Текст книги "Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории"

Впрочем, положение их было не блестящим. Жалованья едва хватало на жизнь, и они часто попадали в лапы к ростовщикам или биржевым дельцам. Все они старались воспользоваться своим положением при дворе, чтобы обеспечить себе материальное благополучие. Но только Саблин сумел завоевать доверие императора и сыграть некоторую роль.

В общем, императорская чета была окружена непреодолимой стеной этих угодливых посредственностей и абсолютно отчуждена от остального светского общества и от всей Российской империи.

Сазонов, министр иностранных дел, однажды воскликнул: «Печальна пустота вокруг их величеств, никто не может попасть к ним. Помимо официальных докладов императору его министров, ни один голос извне не проникает в этот дом!»

Итак, двор медленно умирал вследствие полного уединения императорской четы и глубокого молчания, царившего в Царском Селе. Тем быстрее развивались политические салоны. Со времен госпожи Крюденер[4]4
  Баронесса Варвара Юлия фон Крюденер (1764–1824), писательница, проповедница мистического христианства, хозяйка литературного салона, в течение нескольких лет имела огромное влияние на императора Александра I.


[Закрыть] уже было несколько подобных салонов, но в начале XX века они росли буквально как грибы после дождя.

Раньше, когда министры, государственные советники, аристократы, политические деятели и интриганы еще пребывали при дворе, когда тот еще находился в здоровом и живом контакте с внешним миром, императорский дворец был центром всех политических событий, поскольку именно там сталкивались интересы, именно там удовлетворялись прошения, разрабатывались планы и развивались идеи.

Но теперь, когда при дворе царила тишина, каждый, приезжая в Царское Село, испытывал неловкость, будучи вынужден мягко ступать, тихо говорить, ибо государи желали покоя; короче, приходилось сдерживаться, и дворец все больше и больше походил на огромную и помпезную больничную палату.

Теперь всякая придворная активность, устраненная от своего естественного места, развивалась в жалких и бесславных призраках – политических салонах. Все интриги и планы, все зависти и замыслы, которым императорский дворец придавал стильность и которые могли ослеплять величием размаха, стали казаться жалкими в этих маленьких салонах, лихорадочная деятельность которых заменяла теперь настоящую жизнь при дворе. Все, что рядом с императором могло сойти за «высокую политику», стало бесконечной отвратительной болтовней, грязными домыслами.

Дельные люди редко получали аудиенцию у монарха, поэтому не оказывали на него практически никакого влияния и не могли знать его подлинных намерений. Вокруг них образовывались в Санкт-Петербурге новые политические салоны. Но главным образом салоны создавались вокруг людей, чьи связи с двором базировались на их дружеских отношениях с кем-нибудь из служащих второго ряда, которым сама их незначительность облегчала доступ к государям во время службы: лакеями, швейцарами и прочими дворцовыми чинами.

Тот, кто находил себе друга среди этих людей, был счастливчиком! Он сразу становился уважаемым человеком, вокруг него образовывался салон; все политики, мечтавшие получить министерский пост, приходили к нему так часто, как только могли; точно так же, как попы, желавшие стать епископами, финансисты, банкиры, интриганы, наконец, все те, кто был заинтересован в получении точной информации о намерениях царя. И действительно, все могли надеяться на успех, действуя через лакея или иного столь же незначительного дворцового служителя, потому что эти мелкие служители были единственными, кто могли регулярно видеть добровольно уединившегося императора. Благодаря им можно было получать точную информацию и влиять на государя.

Из всех этих политических кружков наиболее активным был тот, что образовался вокруг князя Андроникова. Многие люди ежедневно наведывались к нему, чтобы правильно скорректировать свои планы благодаря имевшейся у князя прочной связи с Царским Селом. Андроников действительно часто делился с друзьями самыми секретными замыслами государя всего за несколько часов до того, как они объявлялись официально, что позволило им зарабатывать огромные суммы. Также Андроников мог ходатайствовать в пользу разнообразных просителей, добиваться назначений на должности и пожалований наградами. Так что многие чиновники, офицеры, даже князья церкви регулярно захаживали в послеобеденное время в салон Андроникова, и тем чаще, чем нужнее им было получить повышение по службе или орден.

