Текст книги "Кукла на троне. Том I"

– Да, миледи.

Граф Виттор встретил ее раскрытыми объятиями – и смехом.

– Ха-ха-ха! Ты – гений стратегии, душа моя! Ясновидящая! Светлая Агата! Какой же я дурак, что не поверил тебе!..

– Пустое… – Иона дала себя обнять. – Не стоит разговоров… Просто порадуйся со мною.

– О, да! Радуюсь ото всей души! Не могу передать, как счастлив, что ты – моя! Самая светлая головушка на всем Севере!..

Он целовал ее, осыпая комплиментами. Ссоры будто и не было. Сомнения словно забылись. Безоблачность…

Не этого она ждала. Неловкости, стыда, поисков самооправдания… Она не знала, что ответить самодовольству мужа.

– Отчего ты смурна?

– Я тяжело пережила вчерашнюю нашу беседу… Прости, но не могу забыть.

– Ой… – веселье слетело с него. – Это ты извини меня, любимая. Я повел себя непозволительно. Усталость тому виной, и еще…

Виттор понизил голос:

– Думаешь, мне приятно заискивать перед Адрианом? Думаешь, по своему желанию это делал?.. Я должен оберегать наше будущее. Порою за него приходится платить: гордостью, амбициями, мечтами. Не подумай, что это был легкий выбор.

– Да, милый.

– Тяжело, мучительно признавать себя слабым. Но куда опаснее – отрицать реальность. Ты понимаешь меня?

– Ты готов был пожертвовать честью, чтобы обелить меня перед Адрианом, и так спасти. Я должна была понять это вчера и с благодарностью принять жертву. Прости, что не сделала так. Прости и за то, что усомнилась в тебе. Я верю, что ты не знал о деяниях брата.

– Пустое, любимая! Главное – ссора позади, и мы снова вместе.

От нежной его улыбки Иона опешила – будто тропа перед нею внезапно оборвалась в пустоту. Слишком быстро, слишком просто. Не испив до дна чашу. Не из самой глубины. Север так не прощает…

Однако, если подумать, здесь – не Север. Граф Виттор – мягкий, легкий человек, за то я его и полюбила. О том и мечтала, чтобы жизнь перестала быть каменною глыбой. Легко поссорились, легко обиделись, легко простили – разве не таких отношений хотела всю свою жизнь?..

Виттор – хороший человек. Он не похож на северян, но это же достоинство, а не вина! Эрвин тоже не похож. Разве стала бы я проверять Эрвина?!

Я не сделаю этого. Если сделаю, то прокляну себя за низость, за неверие. Нет.

Нет!..

Покончив с объяснениями, граф Виттор принялся за завтрак.

– Кушай, милая. Попробуй блины с лососиной – очень хороши… Сегодня я должен навестить городской магистрат. Не желаешь ли составить компанию? Это развлечет тебя. Замок слишком мрачен, сидеть в нем безвылазно – тебе во вред. А после магистрата, если пожелаешь, поедем в театр…

Его голос – такой спокойный, будничный – увлекал Иону прочь от той точки времени, где они с мужем чуть было не стали врагами. Слишком быстро…

Чувствуя холод в руке, Иона поставила на стол пузырек.

– Дорогой, посоветуй… Перед арестом Мартин дал мне это снадобье… Что с ним делать?

– Снадобье?.. – Виттор поднял брови. Ни тени понимания на лице.

– Мартин говорил что-то о жизненных силах… Я ничего не поняла.

– Любимая, послушай. К несчастью, рассудок моего брата затуманился. Я уже вызвал лучших лекарей, они приложат все усилия и вернут Мартину ясность мысли. Но до тех пор не придавай значения его словам – в них смысла не больше, чем в чихании кошки. Вылей эту дрянь и забудь.

Ни следа алчности на его лице, ни тени догадки в глазах. Муж понятия не имел, что в пузырьке, и даже не пытался узнать. Иона вздохнула с облегчением.

