Текст книги "Недалеко от Земли"

9

Батюшкин вошел в президентский кабинет присущей только ему свободной походкой и, приняв, как должное, приглашение Ильина занять место одесную, отодвинул стул, уселся и безмятежно оглядел присутствующих. Что всегда нравилось в Монахе бывшему командиру экспертной команды ФСБ, так это спокойная независимость, природная внутренняя сила, соседствующая с какой-то неуловимой глубинной раскрепощенностью, и умение слушать. Вот и сейчас Батюшкин не задал ни единого вопроса, справедливо полагая, что ему и так все расскажут о причине столь поспешного вызова. Так и случилось.

– Рад видеть тебя, Аристарх, – сказал Ильин, искоса глянув на Солдата. – Надеюсь, ты в добром здравии?

Монах кивнул и вежливо улыбнулся, ожидая продолжения.

– В последние часы произошло несколько событий, – продолжил президент, – требующих объяснения. Пожалуй, лучше об этом поведает Олег, – он снова посмотрел на Солдата.

Медведев хмыкнул, прокашлялся и уложился в несколько предложений, упомянув и нежелание испытателей идти на контакт с Докучаевым, и побег из ИПФ Варчука с Клюевым. Свою речь он, натурально, закончил словами:

– При отборе последнее слово всегда оставалось за тобой. Вот и хотелось бы знать, чем ты руководствовался, внося в формуляр именно этих, и почему сейчас они не желают сотрудничать?

– Все просто, – Батюшкин пожал плечами. – В космосе, а особенно при возможной встрече с иной цивилизацией – мы ведь испытывали ПП и о Сфере не догадывались, так что такая вероятность совсем не исключалась – не место упертым спецназовцам, не ведающим сомнений в полученном приказе. Основной критерий – отсутствие агрессии. Поэтому и выбирались люди, для которых нравственные законы выше стремления любой ценой выполнить поставленную задачу. Отказники. У них уже случался подобный опыт. Но это еще не все. Они должны были иметь совершенно четкое понятие о дисциплине, обладать широким кругозором и желанием применить свои знания в рамках предложенных обстоятельств. Что же до неприятия сотрудничества, – он в упор посмотрел на Солдата, – то, если они уловили хоть тень возможности неэтичного использования их новых дарований, – в этом месте Ильин значительно поднял палец, – они не будут играть с вами на вашем поле. Я доступно объяснил?

– Вполне, – Медведев хмуро рассматривал собственные ногти. – Толстовцы, значит.

– Если при словах «отсутствие агрессии» перед тобой возникает образ тюфячка-непротивленца, живущего по принципу «дали по одной щеке, подставь другую», ты не прав, – терпеливо объяснил Монах. – Военные летчики в отличие от гражданских постоянно рискуют собой. Полеты на высоких скоростях, выполнение экстремальных боевых задач, кстати, не обязательно связанных с насилием и убийством, требуют предельной концентрации ума, внимания и точности действий. Ощущаешь разницу? – «Ну, еще бы, – Солдат вспомнил летящую скамейку, остановленную перед самым его носом. – Пр-р-рофессионалы!» – Это агрессия по отношению к самому себе. Испытание себя на пределе возможностей… В конце концов, Спаситель взошел на Голгофу, чтобы доказать всем свою правоту. Он подверг себя немыслимым страданиям, чтобы остальные могли понять и принять этот его шаг и сделать для себя соответствующие выводы. Выбранные мной люди, разумеется, не дадут распинать себя ради подтверждения истины, но и зла они творить не станут.

– И как теперь прикажешь поступить? – Медведев саркастически скривился. – Скомандовать «отбой» и пустить все на самотек?

– В первую очередь дать им понять, что наши помыслы чисты, а деяния направлены только во благо.

– А интересы государства? – сухо поинтересовался Ильин.

– Они и должны служить этим целям, – эхом отозвался Монах.

Спутниковый телефон, лежащий на столе перед Солдатом, завибрировал. Контрразведчик с недовольным видом взял его в руку и, включив прием, стал слушать. По мере того, как менялось выражение его лица, можно было судить, что информация не из обнадеживающих. В конце сообщения губы его сжались в линию, глаза полузакрылись, он процедил: «Принял» и прервал связь. Установилась тишина. Впрочем, грозившую затянуться паузу прервал Ильин.

