Текст книги "Недалеко от Земли"

– Как зовут тебя, фея лесная? – севшим голосом пробормотал Никита.

– Машкой ее зовут, – снисходительно оповестил подоспевший вовремя мальчуган. – И вовсе она не фея, а старшая наша. Плотниковы мы.

– Ага, – сказал Никита, не отводя взгляда от девушки. – А тебя как кличут? – И он наконец-то посмотрел на маленького сопровождающего феи.

– Федор я, – солидно представился Плотников-младший. – Как в «Простоквашино», только не дядя, – и тут же, без перехода, поинтересовался. – А можно научиться так же?

– Можно, – весело сказал экс-спецназовец. Его уже стало отпускать. – Только надо быть настойчивым и непреклонным в своем решении. И заниматься каждый день. Сможешь?

– А то, – фыркнул пацан. – Это ж не в школу ходить, – он шмыгнул носом и деловито поинтересовался. – За лето управимся?

Никита засмеялся и положил руку ему на плечо.

– Лета, – сказал он, глядя в глаза Федору и обнаруживая несомненное сходство с сестрой, – маловато будет. Этим надо заниматься всю жизнь.

– Так долго? – разочарованно протянул мальчишка. – Не-е. Я после школы в город подамся. Как Машка, – он кивнул в сторону сестры, но тут же снова возбудился. – А может, успеем? Мы к тебе каждый день приходить будем.

– Вы? – с замиранием сердца спросил Никита, опять взглянув на девушку и тут же почувствовав давно забытое щемление в груди. – Вы тоже, Маша?

Щеки лесной феи стали медленно наливаться краской.

– Меня без нее одного в тайгу не пустят, – еще раз встрял Федор. – К тому ж это она меня сюда затащила. Давай, говорит, к дому лесника сходим…

«Неужели… – подумал Никита, продолжая тонуть в машиных глазах, – неужели это случилось?.. Она?..» Согревшая душу мысль неожиданно сменилась вызвавшей трепет следующей: «А не про нее ли отец Василий сказывал?» И он, как-то не заметив, что мысли уже обратились в слова, спросил:

– Вашу маму часом не Прасковьей звать?

– Так я ж и толкую, – удивляясь непонятливости старших, хотя сестру он взрослой явно не считал, напомнил о себе Федор, – Плотниковы мы. Прасковьи Кузьминишны.

– Что ж вы сразу не сказали? – невпопад брякнул лесник. – Мне ж… – «Что „мне ж“?» – тут же осекся он. – В общем… э-э-э… я – Никита, – он приложил руку к груди и склонил голову.

– Так тебя и так все знают, – сказал мальчишка. – Ты к нашему попу каждый месяц ходишь. А больше ни с кем… Мать говорит, странный ты. Видный, говорит, мужик, а живет бобылем… Собака, говорит, ему вместо семьи. Непорядок…

– Ты, Федор, не суди о том, чего не знаешь, – наконец подала голос девушка. – Всякое болтают, а ты не повторяй…

– Во… – пацан смешно сморщил нос, – и Машка воспитывает. А сама как в тебя втюрилась еще в школе, так и до сих пор…

– Федор! – отчаянно сорвался звонкий голос, и лесная фея снова зарделась. – Не смей!

– Да ладно, – мальчишка понял, что хватил лишку. – Больше не буду.

То, что в запале вырвалось у Плотникова-младшего, хмельным вином ударило Никите в голову, и внутренне воспарив в горние выси, он все же постарался сгладить возникшую неловкость.

– Не сердитесь на него, Маша, – примиряюще сказал он. – Мальчишки – иногда народ взбалмошный и колючий. Сам такой был. Это пройдет со временем, – и, заметив, что Федор опять собирается что-то ляпнуть, приложил ему палец к губам и добавил – Если действительно хочешь овладеть боевыми искусствами, научись быть сдержанным и справедливым. А в первую очередь – относиться с уважением к женщинам. Ясно?

Парнишка сжал губы в полоску, посмотрел на лесника блестящими потемневшими глазами и молча кивнул. Девушка, все еще смущенная и одновременно рассерженная, отвела взгляд. Потом робко улыбнулась.