Своим влиянием на решения императора князь был обязан старой дружбе с царским камердинером. Позднее он также сблизился с дворцовым комендантом, но тот никогда не был для него столь полезен, сколь камердинер. Через посредство последнего князь всегда мог узнать, какие бумаги лежат на рабочем столе императора и каково отношение Николая II к тому или иному вопросу. На основании этой информации интриганы и спекулянты, посещавшие салон Андроникова, в дальнейшем устраивали свои личные дела. Сведения князя всегда были достоверными, а незаметное влияние лакея на императора практически никогда не давало сбоев.

Это была эпоха, когда высокопоставленные чиновники, такие как министры Сухомлинов и Беляев, князья церкви, как епископ Варнава, лица, сами по себе бывшие в большом фаворе при дворе, черпали информацию у Андроникова, поскольку сведения, сообщенные ему камердинером, были намного достовернее, чем все, что эти важные персоны могли узнать сами во время аудиенций в Царском Селе. Наряду с этими знатными гостями у князя толкалась толпа перепуганных евреев, надеявшихся при его посредничестве избежать отмены назначенной им высылки из Санкт-Петербурга, и они редко бывали обмануты в своих надеждах.

Больше других этим источником информации пользовался министр внутренних дел. Именно он «финансировал» князя Андроникова, происходившего из очень бедной семьи, не имевшего практически никакого состояния и известного своей расточительностью. Но факт его связи с царским камердинером улаживал многие проблемы. В Министерстве внутренних дел считали необходимым неофициально выплачивать ему ежемесячно крупную сумму и тем самым обеспечивать получение всех сведений, поступающих от камердинера. Кроме того, министр оплачивал расходы Андроникова по содержанию дома, что позволяло ему сильно экономить, потому что гораздо большие деньги были бы потрачены на подкуп другого лица в ближайшем окружении монарха. Известно, что в своем рабочем кабинете царь никогда не разговаривал со своими министрами прямо и открыто, так что тем потом трудно было опереться на его слова и благодаря этому не нарваться на неприятные сюрпризы. Благодаря салону Андроникова министр внутренних дел мог быть уверен в том, что точно знает настроение и намерения царя. Он мог знать, какой доклад получил одобрение государя, а какой был отвергнут. Камердинер приносил добытую информацию, а хитрый и умный князь Андроников умел угадать, что еще может быть полезно узнать.

Министр, благодаря союзу с Андрониковым, всегда был в курсе того, что затевают достопочтенные епископы, генералы и политики; князь делился планами, в которые эти господа посвящали его, чтобы успешно их осуществить. Так что благодаря этим сведениям он мог составить себе совершенно четкое представление о внутренней политике.

Поэтому князь Андроников долгое время в политических кругах и в деловом мире слыл очень важной персоной. Это был тип вечно занятого человека. Он постоянно носился по городу, выполняя некую секретную миссию; всюду появлялся внезапно и так же исчезал, наконец, вся его жизнь была бесконечной цепью авантюр. Его постоянно видели с большим портфелем под мышкой; портфель был набит бумагами, о которых он говорил всегда очень таинственно.

Портфель этот стал так знаменит, что его содержимое заинтересовало полицию. Однажды министр Плеве организовал нападение на Андроникова хулиганов, которые завладели пресловутым портфелем. Потом агент охранки торжественно принес добычу министру; когда тот открыл портфель, то увидел внутри лишь старые газеты.

Но Андроников не был безобидным самодовольным хвастуном; это был страстный интриган; он испытывал злобную радость, стравливая друг с другом министров и епископов, распространяя клевету и разрушая старые дружбы. И делал он это не столько ради материальных выгод, сколько, как полагает Витте, «интриган из любви к искусству».