– Ну? – нетерпеливо спросил он.

– Двадцать минут назад сканеры военного спутника засекли мощный выброс энергии в отрогах Скалистых гор, – угрюмо сказал Солдат. – Там находится научный центр Комитета по контролю за космическими исследованиями. Насколько я знаю, именно туда наши коллеги увезли снятых с орбиты Клеменса и Тараоки.

– Вот как? – прозрачный взгляд президента стал холодным. – И что это может значить?

– Если исходить из последних событий в ИПФ, то, похоже, коллеги перегнули палку.

– Расценивайте это как предупреждение, – невозмутимость Монаха была непоколебима.

Ильин посмотрел на Батюшкина и, убедившись в том, что он отвлекся на какую-то мелочь, а Солдат явно ждет его подтверждения, едва заметно кивнул.

* * *

Джерри с интересом наблюдал, как диктофон ползет по столу. Он занимался этим уже целую четверть часа, гоняя маленький приборчик туда и обратно и размышляя о странностях судьбы. Не то, чтобы он испугался появления нежданного дара, просто он сделал соответствующие выводы. Как психолог.

Обнаружив в кармане куртки диск с медкартами испытателей и убедившись в том, что события последнего часа – не сон и не иллюзия, он немедленно залез обратно на койку, пристроил подушку вертикально, прислонив ее к стенке, чтобы удобнее было сидеть, и раскрыл ноутбук. Он любил работать с комфортом, развалившись в мягком кресле, и внизу, за столиком, ему совершенно не нравилось. Поерзав и угнездившись, наконец, так, как ему хотелось, он вошел в программу, и только тут выяснилось, что диск-то остался в кармане. Досада на себя – не самое лучшее чувство, но она не заставила себя ждать. Опять слезать вниз, чтобы восполнить обидный промах, очень не хотелось. Но, тем не менее, кляня собственную забывчивость, он все-таки свесил ноги с койки, и тут-то под рукой и образовался выпавший из памяти предмет.

Несколько секунд он тупо смотрел на него, лихорадочно соображая, в чем же, собственно, дело. То, что он не доставал его из куртки, не вызывало сомнений. Он лишь коснулся его и сейчас же отдернул руку, испугавшись того, что зыбкие реминисценции сиюминутного прошлого оказались вполне весомой явью. Как же он оказался здесь? Сильно смахивало на галлюцинацию. Но нет. Вот он – диск. Твердый, зримый, вещественный.

Джерри все же спрыгнул с койки, встал на колени и задумчиво стал нашаривать свою сумку под нижней кроватью, попутно пытаясь понять, что происходит. По всему выходило, что случившееся – результат его общения с доктором Тереховым. Расстегивая найденную сумку и доставая оттуда диктофон, чтобы зафиксировать свои наблюдения, Джерри, по своей неизбывной привычке, продолжал анализировать ситуацию. В том, что Терехов оказал на него воздействие, он почти не сомневался. Зачем? Он совершенно не помнил обратной дороги, да и вообще задуматься его заставил только обнаруженный в кармане диск. Какую цель преследовал русский доктор?

Джерри машинально присел на подвернувшийся стул и положил диктофон на покрывало нижней койки. Тому, что диск оказался не в кармане, а под рукой, должно было найтись очень простое объяснение. Ведь не чудо же? В чудеса он не верил. Значит…

Слоун сосредоточился и впился взглядом в диктофон. Тот дрогнул. Вот как? Следовательно, у него реализовался дар телекинеза. Сидел где-то глубоко внутри? А теперь вот проявился? Терехов слегка подтолкнул? Зачем ему это? Продемонстрировать свое могущество? Вряд ли. Заполучить его, Джерри, в союзники? Тоже нет. Скорее, заставить задуматься о том, что в природе почти не существует простых связей и решений. Ну, например, следующая логическая цепочка: психолог, направленный с Земли для изучения феномена Сферы, убеждается, что воздействие все-таки имело место, разговаривает с одним из непосредственных подозреваемых; тот каким-то непонятным образом инициирует психолога, и последний встает перед проблемой выбора – докладывать или нет высокому начальству о полученных результатах.

