к Андроникову. Белецкий отлично знал, что, пока по его приказу велось наблюдение за Распутиным, тот, со своей стороны, постоянно шпионил за ним и, следовательно, не мог не знать о его отношениях с великим князем Николаем Николаевичем. Что же касается Хвостова, его совесть тоже была неспокойна, потому что, если инцидент в Нижнем Новгороде мог считаться забытым, после того как он продемонстрировал свой красивый голос, то Хвостов совершил еще одну серьезную ошибку: ему не терпелось занять министерский пост, и он не стал дожидаться возвращения Григория Ефимовича, бывшего тогда в Покровском, а, напротив, воспользовался его отсутствием. А старец очень не любил, когда действуют по собственной инициативе, так что Хвостов побаивался оказаться с ним лицом к лицу.

Смущение стало очевидным с самого их появления в салоне Андроникова. Старец, засунув правую руку за пояс, ходил туда и обратно по комнате, настороженно посматривая на толстяка Хвостова и храня тяжелое молчание. Даже князь Андроников, обычно такой находчивый, не знал, как выйти из этого положения. Наконец Распутин остановился перед Хвостовым и высокомерно посмотрел на него:

– Ну что, милок! Поспешил ты в министры назначиться!

Он снова принялся ходить в том же возбуждении, вновь воцарилось тягостное молчание.

– В Нижнем ты меня даже на обед не пригласил, нагрубил! – пробурчал Григорий Ефимович. Потом повторил: – Как ты торопишься! И ты тоже! – добавил он, повернувшись к Белецкому.

Но у того было время, чтобы хоть немного успокоиться; он засыпал старца комплиментами, выражениями благодарности и преувеличенными похвалами, к которым присоединился и Хвостов. Князь Андроников воспользовался случаем, чтобы продемонстрировать свои таланты, и эта троица уже не давала Григорию Ефимовичу возможности вставить хоть слово. Они взволнованно благодарили его, просили удостоить их своей милостью и советами; они выражали надежду, что он и впредь будет вести их и помогать избежать новых ошибок. Наконец вошла Червинская и пригласила старца к столу. После нескольких стаканов мадеры дурное настроение Распутина рассеялась, словно по волшебству, и он даже стал хвалить Хвостова за его красивый бас.

Количество рыб на подносе уменьшалось, а эти господа разговаривали о важных вещах, имеющих отношение к управлению государством. Уже на первой своей встрече со старцем Хвостов, Белецкий и Андроников сумели ловко задать несколько вопросов, чтобы попытаться выяснить планы и намерения Распутина. Правда, при этом возникали многочисленные сложности, обусловленные самим обедом: когда один из присутствующих о чем-то спрашивал, Распутин продолжал спокойно есть, осушал стакан вина, вытирал рукавом рот и, наконец, начинал отвечать. Казалось, что он всякий раз делает это с осторожностью, по здравом размышлении. Чем хитрее были вопросы Белецкого и Андроникова, тем более двусмысленными казались ответы старца. Несмотря на свои усилия, они так и не смогли вытянуть из него поспешное или спонтанное замечание. Короче, через некоторое время трое мужчин испытали неприятное ощущение, что Распутин остается сдержанным, осторожным и, следовательно, не представляет для них интереса, пока ест рыбу.