Он мог быть крайне опасным для своих врагов или врагов своих друзей, с его злыми уколами и умением выискивать чужие слабости. Он не ограничивался написанием изящных льстивых статей про министров, которым хотел угодить, но точно так же умел писать сатирические эпиграммы на своих врагов и отправлять свои злобные «портреты» в кабинеты самых влиятельных людей Санкт-Петербурга. Позднее ему удалось полностью заполучить в свои руки журнал, и тут же, как только один из его врагов попытался предпринять против него действия, в этом издании появилась передовая статья с многочисленными заметками о прошлой жизни и «подлинном лице» означенного человека. Нескольких строк оказалось достаточно, чтобы скомпрометировать несчастного и выставить его на посмешище.

Андроников опубликовал на французском языке «Современные мемуары», в которых остроумно высмеял деятельность и способности многих министров. На протяжении нескольких недель все петербургское общество пребывало в большом возбуждении. Даже императорская фамилия, вдовствующая императрица и великие князья от души веселились, читая эти мемуары, а камердинер сумел пронести один экземпляр и положить на рабочий стол императора.

Этот литературный талант делал князя грозным противником. Поскольку к нему хорошо относились великие князья, князь Шервашидзе, обер-гофмейстер вдовствующей императрицы, искал его дружбы, и постепенно вся аристократия заинтересовалась им. Каждого министра при вступлении в должность начальник его канцелярии информировал, что его предшественник имел обыкновение поддерживать добрые отношения с Андрониковым, и он продолжал эту традиционную дружбу, чтобы в дальнейшем передать ее, в свою очередь, собственному преемнику. Начальник канцелярии и вообще все высшие чиновники также знали о связи своего шефа с Андрониковым, и все стремились войти к нему в милость. Мелкие чиновники, привыкшие подражать начальству, в свою очередь, с некоторой бюрократической педантичностью демонстрировали преувеличенную преданность князю. Всякий раз, когда Андроников появлялся в каком-нибудь министерстве, чиновники бросались ему навстречу, помогали снимать шинель и снимали с ног калоши.

Лишь два человека осмелились отказать ему в уважении: военный министр Сухомлинов, который вместе с Андрониковым занимался спекуляцией земельными участками, а затем разругался с ним, и министр внутренних дел Маклаков, не ответивший на приветственную телеграмму, адресованную ему князем, и даже приказавший лишить того права бесплатного проезда по железным дорогам. Но оба эти министра очень скоро испытали силу могущества Андроникова. Он сумел добиться их отставки, а беднягу Сухомлинова даже отправить в заключение в Петропавловскую крепость.

После этого уже никто не рисковал противиться князю Андроникову, и директор Департамента полиции Белецкий вполне обоснованно сказал, что за последние десять лет перед революцией в русской политике не было принято ни одного важного решения, к которому так или иначе не был бы причастен Андроников. Этот князь действительно был человеком могущественным и влиятельным, хотя каждый знал, что его портфель набит старыми газетами.

Впрочем, у Андроникова был очень сильный конкурент в лице шталмейстера Бурдукова и сформировавшегося вокруг него кружка. Этот Бурдуков был причислен к Министерству внутренних дел, а его звание шталмейстер[5]5
  Шталмейстер (букв, «начальник конюшни») – придворный чин, соответствовавший 3-му классу; являлся скорее почетным званием, нежели должностью, связанной с реальным заведованием конюшней.


[Закрыть] было весьма отдаленно связано с его истинными обязанностями. Его политическое влияние базировалось на дружбе с двумя любимыми адъютантами царя, генералом Саблиным и адмиралом Ниловым. Благодаря отношениям с этими людьми он тоже мог обслуживать своих «клиентов» и поставлять тем, кто посещал его салон, свежие и достоверные новости из Царского Села.

