Текст книги "Долгое прощание"

Я хмуро докурил сигарету до половины и встал. Наклонившись за пачкой, я внезапно ощутил толчок в спину. Только этого не хватало. Я резко развернулся и оказался нос к носу с ухмыляющимся придурком в мешковатой клетчатой рубашке. Картинным жестом он раскинул руки и оскалил зубы в дежурной ухмылке.

Я схватил его за локоть и закрутил руку за спину:

– Я гляжу, тут слишком узко для твоей широкой натуры?

Он выдернул руку и огрызнулся:

– Полегче на поворотах, клоун, иначе придется разукрасить тебе рожу.

– Как же, испугал. Тут тебе не бейсбольное поле.

Он поднял увесистый кулак.

– Смотри, дорогуша, не повреди маникюр, – подначил его я.

Клоун держал себя в руках.

– Да пошел ты, умник, – прошипел он. – В другой раз. Как с мыслями соберусь.

– С чем? С мыслями?

– Отстань, иначе дошутишься. Придется вставлять новую челюсть.

– Ты звони, как с мыслями соберешься, – хмыкнул я, – только реплики придумай получше.

Внезапно выражение его лица изменилось, и придурок расхохотался:

– Так ты из киношников, приятель?

– Угадал, только моя физиономия красуется не на афишных тумбах, а на стенде с фотографиями опасных преступников.

– Ладно, увидимся в полицейской картотеке.

И, довольный собой, он удалился.

Все это было страшно глупо, но помогло мне разрядиться. Я прошел по застекленному проходу, миновал вестибюль и направился к выходу. У двери я притормозил, надевая солнечные очки, и уже в машине вспомнил о карточке, которую дала мне Эйлин Уэйд. В отличие от обычных визиток на этой были выгравированы адрес и телефон. Миссис Роджер Стернз Уэйд, 1247, Айдл-Вэлли-роуд. Телефон 5–6234.

Слыхал я об этом местечке. Многое изменилось с тех пор, когда на въезде стоял шлагбаум, порядки внутри устанавливала частная полиция, казино на озере процветало, а девочки стоили по пятьдесят долларов. Когда казино закрыли, власть перешла к приличному бизнесу, который превратил Айдл-Вэлли в мечту домовладельца. Территорией, прилегающей к озеру, ныне распоряжался клуб, и никому, кроме членов клуба, не было позволено плескаться в его водах. Место стало привилегированным, что в наши дни означает не только дороговизну.

Я подходил Айдл-Вэлли, как коктейльная луковичка креманке с банановым сплитом.

Вечером позвонил Говард Спенсер. Он не держал на меня зла, извинялся и спрашивал, не передумал ли я.

– Я соглашусь, только если он сам меня попросит.

– Понятно, но, может быть, если увеличить сумму вознаграждения…

– Послушайте, мистер Спенсер, – перебил я, – судьбу не подкупишь. Если миссис Уэйд боится его, пусть уходит. Ей выбирать. Невозможно круглые сутки охранять женщину от собственного мужа. Вдобавок вам этого мало. Вам интересно, где, когда и почему Уэйд слетел с катушек. Вы не хотите, чтобы он снова пустился во все тяжкие. По крайней мере, пока не закончит книгу. Но и тут я ему не помощник. Если он решит добить эту чертову книгу, то сам завяжет с выпивкой. Вы слишком многого от меня хотите.

– На самом деле все это одна и та же проблема. Впрочем, я понял, работа ювелирная, не для вас. Что ж, прощайте. Ночью я вылетаю в Нью-Йорк.

– Счастливого полета.

Он поблагодарил и повесил трубку. Я не успел сказать ему, что отдал двадцатку официанту, и даже порывался перезвонить, но подумал, что на сегодня с него хватит.

Закрыв контору, я отправился было к «Виктору» выпить «Гимлет», как просил Терри в письме, но по дороге планы изменились – настроения не было. Вместо «Виктора» я заехал к «Лаури», где заказал мартини, отличные ребрышки и йоркширский пудинг.

Дома я включил телевизор и стал смотреть бокс, но бои меня не впечатлили: не боксеры, а балеруны, им бы на Артура Мюррея[11]11
  Артур Мюррей (1895–1991) – основатель танцевальных школ, обучавший многих знаменитостей своего времени.