– Вот и славно! – счастливый Никита взял обоих за руки. – А теперь пошли чай пить. Приглашаю вас в гости.

Так состоялось их знакомство. Потом были древний пузатый самовар, подаренный отцом Василием, откопавшим его невесть где и когда, веранда, заполненная солнечным светом, и машины глаза, от которых Никита, как ни старался, не мог оторваться. И хитрющая физиономия Федора, сама за себя говорившая: «Вот, мол, и этот туда же. Втюрился, как последний второгодник. А еще Джеки Чан называется!»

После чаепития экс-спецназовец целый час гонял мальца по утоптанному двору, заставляя до изнеможения повторять базовые стойки и передвижения, а также попутно выбивая из него дух противоречия и строптивость. «Запоминай, – приговаривал он. – Первое – сторонись нерадивости и лени, второе – сторонись гордыни и похвальбы, третье – сторонись вспыльчивости и суетливости…»

Надо отдать должное, Федор старался. Даже тогда, когда его слабенькие силенки, очевидно, были уже на исходе. И все это под внимательным взглядом старшей сестры.

Наконец Никита сказал: «Для первого раза достаточно», и они уселись, скрестив ноги, на траву у изгороди, где лесник стал обучать парнишку важнейшим правилам медитации и глубокого дыхания. Истекли еще полчаса, потом еще полчаса, потом они опять сидели на веранде и говорили, говорили, говорили... Правда, в основном вещал гостеприимный хозяин, распуская перед Машей павлиний хвост, а младший брат ее больше не улыбался ехидно, наоборот, притихнув, он молча слушал, теперь уже окончательно убедившись в праве Никиты быть центром внимания.

И только во второй половине дня гости вдруг вспомнили, что время, отпущенное им на прогулку, уже давно истекло. «Мама, наверное, переволновалась вся, куда мы запропастились», – смущенно сказала девушка, а Федор, как бы подтверждая ее слова, со вздохом кивнул. Уходить ему явно не хотелось. «Если вы не против, мы могли бы вас проводить. Да, Играй? – Никита подмигнул псу, который, услышав свое имя, тут же выставил вперед лапы, распустив когти, с прискуливанием потянулся и махнул хвостом, выразив тем самым полную готовность сопровождать компанию хоть на край света. А его хозяин, трепеща от собственного нахальства, добавил. – Заодно с Прасковьей Кузьминишной меня познакомите. Можно?» И замер, ожидая ответа.

– А то, – подтвердил Федор, Маша же, покраснев, отвела взгляд и судорожно, так, что костяшки побелели, сжала кулачки.

По дороге в деревню Никита рассказывал разные смешные истории, случавшиеся с ним в прежней жизни, девушка звонко смеялась, а меньшой Плотников только хитро и понимающе прищуривался, не покушаясь, впрочем, на то, что со всей очевидностью возникло между его сестрой и вновь обретенным старшим другом. По-своему он тоже был умиротворен и даже счастлив. Соседские пацаны теперь умрут от зависти, и хотя Никита сказал, что надо избегать гордыни и похвальбы, но один-то раз похвастаться все же не мешало. Тем более, что есть чем. Играй степенно трусиґл рядом с Федором, деликатно не обращая внимания на хозяина с его пассией, мол, у вас – своя компания, а у нас – своя.

