Текст книги "Империя в войне. Свидетельства очевидцев"

Тьма санитаров в Варшаве и все ходят, бродят, очень странное впечатление от этого. Сестриц видел мало. Офицеров и солдат всяких частей, занятых и свободных тоже очень много. Вообще странно кажется их спокойное разгуливание, когда в 50 верстах идет бой. Вечером случайно узнали, что сообщение с Андреевым телеграфом закрыто – может быть что-нибудь новое в расположении? Варшавяне поражают спокойствием, рассудительным отношением к передвижениям войск – к отступлению наших к Варшаве: мне здесь же только и объяснили всю выгоду завлекать германцев по дважды пройденному ими пути, теперь уже совершенно разоренному и безлюдному. Они не пробудут близ Варшавы и двух недель – отойдут с голоду – здесь все верят, что наши Варшаву не сдадут. Вообще много войск без дела – как-то успокаивают обывателей. Даже евреи, сбежавшие кто мог в первый раз – теперь еще сидят.

Начинаю понимать главные диссонансы, из которых вытекает все мое теперешнее tragische Lage (нем. «трагическое положение» – прим. авт.). Прежде всего, я попал “в народ”. Все эти строевые, обозные, с которыми сижу вот сейчас в халупе, – рабочие, мужички, народ частью сметливый, умный, частью грубый, глупый – но все же «народ». Вчера начальник нашего отделения Бартенев получил от сестры для солдат отделения мешочки с махоркой, мылом и пр. Как радостно расплылись сегодня все физиономии при получении этих мешочков, Николин день обратился воистину в праздник. Все это трогательно и мило, материал для корреспондента, материалу, одним словом, сколько угодно. Но Боже мой! жить тут, жить 5 месяцев, ни разу не поговорить о чем говорится и что на языке, сразу «опуститься» и «опроститься», становится невыносимо. Не привык я ухаживать за собой. Дома все делалось, а мне оставались книги и я «сам». Теперь я без книг и без «себя самого». Чистка, блохи, добывание еды – вот и все, что осталось. Исковеркано все существование. Ужас переходов, постоянное недомогание, грязь, скука халуп, скука войны <…>.

Стрельбы у нас не было, мы сидели в окопах. Артиллерия тоже перестала стрелять. Я ходил в хату и купил картошки 2 котелка за 20 копеек – сварили и поели. Потом принесли нам на позиции жертвы из России: табак, спички, папиросы, сухарей белых, соль, иголки, нитки, конверты, бумагу, карандаши, чай, сахар, сало, портянки суконные, теплые рубахи, башлыки, пиджаки суконные и несколько пар сапог. Мы все это разделили по частям: табаку досталось по 1½ осьмушки, белых сухарей по горсточке, соли по ложке, спичек по коробку, каждому по иголке. Нитки – у кого вовсе не было; сала было немного – всем не досталось, чаю досталось всем, и по 10 кусков сахара; конвертов и бумаги было довольно – кому сколько надо; карандашей тоже много было, пополам разрезанных; папирос было только три пачки – забрали двое; портянки достались не всем, теплые рубахи тоже не всем – у кого вовсе не было, только тем давали; башлыки тоже у кого вовсе не было, только тем выдали; сапоги выдали у кого вовсе плохие были. Когда все мы это получили – поблагодарили тех, кто нам пожертвовали – с радостью мы все это приняли. А для курящих – табак дороже всего, потому что у многих курящих не было вовсе табаку; находились без курения, а купить было негде. Я сам слыхал от многих курящих: «Эх бы сейчас покурить табаку, и ничего бы больше не надо, и без хлеба бы прожили». Ночи были холодные, другой раз так бы и покурил табаку, а табаку не было. Сидишь в окопе и тубами щелкаешь. Я сам курящий человек – знаю по себе. Вечером получили по ломтику хлеба и принесли суп и порции, но только суп и порции были вовсе негодные – сильно пахучие – но пришлось есть с голоду.

В судебной палате, без участия сословных представителей, слушалось характерное бытовое дело о крестьянине Волошине, обвинявшемся в оскорблении Вольской земской управы.