Он поддерживал со своими друзьями при дворе постоянную связь через письма и телеграммы и часто виделся с адмиралом Ниловым на банкетах, где старый морской волк подкреплялся несколькими бутылками вина. Сторонники Бурдукова, промышленные бароны и политиканы, группировавшиеся вокруг шталмейстера, утверждали, что влияние их патрона при дворе больше и сильнее андрони-ковского. Между двумя салонами и их руководителями шла ожесточенная война, выражавшаяся в разного рода интригах, клевете и доносах.

О конкурирующих кружках можно думать что угодно, но никто не ставил под сомнение то, что в салоне Бурдукова принимали лучше, чем у Андроникова. Причиной было то, что салон Андроникова существовал на субсидии Министерства внутренних дел, касса которого, хотя и была полна, все же не бездонна, тогда как за салоном Бурдукова стоял финансист Игнатий Порфирьевич Манус, мысливший масштабно и демонстрировавший истинную щедрость.

Манус являл тип, полностью противоположный скупердяю, и тем выгодно отличался от эгоистов-бюрократов из Министерства внутренних дел. Он отлично знал, что траты на салон Бурдукова являются выгодными инвестициями и принесут ему прибыль в десятикратном, если не в стократном, размере. Благодаря Бурдукову он сумел обойти своего самого опасного конкурента, банкира Дмитрия Рубинштейна, и эта победа стала для него венцом его финансовой деятельности.

Манус был евреем самого низкого происхождения, который ловко сумел воспользоваться политической ситуацией в России для своих коммерческих операций. Он ловко провернул очень крупные спекуляции, затем сблизился с неистовым сторонником панславизма князем Мещерским и предоставил свои капиталы в его распоряжение. С помощью банкира-еврея Мещерский, известный реакционер и бывший друг Достоевского, даже начал в своей газете «Гражданин» ожесточенную антисемитскую кампанию, и Манус сам писал для этой газеты ультранационалистические статьи под псевдонимом Зеленый. Так Манус сумел завязать выгоднейшие связи во влиятельных реакционных и аристократических кругах и скоро уже считался самым богатым и уважаемым банкиром Санкт-Петербурга.

Как и все ловкие финансисты, Манус предпочитал оставаться на втором плане; не то что он не был тщеславен, но это помогало ему удачно проворачивать дела. Поэтому он счел выгодным выдвинуть вперед своего протеже Бурдукова, а тот, благодаря деньгам банкира, держал салон, устраивал банкеты и поддерживал дружбу с царскими адъютантами Саблиным и Ниловым. Бурдуков принимал визитеров, просителей, чиновников, министров и офицеров, в то время как Игнатий Порфирьевич Манус, «желтый человек», как его называли в Санкт-Петербурге, оставался невидимым.

Манус платил за вино, которым Бурдуков поил царских адъютантов, Манус оплачивал элегантную квартиру Бурдукова, покрывал мелкие и крупные займы, которыми тот поддерживал дружбу с Саблиным, – одним словом, оплачивал все необходимое для существования политического салона. Но в доме шталмейстера все делалось в интересах «желтого человека» и служило его планам. Этот финансовый барон, этот ловкий еврей получил поистине удивительное влияние, простиравшееся до высших придворных сфер, при этом ухитряясь сам оставаться невидимым за кулисами.

По правде говоря, банкир создавал различным завсегдатаям салона страшные затруднения разнонаправленностью своих афер. Так, флигель-адъютант Саблин однажды в отчаянии написал тому, кто давал ему инструкции: «Сначала вы мне приказали не ругать больше министра финансов Барка, потом, три дня назад, довели до меня инструкцию отзываться от Барке хорошо; если я правильно понимаю, сегодня я снова должен во всю силу выступать против него. Вынужден серьезно высказать вам свою мысль: мне действительно крайне трудно, еще вчера превозносив министра до небес, сегодня говорить на его счет обратное».

