Текст книги "Империя в войне. Свидетельства очевидцев"

Сколько радости и восторга была в живых детских глазенках, когда они укладывали в них свои подарки! Почти каждая принесла по две осмушки простого табака, по два листа бумаги, некоторые, по несколько плиток сахара, по осьмушке чаю. В каждый мешочек вложили кроме того по карандашу и по открытке с видами Москвы…

– Пусть вспоминают наши родные воины Матушку Святую Русь и сердце ее – Москву. Быть может, и вам напишут на этой открытке о себе какую-нибудь весточку. Как были бы мы рады, если бы получили известие, что наши подарки дошли до воинов! – мечтает Настя Шевлякова.

Почти каждая из девочек написала солдатику письмо и вложила в свой пакетик, сообщила и свой адрес. Вот например, Маня-средняя написала: «Милый солдатик! Посылаю тебе к празднику Рождества Христова небольшой подарочек. Вспоминай нас! Ученица Борисовской церковно-приходской школы Мария Анциферова».

Сиротка Саня Буслаева ничего не имела, что послать солдату. Но она раньше других школьниц связала в школе из своей шерсти перчатки и положила их в свой кисет с письмом: «Дорогой воин! Посылаю тебе перчатки, чтобы не холодно было твоим рукам, когда будешь сидеть в окопах. Саша связала для тебя».

Стали собирать в пользу разгромленной Сербии. Слышал от княгини Щербатовой, что власть Распутина огромна: смены министров, митрополита произошли по его настоянию. Неужели все это правда? Финал может быть очень печальный для…

Дела наши, в общем, конечно, неважны и гораздо хуже, чем в июле 1914 году. Тогда была опасность Сербии быть раздавленной; за нее и вступились. Теперь Сербия все равно раздавлена, но, кроме того, раздавлена Бельгия, мы лишились целого края: Польши и Литвы, французы лишены части Франции, а Болгария и Турция стали немецкими провинциями. Стоило ли ради этих результатов вести войну? Остановиться на таком положении, разумеется, нельзя.

Очень сильная артиллерийская дуэль с обеих сторон, даже пустил один тяжелый снаряд по нашей батарее, но вреда не причинил. День ото дня сильнее и сильнее, артиллерийский огонь усиливается с утра и до поздней ночи. Ночь светлая, только слышно треск ручных гранат. Погода направилась, ночью засыпало.

Замирье. Местечко с названием довольно символическим и многозначительным, т. е. за ним очень поганенькое кроется. Сегодня по станции бегает газетчик и кричит: «Русское Слово за 1-е, очень интересно, немцы просят мира». Пройдешь иногда невзначай мимо солдат, слышно, как шепчутся о «замирении». Офицеры лениво потягиваются и сквозь зубы говорят: «Надоело, хотя бы скорее конец». Прошло полтора года, офицеры получили все возможные награды, солдаты утомились, домой к сохе тянет, и ко всему эта ужасная зимняя спячка и «без перемен». <…> Ужасно то, что мир никого не страшит лично – ну, заключат мир, все равно что двоюродная тетка умерла, изобразят траурную физиономию, а потом примутся за дележку наследств. Войну необходимо подогреть, вдунуть дух живой, показать, что она лично необходима.

Подошел к вагонам. Девушки копали ямы для столбов; на этих столбах будут укреплены настилки, чтобы удобнее подавать и принимать больных. Девушки копают, копают молча, только разве очень уж резвая поднимет голову, окликнет подругу из дальней ямы, а сама наклонится и спрячется в яму, будто и не она крикнула. Возле ходит старичок-надсмотрщик. Мы разговорились. Оказывается, копают они таким образом целые дни, от 7 до 5, до того времени, как смеркнется, час имеют на обед и получают 40 копеек в день. «И это еще слава богу, – сказал старичок, – а то все по пятиалтынному платили, и то шли: есть надо, господин хороший». Но горе еще, пожалуй, и не в том: девушки все здоровые, кое-как могут проколотиться на 40 копеек. Беда в том, что все они теряют свою чистоту, и нет той девушки, которая при всем своем нежелании не отдала бы ее насильнику. В начале декабря в Коростене 14 солдат один за другим насиловали 15-летнюю девочку. Бедняжка умерла, а дело, кажется, замялось. Беженки все время кружатся возле солдат, а те, изголодавшись по телу, берут и по воле, и силой – как придется, благо тут судить да рядить некому. И страшно подумать, какими вернутся они после войны в свои деревни, сколько внесут они разврата, привыкнув к этой свободной, сладострастной жизни. В деревне уж долго-долго не будет прежней чистоты.