Обратившись в земскую управу с прошением, Волошин поместил в него следующую фразу: «Для взимания с меня земских податей явился урядник, который под нагайкой выдрал с меня 17 рублей. Это не земское учреждение, ваша управа, а учреждение дранья нашей шкуры».

Окружной суд, где это дело слушалось первоначально, приговорил Волошина к 3-м неделям ареста. Судебная палата приговор этот утвердила.

Ужасные новости я вчера услышал по поводу войны и наших действий в Царстве Польском. Оказывается, дела не блестящи. Штер читал телеграммы, полученные Джунковским от своих подчиненных. Это, я думаю, единственные новости без цензуры и правдивые. Рузский оказался морфинистом и, получив два Георгия, теперь отставлен. С Ивановым у него трения. Войска наши отступили и на Варшавском театре, и на Галицийском. Будучи в 15 верстах от Кракова, теперь они в 100 верстах. От бедного Государя многое скрывают. Рассказывал Штер, что за завтраком генерал-адъютант Нилов стал сожалеть о некоторых неуспехах, и, когда Государь его спросил: «Откуда вы это знаете? Я об этом не слыхал», Нилов заявил, что ему сказал Джунковский. Все это очень характерно.

Отсутствие вина начинает сказываться. Врачи отмечают увеличение злоупотреблений наркозами. Опять появились на сцену эфир, морфий, а главное – кокаин. Года три назад эти наркозы были в моде, потом постепенно спрос на них пал, отсутствие же вина вновь их воскресило.

Особенно увлекаются кокаином и эфиром артисты. Тут играет роль стадное чувство. Начнет кто-нибудь из труппы, например, нюхать кокаин, и через некоторое время «заражает» всю труппу. На днях в одном из театров миниатюр чуть было не произошел несчастный случай. Артист М., нанюхавшись кокаина, впал в обморочное состояние, и еле-еле привели его в чувство.

Читаю сегодня историческую статью из книги для классного чтения и разговорились о военных героях…

– А в текущую войну есть у нас герои? спрашиваю я.

– Есть, есть! кричат в один голос девчата: казак Кузьма Крючков! Один десять немцев убил!..

– У нас дома есть и картина, как он бьет немцев! заявляет одна.

– И у нас есть!.. И у нас! слышу голоса других… Оказывается, Кузьма Крючков сделался народным героем.

Забыл записать, что несколько дней тому назад ко мне заходил Кончаловский. Он артиллерист, служит в Сибирском дивизионе, на восточно-прусском фронте, у Мазурских озер, в горной батарее. Солдат очень хвалит, младших офицеров тоже; но начиная с подполковника офицеры часто не на высоте современной военной техники и даже не всегда на высоте мужества: нередко стараются держаться подальше от огня. Я слышал то же самое от другого офицера (поручика), по случаю раны приехавшего на время с восточно-прусского фронта. <…>

Вчера я был у Поржезинского. Говорили о будущем Галиции и об ее «обрусении». Поржезинский слышал, что львовский польский университет собираются перенести в Варшаву, а варшавский русский университет во Львов. Малорусские же кафедры со всякими малорусскими учеными учреждениями, по-видимому, будут уничтожены. Все это конечно в том случае, если Галиция останется за Россией. Сегодня в газетах известие, что видный вождь украинского движения, М. Грушевский, арестован в Киеве. Я отнюдь не украинофил. Наоборот, когда я, правда очень поверхностно, ознакомился с украинским движением, я не без удивления нашел в себе явственные кацапские инстинкты, сильную тягу к общерусской, единой культуре. Но и я боюсь, что в Галиции москвофилы ведут себя грубо и наделают русскому делу немало бед.

Вообще, хочется молчать. Я выхожу из молчания, лишь выведенная из него другими. Так, в прошлом месяце было собрание Религиозно-Философского Общества, на котором был мой доклад о войне. Я говорила вообще о «Великом Пути» (с точки зрения всехристианства, конечно), об исторических моментах, как ступенях – и о данном моменте, конечно. Да, что война – «снижение», это для меня теперь ясно.