Отрапортовать – значит, практически сознаться в сопричастности к когорте пресловутых агентов влияния пришельцев. Ему ли, Джерри, не знать, что за этим последует. Промолчать – значит, сыграть на руку новообращенным и, следовательно, реально встать под их знамена. Что именно для него предпочтительней? Ответ прост, как точка на плоскости. Остаться самим собой. Но это автоматически приводит ко второму варианту. Молодец Терехов! Нашел, чем поставить психолога на место.

Джерри переложил диктофон на стол, отметив про себя, что ровная, гладкая поверхность все же лучше покрывала, и решил провести серию опытов.

И вот сейчас, спустя пятнадцать минут после начала, серия эта завершилась сокрушительным успехом. Слоун убедился, что дар его послушен и не вызывает особого напряжения сил. Напротив, он сейчас возбужден, в отличие от тех экстрасенсов, которые в лабораториях достигали путем колоссальных затрат энергии минимальных результатов в передвижении предметов и выглядели после проведенного эксперимента не лучше выжатого лимона. Значит, различия между талантами, упорно развиваемыми в естественных условиях, и способностями, инициированными извне, все же есть. И Терехов в процессе общения каким-то непостижимым образом определил его скрытые возможности и вытащил их на поверхность. Получается, что гипноз не единственное его умение и, уж конечно, не самое главное.

Дверь бесшумно скользнула в сторону, и через порог шагнул угрюмый Хоскинс.

– Хай, Джерри, – тускло произнес он.

– Рад тебя видеть, Тони, – ответил Слоун, а про себя подумал: «Кстати, почему бы мне не провести с ним гипнотический сеанс? Разгрузить его от проблем и заодно узнать, что же он все-таки нарыл. У меня ничего не получилось с испытателями, о докторах и говорить не приходится, но ведь Хоскинс – совсем другое дело».

Пока мрачный специалист по нештатным ситуациям усаживался на свою койку, Джерри как бы ненароком оголил правое запястье, где красовался блестящий переливчатый браслет, улучил момент, когда Тони повернул к нему лицо, и взгляды их встретились, и сказал:

– Послушай-ка, приятель…

Примерно за полчаса он выведал все, что хотел, и полученные сведения лишь подтвердили его выводы об общей ситуации на Базе. Выяснилось, что Хоскинса с первого же дня преследовали неудачи, хотя, если говорить о стратегии и логике, он все делал идеально. Но, тем не менее, не заладилось. Испытатели его близко не подпускали, правда, пару раз он все же сблизился почти в касание, но по каким-то неведомым причинам сразу потерял к объектам интерес; докторов и руководителя полетов он вообще не мог засечь, они даже в «Харчевню» не ходили (этот факт Слоун отметил особо); остальной же персонал контактировал легко и непринужденно, но толку от него было мало. Никто особо не вникал в обстоятельства первопроходцев, у всех находились собственные дела, которые их занимали гораздо больше. Короче, зря психолог тихо завидовал Хоскинсу, ни до чего тот не докопался, да и докопаться, собственно, не мог. Его просто вели. Играючи. Опытного профессионала. Естественно! Где ему тягаться с людьми, шутя оперирующими даже латентными чужими способностями.

Свои же результаты Джерри оценивал теперь достаточно высоко. Мало того, что его подпустили, пусть только для того, чтобы рассмотреть получше, это совершенно неважно, ведь его еще и инициировали. Можно сказать, ему было чем гордиться. Его акции стояли выше, чем у всей инспекторской команды. А почему, собственно? Для ответа на такой вопрос требовалось время.

Слоун начал осторожно выстраивать структуру возможных причин.

Первое. Из двух оставшихся на Базе проверяющих он для сферников (психолог для удобства решил называть побывавших у Сферы именно так) более предпочтителен, потому что в состоянии понять и принять их движущие мотивы и цели. Хоскинс не в счет по причине сугубой прямолинейности: ему приказали искать доказательства вражеских умыслов, он их и ищет.

