Текст книги "Долгое прощание"

На запястьях защелкнулись наручники. Полицейские не стали обыскивать дом, решив, что я (с моим-то опытом!) не стану держать у себя ничего компрометирующего. Тут они просчитались. При тщательном осмотре наверняка нашлись бы ключи от машины. А уж если бы они обнаружили саму машину, мне ни за что бы не отвертеться.

Впрочем, беспокоился я зря. Полиция так и не нашла шикарное авто Терри. Его украли в ту же ночь, отогнали в Эль-Пасо, сменили замки, подделали документы и продали на рынке в Мехико. Приграничная мафия свое дело знает. Деньги, вырученные за машину, вернулись в Штаты в виде героина. Такая вот политика добрососедства в бандитском изводе.

7

В тот год отдел по расследованию убийств возглавлял капитан Грегориус. Нынче такие копы почти перевелись. С преступниками Грегориус не церемонился: свет в лицо, дубинкой по почкам, кулаком под дых, коленкой в пах, жезлом по пояснице. Полгода спустя капитан был уличен в лжесвидетельстве перед судом присяжных, и его по-тихому отправили в отставку. Погиб он на собственном ранчо в Вайоминге, где его затоптал взбесившийся жеребец.

Сегодня его добычей был я. Грегориус восседал за письменным столом без мундира, с закатанными до локтя рукавами. Он был лыс как колено и, подобно многим здоровякам, после сорока заметно раздался в талии. Серые водянистые глаза, большой нос в сетке красных прожилок. Капитан звучно прихлебывал кофе. Мощные ручищи покрывала черная поросль, из ушей торчали пучки седых волос. Грегориус повозил чем-то по столу и посмотрел на Грина.

– Против него только то, что он молчит как рыба, шеф, – доложил Грин. – Номер его телефона был на отрывном календаре Леннокса. С утра куда-то выезжал, куда – не говорит. Хорошо знает подозреваемого, но отказывается отвечать, когда видел того в последний раз.

– Ишь ты, упрямец, – спокойно заметил Грегориус. – Ну, это поправимо.

Судя по тону, способ, которым он собирается выбить признание из подозреваемого, значения не имел. Капитан Грегориус и не таких раскалывал.

– Дело в том, что окружной прокурор нюхом чует: шумиха будет громкая. Его можно понять, учитывая, чья она дочка. Так что придется хорошенько выпотрошить этого малого.

Он взглянул на меня как на пустое кресло или окурок. Я был неодушевленным предметом, на мгновение попавшим в поле его зрения.

– Он явно пытался создать такую ситуацию, чтобы можно было с чистой совестью отказаться отвечать на вопросы, – почтительно промолвил Дейтон. – Кодекс цитировал, подстрекал меня. Он сам нарывался, капитан. Вот я и не выдержал.

– Выходит, тебя легко вывести из равновесия? Даже такому ничтожеству? – Грегориус одарил подчиненного кислым взглядом. – Кто снял наручники?

Грин ответил, что это сделал он.

– Надеть обратно, – приказал капитан.

Грин завозился с наручниками.

– Руки за спину, – уточнил Грегориус.

Грин подчинился приказу.

– Да потуже, – не унимался капитан. – Надо взбодрить его.

Грин исполнил и это. Мои запястья начали неметь.

– А теперь можешь говорить, – капитан наконец-то взглянул на меня, – да поживее.

Я молчал. Грегориус откинулся на спинку кресла и осклабился. Его рука медленно потянулась к чашке, затем он подался вперед и выплеснул кофе в меня, но промазал – я успел скатиться со стула на пол, больно ударившись плечом. Руки окончательно занемели, запястья отозвались ноющей болью.

Грин помог мне подняться. Часть жидкости запачкала спинку и сиденье стула, но в основном досталось полу.

– Надо же, не любит кофе, – заметил Грегориус. – Ишь ты, какой шустрый. Неплохая реакция.

Все молчали. Грегориус разглядывал меня водянистыми рыбьими глазами.