Я ее отрицаю не только метафизически, но исторически… т. е. моя метафизика истории ее, как таковую, отрицает… и лишь практически я ее признаю. Это, впрочем, очень важно. От этого я с правом сбрасываю с себя глупую кличку «пораженки». На войну нужно идти, нужно ее «принять»… но принять – корень ее отрицая, не затемняясь, не опьяняясь; не обманывая ни себя ни других – не «снижаясь» внутренне.

Нельзя не «снижаясь?» Вздор. Если мы потеряем сознание, – все и так полусознательные – озвереют.

Запили! В 25 ноября у нас открыли ренсковые погреба с продажею виноградного вина. Начался опять пьяный разгул. Отдохнули за четыре месяца некоторые семьи без дебошей и побоев.

И казалось, что уже та пьяная, грязная жизнь не вернется, ан нет: пьяные «физии» опять, зачастую, встретишь на улице. Крестьяне так накинулись на вино, что казалось наступили святки: соскучились! Да и нельзя их за это осуждать, ибо негде нашему мужичку горе свое размыкать, как только «утопить его в вине». Ведь других у нас развлечений нет…

Офицерский состав почти во всех пехотных полках не превышает ю-15 и лишь в редких случаях достигает в некоторых полках 25. Были полки с одним офицером. Этот вопрос сильно озабочивает всех корпусных командиров и командующих армиями. Без офицеров вести атаки почти невозможно. Даже сидение в окопах без офицеров пагубно действует на людей. Командир I армейского корпуса рассказал случай, когда пришел из окопа унтер-офицер просить дать им в окоп офицера <…> чтобы сидел у них, а то, как он выразился, “мы сбегим”.

Гонят нас уже пять месяцев и никакого результата. Бугульминский полк забастовал, не хочет воевать и много уходит в плен. У нас из роты 7 человек ушло.

По дороге тяжелая картина, всюду двигаются масса армян беженцев, мужчин, женщин, детей, некоторые дети от холода и усталости падают, и их подбирают наши солдаты и многим способствовали матерям, неся на руках детей, кто идет пешком, кто в санях едет, словом тянутся несчастные беженцы в сторону России, побросав всё своё имущество и жилища. Картина очень тяжёлая и нет слов передать то, чего видено много. Многие старцы и женщины, больные, еле передвигают ногами, падают, и тут их сажают наши артиллеристы на сидения орудий и зарядных ящиков. Словом, где только можно в обозы и т. п. сажают и подвозят… Все убиты горем и несчастьем. Такая же плачевная картина и в городе Кара-Килис. Кругом слезы, плач и каждый житель армянин старается выбраться из места боевых столкновений с турками и курдами.

Юзефович говорит, что в артиллерии почти нет снарядов и часты случаи, когда пехота совсем без поддержки своей артиллерии. Недурно, нечего сказать! Много говорили с ним о войне вообще, и оба были согласны в полной бессмысленности этого массового убийства.

То, что Юзефович оказался такого же взгляда, как и я, меня очень подбодрило, он мужественный офицер, порт-артурец, имеющий все боевые награды до Золотого оружия, и, следовательно, его подозревать не приходится ни в трусости, ни в малодушии. Сам же я приписывал свой взгляд и обращение к войне исключительно страху…

Еще ни разу я не видел Гинцбурга, этого, как правило, добродушно спокойного, ироничного человека, в таком язвительно-возбужденном состоянии. «Знать больше ничего не желаю про наших писателей. Ведь они, хамы, стали угождать правительству, лгут, клевещут и занимаются травлей под маской патриотизма. На сто лет вперед подавили свободу в России! Уже теперь вся наша интеллигенция – рабская, что же будет после войны?! Германская жестокость, германское бескультурье! Ха-ха-ха! Да ведь немцы в этом отношении – просто несмышленыши по сравнению с нами. Что вытворяют наши казаки в Польше, что творили англичане в Индии?.. А Вы – еще собирали у себя писателей и создали Общество для помощи жертвам войны. Никогда не стану членом этого Общества, да и Вам советую из него выйти. Потому что я против войны, этой лицемерной затеи, когда под предлогом помощи Сербии хотят аннексировать Галицию. Тут я полностью солидарен с Горьким, полностью!.. Да, да!»