За этими мыслями застал меня подошедший паровоз.

Что читают?

Предрождественская торговля книгами, – говорит нам видный книготорговец, – обещает быть в этом году особенно оживленной, ибо у публики наблюдается большое количество свободных денежных средств. Кроме того за последнее время заметен рост внимания к детям. Любимыми детскими авторами остаются, как и в старые годы, Жюль Верн, Густав Эмар, Майн-Рид, Фенимор Купер. Хорошим спросом пользуются русские классики.

От малого перейдем к большому, от детей – к взрослым.

«Военная» беллетристика совершенно не пользуется симпатиями публики. Заметно сократился спрос на Вербицкую. Очень интересуется публика историческими романами. Много читают переводную английскую литературу. В полном пренебрежении переводы с немецкого.

Сильный поворот к популярно-научной литературе, главным образом по естественным наукам. <…> Хорошо идут так называемые «роскошные» издания – художественные и литературные.

Из различных отраслей техники повышенный интерес отмечается только к авиации.

Немногие говорят прямо и открыто, что положение безнадежное. Большинство старается скрывать от других свои сомнения и уныние. Но, кажется, почти никто не верит в хорошее будущее.

Слухов из «достоверных» источников мало; их передают и слушают неохотно и вяло. Изредка рассказывают анекдоты: Георгий Победоносец слез с коня, бросил копье, плюнул и сказал: ну, кажется, дальше ехать некуда.

В текущий военный год мои школьницы особенно интересуются историческими событиями и географией. Посыпались опять ко мне вопросы, на которые едва успевал отвечать:

– Почему татары не пробрались дальше в Европу и не покорили соседние народы?

– Потерпел Батый поражение в Венгрии, и воротились татары назад. На западную Европу нападали другие варвары – гунны, турки… – объясняюя… Коснулись покорения Константинополя турками, Сербии при царе Лазаре на Косовом поле.

– Ах, несчастная Сербия! Сколько выстрадала она горя в своей жизни! Вот и теперь совсем разорили ее австрийцы с немцами, – сожалеют мои крошки, внимательно слушая мой рассказ.

Можно ли их обвинять в лености, в невнимании к тому, что говорят в школе. Они уже у стенной карты Европы, на которой ищут Сербию, Турцию.

– Вот я нашла Белград!.. Вот Салоники… Батя в газетах читал про эти города… – пищит одна малютка. – Почему Греция не за нас? Ведь она православная, как и наша Русь? – пристает ко мне другая.

Их ли, дорогих моих, оставить без удовлетворения их детской любознательности?

Была В. А. Жуковская. О старце рассказывала приблизительно то же, что и в Петербурге. Распутин ненавидит Илиодо-ра и ругает всех бумагомарателей. Влияние Распутина основано на том, что в нем видят спасение от революции (а это ведь очень правдоподобно). Александра Федоровна психически заболела после 9 января – так повлияла на нее паника в Зимнем дворце. Для нее Распутин – представитель народа, поэтому за него так и держатся…

У себя дома Распутин окружен дамами – всегда Шаховская, Муня Головина, Сана Пистолькорс. Около него всегда два стула – сидят две; он кладет руки на животы их и гладит рукой по подбородку. Это-де большое наслаждение. Каждая готова умолять, чтобы старец своими руками положил ей сахар в чай. У Распутина около 70 дамских телефонов. По очереди вызывает. Сам лежит на постели, а рядом с ним на постели сидят 4 дамы. День у Распутина весь нарасхват: то завтрак, то обед. На квартиру посылается всякая живность и сласти.

Сейчас он занимается банковскими аферами. Руководит им Митька Рубинштейн. Барк – самый близкий человек. Каждый день приходят письма с пасквилями. Генеральша Головина их громогласно читает, а Распутин бросает в печку.

У старца какие-то особые изумительные глаза. Серые, вдруг загорающиеся красным. Глаза неотразимы – в них внутренний магнетизм. При женщинах загораются необычайной страстностью, и всегда, сколько бы ни было этих женщин, он готов на любовные утехи утром, днем и вечером.