Инструкции банкира Мануса редко имели чисто политическую природу, чаще они имели отношение к бизнесу. Финансист добивался главным образом получения новых концессий, разрешений на строительство фабрик и подрядов на поставки в армию.

Во время мировой войны существовали сильные подозрения относительно работы Мануса на германскую разведку. Несмотря на изобличающие его улики, собранные министром Хвостовым, он тем не менее продолжал спокойно работать, почти не волновался и не отвечал на обвинения. Салон Бурдукова, благодаря связям того с Саблиным и Ниловым, был для него столь надежной гарантией, что Манус всерьез ничего не опасался вплоть до революции. Политический кружок, который он финансировал и который был ему столь полезен, делал «желтого человека» совершенно неприкасаемым и защищал его от врагов.

Среди этих возглавляемых авантюристам полукоммерческих-полуполитических кружков, развившихся в Санкт-Петербурге вследствие отсутствия нормальной придворной жизни, особенного внимания заслуживает салон баронессы Розен. Князь Андроников хвастался знакомством с царским камердинером. Бурдуков не делал тайны из дружбы с Саблиным и Ниловым, но никогда не было раскрыто имя того, кто служил посредником между салоном баронессы Розен и Царским Селом; однако нет никаких сомнений, что такой источник информации существовал и что сведения его почти всегда были точны. Не стремившиеся привлекать к себе внимания гости этой не стремившейся привлекать к себе внимания хозяйки дома давно привыкли строго хранить тайну и были довольны, когда «конфиденциальный источник» поставлял им сведения, а они могли передавать через него свои просьбы в Царское Село.

Баронесса Розен тоже не имела состояния, что, впрочем, не мешало ей одеваться с величайшей элегантностью и устраивать по-настоящему роскошные праздники. Ее банкеты превосходили по великолепию даже те, что «желтый человек» организовывал в салоне Бурдукова. В весьма двусмысленных отношениях с хозяйкой состояла красавица княгиня Долгорукова, испанка по происхождению, которая, выйдя замуж за русского аристократа и получив его фамилию, приобрела возможность обделывать крупные дела.

Министр Хвостов неоднократно пытался проникнуть в тайну баронессы Розен и ее жизни. Утром у нее можно было встретить осведомителей и авантюристов низкого пошиба; несколько раз там появлялся знаменитый Рашевский из охранки. В полдень баронесса Розен принимала великих князей, великих княгинь и министров. Наконец, по вечерам ее салон наполняли актрисы, дамы полусвета и журналисты. Бывал там таинственный «инженер», который всегда платил за завтраки с осведомителями, за обеды с великими князьями и за ужины с актрисами и журналистами. Кем был этот неизвестный «инженер» и почему нес все эти траты? И откуда у него были на это средства? Несмотря на все усилия, министр Хвостов так и не сумел это узнать.

В то время, пока в салонах князя Андроникова, шталмейстера Бурдукова и баронессы Розен темные дельцы и ловкие шпионы соперничали в попытках влияния на безвольного царя, в другом кружке преследовали более общие и более опасные цели. Это был салон Игнатьевых, где собирались все сторонники национальной и религиозной нетерпимости и реакционной политики, намеревавшиеся воздействовать на императора.

Граф Александр Павлович Игнатьев, бывший посол в Османской империи, а позднее министр[6]6
  Ошибка автора. Послом в Османской империи и позднее министром внутренних дел был граф Николай Павлович Игнатьев. Здесь же речь явно идет о его брате, графе Алексее (а не Александре) Павловиче Игнатьеве и его супруге Софье Сергеевне, урожденной княжне Мещерской (двоюродная племянница упомянутого ранее реакционного публициста князя В.П. Мещерского); один из сыновей А.П. и С.С. Игнатьевых – А.А. Игнатьев, знаменитый «красный граф», автор воспоминаний «Пятьдесят лет в строю».