Только что разбрелись по всей Москве газетчики, которые кричали: «Второе издание «Вечерних известий”. Сведения о призыве ратников. Ополчение первого и второго разряда!». И вместе с ними повсюду точно расползаются слова «ополчение», «разряд», «тебе сколько лет?», «ты какого призыва?» и снова «ополчение», «ополчение» и т. д. Это говорят извозчики, городовые, прохожие самого разнообразного характера, дамы, бабы, мужики – весь город. Даже с проезжающих экипажей и с платформ пролетающих трамваев раздаются многоречивые слова.

Сегодня я опять получила письмо от Лёли. Откуда? Не знаю. Их полк, кажется, отошел на юг и находится где-то около Радома. Лёлёша пишет между прочим: «Мне хочется верить, моя милая, голубушка мамочка, что в последних боях, после того, что наш обожаемый Великий Князь и полководец имел мужество оставить негодные и ненужные Ловичские позиции и встретить немцев в Равской долине, что тут об отчаянную храбрость нашего войска сломится храбрая отчаянность немцев и начнется новая глава войны» – и кончает так: «будем верить, что Новый Год дарует Великой России великую победу и что наши дети и вы все, мирные жители, будете долгие годы жить плодами русских побед».

Я выписала эти строки, чтобы подчеркнуть, во-первых, что Великого Князя «обожают» в армии вопреки всем козням его врагов; во-вторых, я подчеркиваю и справедливость сообщения главнокомандующего, что Ловичские позиции оставлены потому, что они были неудобны. В-третьих, мне приятно подчеркнуть веру Лёли в «Великую Россию» и в ее будущность и бодрое, победоносное настроение, которое, очевидно, царит вокруг него.

Война все тянется и тянется, даже жутко, сколько убитых, искалеченных и сошедших с ума. Жертв миллионы, настроение скверное и с трепетом ждем конца. Вернулся с войны племянник Ваня, явился героем, контуженным, с Георгием за храбрость, рассказывал ужасы, которые они там переживают, и по повседневности привыкают к ним и перестают замечать. Гремят орудия, гром, визг, треск. На его глазах бомба попала в стоящего солдата, прямо в голову, и Ваню забрызгало мозгами, разлетевшимися из разбитого черепа; рядами падают герои-солдаты. Идут все новые наборы солдат. Ратников взяли уже до 1902 года, недалеко очередь и за нами, ведь я, Ваня и Саня 1897 года. Хочется весны, покоя, цветов, а тут кровь льется реками и у нас леденит сердце.

У нас пока все есть, но цены быстро растут, что заставляет с тревогой смотреть на будущее, так как прибавками к жалованью вряд ли можно будет долго компенсировать возрастающие цены.

Из России в Германию ежегодно отправляли большие транспорты клюквы, но так как теперь этот транспорт прекратился, а клюквенного синдиката у нас, слава Богу, еще нет, то цена на клюкву упала до рубля двадцати копеек за пуд. Пожалуй клюква – единственный предмет, дешевый в Петрограде.

Простой народ – главные потребитель казенного вина, примирился, по большей части, с трезвостью, и только незначительная часть населения все-же не могла обойтись без спирта. Но так как спирта достать нельзя было, то в ход пошел денатурированный спирт, пошли в ход отвратительные пойла, излюбленные на Хитровом рынке, «ханжа» и новоизобретенный напиток «квасок». «Ханжа», как известно, приготовляется из воды и денатурированного спирта, а «квасок» это сложное изобретение, в котором, главные составные части составляют простой квас и денатурированный спирт.

Не весело у нас, да и думается, и повсюду прошли праздничные дни. Ни танцевальных вечеров, ни маскарадов, ни елок… Совестно танцевать в такие дни и у нас даже с благотворительной целью не решаются танцевать. Обычный студенческий вечер, – в пользу серпуховского землячества московского университета, – не привлек на этот раз много публики, хотя вечер нужно считать очень удавшимся. Участвовали москвичи: оперный артист Диков, скрипач из оркестра Кусевицкого г. Белоусов и имевший большой успех литератор В. Е. Ермилов, прочитавший стихотворения на современный темы и ряд сценок и рассказов,

Целую сенсацию произвели у нас неожиданные обыски в общественном и артистическом клубах, произведенные чинами, искавшими напитки. В клубе, по слухам, нашли шампанское, а в артистическом – прямо на месте преступления задержали одного неисправимого гражданина с бутылкой.