Жуковская так понравилась старцу, что он умолял ее остаться у него ночевать. Делал это открыто при Муне Головиной. Жуковская отказалась. И после Муня ей строго выговаривала. Старец хватает ее за ноги и целует чулки, гладит шею и грудь. Но в губы – гордо заявляет Жуковская – старцу ни разу не удалось ее поцеловать…

Утром наломали дров и вскипятили чаю и попили. Немного спустя пошли варить картофель. Вскоре пришла полурота за лесом и с нею пошли и мы, а караул оставили на взводе. Лес нести пришлось очень далеко и тяжело. Когда мы отнесли лес, нас, бывших на карауле, отправили в деревню. В деревне отвели квартиру на 6 человек. Хозяйка сварила картофеля и чаю, и немного молока. Молоко пили с чаем. У хозяйки 5 человек детей и муж на войне. Самому старшему 13 лет.

Понапхал к нам сестер, теперь полный штат: 8 человек и теперь присмотрелся я к ним, и в общем какой мало интеллигентный и мало развитый этот народ! В общем это приехали или искательницы приключений или где-нибудь надо ей устроиться или назначаются сюда общиной. Но как далеки от наших земских фельдшериц и по образу мыслей и по развитию. Миришься и с ними потому что война, когда и приходится мириться и с многим другим плохим! Только и надежда теперь на весну и лето, по-моему теперь весной и летом должна кончиться война, или будет победа союзников, или же союзники и мы ничего не сделаем, а раз так, то и продолжение войны будет бессмысленным. Потому что если сейчас при всех необычайных приготовлениях у союзников и у нас ничего не выйдет весной, значит и потом ничего не выйдет!

Вчера я получил георгиевский крест. Ходили мы давно уж в разведку и сняли австрийский дозор. Обещали, обещали и вот дали.

Ротный сказал, это тебе Шакир, хоть ты татарин и песни петь не умеешь, знай, что за русским царем служба не пропадает. Теперь тебя бить меньше станут. Вот я и думаю. Георгиевский крест все-таки защита, а то все подзатыльники и ругань. Шакир сходи за водой, Шакир топи печку, Шакир сторожи. Все меня заставляют, а потому что я мусульманин. Теперь не будут.

Я убит сего числа (заранее заготовленная открытка домой – прим. авт.).

Мы, большинство жителей Москвы, изнемогаем не только от тяжести войны, что у нас взяли братьев и детей, но мы вдобавок буквально измучились от непосильной поднявшейся цены на предметы первой необходимости, живя на 500 руб. в месяц с двумя детьми, да и то мы стали себе отказывать во всех удовольствиях <…>. Представьте – если мы так чувствуем последствие бесконечно необузданных больших аппетитов московских оптовщиков и розничных торговцев, то что переживают в этот момент люди, живущее на жалованье в 200 руб. <…> Даже торговцы галантерейным товаром так подняли цены, что носки среднего качества стоят 1 рубль 20 копеек.

В мае был погром немцев, а бесконечное повышение цен может вызвать погром фабрик, оптовых складов и торговых помещений. Это не шутка, об этом много поговаривают в последнее время, а потому надо принять меры к успокоению народа.

Не подписываюсь, т. к. это никакого значения для Вас не имеет.

Был вечером у Езучевских; слышал, будто княгиня Васильчикова, хлопотавшая о сепаратном мире России с Германией – фрейлина императрицы Марья Александровна Васильчикова; я знал ее брата и ее немного. Правда ли? <…>

У Васильчиковой был обыск в Петрограде, после которого была арестована, и ее увезли в имение сестры в одной из центральный губерний, где за нею учрежден тщательный надзор.

Идешь по окопу, ковыляясь по его изгибам, а в некоторых уголках, где приютилась халупа, мелькает ласковый огонек и слышны речь или тихое пение, скорее мурлыканье. Разговор, чаще всего, живой и веселый – человек рад теплому месту и отдыху, а песня всякая… какая придет в голову. А в воздухе неумолчно гудят одинокие выстрелы и жалобно свистит пуля, словно ей страшно хочется загубить жизнь человеческую, и она упорно ищет на пути своем человека… Ночь темная, но ее хмурый тон бороздят то осветительные ракеты, то лукавый и жадный сноп прожектора.

И думаешь, наблюдая жизнь, сколько этого пару и крепости в нашем солдате, который в этих погребах копается и живет по месяцам, нос к носу с неприятелем… и живет молодцом, полным надежд и розового благополучия. Послушать только его! О мире (о замиреньи, как он выражается) он говорит, но о каком мире? Не о скользком и унылом мире нашего интеллигента из растерявшихся или буржуя-обывателя… далеко нет.