– Видите ли, мистер, здесь ваша лицензия – пустая бумажонка. Я жду ваших показаний, сначала устных, бумаги оформим потом. Ничего не упустите. Мне нужен полный отчет о том, что вы делали с десяти часов вечера вчерашнего дня. Подчеркиваю, полный. Мы расследуем убийство. Главный подозреваемый сбежал. Вы хорошо его знали. Малый застал жену в постели с другим и проломил ей башку бронзовой статуэткой. Не слишком оригинально, зато эффективно. И если вы думаете, что я позволю какому-то жалкому частному детективу цитировать передо мной кодекс, вы ошибаетесь. Нам в полиции кодекс ни к чему. У вас есть информация, и я намерен ее получить. Отмолчаться не получится. Итак, я жду.

– А наручники снимете, капитан? – спросил я. – Разумеется, если дам показания.

– Посмотрим. Только не тяни.

– Если я скажу, что не видел Леннокса в течение последних двадцати четырех часов и не знаю, где он сейчас, вас это устроит?

– Сказать-то можете, только вряд ли я поверю.

– А если скажу, что видел его, но понятия не имел, что он кого-то убил, а куда он делся потом, мне неведомо?

– Эту историю я готов выслушать, только в подробностях: где, когда, как он выглядел, о чем говорил, куда собирался отправиться. Из этого может что-то выйти.

– С вашими подходами выйдет только то, что вы сделаете из меня соучастника.

Капитан набычился, а глаза стали цвета грязного льда.

– И что?

– Ну, не знаю. Я готов сотрудничать с полицией, но мне не помешал бы совет адвоката. И я не отказался бы от присутствия кого-нибудь из прокуратуры.

Капитан издал хриплый смешок, похоже заводясь с полоборота. Медленно встал с кресла, обошел стол и, упершись рукой в столешницу, несколько мгновений молча изучал меня. Затем, все с той же нехорошей улыбочкой, Грегориус поднял правый, похожий на молот кулак и с размаху заехал мне в шею.

Удар с расстояния в восемь-десять дюймов едва не снес мою голову с плеч. Во рту смешались кровь и желчь, я ничего не слышал, только грохот в ушах. Капитан все еще улыбался, по-прежнему упираясь в стол левой рукой. Его голос раздавался откуда-то издали:

– Теперь-то я уже не тот, что раньше, постарел. Одна хорошая затрещина, на большее не рассчитывайте, мистер. То ли дело ребята из городской тюрьмы! Это вам не Дейтон и его детские кулачки. Или Грин с его четырьмя детьми и розовым садом. Нет, те ребята отдаются работе самозабвенно. Ну что, готовы поделиться новыми идеями?

– Только не в наручниках, капитан.

Даже ворочать языком было больно.

Грегориус склонился еще ниже, обдав меня смрадной вонью, выпрямился, обогнул стол, опустил железную задницу в кресло и зачем-то провел пальцем по краю линейки, словно проверяя ее остроту. Затем посмотрел на Грина:

– Чего вы ждете, сержант?

– Приказов, – выплюнул Грин, словно ему был неприятен звук собственного голоса.

– Каких еще приказов? Вам опыта не занимать, так сказано в вашем личном деле. Мне нужно подробное описание того, чем занимался этот умник последние двадцать четыре часа, может, и больше, но пока обойдемся сутками. Что он делал в каждую минуту из этих двадцати четырех часов. Показания должны быть подписаны, заверены и зарегистрированы. Я жду вас с ними через два часа, а также с подозреваемым: чистеньким, умытым и чтобы ни следа побоев. Да, и еще кое-что, сержант… – Грегориус одарил Грина взглядом, от которого покрылась бы инеем свежезапеченная картофелина. – В следующий раз, когда я буду задавать вопросы задержанному, нечего стоять столбом с таким видом, будто я ему уши обрываю.

– Слушаюсь, сэр.

Грин повернулся ко мне.

– Пошли, – буркнул он.

Грегориус оскалил давно не чищенные зубы:

– Ничего не желаете сказать напоследок?

– Как же, сэр, желаю. – Я был сама вежливость. – Сами того не зная, вы оказали мне большую услугу. Вы и детектив Дейтон. Решили мою проблему за меня. Никому не по нраву предавать друзей, но вам я не сдал бы и лютого врага. Вы с вашим подчиненным не просто тупоголовые громилы. Беда в том, что вы чудовищно некомпетентны. Вы понятия не имеете о том, как вести простейшее расследование. Я колебался, и будь вы умнее – давно бы заполучили мои показания. Однако вы предпочли оскорблять меня, обливать кофе и распускать кулаки. И теперь вы не дождетесь от меня ответа, который час на тех часах, что висят на стене вашего кабинета.