Но сохранила пузырек. Он проделал с нею путь до Фаунтерры и теперь лежал в ящичке бюро во дворцовых покоях. Иона не посмела вылить снадобье. Она не знала, что делать с душой человека, заключенной в стекло. Как и с семейными ссорами.

Как и с людьми, которым доверяла на девять десятых.

* * *

Если бы леди Иону Софию Джессику спросили, что на свете более всего интересует ее, она по очень недолгом раздумье ответила бы: знаки. Случается так, что какая-нибудь вещица, черточка, увиденная сценка, пойманный ухом обрывок беседы – словом, что-либо незначительное – врезается в сознание и не дает покоя. Что-то побуждает тебя упорно искать в этом смысл. Чем менее заметно содержание знака, чем сомнительней само его наличие – тем сильнее манит тебя разгадка. Самое важное всегда скрыто лучше всего. Крохотная морщинка на переносице любимого человека, несомненно, значит куда больше, чем самый громкий и развязный смех. Так и мироздание проявляет свои величайшие тайны в едва заметных черточках.

Знак, смысл которого ясен, теряет свою привлекательность. Пугающий пузырек с чужой душою нес трагичный, но очевидный смысл. В нем не содержалось загадки.

Гадание с леди Минервой, последнею картой которого выпал шут, недолго будоражило любопытство. Оно ясно пророчило императору поражение, тайну составляло лишь значение джокера: указывает ли он на Адриана, опозоренного и осмеянного после разгрома, либо на действительного шута – Менсона? Пришел день – и тайна разрешилась: Иона узнала, что Менсон заколол Адриана. Многих потрясло это событие: шут славился собачьей преданностью владыке. Иона же не увидела ничего странного: знаки давно говорили, что так и будет.

Совсем иное дело – знаки неясные, говорящие неизвестно о чем, да и говорящие ли?..

Таковою была, например, кобыла. Вернувшись из деловой своей поездки граф Виттор привез трех новых лошадей. Две очень хороши, а третья – подлинная красавица игреневой масти, горячая, трепетная, со влажными глазами и шелковыми девичьими прядями. Иона видела много прекрасных лошадей, встречала и получше этой. А время было такое, что не о кобыле в пору думать: Эрвин проиграл битву, муж свирепел из-за потерянной пленницы, мужнин брат заточен в подземелье… Выкинуть бы из головы кобылицу. Где-то там муж ее купил, кому-то хотел перепродать, а скорее, подарить нужному человеку… Но чувство – шершавое беспокойство мысли – не давало забыть. Лошадь – знак. Иона тянулась к неясному смыслу, как язык во рту против воли теребит больной, шаткий зуб.

Много более глубоким символом оказалось перо. В день, когда леди Минерва бежала из темницы, кайры нашли в ее комнате дневник. Стопка листов была прошита грубой нитью и заложена пером в том месте, где леди Минерва окончила записи. Перо не гусиное, какое используют обычно при письме, и не голубиное, что может попасться человеку, имеющему дело с почтой, а – вороново. Длинное, безупречное формою, чернее самой ночи. Будь перо еще немного глаже, в нем бы виделись отражения; будь оно еще чуть острее, сравнялось бы со стилетом. Иона даже затаила дыхание, потрясенная грозным предвестием.

Спустя ночь она встретила леди Минерву и узнала о злодеяниях Мартина, нашла десятки сгнивших тел. Но поразительно: перо предвещало не это! Вернее, не только это. Чернота пера была мрачнее поступка Мартина; значимость – глубже нелепых и безнадежных поисков бессмертия. Позже, оставив за спиной конфликт с мужем и ужас поражения, освободив мысли от тревог о близких, Иона снова вернулась к перу. Что же оно значило?..

Перо могло быть символом леди Минервы. Хотя на ее гербе изображена чайка, Минерва носит в себе много вороньего: черноту горя, проклятье ума, глубоко затаенную любовь к смерти – Ионе ли не распознать ее… Впрочем, вернее перо указывало на другого человека.