[Закрыть] работать. Толчки, пинки, ложные выпады с целью заставить противника потерять равновесие – и ни одного серьезного удара. Такими тычками и старушку с ног не собьешь. Зрители свистели, судья хлопал в ладоши, подбадривая боксеров, но все без толку – они переминались с ноги на ногу и сотрясали воздух пустыми ударами. На другом канале шло криминальное шоу. Действие происходило в платяном шкафу, усталые некрасивые лица актеров надоели до чертиков, а от диалогов в духе студии «Монограм»[12]12
  Студия «Монограм» – голливудская студия, выпускавшая с 1931 по 1953 г. низкобюджетные фильмы.


[Закрыть] сводило скулы. У сыщика был чернокожий слуга – очевидно, для комического эффекта. Зря, сыщик и без того был смешон. От рекламных вставок стошнило бы и козу, взращенную на колючей проволоке и битых пивных бутылках.

Я выключил телевизор и закурил тонкую, плотно набитую сигарету. Превосходный табак не щипал глотку. Жаль, марку не запомнил. Только я хотел завалиться спать, как раздался телефонный звонок. Сержант Грин.

– Если хотите знать, пару дней назад в Мексике похоронили вашего дружка Леннокса, в городишке, где он застрелился. Устраивал все адвокат, нанятый семьей. Можете считать себя везунчиком, Марлоу. В следующий раз, когда решите вывезти кого-нибудь из страны, трижды подумайте.

– Сколько дырок в нем насчитали?

– Каких дырок? – рявкнул сержант, помолчал и продолжил спокойнее: – Одну. Чтобы разнести башку, обычно хватает и одной. Адвокат привез отпечатки пальцев и все, что было у Леннокса в карманах. Еще вопросы есть?

– Есть, но вряд ли у вас есть ответ. Кто убил жену Леннокса?

– Да ладно вам, Марлоу! Разве Гренц не сказал, что Леннокс оставил признание? И в газетах писали. Или вы газет не читаете?

– Спасибо, что позвонили, сержант. Премного обязан.

– Послушайте, Марлоу, – прошипел Грин, – станете трепать лишнего, наживете кучу неприятностей. Дело закрыто, пересыпано нафталином и сложено в долгий ящик. Радовались бы – в нашем штате за сообщничество после совершения преступления полагается до пяти лет. И еще кое-что. Я не первый день в полиции и усвоил одно: иногда тебя сажают не за то, что ты совершил. Главное – как следствие представит дело в суде. Спокойной ночи.

Грин отключился. Я положил трубку на рычаг. Когда рыльце в пушку, даже честный коп, не говоря уже о нечестном, включает крутого. Все мы хороши, и я ничем не лучше прочих.

14

Звонок раздался, когда я смахивал тальк с ушей. За дверью меня встретил взгляд васильковых глаз. Фея, на сей раз в коричневом полотняном костюме и алом шарфе, без шляпы и сережек, выглядела немного бледной, однако непохоже было, что ее спустили с лестницы.

Она робко улыбнулась:

– Помешала, мистер Марлоу? Наверняка вы еще не завтракали. Мне не хотелось идти к вам в контору, и я терпеть не могу обсуждать личные темы по телефону.

– Прошу вас, миссис Уэйд. Кофе?

Не глядя по сторонам, она прошла в гостиную и села на краешек дивана, плотно сдвинув ноги и положив на колени сумочку. Я открыл окно, поднял жалюзи и убрал со стола грязную пепельницу.

– Спасибо. Если можно, черный без сахара.

На кухне я постелил на металлический поднос бумажную салфетку – получилось убого, как целлулоидный воротничок. Скомкав салфетку, я достал бахромчатую скатерку – их еще кладут в пачки с маленькими треугольными салфетками. Салфетки достались мне от хозяйки в придачу к мебели. Разлив кофе в чашки с розочками, я вернулся в гостиную.

Она отпила глоток:

– Очень вкусно. Вы умеете варить кофе.

– Последний раз я варил кофе для гостя перед тем, как меня посадили. Вам известно, что я только что вышел из тюрьмы?

Она кивнула:

– Вас подозревали в том, что вы помогли ему бежать?

– Они не сочли нужным объясниться. На его отрывном календаре нашли мой номер, вот и все. Задавали вопросы, на которые я не отвечал – в основном из-за тона. Впрочем, вряд ли вам это интересно.