Второе. Вся вероятная деятельность сферников покрыта тайной, но не враждебна. Иначе, при их-то способностях, они бы, в первую очередь, обработали полковника Редфорда, как человека, имеющего непосредственное отношение к обороноспособности одной из самых мощных держав Земли. А они ограничились единственным контактом (Бородин о чем-то беседовал с Мартином) с инспекторской группой и более к этому не возвращались. Кроме, безусловно, прощупывания его, Джерри, в «Харчевне».

Третье. Его инициировали после отбытия основной группы, значит, в планы сферников не входили и не входят контакты с военными. Ведь он мог сгоряча побежать докладывать Редфорду. Мог? Мог. А сейчас у него есть время подумать.

Четвертое. Разбудив его латентный дар, сферники дали понять, что для них приоритетны скрытые резервы самого человека и его реакция на обнаружение у себя подобных вещей.

Пятое. Они никого не боятся, следовательно, абсолютно уверены в своих силах. Иначе, опять же, не стали бы его инициировать. Стоп, сказал себе Джерри, но ведь они, наверняка, не с каждым так поступают. Должны же существовать какие-то критерии отбора. Ну-ка, ну-ка… Чем, например, он отличается от Хоскинса? Тони – человек военный, подчиняется приказам, если надо убить… Так. А он, Слоун, может убить? Вряд ли. Более того, если придется выбирать на таких условиях между нынешней, престижной и высокооплачиваемой, работой и сотрудничеством с этими загадочными людьми, он сделает выбор не в пользу Комитета. Даже так? Вероятно, да. С ними гораздо интереснее, и есть множество путей для развития… Доктор Терехов, вы победили.

Джерри посмотрел на все еще сидящего изваянием Хоскинса, щелкнул пальцами и сказал:

– Проснись.

Тони зашевелился, глаза его приняли осмысленное выражение и живенько обежали пространство каюты. Затем он потянулся, буркнул: «Что-то я устал сегодня», встал и направился в санблок.

Слоун проводил его взглядом, вздохнул и подумал, что, пожалуй, начинается новый этап в его жизни: он становится чужим среди своих.

* * *

– Присаживайся, Дима, – голос Ли был ровен и безмятежен. – С чем пожаловал?

– Насколько я помню, – сказал Кобыш, – ты хотел со мной поговорить.

– Эк ты хватил! Это ж было неделю назад, – руководитель полетов насмешливо прищурился. – Не хитри, полковник, и не закрывайся. Во-первых, бесполезно, а во-вторых, без твоей доброй воли мне это ни к чему. У нас так не принято.

– Хорошо, – Кобыш посмотрел в глаза Ли и поразился, насколько они изменились со дня их последней встречи. Они стали бездонными и… Какими? Дмитрий сразу смекнул, что определить не может. Слово «мудрые» в данном случае не подходило, потому что могло выразить лишь слабое подобие того, что требовалось. Казалось, что погружаешься в бесконечность Мироздания со всеми его непредставимыми для обычного человека измерениями, связями и понятиями. Но страшно не было, наоборот, покой и умиротворенность воцарялись в душе, потому что в глубине этих глаз плавали крохотные теплые искорки. Ничего подобного он раньше не замечал. В голове вдруг возникли и неотвязно закружились слова старой песни. «Исполненный очей, исполненный очей… очей», – повторял про себя летчик.

– Другое дело, – лицо Ли словно взорвалось улыбкой, затрепетали и потеряли очертания уголки губ, гладкая и смуглая кожа пошла причудливыми волнами света, а глаза выплеснули целый водопад солнечных зайчиков. Все заботы и опасения Кобыша будто сразу растворились в этом фейерверке вселенской доброжелательности. Он почувствовал себя легко и как-то привольно. Как в детстве, когда только что удалось совершить нечто, по мальчишеским меркам, доблестное.

– Мне… – начал Дмитрий.

– Мы знаем, – прервал его Ли. – Ты ведь уже догадался, что мы знаем. Ты столкнулся на Земле с проявлениями агрессии, непонимания, замешанного на страхе, и недоверия. Каждый раз ты поступал так, как никогда не поступил бы раньше. Ты ведь сообразил, почему?