В городе Лабелине – гнезде исконного врага, новом вассальном владении брата – Иона встретилась с семьей. Мать и отец с сотнею самых верных воинов держали путь в столицу, чтобы разделить торжество Эрвина. С ними был Джемис Лиллидей и еще один спутник.

– Марк Фрида Стенли, Ворон Короны. Мы встречались с вами, миледи, в некоем сумрачном месте. Вы так любезно угощали меня фруктами!..

Ворон!..

– Это ваше перо? – спросила его Иона.

– Боюсь, что нет, миледи. Оно слишком роскошно, мои поскромнее.

– Возможно, вы правы… Но если бы на этом пере вы принесли мне новость, какова бы она была?

Марк принес даже две новости. Одна – о Предмете, через который можно было говорить с хозяином Перстов. Мать беседовала с ним и просила исцелить отца в обмен на Предмет.

– Говорила с Адрианом?.. – удивилась Иона. – Разве он не погиб?..

– Говорила с хозяином Перстов, миледи. Этот человек – не Адриан, в чем и состоит мое второе известие.

Вес этого открытия навалился на плечи Ионы не сразу, но постепенно, как шапка снега, что скапливается на крыше и проламывает черепицу.

Тиран и деспот мертв, права дворян защищены, древний закон восстановлен. Южный Путь и Земли Короны отныне принадлежат Ориджинам. Герцогство навеки избавлено от нищеты, а Эрвин покрыл себя славой. Да, где-то бродит еще неведомый злодей с Перстами – но что он такое в сравнении с поверженным уже владыкой? Победив льва, кто станет бояться шакала?! Так смотрели на дело отец и мать, так же подумала сперва Иона. Но с каждым часом все мрачнее, тревожнее делалось на душе.

Рельсовая дорога оказалась разрушена, и Ориджины двинулись на юг верхом, повторяя недавний путь батальонов Эрвина. Сразу за городом Иона увидела два больших совершенно новых кладбища: северное и имперское. Каждую могилу отмечала лишь крохотная ямка вместо погребального колодца да вколоченная в землю доска с нацарапанным именем воина. Целый лес складывался из этих досок, а южнее – еще один. Северяне повязывали на доски черные ленты, имперцы – алые. Под порывами ветра ленты дрожали, разливая по полям море шорохов. Иных звуков не было – лишь шуршанье материи да редкий посвист ветра. На несколько миль вокруг…

Перо могло быть символом этих тысяч душ, их знаком вопроса: зачем?.. Ради чего?.. Однако ни один ворон не кружил над кладбищами. Странное зрелище, таинственное само по себе: поля мертвецов – без единого стервятника!.. Только пара волков раскапывала чью-то могилку, и кайр Джемис пристрелил их.

А вороны встретились позже. И даже с лихвою. Там, где спешно отступали, сжигая мосты, последние полки Алексиса, а следом быстрейшим маршем шли батальоны северян – тут уж никто не тратил времени на рытье могил. Наспех присыпали покойников мерзлым грунтом – и довольно. Тут не было больших сражений, лишь налеты северной конницы на арьергард искровиков, да еще запоздалые смерти от прошлых ран. Потому и тела встречались по одному-два, зато часто. Стоя у одного, можно было разглядеть следующее темным холмиком в снегу. От него – следующее… Вороны кружили над этими дорожными метками, присаживались, долбили клювами тонкий земляной покров. Леди София предлагала двинуться другой дорогой, но другой-то не было – за краем полосы, утоптанной войсками, поля скрывал глубокий снег.

Въезжали в деревни, чтобы пополнить запасы провианта. Деревни были черны. Облако мертвенной, молчаливой безысходности над каждою. Крестьяне не прятались – обреченно выходили навстречу кавалькаде, скидывали шапки и, не услышав еще никакого вопроса, говорили:

– Ничего нету, добрые господа. Что было – все забрали. Сначала красные, потом ваши. Ничего не осталось, добрые сиры.