В «мире» нашего солдата все идет нам назад – вся Польша, да еще отдают всю Галицию, а кроме того, «наш Царь требует 20 миллиардов рублей денег, да чтобы каждому жить сам по себе… ни торговать, ни што-либо сообща». «А царь немецкий говорит, что больше 15 миллиардов дать не может, да штобы была торговля и все прочее по-старому…»

Что-либо подобное я слышу почти каждый день в передаче Осипа. И мне думается, отчего это наши военные корреспонденты не поживут немного в окопах, чтобы понаблюдать их интересную жизнь и потом рассказать о ней людям. Обыкновенно они снимаются у пушек на «передовых» позициях, а такие пушки подчас стоят от окопов верстах в 3–4, особенно тяжелые, и на таких позициях нет даже артиллерийского огня, а ружейная пуля не долетит сюда, если бы она и хотела. Когда офицеры получают эти отчаянные картины, то смеются много и на разные лады…

Государь Император во время смотра армии, в обращении к георгиевским кавалерам подтвердила что не заключит мира, пока последний неприятельский воин не брать изгнан из пределов России, и не заключить его иначе, как в согласии с союзниками, с которыми мы связаны истинной дружбой и кровью.

Дороговизна в столице непомерная. Недостаток муки, соли и масла, а также мяса ставит в очень затруднительное положение бедный класс.

«Раннее утро», 25 декабря —

 
Письмо Татьяны «наших дней»
«Я вам пишу – чего же боле?..»
Бумаги нет – удел жесток —
Последний трепетный листок
Несу вам в жертву с чувством боли…
В Москве осталась пара стоп,
И скоро бедные поэты, —
Хоть песни их еще не спеты, —
Печальной музе скажут: стоп!
Быть может юноша влюбленный,
Безумной страстью ослепленный,
В любви признанья пишет ей
На коже собственной своей,
Но я, – спешу сказать заране, —
Таких не стану жертв нести.
Ах, кожа – редкость! – и Татьяне
Нужна на жизненном пути.
Итак, прочтите лист последний
И отвечайте – без письма! —
Не надо больше нежных бредней,
Когда на сцене жизнь сама.
Я расскажу вам до порядку,
Чем заслужить любовь мою.
Во-первых, – сахар. Не таю,
Что, чай люблю я пить «в накладку»;
(Питаю ненависть к песку:
Он навевает грусть-тоску),
Что в день обычно тратить надо
Не меньше фунта рафинада
(В медовый месяц будет «мед» —
И меньше сахару уйдет).
Второе… (Жизнь пошлей романа:
Тупые, серые слова
Произносить должна Татьяна)
Второе – о, mon Dieu! – дрова…
Любовь согреет нас лучами
Животворящего огня…
Но дом с холодными печами,
Зима с морозными ночами
Отымут пламя у меня.
Твои уста кривит гримаса?..
Ну, что ж, не верь моей любви,
Но без обильного запаса
И дров, и угля – не зови!..
Судьба нас делает рабами…
Но – скажем, правды не тая, —
Стуча от холода зубами,
Нельзя шептать; «люблю… твоя!..»
Да… Мы стоим во мгле распутья,
В недоуменье и тоске…
(Увы! – должна упомянуть я
О хлебе, масле, молоке…)
Все, все достать, – вот в чем заслуга! —
Спеши, – теперь нельзя дремать.
И верь, во мне найдешь ты друга.
Я буду «верная супруга и добродетельная мать».
«Другой? Нет, никому на свете»
(Слова Татьяны повторю)
Я не отдам любви зарю…
Но… не забудь о туалете:
Весь век в плену мы у портних —
И мерных цен не жди от них.
«Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты»… Но… бросим вздор.
Хочу сказать еще о многом:
Мне нужен фордовский мотор,
Абонементы в три театра и два врача (без кислых мин!):
Один по женским и один
По нервам… вроде психиатра.
Друзья?.. Интимнейший кружок!
Ты – мой единственный дружок,
И о других я не мечтаю.
Игру лишь в клубах я веду,
А из гостей – имей в виду —
Поставщиков предпочитаю…
Аддио! Жду вас завтра в шесть —
С рукой и сердцем, полным пыла…
«Кончаю. Страшно перечесть»:
Наверно, что-нибудь забыла…
С душевным прискорбием списал Lolo.
 