[Закрыть], очевидно, одним из первых отметил упадок придворной жизни при Александре III и предвидел развитие салонов. Поэтому, когда император Александр удалился в Гатчину, граф Игнатьев, с помощью жены, стал трижды в неделю организовывать «политические приемы», которые быстро получили известность. Знаменитый «черный салон» Игнатьевых некоторое время являлся самым влиятельным политическим центром столицы.

В период министерства Игнатьева реакционеры перешли в яростное наступление, и его салон стал для него прекрасным рабочим инструментом, а также местом, где завязывались тысячи интриг, имевших единственную цель: влиять в нужном направлении на царский двор, отделившийся от остального светского общества. Здесь собирались самые фанатичные церковники и политики из реакционного «панславянского» комитета, дипломаты, военные, кандидаты на министерские посты – все те, кто, как и хозяин дома, мечтал о завоевании Константинополя и уже готовил планы для этого похода. Естественным было присутствие у графа Игнатьева банкиров и промышленников, рассчитывавших, когда начнется война, получить военные подряды. Наконец, в салоне графа можно было увидеть служащих различных министерств и полиции, темных людей, проникшихся «священными национальными идеями», яростных милитаристов, естественно желающих высылки в Сибирь своих политических соперников.

Низшие дворцовые служители, те же самые, что по приказам из салонов Андроникова, Бурдукова и баронессы Розен помогали обделывать коммерческие дела, в салоне Игнатьевых использовались в гораздо более серьезных целях: так, через их посредничество до обычно недоступных ушей императора доносился голос нетерпимости и реакции, исходящий из «черного салона».

Первое время, пока «черный граф» был еще молод и предприимчив, деятельность его салона имела серьезный характер и в некоторых отношениях оказывала бесспорное влияние. Но позднее, когда граф мало-помалу отошел от общественной жизни, а потом умер[7]7
  Граф А.П. Игнатьев был в 1906 г. убит эсеровским боевиком, причем ряд обстоятельств позволял предположить соучастие в убийстве охранки и, возможно, даже высших придворных сфер.


[Закрыть], салон Игнатьевых приобрел совершенно иной окрас.

Нет, под руководством вдовствующей графини «черный салон» не отрекся от своих реакционных идеалов, ортодоксальных взглядов и избыточной нетерпимости, но после смерти графа все это потеряло значение. Принимали тех же гостей, что и прежде, произносили те же речи, но салон все больше приобретал черты клуба отставных генералов и старых сплетниц, собирающихся трижды в неделю поболтать.

Хозяйка дома и ее гости старели, их разговоры теряли значимость. Но вечных политических тем им уже не хватало, и они постепенно предались радостям мистицизма и оккультизма.

Старые дамы, генералы и священники, собиравшиеся трижды в неделю в салоне графини Игнатьевой, теперь посвящали политическим и религиозным вопросам всего несколько минут, а затем отправлялись прямиком в мир духов.

Все интересующиеся оккультизмом пытались проникнуть в кружок графини Игнатьевой. Когда люди собираются для того, чтобы войти в контакт с «миром духов», он не заставляет их ждать и скоро дает все более очевидные знаки своего существования. Проявления «феномена потустороннего» становились все более и более частыми.

Очень скоро члены салона, в большинстве своем еще и невежественные, нашли своих «учителей», к ним были направлены «посланцы», «ясновидящие», «чудотворцы», естественно способные понимать и толковать «знаки» духов. Все эти «ясновидящие» почитались как святые. Оттуда они проникали в салон великих княгинь Милицы и Анастасии, «черногорок». И так, от одного промежуточного пункта до другого, некоторые из них добирались до Царского Села, где их объявляли «посланцами Бога».

Болезнь маленького цесаревича все чаще ставила царя и царицу в зависимость от этих «святых» и всевозможных «ясновидящих», и вследствие этого они, сами того не замечая, все больше и больше попадали под влияние интересов, сконцентрировавшихся в салоне графини Игнатьевой.