По лицам видно было – правда.

– Мы не отнять хотим, а купить!

– Продали бы, но ничего не имеем. Простите, милорды…

В каком-то хуторе капитан эскорта осерчал и приказал устроить обыск. Крестьяне ведь не свои, а путевцы – в недавнем еще прошлом враги. Их, вроде, не жалко… Перевернули все, от погребов до соломы на крышах.

– Не трудитесь, милорды… До вас уже искали, и не раз…

Действительно – ничего. Пустота.

– Как же вы живете? – поражались воины, только что чинившие обыск.

– Ну, мало как… Доели, что по углам оставалось… Теперь собаки, коты… Ворону можно подстрелить, если зазевается.

– Ворон есть нельзя – у них мясо порченое.

– Прожарить – и ничего…

Леди София распорядилась дать крестьянам денег.

– Благодарствуем, миледи… – отвечали без особой радости.

Можно было понять: деньги – хорошо, но еды за них не купишь. Все съестное на десятки миль вокруг выгребли фуражиры двух армий.

Ориджины сильно отклонились от маршрута, сделали крюк на восток, чтобы пополнить запасы в городах. Заехали в Излучину, затем в Ниар – уже в Землях Короны. Города чернели тою же вороньей безнадегой. Не было изможденных лиц и шальных от голода глаз, но было уныние, до того повсеместное, что трудно дышать.

– Вас тоже война коснулась? – спрашивал у горожан Марк. Ориджинов и кайров боялись, а с Марком могли пооткровенничать. После он пересказывал остальным.

– Нет, война мимо прошла… Был мор той весною, но летом кончился…

– Отчего же вы мрачные, как гробы?

– Останешься нищим, тоже, поди, веселиться не станешь.

– А обнищали отчего?..

Мало-помалу выяснялось: Ниар обглодали сборщики податей. Имперским налоговым министерством назначена норма сборов: не подушно, а со всего города и с каждого ремесленного цеха. Был мор – кто умер, кто сбежал, город обезлюдел… а норма-то осталась прежняя! На каждого мещанина теперь двойная нагрузка. И сборщики как назло озверели: война идет – стало быть, все можно, любые средства хороши.

– Не отчаивайтесь, судари, – пыталась утешить их леди Иона. – Тиран мертв, скоро канут в прошлое его порядки…

– При тиране-то как раз было неплохо… – отвечал кто-то смелый. На него шикали со всех сторон, он быстро исправлялся: – Ну, в смысле, в мирное-то время нам давали поблажку с налогами. Началась война – стало круче, а как владыка уехал бить степняков – так совсем худо сделалось. Каждую неделю налетают волки… Кто там в столице остался заместо Адриана?.. Нелюдь какой-то…

Болтуна заставляли умолкнуть. Мещане наперебой уверяли Иону, что вот как раз в последнюю неделю – когда утвердилась в столице власть северян – вроде бы стало чуток полегче…

От Ниара к Фаунтерре ехали вдоль рельсовой дороги, и тут увидали странное зрелище: мужики воровали провода. Взбирались по лестнице на столб, орудовали пилой и клещами, потом скручивали медных змей тугими мотками, закидывали в сани. Впрягались вместо лошадок сами же мужики, волокли куда-то.

Капитан эскорта рассудил, что эти молодчики воруют собственность герцога Эрвина. Изловил, велел раздеть догола и высечь на морозе. Милостью леди Софии воры лишились только кожи на спине, но не жизни.

– Какого черта вы это делаете? – поинтересовался кайр Джемис.

– Жить-то на что-то надо, добрый сир…

– Продаете провода? Кому они нужны?!

– Ездят дельцы, скупают… Когда новая владычица решит починить дороги, понадобятся ей провода. Вот ей и продадут… Или ейному министру…

– Ах, мрази! На каторгу бы вас всех!