– Стараюсь, – с непривычной робостью ответил Кобыш. Ему на миг показалось, что он опять стал маленьким, и на суровые вопросы взрослых надо отвечать честно, ничего не утаивая. – Пацанов мне стало просто жаль, живут своей мелкой жизнью, ничего не понимая и ни к чему не стремясь, но это не их вина, им не повезло, не те родители и не та среда…

– И что ты с ними сделал? – заинтересованно спросил Ли. – Я не совсем улавливаю…

– Понятия не имею, – легко ответил Дмитрий. – Но теперь с ними все в порядке, и, я уверен, они больше не будут шалить в темных подворотнях.

– Продолжай.

– Прочитав сообщение в газете, я сперва ощутил горечь, а после разозлился. Никому не дано права походя распоряжаться чужими жизнями, – полковник мимолетом удивился, что точно знает, о чем именно его спрашивает Слава. – Как бы нас ни боялись, можно же сначала попробовать объясниться…

– Ты не знаешь всех кусочков мозаики, – мягко сказал Ли. – Тот, кто ошибочно считает себя поводырем, слишком привык полагаться на свое мнение и решать за остальных глупых людей, как им надо жить, забывая при этом, что такими их сделал он сам.

– Да, верно, – Кобыш кивнул. – Но мы уже не хотим так существовать. Мы уже прикоснулись к настоящей свободе.

– Вот это и пугает поводырей.

– Мы же не собираемся расшатывать устои общества. Нам только надо, чтобы нас не трогали.

– Откуда такая уверенность? – Ли покачал головой. – Вы просто еще не вполне сознаете, как надо обращаться с тем, что вам досталось. Впрочем, у вас все впереди. Продолжай.

– Ну, а когда я познакомился с Никитой, то решил сначала ничего не говорить. Мало ли какие компании приезжают на отдых. Согласился приютить, и – слава Богу. Большое спасибо. Но потом я подумал – чем больше мы общались, тем яснее мне становилось, что Никита как раз тот парень, которому можно верить, надежный, в общем – нельзя скрывать от него правду. Он должен был понять и поверить. Сожалею, но я ошибся. Хотя, с другой стороны, если бы мне еще две недели назад кто-нибудь наплел про Сферу, вытаскивающую из самых глубин человека его скрытые возможности, я бы тоже не поверил.

– Ты не ошибся.

– То есть? – Кобыш вскинулся.

– Никита уже верит.

– Откуда… извини, Слава, – Дмитрий усмехнулся, – я еще не отвык от обычных человеческих представлений. Значит, все это время вы наблюдали…

– Ты не должен ни раздражаться, ни обижаться. Вы лишь в самом начале пути, и мы подстраховываем вас. Вы – наши ведомые, чтобы тебе было понятнее. И в какой-то мере мы несем ответственность за вас и ваши поступки.

– А… – летчик вдруг понял, что продолжать не надо, хотя Ли не шевельнулся и ни словом, ни жестом не дал повода для того, чтобы он замолчал. Он просто смотрел на него.

– Слушай себя.

Терехов-Бородин-Тараоки: Сбрасываем микроинф.

Ли: Поехали.

Кобыш машинально прикрыл глаза, и в голове его словно прошелестел прохладный сквознячок, вслед за которым появились четко оформленные мысли.

Головной мозг – это совершенный объект, сотворенный Мирозданием. Главная функция его – реализация полной свободы человека или любого иного носителя разума. Тут и перемещение в любую мерность континуума, в котором мы существуем – вернее, взаимодополняем друг друга – будь то время, или пространство, или что-то еще, чему у нас еще даже нет определения; и возможность их преобразования, как для нужд самого разумного существа, так и для нужд Мироздания; и генерирование внутренней энергии – можно называть ее, как угодно: прана, ци, психическая или тонкая, совершенно не важно, дело не в словах – для поддержания процессов, происходящих на всех уровнях Мироздания.