Одним словом, император с его болезненной антипатией к общению с компетентными людьми, которые могли бы дать ему совет, с его настороженной подозрительностью к честным людям, оставаясь изолированным от всей страны, пришел к тому, что стал принимать решения под диктовку группы старых дам-реакционерок и отставных генералов с узким кругозором.

С самого раннего детства Николай II переживал удары судьбы с фаталистским равнодушием и своего рода религиозным смирением, бывшим для него внутренней опорой. Позднее он вымаливал божественную помощь и как государь шатающейся империи, и как отец ребенка, обреченного на ужасную смерть. Беда таинственно и бесшумно ходила вокруг него, но он даже не пытался найти другого объяснения, кроме «Такова воля Божья!». Все, что он мог попытаться предпринять жалкими человеческими силами, было обречено на плачевный провал.

«Император – фаталист, – сказал однажды один его министр, – когда дело не ладится, он, вместо того чтобы бороться, остается в убеждении, что так угодно Богу, и склоняет голову».

Однако неудача следовала за неудачей, одна угроза сменялась другой, и царь с царицей в конце концов пришли к выводу, что церковной веры недостаточно. Они находили все меньше и меньше утешения от своих страхов и тревог в проповедях, обеднях, хорах и молитвах, которые постоянно повторяли и на которые Небо никогда не отвечало.

Как слабые и отчаявшиеся существа, они нуждались во вступлении в непосредственный контакт с Богом, стремились, так сказать, встретиться с ним лицом к лицу. Эта жажда чуда проистекала, впрочем, не столько из верований православной церкви и ее суровых догм, сколько из своего рода личного мистицизма.

Императрица, со своей стороны, все более склонялась к мистическим крайностям. Эта гессенская принцесса, выросшая в строго протестантском духе и даже довольно долгое время находившаяся под влиянием идей Давида Фридриха Страусса[8]8
  Страусс Д. Ф. – немецкий философ-мистик, автор книги «Жизнь Иисуса». (Примеч. авт.)


[Закрыть], став российской императрицей и перейдя в православие, проявила себя одной из наиболее ревностных фанатичек православия.

Впоследствии она все более склонялась к мистицизму и, наконец, предалась ему полностью. Ей в руки попал трактат XIV века, в котором были рассуждения о возможности сближения человека с Богом, о том, что некоторые смертные, наделенные особыми даром, могут рассматриваться как «друзья Бога». Эта книга произвела на императрицу глубокое впечатление: она твердо уверовала, что существуют люди, способные приблизиться к истине горячими молитвами и, не будучи священниками, стать прекрасными посредниками между Небом и Землей.

Болезненный мистицизм молодой императорской четы еще более укрепился в ходе их общения с великими князьями Николаем и Петром – Николаевичами, как их называли. Они женились на родных сестрах, Милице и Анастасии, которых называли черногорками, дочерях князя, впоследствии короля, Черногории Николая. Очень красивые и очень умные, они своей лестью сумели завоевать доверие царя. Когда императрица страдала нервным заболеванием, они пришли к ней и расположились возле изголовья, не подпуская даже служанок. Впрочем, их цель была ясна: черногорки, поначалу незаметные при дворе, увидели способ приобрести влияние.

Великие князья и их супруги проявляли большой интерес к спиритическим сеансам, в большинстве своем примитивным и абсурдным, где занимались столоверчением, заклинанием духов и тому подобным. Но императорская чета, в своем желании как-то отвлечься от забот, цеплялась за все, что казалось имеющим хоть какое-то отношение к потустороннему. Не раздумывая, стремясь убежать от тысячи опасностей существования, они бежали в оккультные науки и их темную сферу.