Как ни странно, но Грегориус молча выслушал мою тираду.

– А ты, я гляжу, старый ненавистник копов. Я тебя раскусил, не любишь ты нашего брата, – ухмыльнулся он.

– Почему же, я знаю места, где полицейских уважают. Только копом вам там не быть.

Грегориус и это проглотил. Думаю, ему случалось слышать оскорбления и похуже.

Раздался телефонный звонок. Грегориус махнул рукой. Дейтон проворно обогнул стол и услужливо снял трубку.

– Кабинет капитана Грегориуса. Говорит детектив Дейтон. – Он выслушал собеседника и слегка нахмурил красивые брови. – Минутку, сэр. – Дейтон протянул трубку Грегориусу. – Начальник полицейского управления Олбрайт, сэр.

Грегориус поморщился:

– Что нужно этому заносчивому олуху?

Капитан взял трубку, перевел дыхание и, нацепив на лицо любезное выражение, поднес ее к уху.

– Грегориус, комиссар.

Он слушал голос в трубке.

– Да, он в моем кабинете. Задал ему парочку вопросов. Нет, сотрудничать не желает. Категорически. С какой стати? – Лицо капитана исказила злобная гримаса. Лысина покраснела, но голос не изменился ни на йоту. – Приказывать мне может только мой непосредственный начальник… Хорошо, шеф, как скажете, шеф. Уверен, я… черт, нет! Да его никто и пальцем не тронул. Есть, сэр. Как скажете, сэр.

Грегориус швырнул трубку на рычаг. Рука немного дрожала. Он посмотрел на меня, затем – на Грина.

– Сними наручники, – буркнул он с кислым видом.

Грин освободил мои запястья. Я потер ладони, восстанавливая кровоток.

– Доставь его в окружную тюрьму, – нехотя продолжил Грегориус. – По подозрению в убийстве. Прокуратура выхватила это дельце прямо у нас из-под носа. Ну и система!

Никто не двинулся с места. Грин стоял рядом со мной, тяжело дыша. Грегориус перевел взгляд на Дейтона:

– А ты чего ждешь, сосунок? Пломбира на палочке?

Дейтон чуть не подавился:

– Жду указаний, шеф.

– Обращайся ко мне «сэр», черт тебя подери! Возомнил себя сержантом или еще кем повыше? Для тебя я «сэр», чертов молокосос! Вон отсюда.

– Есть, сэр! – Дейтон со всех ног бросился к двери.

Грегориус грузно поднялся с кресла и встал, отвернувшись к окну.

– Пора сматываться, – шепнул мне на ухо Грин.

– Забирай его отсюда, иначе я ему рожу расквашу! – пригрозил Грегориус оконной раме.

Грин подошел к двери и открыл ее. Я уже выходил, когда прозвучал грозный окрик капитана:

– Стоять! И дверь закрыть!

Грин исполнил приказание и подпер дверь спиной.

– А ну марш сюда! – рявкнул Грегориус, обращаясь ко мне.

Я не двинулся с места, просто стоял и смотрел на него. Не двигался с места и Грин. Повисла зловещая пауза.

Грегориус медленно пересек кабинет, подошел ко мне вплотную и застыл, сунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках.

– Пальцем, говорите, нельзя, – пробормотал он, словно разговаривая сам с собой. Глаза у него были пустые, а губы подрагивали. Затем Грегориус смачно плюнул мне в лицо. – Теперь все, спасибо.

Он отвернулся и шагнул обратно к окну. Грин снова открыл дверь.

Я вышел, нащупывая в кармане носовой платок.

8

Койки в камере номер пять блока для уголовников располагались одна над другой, как в пульмановском вагоне. Мне повезло – верхняя так и оставалась свободна, никого не подселяли. В предвариловке условия щадящие: выдают два одеяла – не слишком чистых, но и не особенно грязных – и комковатый матрац в два дюйма толщиной, который кладется на металлическую решетку. Есть унитаз, умывальник, бумажные полотенца и раскисший кусок серого мыла. В камере чисто и не пахнет дезинфицирующими средствами. За порядком следят осужденные, пользующиеся доверием тюремного начальства, а недостатка в таких не бывает.