– Да можно и на каторгу, – безропотно соглашались воры. – Там хоть кормят…

Вороново перо. В черной своей смысловой глубине оно вмещало все это: кладбища, разруху, озверелых сборщиков, полумертвых крестьян. И не только это – еще больше и глубже, и чернее.

В какой-то час Иона подумала: перо – символ нашей победы. Имперский герб – перо и меч. Мы сокрушили Корону, выбили клинок, осталось перо, да и то – черное. Империя не была нашим врагом. Был – один человек, и его мы даже не знаем. Мы одержали воронью победу. Торжествуют стервятники, но не люди.

* * *

Но вот – наконец – путешествие завершилось. Сотни башен на спинах холмов, блестящие дуги мостов над Ханаем, остров в тысяче огней. Фаунтерра.

Столица – первая из городов и сел – лучилась радостью. Повсюду светили фонарики – не искровые, так масляные. Блестели над улицами гирлянды, стекла пестрели новогодними рисунками. Дороги полнились людьми, лошадьми, телегами, голосами, криками, топотом, руганью, хохотом; площади были тесны от прилавков и бочек, храмы заливались праздничными песнями. Город бурлил жизнью – наконец-то, хоть один!

Ворон Короны, правда, и здесь заметил кое-что странное: необычно много констеблей на улицах. Прежде полиция старалась не мозолить глаза горожанам: стояли где нужно на постах, когда нужно прохаживались патрулями, но не больше необходимого. Теперь же синие тулупы и мохнатые шапки с кокардами маячили тут и там – на каждом перекрестке, во всякой подворотне.

Леди София предположила:

– Видимо, после войны начался разгул преступности.

– Или разгул полиции, – ответил Марк.

Несмотря на констеблей, Ионе становилось теплее.

Она ждала победы брата, как самого счастливого дня во всей жизни. Победа состоялась давно – уже месяц назад, но счастье все откладывалось… Даже нет, не отодвигалось, а тускнело, затуманенное, омраченное чем-то. Преступлением Мартина. Ссорою с мужем. Вестью о гибели Красавчика Деймона и сотни других славных кайров. Неизвестным хозяином Перстов. Кладбищами в полях. Голодными селами. Вороновым пером…

Но вот теперь – сумрак позади. Фаунтерра наполнена светом, Фаунтерра празднует. Скоро Иона увидит брата. Ныне – тот самый день счастья!

На Соборной площади кавалькаду Ориджинов встретил полицейский конвой, усиленный дюжиной алых гвардейцев. Кайры не встречали – леди София не стала предупреждать сына, желая доставить ему внезапную радость. А вот констебли вовремя спохватились, доложили вышестоящим, и вышестоящие эти вышли засвидетельствовать почтение. Гвардейский полковник, шериф Фаунтерры со своим помощником, а подле шерифа – худая высокая леди, сияющая платиной волос. Первым человеком, кто заговорил с ними в столице, была герцогиня Аланис Альмера.

– Леди София Джессика, леди Иона София!.. В столице было сумрачно все дни, пока мы ждали вас.

Хороводом закружились приветствия. Леди София обняла Аланис, высказала соболезнования, назвала: «бедное дитя». Офицеры Ориджинов осыпали комплиментами герцогиню, а столичные офицеры – леди Иону. Подойдя к экипажу, в котором везли лорда Десмонда, Аланис изысканно поприветствовала его сквозь шторку. Не получила ответа, но и не ждала его. Ворон Короны осторожно спросил о полиции. Аланис могла и не говорить с простолюдином, однако ответила: полиция на улицах по ее распоряжению. Герцогиня теперь – бургомистр столицы, и радеет о полной безопасности города. Потому мобилизованы все констебли, наняты новые. Во время осады столицу затопила преступность, но с этим вот-вот будет покончено. Казематы уже переполнены арестантами…

– О боги, – спохватилась она, – зачем я тревожу вас этими мерзостями! Лучше позвольте проводить вас во дворец и подарить долгожданный отдых.