Прасковья Кузьминишна встретила их на крыльце старого, но еще крепкого и ухоженного деревянного дома, вытирая мокрые руки полотняным полотенцем. Оказалась она женщиной приятной, совсем не деревенской наружности, статной и довольно улыбчивой. Увидев Никиту, она тут же забыла о своем справедливом желании устроить детям нагоняй, растерялась и только и сказала: «Никак гости к нам». Уже позже, когда они сидели за покрытым цветастой скатертью столом, уставленным всевозможными разносолами, извлеченными из погреба по случаю нежданного знакомства, вели неторопливую беседу и прихлебывали из объемистых кружек свежезаваренный чай, когда первые впечатления друг о друге достаточно сложились и по ходу выяснения за разговором различных мелких подробностей в значительной мере оправдались, когда от внимательного и оценивающего взгляда хозяйки не укрылось трепетное отношение героя деревенских слухов к ее дочери, вдруг с простодушной бабьей прямотой прозвучало: «А ты, Никита, никак в зятья ко мне набиваешься?» «Набиваюсь, – не дрогнув, ответил лесник. – И надеюсь, что вы мне не откажете». «Ха», – сказал Федор, удостоверившись в правильности своих наблюдений, и с независимым видом удалился из горницы. «Давно она по тебе сохла, – разглаживая скатерть, Прасковья Кузьминишна подняла испытующий взгляд на гостя. – Дождалась вот. Видать, судьба. Не обижай ее, Никита… хотя чего это я. И так вижу, мужик ты хороший. А она-то уж у меня…» Маша, побледнев и потупив взор, сидела молча, такого скорого материнского откровения она никак не ожидала. «В общем, доверяю я тебе дочь, – глаза хозяйки потемнели. – А там уж сами смотрите».

Дальнейший разговор Никита запомнил плохо, вернее, совсем не запомнил, потому что голова вдруг стала тяжелой, мысли расплывчатыми, а сердце засбоило, и по телу разошлась волна слабости. «Что это со мной? – удивился он. – Совсем сдурел от радости?» Кое-как собравшись, все-таки многолетний тренинг – великая вещь, Никита постарался, чтобы его внутреннее смятение хотя бы внешне было незаметно.

Когда наступила пора прощаться, он уже вполне взял себя в руки и даже, удивляясь невесть откуда взявшейся храбрости, испросил у Прасковьи Кузьминишны разрешения на то, чтобы Маша с Федором погостили у него несколько дней. Та посмотрела на лесника долгим взглядом и молвила: «А это уж она сама пусть решает». Девушка проводила его до калитки, и там, в уже сгустившихся сумерках, прильнула к нему, поцеловала в колючий подбородок и шепнула: «Мы обязательно придем завтра».

Всю обратную дорогу Никиту просто распирало от необычных для него чувств. Пожалуй, такой легкости и совершенно фантастического ощущения грядущих праздничных перемен он не помнил с юности. Верный пес, всегда чуткий к настроению хозяина, носился вокруг него широкими кругами и изредка ликующе взлаивал.

А ночью бывшего спецназовца опять скрутил застарелый кошмар. Снова распускался на броне зловещий огненный бутон, и Никиту корежило и разрывало на части, а Играй тыкался холодным мокрым носом во вцепившиеся в покрывало пальцы и жалобно повизгивал. Снова когда-то чудом выживший воин дрожащей рукой отирал со лба ледяной пот, пытаясь разглядеть, что таится в плотно обступившем его мраке. И снова бесконечно тянулись часы, оставшиеся до утра, они могли принести успокоительное забытье, но могли и еще больше разбередить терзаемую видениями душу.

Новый день должен был все изменить. Откуда-то Никита знал это. Или его согревала рожденная накануне надежда. На будущее, в которое придет Маша.

Утро, как всегда, он встретил на поляне, раскручивая спирали боевых комплексов. А до медитации дело снова не дошло. Едва солнце повисло над верхушками самых высоких елей, Играй радостно тявкнул и усиленно завилял хвостом. По тропинке, за много лет утоптанной лесником до каменной твердости, шли Маша с Федором. «Ну, вот и все, – подумал Никита. – Прощай, прежняя жизнь!» Он расплылся в улыбке и шагнул им навстречу:

– Здравствуйте, пташки ранние! Наверное, не выспались, а?

– Ты-то тоже не в постели, чай, валяешься, – по-взрослому ответствовал Федор. – Ну и мы – люди привычные.

Никита насмешливо фыркнул, а Маша, приобняв брата за плечи, сказала:

– Еле добудилась этого привычного человека. Спал, как сурок.

И легко коснулась руки обитателя лесной глуши. Того словно током ударило. «Да ты никак боишься, а, старлей? – мелькнула шальная мысль. – Боишься поверить в свое счастье? В то, что наступает время перемен? Совсем одичал в тайге…» И он, совершив над собой приятное насилие, накрыл ее узкую, прохладную ладошку своей широкой огрубевшей дланью и снова улыбнулся, на этот раз с облегчением и благодарностью.