Дмитрий несколько ошалел, он и думать-то о таком никогда не думал, но решил повременить с эмоциями, тем более, что вспомнил некогда виденный восточный символ – змею, кусающую собственный хвост (вот, вот, словно подсказал кто-то: порождение Мироздания принимает участие в акте творения этого самого Мироздания). А мысли продолжали возникать из ниоткуда и выстраиваться в законченные образы.

Мы не умеем использовать гигантский потенциал своего мозга. Мы даже не пытаемся научиться его использовать. Ведь любые мыслеформы или идеи, возникающие у нас, напрямую связаны с вероятностью акта творения. А мы по-прежнему все стараемся овеществить руками, либо с помощью придуманных нами внешних приспособлений. Это даже не забивание гвоздей микроскопом. Это просто… отвергнутая возможность забивания.

Человек создан по образу и подобию своего Творца. Это не фигура речи. Это так и есть. И это нужно понять и, наконец, пробудиться. Не валять ваньку, отдаваясь инстинктам и грубым желаниям, а попытаться хотя бы начать понимать, что человек всемогущ. И ему не нужны никакие подручные инструменты, он сам – самый совершенный инструмент с абсолютно неограниченной свободой действий.

Мозг – безупречное средство коммуникации и управления реальностью. Сфера лишь переключила его в другой, не ведомый нам ранее, режим. Он теперь обрабатывает информацию иначе, не так, как у большинства людей. Задействованы дополнительные функции, заложенные в него изначально. Мы просто не умели ими пользоваться. Или забыли, в гордыне своей изобретя колесо. А великое множество случаев спонтанного проявления способностей – ясновидение, телепатия, телекинез, левитация, целительство только начинают длинный перечень подобных функций – расценивали, как уникальные явления, далеко не всегда признаваемые традиционной наукой.

Мироздание постоянно изменяется, это его естественное состояние, оно до краев наполнено сложнейшими многоуровневыми процессами, в которые человек должен органично вписываться, но пока, увы, не вписывается.

Вся загвоздка в противопоставлении. Человек, как ни странно, все еще полярен Мирозданию. Он возомнил себя царем природы, а не ее частью. И дело тут не в коэффициенте Ай-Кью и не в недостатках логического мышления, а в неправильно понятой и интерпретированной информации, полученной извне. Проблема не в так называемом благоприобретенном высокомерном интеллекте, а в мироощущении, которое подавляется порочными воспитанием и обучением.

Дети воспринимают мир таким, каков он есть, пока их сознания не касается жестокое вмешательство взрослых, старающихся навязать им свои неправедно выдуманные правила. И не остается ничего от красоты мира, его совершенства, веры в чудо, чистой радости и открытых эмоций. Они стираются, прячутся и искажаются под маской, которая должна соответствовать общепринятым нормам поведения.

Столкнувшись со Сферой, взрослый человек получил возможность снова прозреть. И чем больше сил и энергии он вложил в развитие своего сознания для того, чтобы жить в гармонии с миром, тем более высокой ступени инициации он может достигнуть. Вы пока на втором уровне. Дальше все зависит от вас.

Дмитрий открыл глаза.

– Прямая передача, – подтвердил Ли. – Словами выразить труднее и незачем.

– Вот уж никогда бы не подумал, – медленно и раздельно выговорил полковник, – что ты способен на такие… – он замялся, не в силах вербально оформить созревшую мысль, – …назидания…

– Не я, – сказал Слава. – Это Терехов и Бородин… Впрочем, я тоже. И Вивьен. Мы вместе.

– Ага… – Кобыш тряхнул головой. – Ну, да… Конечно… Вы теперь всегда вместе… А это, если не секрет, какой уровень?

– Третий.

– Исчерпывающе. А сколько их всего?

– Предположительно, девять.

– Значит, вы тоже еще не… м-м-м…

– Не достигли совершенства, – согласился Ли. – Мы тоже лишь в самом начале пути, хотя уже во многом отличаемся от вас. Но ты ведь не за этим пришел?

– Да, – Кобыш неожиданно для себя замялся. – Я, собственно, хотел просить о… гм… содействии.

– О помощи, Дима. О помощи. Не старайся сгладить острые углы.