Иона глядела на нее, такую деловито-сияющую, и думала: темный шрам на лице напоминает перо. В Аланис тоже есть «но». Притаилось в скулах, более резких, чем прежде, в губах, истонченных и бледных, в глазах с инеем. Она всегда высоко несла себя, всегда кичилась красотою, породой, изяществом. И теперь кичится – но другим. Так дымчатое серебро ценно именно дымкой, не-блеском, благородством своего изъяна. Каким-то способом Аланис шагнула вперед и стала на годы старше Ионы. Захотелось осознать, понять эту перемену, заглянуть в глубину, которой прежде не было. Иона спросила так, чтобы не слышали другие:

– Чего тебе стоила эта война?

Аланис прежде была красивее Ионы, но глупее и грубее. Иона ждала услышать об одной из очевидных утрат: смерти отца и брата, потере герцогства, шраме на лице. Однако Аланис ответила:

– Иллюзий.

Иона показала ей перо:

– Как считаешь, на что оно похоже?

– Черно, как плащ, остро, как точный расчет. И весьма эффективно, если смочить кончик чернилами. По мне, оно – символ хорошего правителя.

– Я предпочла бы власть голубиных перьев, а не вороньих.

– Возможно, – согласилась герцогиня.

И в этом тоже было «но»: прежняя Аланис не умела не спорить.

На Дворцовом Острове простолюдинов отделили от процессии.

– Марка Фриду Стенли приказано доставить на особую квартиру, – сообщил вахтенный капитан.

В голосе не было угрозы, и Ворон Короны покорно проследовал за капитаном. На прощанье сказал Ионе:

– Миледи, черное перо – мрачный символ. Верните фрукты, хрусталь, алые платья – они вам больше к лицу. Перья оставьте воронам, вроде меня.

А пятью минутами позже Иона встретила брата.

Первою бросилась в глаза проседь в его висках, и сердце вздрогнуло от острого сочувствия. Эрвин сделался старше на десятилетие, если не на целую жизнь. Но стал от этого лишь глубже и краше.

Кинуться к нему, целовать его ладони, обнимать, купаясь в тепле… Вечно быть рядом – тихой, незаметной, обратиться в одни лишь чувства и делать только одно: чувствовать его. Иона не могла сказать ни слова – только лучилась ему навстречу. Когда он подошел и взял ее за руки, вымолвила:

– Я люблю тебя.

– Не так сильно, как я тебя, сестрица!

Все кристаллы льда в ее душе расплавились, испарились. Северная Принцесса?.. О, нет! Принцесса ландышей и мотыльков, принцесса свечей на торте!.. Хотя она и понимала, что Эрвин шутит. Он не мог любить ее сильнее – это в принципе невозможно.

– Давай никогда не расставаться. Никогда!..

– Ну, разве для того, чтобы в очередной раз умереть.

– Умоляю, не умирай больше!

– О, мне и самому не хочется. Веришь, это так наскучило за время осады…

Хорошо, что ужин был не официальным, а камерным – лишь Ориджины, их старшие вассалы и леди Аланис Альмера. Иона не смогла бы нацепить торжественную маску, но в том и не было надобности. Не стесняясь никого, она откровенно любовалась братом. Даже не разменивалась на слова: видеть – уже столь сильное счастье, что сердце грозит разорваться.

Аланис сидела по левую руку от Эрвина, иногда прикасаясь к нему, иногда обращаясь вполголоса. Ненавязчиво но ясно она подчеркивала свою с ним близость. Строго говоря, Аланис была для него скверной партией: изуродованная, лишенная владений, запятнанная интригами отца. Эрвин мог претендовать на брак с императрицей, Аланис не место рядом с ним. Но Иону переполняло тепло, которое можно раздавать без счету, радоваться за кого угодно. Она искренне желала счастья Аланис. А окажись подле Эрвина крестьянка или горничная – пожелала бы и ей.