Она аккуратно поставила чашку на стол, откинулась на спинку дивана и улыбнулась. Я предложил ей сигарету.

– Спасибо, не курю. Еще как интересно! Наш сосед знал Ленноксов. Наверное, этот Леннокс сошел с ума. Судя по рассказам, непохоже, что он способен на такое.

Я набил и разжег трубку.

– Непохоже. Он получил тяжелое ранение на войне. Впрочем, теперь, когда он мертв, это не важно. Вряд ли вы пришли поболтать со мной о Терри.

Она медленно покачала головой:

– Он был вашим другом, мистер Марлоу. Наверняка у вас сложилось свое мнение об этом деле. Мне показалось, вас не так легко переубедить.

Я утрамбовал табак и снова поджег. Тянул время, глядя на нее поверх трубки.

– Мое мнение ничего не значит. Такое случается сплошь и рядом. Самые неподходящие для этого люди совершают неправдоподобные преступления. Симпатичные старушки травят ядом целые семейства. Детки из приличных семейств затевают вооруженные кражи. Банковские клерки с безупречной репутацией годами растрачивают деньги клиентов. Успешный, популярный и, очевидно, состоявшийся писатель доводит жену до больницы. Мы мало знаем о тех, кто живет рядом с нами.

Я думал, что гостья вспыхнет, но она только поджала губы, а ее васильковые глаза сузились.

– Зря Говард Спенсер вам рассказал. Я сама виновата. Нужно было держаться от него подальше. С тех пор я многое поняла. Нельзя стоять на пути у пьяного.

– Словами пьяного точно не остановишь, – согласился я. – Если хватит силы, можно не дать ему навредить себе или другому. Да и то если повезет.

Она протянула изящную руку к чашке. Блеснули тщательно отполированные ногти идеальной формы с бледным лаком.

– Говард говорил вам, что в последний приезд не виделся с мужем?

– Говорил.

Она допила кофе, поставила чашку на поднос, повертела в руках ложечку и сказала, пряча глаза:

– Он не сказал вам почему. Я ценю Говарда, но у него на уме только прибыль. Считает, что вправе нами командовать.

Я молча ждал. Стало тихо, затем она мельком взглянула на меня и тут же отвела взгляд.

– Мужа нет дома уже три дня, и я не знаю, где он, – промолвила она тихо. – Прошу вас, найдите его. Его нужно вернуть. Такое с ним случалось и раньше. Однажды он доехал до Портленда и слег в гостинице. Пришлось вызывать доктора, чтобы привести его в чувство. И как только он не разбился! Три дня ничего не ел. Потом его занесло в турецкие бани на Лонг-Бич, в шведский отель с гидроколонотерапией, а в последний раз – в какой-то частный санаторий – вероятно, не слишком приличное место. Он не признался, как оно называлось, просто сказал, что ему там помогли, хотя выглядел смертельно бледным и усталым. Его привез какой-то высокий парень, разодетый под киношного ковбоя. Высадил Роджера у дома и тут же укатил.

– Опереточное ранчо для туристов? Там любят вырядиться поярче. Женщины без ума от дешевой романтики. Ради них эти ряженые и стараются.

Она достала из сумочки сложенный лист бумаги:

– Вот чек на пятьсот долларов, мистер Марлоу. Задаток.

Я посмотрел на чек, но руки не протянул:

– Зачем? Вы говорите, его нет дома только три дня. Чтобы привести пьяного в чувство, как раз и нужно три-четыре дня. Раньше он всегда возвращался. Что не так на сей раз?

– Я больше не вынесу этого, мистер Марлоу! Пьянство его доконает. Промежутки между запоями становятся короче. Я ужасно тревожусь за Роджера, да что там, я с ума схожу от страха! Мы женаты пять лет. Роджер пил всегда, но никогда не буйствовал. С ним что-то происходит. Его нужно вернуть. Этой ночью я почти не сомкнула глаз.

– Как думаете, миссис Уэйд, почему он пьет?

Васильковые глаза спокойно встретили мой взгляд. Сегодня утром гостья выглядела неуверенно, но отнюдь не беспомощно. Она прикусила нижнюю губу и покачала головой.