Обыски вызвали переполох. Говорили, что будут обыскивать и жилища, в которых граждане успели благополучно запастись алкоголем во всех видах. Многие, посему, стали прятать подальше, приобретенные в соседнем тарусском уезде и привезенные под видом картофеля, четвертные и бутылки.

Ведь, этакие пошли строгости! Перед праздником аптеки, как теперь полагается, были завалены рецептами местных врачей на спирт. Прописывали, не имея мужества отказать, и друзьям, и знакомым, внезапно заболевшим простудой.

Теперь сделано распоряжение о том, чтобы рецепты на спирт подписывались и уездным врачом… По рецептам же врачей решено будто бы не отпускать спирта. Все можно отпустить – и цианистый калий, и сулему, но Spiritus vini поставлен под строжайший запрет…

Мера решительная, если только действительно будет проводиться…

Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году и о тихом и спокойном житии после нее. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги!

«Со спокойствием и достоинством…»

Жители столицы в день объявления войны с Германией

Русская армия составила себе историческую репутацию благодаря своей пехоте – неприхотливому и безотказному инструменту войны

Одержав победу в Галицийской битве, русские войска устремились в австрийскую Польшу, безуспешно пытаясь нанести противнику окончательное поражение

Передний край

Еще одно последствие выигранного сражения

Юный «доброволец»

Враги! Немецкие солдаты встречают Рождество на Восточном фронте

Австро-венгерские солдаты встречают Рождество на Восточном фронте

Русские солдаты под Сарыкамышем

1915

Хронология

Желание Конрада фон Гетцендорфа деблокировать Перемышль (уже во второй раз осажденный русскими) натолкнулось на волю великого князя, приказавшего Юго-Западному фронту овладеть карпатскими перевалами и выйти на венгерские равнины. Это привело к серии боев в Карпатах, получивших название «резиновой войны»: продвижение на одном участке фронта «компенсировалось» отступлением на другом. Жестокие холода внесли свою лепту в череду страданий австро-венгерских и русских солдат: винтовки приходилось «разогревать» на кострах, целые отряды буквально замерзали насмерть. Понеся тяжелые потери, обе стороны не добились поставленных задач.

Командовавший русскими войсками Н. И. Иванов мог поставить себе в заслугу провал австрийских попыток прорваться к Перемышлю, что предрешало падение этой важнейшей крепости Двуединой монархии, однако бои в Карпатах бросали тень на стратегические таланты великого князя. Увлеченная венгерским миражом Ставка оказалась неспособной скоординировать действия многочисленных русских армий и предложить своим полководцам общий план действий на 1915 год. Вместо этого, как будто опасаясь наступать на немцев, была предпринята операция, до предела истощившая армии Юго-Западного фронта, в то время как германским войскам предоставили «свободу рук», которой Гинденбург не замедлил воспользоваться.

В Германии эта наступательная операция получила название «Зимнее сражение в Мазурии». Получив долгожданные подкрепления в размере четырех корпусов, Эрих Людендорф наконец-то мог дать сражение в излюбленном немецком стиле. Внезапно обрушившись на удерживаемые русскими в районе города Августов позиции, немцы окружили и пленили целый армейский корпус, а в целом войска Десятой армии Ф. В. Сиверса потеряли более половины своей численности. Вместо Карпат Николай Николаевич вынужден был отправлять подкрепления в Литву.

Тем временем, сведения о крупном поражении (пленными было потеряно до ста тысяч человек) на Северо-Западном фронте распространились по России. Собравшаяся 27 января Государственная Дума еще раз проголосовала за военные кредиты, но, предупреждая возможные запросы со стороны депутатов, озабоченных ходом ведущейся войны, правительство поспешило распустить ее до лета.