Потом он, как и накануне, гонял Федора по поляне, пока с мальчишки семь потов не сошло, еще около получаса они уделили внутреннему созерцанию, когда мокрого, как мышь, адепта боевых искусств сушили ласковые лучи еще не вовсю разошедшегося солнца. Маша все это время заинтересованно наблюдала за ними, сидя на окраине поляны и почесывая за ухом прикорнувшего рядом Играя, вконец разомлевшего от привалившего фарта. А после финального, медленного и глубокого, выдоха Никита предложил гостям совершить омовение, благо речка недалеко, и вода уже успела прогреться. Так и сделали.

В общем, когда наступил вечер, выяснилось, что день пролетел, как единый счастливый миг, и масса впечатлений слилась в сплошное, яркое и эмоциональное пятно.

После ужина, устроенного на веранде, Никита запалил во дворе костер, и они сидели, глядя на трепещущий под легким ветерком огонь, разгоняющий подбиравшийся вплотную мрак и заслоняющий казавшиеся особенно крупными в этот вечер звезды. Федор, впрочем, долго не задержался. Глаза его стали слипаться, и благодушный хозяин, подхватив мальчишку на руки, отнес его в одну из комнат, примыкавших к гостиной, раздел и уложил в кровать. К костру он вернулся, держа в руках бутылку «Хванчкары» и два бокала.

Присев, он вытащил пробку, разлил в тонкостенные вместилища просвечивающее багрянцем в отблесках костра вино и перехваченным голосом сказал:

– Маша… я хочу выпить за нашу встречу… Мне трудно говорить сейчас…

– Не говори, – серьезно ответила девушка, глядя на него блестящими глазами. – Потом. Давай, просто выпьем.

Они сделали по три медленных глотка и, не сговариваясь, разом отставили бокалы. Маша встала, обойдя костер, подошла к нему вплотную и положила руки на его плечи. Никита растерянно поднялся, ощущая неповторимый аромат луговых трав, казалось, окутывающий тоненькую фигурку его избранницы с ног до головы, робко обнял ее за талию и осторожно привлек к себе. Губы их встретились.

И мир опять взорвался и раскололся на разноцветные брызги, только на этот раз взрыв принес не боль, а невыразимое наслаждение. Не сознавая более поступков своих, он подхватил Машу и так, бережно неся возлюбленную, совершенно не чувствуя веса и только ощущая тело ее, нежное и словно сотканное из лунного света, пошел к дому. Не чуя под собой ног, поднялся на второй этаж, подцепил носком ботинка приоткрытую дверь в спальню и шагнул к своему ложу.

До сих пор воспоминания об их первой ночи вызывали в нем сладкую истому. Маша была неистова. Казалось, все, что копилось в ней годами в ожидании близости с любимым, выплеснулось через край в единый миг. Она не стеснялась, как можно было бы ожидать от деревенской девушки, правда, к тому времени ставшей уже городской, она предавалась любви, забыв обо всем на свете, напрягаясь всем телом и распахивая душу. Никита же просто растворился в этом тайфуне страсти, стремясь не упустить ни одного порыва и ни одного трепетного касания. Мир вокруг них перестал существовать, и время остановилось.

Не было больше ни лесного дома, ни обступающей его тайги, ни самой планеты Земля, кружащейся вокруг Солнца, остались лишь их тела и души, слившиеся воедино.

А потом, в некое неуловимое мгновение, когда ночь за окнами стала уже блекнуть и сходить на нет, и когда голова девушки упокоилась у него на груди, а он с невыразимой нежностью начал ласкать ее шелковистую кожу, он вдруг решился и, словно кинувшись в бездонный омут головой, поведал ей всю свою жизнь от начала и до конца. Как он лишился родителей и оказался в детском доме, как учился в заведении специального профиля, стены которого покидали только крутые бойцы-профи, как умер на горной алтайской дороге и вновь воскрес в госпитале, как увлекся роскошной женщиной, равнодушно бросившей его через полгода, и как жил все эти десять лет, никого и ничего не замечая. Он не уловил мига, когда с шепота перешел на хрип и уже не сам обнимает Машу, а она его, приговаривая: «Бедный ты мой, бедный!» И тогда он окончательно понял, что все жуткое осталось в прошлом, что Маша – та самая женщина, о которой он мечтал всю свою жизнь, уткнулся носом в ее грудь и закрыл глаза, а она еще крепче сжала его голову и, запустив пальцы в его волосы и ласково теребя мочку уха, шепнула: «Любимый мой, единственный…»