– Думаю, из-за меня, – промолвила она почти шепотом. – Может же мужчина разлюбить жену.

– Психолог из меня неважный, миссис Уэйд, но порой в моей профессии без психологии не обойтись. Я скорее поверю, что он разлюбил ту дребедень, которую пишет.

– Возможно, – спокойно согласилась она, – с писателями такое бывает. Роджер не может закончить книгу, но ведь он пишет не ради заработка. Причина в другом.

– А как он ведет себя, когда трезв?

Она улыбнулась:

– Мне трудно быть объективной, но, поверьте, он замечательный.

– А пьяный?

– Пьяный он невыносим. Шумный, упрямый, жестокий. Упивается своим остроумием, а на самом деле ведет себя отвратительно.

– Вы забыли упомянуть про насилие.

Она подняла светлую бровь:

– Всего один раз, мистер Марлоу. Больше разговоров. Я ни словом не обмолвилась о том случае Говарду Спенсеру, Роджер сам проговорился.

Я встал, прошелся по комнате. День обещал быть жарким и сдержал обещание. Я опустил жалюзи на окне и взглянул ей прямо в лицо:

– Вчера читал про вашего мужа в «Кто есть кто». Ему сорок два года, до вас женат не был, детей тоже нет. Родители из Новой Англии, закончил Эндовер и Принстон. Воевал, и неплохо воевал. Написал двенадцать исторических романов – сплошной секс и дуэли на шпагах. Каждая книга становилась бестселлером. Он заработал на них кучу денег. Похоже, он не из тех, кто станет тянуть с разводом, если поймет, что разлюбил жену. Если у него роман с другой женщиной, наверняка вам известно ее имя, и в любом случае смешно напиваться по такому поводу. Вы женаты пять лет, значит тогда ему было тридцать семь. Думаю, к этому возрасту он достаточно изучил женщин. Другими словами, знал о них почти все, потому что всего о женщинах не знает никто.

Я замолчал и посмотрел на нее. Она улыбнулась, нисколько не обиженная. Я продолжил:

– Уж не знаю почему, но Говард Спенсер считает, что причина странного поведения Роджера Уэйда кроется в его прошлом. Спенсер предполагает шантаж. Вам что-нибудь известно об этом?

Она медленно покачала головой:

– Если вы хотите знать, платил ли Роджер кому-нибудь большую сумму, то вопрос не ко мне. Он сам распоряжается своими деньгами – я могла не знать о его тратах.

– Ну хорошо, допустим. Не зная мистера Уэйда, я не могу представить, как бы он повел себя с вымогателем. Свернул бы ему шею? Но если раскрытие тайны угрожало его репутации или, того хуже, привлекло бы к нему внимание полиции, мог и заплатить, хотя бы поначалу. Однако все эти предположения ничего нам не дают. Вы хотите, чтобы он нашелся, вы беспокоитесь, сходите с ума, но я не знаю, как вам помочь. Мне не нужны ваши деньги, миссис Уэйд. Не сейчас.

Она вытащила из сумочки два листка желтоватой бумаги. Похоже, их печатали под копирку, а один затем скомкали. Она разгладила оба и протянула мне:

– Один я нашла на письменном столе поздно ночью, или, скорее, рано утром. Я знала, что он запил и наверх не поднимался. Около двух я спустилась, чтобы посмотреть, где он – на ковре или на диване, но его нигде не было. Другой листок валялся в корзине, вернее, зацепился за край корзины и не упал внутрь.

Я смотрел на несмятый листок. Всего одна фраза, напечатанная на машинке: «Себя я разлюбил, и влюбляться мне больше не в кого». Подпись – Роджер (Ф. Скотт Фицджеральд) Уэйд. И постскриптум: «Вот почему я не дописал „Последнего магната“».

– Что это значит, миссис Уэйд?

– Глупое позерство. Он обожает Скотта Фицджеральда. Называет его лучшим пьющим автором со времен Кольриджа, который предпочитал настойку опия. Заметьте, как напечатано, мистер Марлоу: четко, без помарок.

– Вижу. Большинство в его состоянии не написали бы и собственного имени.