Сначала тебя с пристрастием досматривают. Если ты не пьяница и не псих, сигареты и спички могут оставить. До предварительных слушаний ты можешь сидеть в своей одежде, после – в тюремной, никаких галстуков, поясов или шнурков. Ты просто сидишь на койке и ждешь. Заняться тут больше нечем.

В вытрезвителе похуже. Ни коек, ни стульев, ни одеял – вообще ничего. Голый бетонный пол – валяйся, сколько душе угодно. Или сиди на унитазе и блюй себе на колени. Хуже этого нет ничего, уж мне-то поверьте.

Здесь свет на потолке горит даже днем, а в железной двери прорезан глазок, закрытый решеткой. Свет выключают строго в девять вечера. Никто не зайдет в камеру, чтобы предупредить тебя. Ты можешь читать газету или журнал, и не важно, что тебя прервут на полуслове. До рассвета остается только спать – если спится, курить – если есть что, думать – если есть о чем – или не думать – если от дум хочется лезть на стену.

Человек в тюрьме теряет индивидуальность, становясь парой строк в регистрационной книге и предметом не слишком ревностных забот тюремного начальства. Никого здесь не волнует, любят человека или ненавидят, как он выглядит и что намерен делать с собственной жизнью. Если ты не причиняешь беспокойства, тебя не трогают. Ты никому не нужен, пока тихо как мышь сидишь в своей камере. Здесь не за что сражаться, нечем возмущаться. Надзиратели – приветливые ребята, совершено не склонные к садизму. Все, что вы читали о заключенных, которые с воплями бьются о решетку, и о злобных тюремщиках, безжалостно орудующих дубинками, – политика, только и всего. Хорошая тюрьма – одно из тишайших мест на свете. Если ночью заглянуть сквозь решетку в соседнюю камеру, ты увидишь одеяло на койке, или голову лежащего человека, торчащую из-под одеяла, или его глаза, смотрящие в пустоту. Услышишь сопение. Иногда, когда приснится кошмар, заключенный вскрикивает во сне. Жизнь в тюрьме останавливается, теряет смысл и цель. В другой камере кто-то не может уснуть или даже не пытается, просто сидит, уставившись в одну точку. Ты смотришь на него – он смотрит на тебя. Вы молчите. Вам нечего сказать друг другу. В тюрьме не о чем говорить.

В углу коридора есть еще одна железная дверь, которая ведет в блок досмотра. Внутри вместо одной из стен – черная проволочная сетка, на противоположной стене нарисованы деления, измеряющие рост, сверху – прожектора. Как правило, запускают сюда утром, перед тем как ночная смена сдает дежурство. Стоишь напротив стены с разметкой, освещенный прожектором, а за черной проволокой – полная темнота. На самом деле за ней кого только нет: копы, детективы, добропорядочные граждане, ставшие жертвами грабителей или мошенников, – избитые, выброшенные под дулом пистолета из автомобилей, лишившиеся сбережений. Ты не слышишь их голосов, не видишь лиц. В ушах громкий и отчетливый голос старшего ночной смены. Для него ты – дрессированная собачка. Капитан устал, недоверчив и знает свое дело. Он режиссер самой старой пьесы в истории – пьесы, засевшей у него в печенках.

– Эй, ты, стоять прямо, живот втянуть, подбородок выше. Плечи назад, смотреть перед собой. Теперь налево, направо, снова перед собой. Вытянуть руки, ладонями вверх, ладонями вниз. Закатать рукава. Видимых шрамов нет. Темно-каштановые волосы с проседью. Глаза карие. Рост шесть футов полтора дюйма. Вес примерно сто девяносто фунтов. Имя Филип Марлоу. Профессия – частный детектив. Что ж, Марлоу, приятно познакомиться. С этим все. Следующий.