– Ну, ты, Слава… слишком… прямолинеен.

– Привыкай. Привыкайте все. Скоро вы будете не в силах что-то скрыть друг от друга.

– Не так-то это просто… как кажется.

– Об этом нет и речи. Но путь вверх предполагает предельную открытость.

– Да, знаю я, – с досадой сказал Кобыш, – просто не привык просить о помощи. Мы накануне помозговали немного… В общем, самим нам не справиться. Мы с Витей еще как-нибудь можем выкрутиться, а вот остальные… Не угонять же, в самом деле, челнок с космодрома…

– Мальчишество, – утвердительно кивнул Ли. – В принципе, вы, конечно, могли бы справиться и сами, но вы еще не умеете видеть траекторию событий. Слишком велик риск.

– Так как? – в глазах Дмитрия застыл вопрос.

– Не сомневайся, мы будем рядом. Скажи об этом остальным. Никто не должен зря беспокоиться.

– Когда?

– «Тайфун» прибывает завтра, в десять утра по условному времени. Не делая резких движений и не задавая лишних вопросов, вы грузитесь на борт. Дальнейшее происходит по раскладке того, кто это задумал. Кроме финала. Его мы скорректируем.

– Спасибо, Слава, – Кобыш облегченно вздохнул.

* * *

Никита отпивал обжигающий чай маленькими глоточками и изредка посматривал в окно. С таким же успехом он мог бы изучать стену напротив. Ничего там не было. «Тьма, и хоть бы кто-нибудь…» – всплыла вдруг сама собой стихотворная строчка. «Ну, уж нет, – подумал Никита. – Прошли те времена». Он припомнил, как совсем еще недавно, в такой же зимний вечер, чтобы заполнить пустоту, протянул руку к книжной полке, наугад вытащил томик, раскрыл его и стал читать. Как точно, поразился он тогда, автор смог передать состояние, терзавшее его уже многие годы. В смятении он перелистнул страницу назад и уткнулся в начало: «Мрачной полночью бессонной… беспредельно утомленный…» Однако! Это кто ж так?.. Эдгар Аллан По…. Ни хрена себе, угадал! Беззвучно шевеля губами, Никита еще раз перечитал стихотворение и долго сидел, уставившись невидящим взглядом в окно.

Наутро он решил навестить отца Василия. После службы они расположились в «светелке» священника и долго беседовали. Тогда Никита впервые поведал батюшке о своей заключительной боевой операции и о том, какое тягостное бремя давило на него всю последующую жизнь. Не мог молчать более. «Скажи, отче, – хмуро вопросил он, – какова мера искупления человеческих заблуждений?» «Господь отмерит все, что положено, – вздохнул священник. – Велик грех твой, и таково же принятое наказание. Хорошо, что ты понял это и сам осудил себя. Плохо, что сразу не исповедался. Почитай, десять лет прожил пустынником в маяте душевной. Значит, такова твоя мера. Душа, она очиститься должна. Иначе не будет тебе ни света, ни покоя. Теперь что ж! Думай, как дальше жить». «Не вижу я пути, – горько сказал Никита. – Разве монахом стать?» «Не твое это, – батюшка перекрестился. – Вижу, что не твое… Ищи и обрящешь… У меня ведь тоже сын есть, – он снова вздохнул. – Сурово я с ним обошелся. Сам, не ведая сомнений, определил ему путь в священнослужители. Еще матушка жива была, упокой Господь ее душу, – опять крестное знамение. – А он решил по-другому. Где он теперь, не ведаю. Не виделись, почитай, годков двадцать пять, уже забывать стал облик его. Хотя иногда шлет весточки, мол, жив-здоров, не тревожься, отец. А мне и отписать-то ему некуда. Молюсь за него и чувствую, что праведен путь его, сподобил Создатель. Но вот кто он ныне, не знаю». «Мы бы с ним, наверное, могли стать друзьями, – выслушав отповедь Василия, пожалел бывший спецназовец. – Здесь-то, кроме вас, и поговорить по душам не с кем. Ровесников, считай, нет». «Ровесники есть, – сурово молвил священник. – Нет ровни. Те, что остались, беспутные и неприкаянные… Жениться бы тебе, деток нарожать… Да не на кого глаз положить. Была одна ладная девонька, Прасковьи дочка, да и та уехала. Вернется ль?»