Я развернул скомканный листок. Снова напечатано на машинке, снова четко и без ошибок: «Я не люблю вас, доктор В., но нынче вы сгодитесь мне»[13]13
  Аллюзия на четверостишие сатирика Тома Брауна (1662–1704), которое начинается строчкой: «Я не люблю вас, доктор Фелл…» – и, являясь вольным переводом эпиграммы Марциала, символизирует необъяснимую неприязнь. (Ср. у В. Набокова в «Лолите»: «Я не люблю вас, доктор Блю, / А почему вас не люблю, / Я сам не знаю, доктор Блю».)


[Закрыть].

– Понятия не имею, кто такой доктор В., – сказала она, пока я разглядывал листок. – Возможно, из санатория, в котором Роджер был в последний раз.

– Откуда его привез ряженый ковбой? Ваш муж не упоминал никаких имен или названий?

Она покачала головой:

– Ничего. Я смотрела в телефонном справочнике. Десятки докторов различных специальностей! К тому же буква «вэ» не обязательно фамилия.

– Да и сам он не обязательно доктор. Значит, вашему мужу могли потребоваться наличные. Шарлатаны чеков не берут. К чему им улики? Да и цены они держат. Полный пансион, уход, не говоря о шприцах.

– Шприцах?

– Врачи-нелегалы не брезгуют наркотиками. Так с пациентами проще управляться. Вколешь ему какую-нибудь дрянь – и десять-двенадцать часов свободен. Пациент становится тих как овечка и не думает буянить. Однако за наркотики недолго угодить на полный пансион к Дяде Сэму. Отсюда и цены.

– У Роджера всегда при себе несколько сотен наличными. Он хранил их в ящике стола. Теперь их там нет.

– Ладно, попробую найти вашего доктора В., хотя ничего не обещаю. Заберите чек, миссис Уэйд.

– Почему? Вы же согласились…

– После, спасибо. Я бы предпочел получить чек от самого мистера Уэйда. Вряд ли он придет в восторг от нашего разговора.

– Но если он болен и беспомощен…

– Он давно вызвал бы доктора или попросил бы об этом вас. Раз он этого не сделал, значит не сильно хотел.

С несчастным видом она сунула чек в сумочку и встала.

– Наш доктор отказывается его лечить, – с горечью промолвила она.

– На свете хватает врачей, миссис Уэйд. Не один, так другой.

– Пожалуй, вы правы. – Она вздохнула и медленно направилась к выходу.

Я пошел проводить ее. У двери я спросил:

– Вы могли бы обратиться к доктору и сами. Почему вы этого не сделали?

Она посмотрела мне прямо в лицо. Глаза заблестели. Неужели слезы? Но до чего хороша – и разыграла свою партию как по нотам.

– Потому что я люблю Роджера, мистер Марлоу. Ради него я готова на все. Но я прекрасно его знаю. Если я стану звать доктора всякий раз, когда он вздумает приложиться к бутылке, то скоро останусь без мужа. Нельзя обходиться со взрослым мужчиной как с ребенком, у которого болит горло.

– Еще как можно, если он алкоголик.

Она стояла рядом со мной. Я ощущал едва уловимый запах ее духов, настоящих или воображаемых. У нее явно не было привычки обливать себя из пульверизатора с головы до пят. Или то был нежный аромат лета?

– Допустим, в его прошлом найдется что-то постыдное или даже криминальное, – промолвила она, словно каждое слово горчило на вкус, – меня это не волнует, но я не хотела бы ему навредить.

– А если бы меня нанял Говард Спенсер?

– Я ни секунды не сомневалась в том, как вы ответите на предложение Говарда. Вы, который сел в тюрьму ради друга!

– Спасибо на добром слове, хотя я сел в тюрьму не поэтому.

Наступило молчание, затем она кивнула и начала спускаться по лестнице. Я смотрел, как она садится в новехонький серый «ягуар». В конце улицы она развернулась, белая перчатка мелькнула в прощальном жесте, и изящная машинка исчезла из виду за углом.

Перед домом рос куст красного олеандра. Оттуда доносился тонкий писк. Сидя на верхней ветке, птенец пересмешника отчаянно хлопал крыльями, пытаясь не потерять равновесие. С соседнего кипариса донесся резкий свист. Пухлый птенец перестал пищать и замер на ветке.

Я вошел внутрь и запер дверь, чтобы не мешать уроку. Птицам ведь тоже нужно учиться летать.