Взаимно, капитан. Простите, что отнял время. Забыли приказать мне открыть рот. У меня там пара превосходных пломб и одна дорогущая фарфоровая коронка. Обошлась мне в восемьдесят семь долларов. А еще вы забыли заглянуть мне в нос, капитан. Там внутри – шрам на шраме. Операция на носовой перегородке. Хирург, настоящий мясник, мучил меня битых два часа, а сейчас такие операции делают за двадцать минут. Футбольная травма. Хотел блокировать мяч, а попал сопернику под ногу уже после того, как он ударил по мячу. Пятнадцатиметровый. Столько же ярдов кровавого бинта вытянули у меня из носа на следующий день дюйм за дюймом. Я не хвастаюсь, капитан. Просто для протокола. Весь смак – в деталях.

На третий день ближе к полудню дверь отворилась.

– Адвокат пришел. Бросай окурок. Да не на пол!

Я швырнул окурок в унитаз. Охранник привел меня в комнату для свиданий. У окна стоял высокий бледный брюнет, на столе лежал пухлый коричневый портфель. Брюнет обернулся, подождал, пока дверь закроется, и сел за исцарапанный дубовый стол времен Ковчега. Небось достался подержанным уже Ною. Затем открыл чеканный серебряный портсигар, положил его на стол перед собой и поднял глаза:

– Садитесь, Марлоу. Сигарету хотите? Меня зовут Эндикотт, Сьюэлл Эндикотт. Я буду представлять ваши интересы. Бесплатно. Надеюсь, вы не прочь отсюда выбраться?

Я сел и вытащил сигарету из портсигара. Адвокат протянул мне зажигалку.

– Рад видеть вас, мистер Эндикотт. Мы знакомы, только в тот раз вы были окружным прокурором.

– Не помню, хотя возможно, – кивнул Эндикотт. – Эта работа не по мне, прокурор должен быть жестким.

– Кто вас прислал?

– Я не уполномочен разглашать эту информацию. Мои услуги не будут стоить вам ни цента.

– Значит, его взяли.

Адвокат молча смотрел на меня. Я закурил. У этих новомодных сигарет с фильтром вкус как у тумана, который процедили через вату.

– Если вы о Ленноксе, – сказал он, – а это очевидно, то нет, его не взяли.

– К чему эта таинственность, мистер Эндикотт? Кто вас прислал?

– Мой наниматель пожелал остаться неназванным. Его право. Вы согласны, чтобы я вас защищал?

– Не знаю. Если они не взяли Терри, зачем им я? Никто меня ни о чем не спрашивает, никому нет до меня дела.

Эндикотт нахмурился, рассматривая свои длинные холеные пальцы.

– Вашим делом занимается окружной прокурор Спрингер. Возможно, он просто не нашел времени для допроса. Тем не менее формальное обвинение предъявлено, и теперь состоится предварительное слушание. Могу устроить, чтобы до суда вас выпустили под залог. Да вы, вероятно, и сами знаете процедуру.

– Меня обвиняют в убийстве.

– Ну, это перебор. – Он раздраженно передернул плечами. – Обвинять они вас могут в чем угодно, но, вероятно, речь идет о косвенном соучастии. Ведь это вы помогли Ленноксу бежать?

Я не ответил, швырнул безвкусную сигарету на пол и затушил подошвой. Эндикотт снова передернул плечами и нахмурился:

– Допустим, просто допустим, что это так. Чтобы доказать соучастие, им нужен умысел. В нашем случае умысел означает, что вы знали о преступлении и что убийца действительно Леннокс. Однако даже тогда вас должны выпустить под залог. На деле вы не соучастник, а свидетель. Держать важного свидетеля за решеткой в нашем штате можно только по распоряжению суда, его статус свидетеля определяется исключительно судьей. Впрочем, вам не хуже моего известно, как легко полиция обходит закон.

– Еще как известно, – согласился я. – Детектив по фамилии Дейтон заехал мне кулаком в челюсть. Начальник отдела по расследованию убийств Грегориус выплеснул кофе в лицо и так врезал по шее, что чуть не перебил артерию, – видите, как распухла? Начальник полицейского управления Олбрайт помешал своим костоломам размазать меня по стенке, поэтому Грегориус на прощание плюнул мне в лицо. Вы совершенно правы, мистер Эндикотт, эти ребята не стесняются.

Адвокат многозначительно посмотрел на часы:

– Вы хотите выйти под залог или нет?