И он сам не заметил, как рухнул в сон. Ему привиделись причудливые облака над безбрежной синью моря, пронзительно-желтая полоса песчаного пляжа, почему-то пальмы и обнаженная прекрасная Маша, выходящая из пены прибоя. Впервые за много лет его не мучили кошмары.

Никита открыл глаза от шума внизу и только через некоторое время сообразил, что это Федор ходит по гостиной и что-то невнятно бурчит, а Играй вторит ему постукиванием когтей по полу. Он ощутил рядом горячее машино тело, руку, обвившую его шею, льняные волосы, рассыпавшиеся по его груди, мягкое умопомрачительное бедро, плотно оседлавшее его ногу, и понял, что никакой утренней тренировки сегодня не будет. Вставать и бежать куда-то, оставив это диво дивное, было выше человеческих сил. Прости, Федор!

Никита полежал еще немного, предаваясь неземному блаженству и боясь, что любым движением может прервать хрупкий сон своей феи, но потом решил, что мальчишка способен по незнанию сунуться в спальню и обнаружить сестру в компрометирующем виде. Тогда он огорченно и очень тихо вздохнул, осторожно высвободился из машиных объятий, соскользнул с кровати, натянул джинсы прямо на голое тело и, неслышно ступая босыми ногами, буквально просочился в приоткрытую дверь.

Федор стоял на веранде, хмуро озирая окрестности. Не увидев, а скорее, ощутив подобравшегося сзади лесника, он повернулся и, скорчив пренебрежительную гримасу, сказал:

– Ну что, проспал?

– Проспал, – виновато подтвердил Никита.

– А Машка где? – бдительно спросил пацан.

– Наверное, еще не встала, – хозяин дома невинно пожал плечами. – И вообще, давай-ка не будем ее тревожить. А?.. И вот что, брат мой меньший, на поляну мы не пойдем, а позанимаемся с тобой здесь, на бескрайних просторах двора. Идет?

– А то, – Федор приободрился, но потом как-то сник. – Только не сильно, у меня после вчерашнего ломит все.

– Ничего, – легко молвил Никита. – Пройдет. Это с непривычки. Через пару недель забудешь и думать.

И карусель завертелась. Мальчишка пыхтел, морщился, но вскоре разошелся и перестал думать о мышечной боли. А его старший друг и наставник исподволь наращивал темп. Минул час, прежде чем они завершили тренировку и уселись на траву, друг против друга.

– Нэйгун, – лесник положил руки на колени, ладонями вверх, и прикрыл глаза.

Парнишка склонил голову в знак послушания и повторил движения учителя.

Но медитации не суждено было затянуться.

– Ага! – послышался звонкий голосок Маши. – Вот вы где!

Она вихрем слетела с крыльца, в несколько шагов преодолела разделявшее их расстояние и сходу вклинилась между ними, грациозно припав на колени, обхватив взъерошенные головы и притянув их к себе. Потом сочно чмокнула обоих в щеки.

– Мужчины! – глаза ее лучились счастьем. – Защитники сна!

– Ты чего это? – Плотников-младший ошарашенно посмотрел на сестру. – С глузда съехала?

Но тут встрял Никита.

– Позволь тебе представить, Федор, – с наслаждением сказал он. – Маша – моя жена.

Лицо мальчишки приняло совсем уж озадаченный вид.

– А как же свадьба? – обиженно вопросил он.

– А свадьбу сыграем осенью, – лесник приставил указательный палец к его носу. – Как и положено в деревне.

– Ничего не получится, – огорченно произнесла Маша. – Я тебе не успела сказать, Никита. Я ведь учусь в педагогическом. Последний курс остался. Так что либо сейчас, либо придется подождать до следующего года.

– Сейчас, – хором сказали Никита с Федором, удивленно посмотрели друг на друга и расхохотались, а первый голосом киношного злодея добавил. – Мне надоело ждать.