15

Будь ты хоть самый проницательный сыщик на свете, иголку в стоге сена искать нелегко. Нужна хоть какая-то зацепка, отправная точка, имя, адрес. Все, что у меня было, – это скомканный листок желтоватой бумаги, гласивший: «Я не люблю вас, доктор В., но нынче вы сгодитесь мне». Перед тобой расстилается Тихий океан, ты можешь перелопатить списки полудюжины медицинских ассоциаций, и в результате не найти ничего. Жулики в городе плодятся, как тараканы. В каждом из восьми районов на сотни миль в округе имелись медицинские светила, зачастую обычные торговцы с лицензией, позволяющей срезать мозоли или плясать на вашем позвоночнике. Некоторые процветали, другие прозябали. Кто-то помнил о врачебной этике, кто-то не мог позволить себе такой роскоши. Богатенький пациент в начальной стадии белой горячки – клад для опытных шарлатанов, прогоревших на торговле витаминами и антибиотиками. Однако зацепки у меня не было. Не было ее и у Эйлин Уэйд, или она думала, что ее нет. Даже если мне удастся отыскать человека с нужными инициалами, кто поручится, что на свете есть такой доктор В., что Роджер Уэйд не приплел его ради красного словца? И не была ли аллюзия на Скотта Фицджеральда своеобразным способом сказать «прощай»?

В подобных обстоятельствах маленькому человеку остается только воззвать к помощи мощного интеллекта. Вот и я позвонил приятелю из агентства «Карне», которое специализировалось на богатых клиентах из Беверли-Хиллз, не гнушаясь порой преступить закон. Приятеля звали Джордж Питерс, и он отвел мне десять минут своего драгоценного времени, попросив не мешкать.

«Карне» занимало половину второго этажа одного из тех святочных четырехэтажных розоватых зданий, лифты в которых работают на фотоэлементах, коридоры пусты и прохладны, места на стоянке строго расписаны, а аптекарь в холле вывихнул запястье, наполняя бутылочки успокоительными таблетками.

Острые металлические буквы торчали из темно-серой двери, словно лезвия ножа: «Карне инкорпорейтед. Джеральд К. Карне, президент». И чуть ниже буквами помельче: «Вход». За такой дверью вполне мог скрываться солидный инвестиционный фонд.

За дверью была отвратительная маленькая приемная, причем ее продуманная гнусность недешево обошлась Карне. Мебель алого и темно-зеленого цвета в сочетании с такими же темно-зелеными стенами, на которых красовались картины в зеленых рамах на три тона темнее. На картинах всадники в алых мундирах на массивных жеребцах скакали через изгороди. Были тут и два зеркала без рам с легким, но от этого не менее вызывающим розовым оттенком. Новехонькие журналы на зеленом полированном столике еще не утратили целлофановой оболочки. Декоратор, отвечавший за оформление приемной, не страдал цветобоязнью. Такой наверняка носит алые рубашки с бордовыми брюками, туфли из кожи зебры и малиновые трусы с собственными инициалами приятного канареечного цвета.

Впрочем, помещение было всего лишь витриной. С клиентов тут драли минимум сотню в день, а за такие деньги никто не станет дожидаться в приемной. Седой розовощекий крепыш, отставной полковник военной полиции Карне не любил разводить сантименты. Как-то раз он предложил мне работу, но я не настолько нуждался, чтобы согласиться. Ни один из ста девяноста способов сподличать не был секретом для Карне.

Матовая стеклянная перегородка отодвинулась, оттуда выглянула секретарша с чугунной улыбкой и взглядом, прожигающим карман:

– Доброе утро! Чем могу помочь?

– Мне нужен Джордж Питерс. Меня зовут Марлоу.

Она выложила на прилавок регистрационную книгу в зеленой кожаной обложке:

– Вам назначено, мистер Марлоу? Вы не записаны на сегодня.

– Я по личному вопросу. Только что разговаривал с ним по телефону.

– Понятно. Как правильно пишется ваша фамилия? И имя, пожалуйста.

Она аккуратно внесла мои данные в длинный узкий бланк и пробила край дыроколом.

– К чему эта показуха? – не выдержал я.

– Мы стараемся ничего не упускать, – холодно ответила секретарша. – Полковник Карне считает, что самый незначительный факт может оказаться самым важным.