– Спасибо, конечно, но не стоило беспокоиться. Если тебя выпустят под залог, люди решат, что ты виновен. А если ты выйдешь сухим из воды, скажут, что попался толковый адвокат.

– Ну и глупо, – буркнул Эндикотт.

– Пусть так. Был бы я умным, не сидел бы тут. Если у вас есть связь с Ленноксом, передайте, чтобы не беспокоился обо мне. Я здесь не ради него, а ради себя. И я ни на что не жалуюсь. Такова цена. Люди приходят ко мне со своими бедами – маленькими или большими. С бедами, которые не могут доверить копам. Придут ли они ко мне, если любой мордоворот с полицейским жетоном легко уложит меня на лопатки?

– Я вас понимаю, – протянул адвокат, – однако позвольте поправить вас в одном пункте. У меня нет связи с Ленноксом, я едва с ним знаком. Я служу правосудию, как любой юрист, и если бы мне стало известно, где он скрывается, я не утаил бы эту информацию от окружного прокурора. Максимум, на что я могу пойти, – передать его властям в назначенном месте, предварительно выслушав признание.

– Никто, кроме него, не прислал бы вас сюда, чтобы помочь мне.

– По-вашему, я лгу? – Он наклонился над столом и затушил сигарету о край.

– Кажется, вы из Виргинии, мистер Эндикотт? В моих краях у виргинцев всегда была репутация благородных людей. Мы еще помним о южной чести.

Эндикотт улыбнулся:

– Неплохо сказано. Надеюсь, так оно и есть. Однако мы впустую тратим время. Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы сказали бы полиции, что не видели Леннокса неделю. Возможно, это не совсем правда. Под присягой вы всегда можете рассказать, как было на самом деле. Лгать полиции законом не возбраняется. Они готовы к тому, что вы им солжете. Им гораздо приятнее выслушать ложь, чем ваш отказ давать показания, который они сочтут вызовом. Что вы хотите этим доказать?

Ответить мне было нечего. Эндикотт встал, потянулся за шляпой, со щелчком захлопнул портсигар и сунул его в карман.

– Не пойму я, чего ради вы разыграли этот спектакль, – холодно промолвил он. – Настаивали на своих правах, поминали закон всуе. Удивляюсь вашей наивности, Марлоу. Уж вам-то должно быть известно, что закон не есть правосудие, а лишь весьма несовершенный механизм. Надавите на нужные кнопки, и, если повезет, правосудие восторжествует. Не стоит требовать слишком много от механизма. Что ж, вижу, моя помощь вам не нужна, поэтому удаляюсь. Если передумаете, я в вашем распоряжении.

– А я, пожалуй, потяну денек-другой. Если они схватят Терри, им будет все равно, кто помог ему сбежать. Цирковой балаган, именуемый судом, им важнее. Убийство дочери Харлана Поттера – газетная сенсация, а любитель ублажить публику вроде Спрингера въедет на этом спектакле прямиком в министерское кресло, а оттуда – в губернаторское или еще выше… – Я неопределенно взмахнул рукой, и конец фразы повис в воздухе.

– Вы слишком поспешно судите о мистере Харлане Поттере, – с сарказмом заметил Эндикотт.

– А если Терри не схватят, никто и не спросит, кто помог ему сбежать, мистер Эндикотт. Власти предпочтут поскорее забыть обо всем.

– Вы, я вижу, все просчитали, Марлоу?

– В тюрьме у меня была масса свободного времени. А о Харлане Поттере мне известно лишь то, что он владеет сотней миллионов баксов и десятком газет. И как там вся эта шумиха?

– Шумиха? – Голос адвоката заледенел.

– Вот именно. Что-то я не вижу вокруг репортеров, а я-то надеялся поправить свой бизнес. Частный сыщик сел в тюрьму, но друга не выдал. Звучит!

Эндикотт подошел к двери:

– Считайте, что ваша наивность меня позабавила, Марлоу. Вы как ребенок. Имея сотню миллионов баксов, можно купить не только внимание прессы, но ее молчание. Это такой же товар.

За адвокатом закрылась дверь, а меня отвели в камеру номер пять блока для уголовников.

– С Эндикоттом вы тут не задержитесь, – запирая меня, дружелюбно заметил надзиратель.

Я спорить не стал.