Как в воду глядел отец Василий. А может, и действительно угадал наперед. Полгода не прошло.

Свежим июньским утром, по обыкновению своему, когда солнце еще только поднималось из-за верхушек сосен, на облюбованной издавна поляне Никита начал разминку. Случались дни, когда ему страшно не хотелось вставать в такую рань, куда-то бежать, чем-то заниматься, но первый принцип Мяосина, гласивший: «Сторонись нерадивости и лени», уже работал на уровне инстинкта. И все гнусные сомнения он жестоко подавлял в самом зародыше, с уханьем выскакивая на крыльцо и делая первый длинный прыжок с верхней ступеньки на утоптанную дорожку, и потом, пока, набирая темп, не оказывался под покровом охватывающего дом леса. Верный Играй, стремительно обходя хозяина, вырывался вперед. Когда Никита добирался до полянки, предательских колебаний уже и в заводе не было. Так что, начиная процесс «самосовершенствования», экс-спецназовец уже являл собой образец спокойствия и сосредоточенности.

Медленный «Тай-цзи», завершившись на глубоком выдохе, несколько секунд спустя взорвался предельно эмоциональным и экспрессивным «Красным кулаком», во время которого Никита буквально превращался в призрак, скользивший по поляне, настолько высока временами была скорость перемещений. Перейдя к заключительной фазе динамических упражнений, Никита еще немного поработал с базовой техникой, оттачивая и без того доведенные до автоматизма движения, и увенчал ее серией хлестких чуйчжан. Взглянув на уже начавшее пригревать солнце, он определил, что затратил на первую часть комплекса не более часа, и решил приступить к медитации. Скрестив ноги, он начал неспешно опускаться в полулотос. Вот тут-то и случилась неожиданность.

Боковым зрением он уловил легкое движение слева. Так и не завершив приседания, он застыл в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от травы и осторожно повернул голову. На краю поляны, полувыступив из кустарника, стояли тоненькая девушка в голубом ситцевом сарафане и мальчишка, лет десяти, в джинсах и желтой футболке. Глаза девушки были полны удивления, а на мальчишеском лице пылал явный энтузиазм. «О, как! – подумал Никита. – Сестрица Аленушка и братец, блин, Иванушка. Девицу в первый раз вижу, а пацан, вроде, местный… Что-то я не заметил, как они подобрались, хотя со слухом у меня все в порядке. Старею, что ли?.. А Играй как же?» Он так же медленно повел головой в другую сторону. Пес, вероятно, набегавшись по лесу, бессовестно дрых у трухлявого пня, лежа на боку и тихонько повизгивая во сне. «Сторож хренов!» – внутренне улыбнулся лесник и снова перевел взгляд на нежданных гостей.

– Здравствуйте! – звонким голосом сказала девушка. – А мы мимо шли…

– Джеки Чан отдыхает, – одновременно с ней выразил свое восхищение пацан.

До Никиты наконец дошло, что выглядит он в такой позиции, вероятно, крайне глупо, поэтому, снова распрямив ноги, принял вертикальное положение и, обозначив улыбку, произнес:

– И вам привет, путники. Что в такую рань привело вас сюда? Для грибов да ягод еще не время…

– Мы – ранние пташки, – засмеялась девушка, будто серебряные колокольчики рассыпались. Осмелев, она сделала несколько шагов навстречу. Двигалась она с грацией Терпсихоры, и Никита немедленно поразился, откуда в отдаленной таежной глуши могло возникнуть подобное чудо. Когда девушка оказалась значительно ближе, он заглянул в ее глаза и совсем уж остолбенел. Таких глаз он нигде и никогда не видел. Бездонная и прозрачная глубина их, нисколько не скрываемая, а, наоборот, лишь подчеркиваемая васильково-голубым цветом радужки, казалось, сулит нескончаемую череду откровений тому, кто сумеет разгадать секрет хозяйки. А еще они были полны ожиданием чуда.