Вовремя подоспевший Играй весело тявкнул, как бы подтверждая слова хозяина, вывалил язык и свесил голову набок.

Днем они отправились в Елань обрадовать Прасковью Кузьминишну. Та всплакнула по обычаю, но, впрочем, лишь слегка, быстро собралась, и вся компания двинулась к отцу Василию. Священник принял их радушно, значительно кивнул Никите: «Видишь, сподобил Господь!», сотворил крестное знамение и, выслушав, назначил обряд на конец недели. «А перед венчанием, дети мои, – оповестил он, – надобно исповедаться и причаститься. Так что извольте отстоять три дня на службе».

Федор ходил гоголем, свысока поглядывая на соседских пацанов, все ж таки не каждый день сестру замуж выдаешь, да не за какого-нибудь задохлика-сельхозтехника, а за мастера боя и властелина тайги.

Свадьба удалась на славу. Никита ополовинил свои сбережения, а их накопилось за десять лет немало, съездил на станцию и привез чуть ли не полный грузовик снеди и напитков, Прасковья Кузьминишна расстаралась и накрыла гигантский стол, соседки, как могли, помогли, в общем, гуляла вся деревня. Бабы и девки открыто завидовали Маше, еще бы, муж достался статный, красивый, из бывших военных, опять же хозяин отменный, вон какой домище отгрохал вместо прежней лесниковой сторожки. Мужики и парни сначала сдержанно поздравляли, потом вполголоса переговаривались, судили да рядили, ну, а после, выкушав не по одному стопарику водки и самогона, устроили было потасовку – какая ж свадьба без драки! – но Никита подавил ее в самом зародыше, быстро и эффективно, к вящему удовольствию Федора, Маши и уже любимой тещи, показав разбушевавшимся гостям, кто здесь хозяин. Сильно никого не ушиб, но дал понять, что безобразия не потерпит. Зауважали.

И наступила изумительная пора дней, напоенных радостью от сознания того, что он теперь не один, у него есть семья – чудная жена, маленький братишка, мама Прасковья, и ночей, сотканных из жарких объятий, волшебных поцелуев, запредельного слияния душ и тел, короткого забытья на рассвете. Они выпивали друг друга до дна и никак не могли насытиться. Любовь пьянила их и обещала быть бесконечной. А ночной кошмар навсегда ушел из жизни Никиты. Прошлое, наконец, отпустило его.

Июнь пролетел незаметно, а за ним и июль. Федор вытянулся, мышцы его обрели плотность и упругость, движения стали плавными и скупыми, речь избавилась от лишнего мусора, а на Никиту он смотрел теперь, как на непогрешимого учителя, обладающего знанием истины. Сам же великий сэнсей старался делить свое внимание к благоприобретенному брату и жене поровну, чтобы не обижать мальчишку. Днем. Ночь всецело принадлежала Маше.

Она вообще стала хозяйкой всего, она царила в доме, и дом отвечал ей взаимностью. Он как будто стал светлее и выше, в нем появились неведомые доселе ароматы и звуки, восхитительные соцветия и берущиеся ниоткуда солнечные блики. Никита блаженствовал.

А потом появился этот странный летчик. Он же космонавт. Он же маг и кудесник. Впрочем, он понравился всем троим. Даже скептически настроенному Федору. Даже Играю. И пообещал приехать с компанией. После Нового года. И уж, разумеется, когда все они появятся здесь, Никита задаст ему много вопросов, возникших уже после его таинственного исчезновения с обочины лесной дороги. Какого же дурака он свалял после рассказа Дмитрия. Ведь он не поверил! А ведь мог бы все узнать еще летом. Ну, ничего. У него еще будет такая возможность.

А саму новогоднюю ночь Никита проведет в узком семейном кругу. Маша, он, Федор и мама Прасковья. Выпьют по бокалу шампанского в деревенском доме, посидят немного, а потом он уведет жену в свои хоромы. Остался один день. Маша обещала приехать тридцатого.

Он опять глянул в темное окно и сладко потянулся в предвкушении встречи. Соскучился все-таки с сентября-то месяца.