– Или наоборот, – добавил я, но секретарша юмора не оценила.

– Я доложу о вас мистеру Питерсу.

Я заверил ее, что буду счастлив. Через минуту дверь в стене открылась, и Питерс поманил меня в громадный серый коридор с крошечными кабинетами, похожими на тюремные камеры. Потолок в кабинете Питерса был звуконепроницаемым. Серый металлический стол, два одинаковых серых кресла, серый диктофон на серой подставке и телефонный аппарат того же приятного серого цвета, что стены и пол. Фотографии в рамках изображали Карне в мундире и при шлеме и его же – в цивильном за письменным столом, с видом непроницаемым и глубокомысленным. Еще на стене (и тоже в рамочке) висел вдохновляющий девиз темно-серыми буквами на сером фоне:

Агенты Карне всегда и везде одеваются,

разговаривают и ведут себя как джентльмены.

Исключений из этого правила не существует.

В два размашистых шага Питерс пересек кабинет и перевернул одну из фотографий. За ней в серую стену был вмонтирован микрофон. Питерс отсоединил провод и вернул фотографию на место.

– За это меня бы выгнали с работы, но, к счастью, сукина сына нет на месте – спасает какого-то актеришку, который надрался за рулем. Вся контора напичкана микрофонами, и все до единого подключены к его кабинету. Я как-то предложил ему завести инфракрасную камеру за зеркалом в приемной, но он не вдохновился. Не понравилось, что сам не додумался.

Питерс сел в кресло. Он был нескладен и тощ. Худое лицо, глубоко посаженные глаза, редеющая шевелюра и дубленая кожа человека, не привыкшего протирать штаны в кабинете. Нижняя губа по размеру не уступала носу. Когда Питерс улыбался, казалось, что половина лица проваливается в складки от ноздрей к широкому рту.

– Тебе тут не надоело?

– Умерь свой пыл, юноша. Дыши реже, говори тише и не забывай, что детективы агентства «Карне» не чета дешевому сыщику. Все равно что обезьянка шарманщика перед Тосканини. – Он вздохнул и ухмыльнулся. – Мне-то его причуды до лампочки. Но деньги хорошие, а если Карне начнет изображать надзирателя тюрьмы строгого режима, которой заведовал во время войны, возьму расчет и смоюсь. Что стряслось? Я слышал, тебе недавно досталось.

– Не жалуюсь. Мне нужны сведения о врачах, которые слишком вольно обращаются с наркотическими препаратами. Эдди Дауст после ухода отсюда сказал мне, что у вас есть досье.

Питерс кивнул:

– Для детектива агентства «Карне» Эдди слабоват в коленках. А сведения, которые ты ищешь, совершенно секретны. И ни при каких обстоятельствах не подлежат разглашению. Погоди, сейчас принесу.

Питерс вышел, а я продолжил пялиться на серую корзину для мусора, серый линолеум и серые кожаные уголки пресс-папье.

Спустя несколько минут Питерс вернулся с серой картонной папкой в руках.

– У вас есть что-нибудь не серое?

– А что? Хороший цвет. Напоминает о школьных годах. Воплощает дух нашей организации. А вот тебе кое-что другого цвета.

Он вытащил ящик стола и достал сигару длиной около восьми дюймов.

– «Упманн», – гордо сообщил он. – Подарок одного пожилого англичанина, живущего в Калифорнии лет сорок и до сих пор говорящего с акцентом. Когда трезв – безобидный гомик, не лишенный внешнего лоска. Хотя большинство людей, включая Карне, не могут похвастаться даже внешним лоском. В Карне столько же лоска, сколько в железных кальсонах. Правда, когда выпьет, мой англичанин выписывает чеки на банки, которые о нем слыхом не слыхивали. Потом возмещает, а благодаря мне ему ни разу не удалось загреметь в тюрягу. Выкурим ее вместе, как два индейских вождя, замысливших резню?

– Я сигар не курю.

Питерс печально вздохнул:

– Вот и я не курю. Думал отдать ее Карне, но даже он не справится с такой в одиночку. Слушай, тебе не кажется, что в последнее время Карне у меня с языка не сходит? Только этого мне не хватало.

Он сунул сигару обратно в стол и заглянул в открытую папку.

– Так кого мы ищем?