В салоне Николаевичей и их супруг непрерывно шли сеансы с обычными спиритическими поисками; в нем толпились ясновидящие, просветленные, пророки, странники, целители, чудотворцы. Молодой император и его супруга все более подпадали под влияние этого круга, и, после того как оба отдалились от двора и всех своих родственников, Николаевичи еще долго оставались им верны.

Еще будучи невестой наследника престола, царица побывала в Ореанде и там, вместе с будущим супругом, присутствовала на обедне, которую служил отец Иоанн. Проповедь этого странного священника произвела на нее неизгладимое впечатление. Позднее, уже выйдя замуж, она поддерживала близкие отношения почти исключительно с Николаевичами и черногорками, потому что находила удовольствие в детских формах суеверий, которые практиковались в салоне Анастасии и Милицы.

Во главе этого маленького спиритического общества стоял великий князь Николай Николаевич. У него бывали маги, предсказатели, всевозможные вызыватели духов – одним словом, всякого рода сомнительные личности, представители как оккультизма, так и русского народного мистицизма.

Царица, правда, отстранилась от практикуемого черногорками спиритизма, который считала несовместимым с религией, но оставалась верна своей вере в просветленных и «посредников» между Небом и Землей. Эта вера не казалась ей противоречащей догмам православия. Она продолжала проводить долгие часы в подземной часовне Федоровского собора и читать церковные молитвы, но при этом находилась в постоянном поиске чудотворца, который осуществил бы ее заветные желания и установил бы прямой контакт между нею и божеством.

В начале XX века императрица встретила первого из длинного ряда «царскосельских чудотворцев». С приездом французского доктора Филиппа начинается цепочка странных сеансов, которые своим смешением высокой политики и магии напоминали давно прошедшие времена. Тонкости современной дипломатии переплетались с заклинаниями, государственные дела подчинялись магическим формулам, конституционные реформы с «волшебными колокольчиками», начинавшими звонить, когда рядом с царем оказывался «дурной человек». В общем, вся политика Российской империи в то время стала ареной борьбы министров с колдунами.

Для царицы это было особенно мучительное время: она переживала из-за презрения свекрови и всего двора, упрекавших ее в неспособности подарить наследника престола и выполнить свой долг перед страной; по этой причине бедная женщина, от страха и нервозности, слепо доверилась первому встречному, пообещавшему «чудесным образом» осуществить ее самые заветные желания.

В 1901 году, во время визита во Францию, она познакомилась с чудотворцем Филиппом из Лиона. Великая княгиня Милица встречалась с ним в Компьени. Этот человек, «настоящий святой», сразу же произвел благоприятное впечатление на императорскую чету, которая оказала ему полное доверие.

Чудотворец Филипп, его настоящая фамилия Низье-Вашо, был бывшим учеником мясника и мечтателем, каким бы несовместимым с его профессией это ни казалось. Он проводил целые ночи, проглатывая книги по магии и колдовству. Короче, из-за своей склонности к сверхъестественному он был уволен работодателем, как профессионально непригодный: мясник не мог себе позволить использовать ученика, видящего духов. Тогда Низье-Вашо начал карьеру колдуна. Едва уйдя с работы, он обосновался в своих родных краях возле Лиона и занялся врачеванием при помощи чудес. Как это нередко бывает в подобных случаях, поначалу он добился некоторых успехов, тем более что обладал бесспорным даром гипнотизера. Граф Муравьев-Амурский, русский военный атташе в Париже, заинтересовался им и представил великой княгине Милице Николаевне.

По возвращении в Россию монаршая чета не замедлила вызвать его в Санкт-Петербург. Сначала он играл видную роль в салоне великого князя Николая Николаевича, а затем уже при дворе. Почти непрерывные сеансы происходили в присутствии царя и, что важнее, царицы. Черногорки старались добиться для Филиппа звания доктора. Похоже, чудотворец очень дорожил этим отличием. Наконец, военный министр Куропаткин назначил французского мага военным врачом и сделал статским советником; так тот получил официальное право заниматься медициной.