Вам все пишут незначительные потери наших. Эх начальнички наши… Никогда наши не выиграют и думать нечего, теперь весь народ понял в чем дело. Воюем второй год и защищаем интересы отечества, и до сего времени нет ни одного манифеста для крестьян – защитников русской земли.

Знаете дорогой братя я думаю будет ли когда конец этому убийству и спрашиваю себя – к чему это, Богу что ли все это надо, но для чего он тогда дал заповедь – «не убий».

Южная операция кончилась ничем, мы потеряли около 50 000 чел. Все мечты о Буковине надо бросить, и притом совершенно. Пережив Бог знает что за эти дни, Алексеев докладывал эти цифры Николаю со слезами на глазах и дрожью в голосе, а идиот рассматривал в это время какую-то карикатуру и затем как ни в чем ни бывало стал спрашивать о всяком вздоре…

«Ну что же делать – без потерь нельзя», – утешил он начальника штаба, видя, как того крючит от царского внимания к павшим за его подлую шкуру.

В Галиции, восточнее Черновиц, противник, понеся огромные потери от нашего короткого и сильного удара, никакой активности не проявлял.

В 9 ½ часов прибыл в Могилев и тотчас поехал в Ставку. Осмотревшись, пошел к докладу. Завтракали и обедали все иностранцы с генералом По во главе. Занимался до 3 часов и погулял в саду. Потом писал Аликс и читал книгу. В 11.45 поехал к молебну на Новый Год. Молился горячо, чтобы Господь благословил Россию окончательной победой и укрепил в нас веру и терпение!!!

Вторая осада Перемышля принесла успех русскому оружию

Австро-венгерские солдаты из гарнизона Перемышля были торжественно проведены по улицам Москвы

«На Вену!»

Впервые немцы применили химическое оружие на Восточном фронте еще в январе 1915 года, но масштабное использование «удушливых газов» началось во время Горлицкого прорыва

«Пленные русские с пулеметами во время последних боев в Галиции»

Летом 1915 года для русских войск началось «Великое отступление». Давая оборонительные бои на наскоро оборудованных позициях, армия царя уходила вглубь России

Немецкая кавалерия вступает в Варшаву

Вместе с русской армией вынуждены были «отступить» и миллионы жителей польских, литовских, белорусских и украинских губерний империи

Помощь беженцам была фактически возложена на общественные организации. Имперская администрация в очередной раз оказалась не на высоте положения

Императорское семейство в одном из военных госпиталей

1916

Хронология

Отставка председателя Совета министров И. Л. Горемыкина произошла в рамках знаменитой «министерской чехарды»: в 1915–1917 годах в Российской империи сменилось четыре министра юстиции, шесть министров внутренних дел, четыре военных министра и четыре председателя правительства. В этих перемещениях чувствовалась рука последнего российского самодержца – Николай II избавлялся и от наиболее одиозных, и от самых популярных фигур среди членов правительства. Не желая идти на какие-либо уступки презираемой им «интеллигенции», царь надеялся найти на должность председателя Совета министров такого человека, Который был способен повести эффективную борьбу с Государственной Думой, но таким образом, чтобы это не вызвало ни волнений в обществе, ни подозрений в излишнем властолюбии у самого монарха. Задача не из легких!

Новый премьер Б. В. Штюрмер вряд ли мог преуспеть в ее разрешении. Его назначение, явственно приуроченное к возобновлению работы главного законодательного органа империи, было воспринято лидерами «Прогрессивного блока» как сознательное оскорбление – вместо лиц, «облеченных доверием страны», царь выбрал бывшего ярославского губернатора, который обладал репутацией коррупционера и реакционера. Помимо этого, Штюрмер носил немецкую фамилию и считался креатурой Александры Федоровны, а главное – стоявшей за императрицей «распутинской клики».

«Сигнал» был вполне понятен – царь и не думает идти навстречу Государственной Думе и «общественным организациям». И в самом деле, для Николая II замена престарелого Горемыкина на сервильного Штюрмера являлась частью намеченной им программы борьбы с законодательной оппозицией. Монархии следовало любой ценой «продержаться» до конца войны, после чего Государственная Дума и земско-городские комитеты станут ей уже не страшны.

Возобновление работы Четвертой Государственной Думы, открывшейся 9 февраля, продемонстрировало что раскол между царским правительством и российским парламентом стал еще глубже.