– Богатого алкоголика, привыкшего ни в чем себе не отказывать. Липовых чеков он не выписывает, врать не стану, но к насилию склонен. Жена считает, что он прячется в частном санатории, где выводят из запоя. Единственная зацепка – доктор на букву «вэ». С тех пор как клиент пропал, прошло три дня.

Питерс задумался:

– Не так уж много. Рано беспокоиться.

– Если я найду его, мне заплатят.

Он посмотрел на меня и покачал головой:

– Ладно, мое дело маленькое. – Он принялся листать папку. – Досье постоянно меняется. Кого-то добавляем, кого-то вычеркиваем. Одной буквы мало.

Питерс вытащил из папки лист, затем другой и, наконец, третий.

– У нас таких трое. Доктор Амос Варли, остеопат. Большая клиника в Альтадене. Пятьдесят долларов за ночной вызов, две медсестры с лицензией. Пару лет назад парни из Комитета по наркотикам лишили его права выписывать рецепты на сильнодействующие препараты. Хотя информация старая.

Я записал имя и адрес.

– Доктор Лестер Вуканич, отоларинголог. Стокуэлл-билдинг, Голливудский бульвар. Тот еще тип! На дом не выезжает, специальность – хронические заболевания носовых пазух. Приходишь, жалуешься на гайморит, и он живо прочищает тебе пазухи. Для начала, конечно, обезболит новокаином, а если сумеешь ему понравиться, то и чем другим. Смекаешь?

– Конечно.

– Так я и думал! – оживился Питерс, продолжив чтение. – Очевидно, запасы нужно пополнять, вот наш доктор и мотается рыбачить в Энсенаду на собственном самолете.

– Если сам возит наркоту, ему недолго осталось.

Питерс задумался и покачал головой:

– Как сказать. Если не будет жадничать, продержится вечно. А вот чего ему стоит опасаться, так это недовольного клиента, пардон, пациента, но он наверняка знает, как с такими управляться. Пятнадцать лет в одном и том же офисе о чем-то говорят!

– Откуда, черт подери, эти сведения?

– Организация, юноша, великое дело. Одинокий волк вроде тебя нам не чета. Кое-что узнаем от клиентов, кое-что сами. Карне на информацию денег не жалеет. Умеет, если надо, втереться в доверие.

– Ему бы понравилось, как ты его нахваливаешь.

– В задницу Карне. И напоследок некто Верринджер. Детектив, составлявший его досье, давно уволился. Какая-то поэтесса покончила с собой на ранчо Верринджера в каньоне Сепульведа. Он организовал там что-то вроде колонии для писателей и прочих творческих личностей, нуждающихся в уединении. Цены умеренные. Вроде все легально. Называет себя доктором, но практику не ведет. Может быть, доктор наук. Честно говоря, нечего ему делать в этом досье. Если только из-за поэтессы.

Питерс изучил газетную вырезку, наклеенную на лист бумаги.

– Перебрала морфина. Однако непонятно, знал ли об этом Верринджер.

– Твой Верринджер нравится мне все больше и больше! – воскликнул я.

Питерс захлопнул папку:

– Запомни, ты этой папки в глаза не видел.

Он вышел, а когда вернулся, я встал, собираясь уходить. Не дослушав благодарностей, Питерс перебил:

– Не за что. Твой клиент может быть где угодно.

Я согласился.

– Кстати, я кое-что слышал про твоего приятеля Леннокса. Один из наших агентов лет пять-шесть назад встречал в Нью-Йорке человека. По описанию – вылитый Леннокс, но звали его Марстон. Конечно, наш детектив мог ошибиться. Тот Марстон не просыхал, поэтому нельзя утверждать наверняка.

– Вряд ли это Леннокс. Зачем ему менять фамилию? Леннокс воевал, можно проверить его послужной список.

– Почем мне знать? Наш агент сейчас в Сиэтле. Поговори с ним, когда вернется. Его фамилия Эштерфельт.

– Спасибо за все, Джордж. Это были самые полезные десять минут за последнее время.

– Как-нибудь рассчитаешься.

– Агентство «Карне» не нуждается ни в чьей помощи. Исключений из этого правила не существует.

Питерс поднял вверх большой палец, и я оставил его в металлической серой конуре. После нее приемная уже не казалась уродливой, а кричащие цвета радовали глаз.