Иона мало говорила, большею частью беседу вели Эрвин и леди София. Мать использовала все поводы для гордости и расспрашивала сына о самых громких триумфах: Мудрая Река, Уиндли, Дойл, первый и второй Лабелин. Эрвин отвечал с самоиронией, весьма его красившей.

– План битвы при Мудрой Реке?.. Матушка, вас обманули: не было там никакого плана! Просто мы с Робертом и Блэкберри перегрызлись на совещании, не сумели договориться и поперли через реку в трех разных местах. Бедных путевцев это запутало – они-то ждали единого войска… Я возглавлял атаку при Уиндли? Матушка, убейте – не вспомню. От страху все из головы вылетело… Вот при первом Лабелине кем-то я командовал, это было. Шестеро молодчиков подскакали ко мне и спросили: «Милорд, мы едем пугать путевцев! Не желаете ли с нами?» Черт меня дернул согласиться…

Разговор коснулся Красавчика Деймона и остальных погибших. Помянули их добрым словом, помолчали. Выпили за их счастье на Звезде. Вспоминали с душою, печалились искренне. У Роберта и Эрвина глаза блеснули влагой. Однако Ионе не впервые подумалось: северяне поминают мертвых не так, как другие. Путевец или уэймарец говорит о смерти как о потере, северянин – как о зимних морозах: холодно, скверно, но кто ждал иного?..

О здоровье отца не говорили: Эрвин повидал его сразу по приезде и все отлично знал. В теле лорда Десмонда считанные мышцы сохранили подвижность. О том, чтобы сесть или хотя бы повернуть голову без чужой помощи, речь давно уже не шла. И хуже всего – по мнению самого же отца хуже – что в таком состоянии он мог прожить еще год, второй, третий. Рано или поздно он устанет от беспомощности и унижения, отдаст приказ кому-то из вассалов. Вассал не рискнет обнажить меч без согласия правящего герцога, придет с вопросом, и Эрвину придется решить… Наступила за ужином такая минута, когда все притихли, думая об одном и том же. Лишь Аланис не поняла причину молчания и невпопад заговорила о столичных делах. Эрвин прервал ее холодным взглядом, а леди София поспешно сказала, стараясь сгладить неловкость:

– Я боюсь верить, но думаю, у Десмонда появился шанс. Будучи в Запределье, кайр Джемис захватил один Предмет. А Марк сумел, при помощи этого Предмета, заговорить на расстоянии с самим хозяином Перстов!..

Понукаемая вопросами Эрвина, леди София рассказала всю историю говорящего Предмета и своего соглашения с неведомым преступником. Чем дольше слушал Эрвин, тем сильнее вытягивалось его лицо.

– Матушка, матушка!.. Постойте!.. Вы хотите сказать, что имели действенный способ найти хозяина Перстов? И променяли его на иллюзию шанса исцелить отца?!

– Нет, милый, ты совершенно неправ. Никакая не иллюзия, а вполне весомая возможность! Подумай: разве человек, способный повелевать Предметами, не сможет вылечить хворь? Все болезни подлунного мира – пустяки перед силою Предметов! Потому Праматери никогда не хворали! Об этом нет ни слова в священном писании.

– Конечно, ни слова! Представьте Янмэй со всем ее пафосом, пишущей в дневнике: «Давеча заболела простудой. Сопли лились в три ручья, а чихала так, что чуть глаза не выскочили. Выпила какой-то микстуры, теперь маюсь несварением желудка…» Кто же пишет такое о святых?!

– Не богохульствуй, будь добр. Если Праматери желали исцелить хворого, то всегда могли это сделать. Всякому это известно, и не смей отрицать.

– Хорошо, хорошо, Праматери могли… Но с чего вы взяли, что хозяин Перстов тоже сможет?! Он-то не Праматерь!.. И главное: если даже сможет, то зачем ему помогать нам?! Потому только, что дал вам слово?..

Леди София притихла, пристыженная. Иона знала, что еще в Первой Зиме мама выслушала почти те же слова от отца. Но теперь к леди Софии пришла нежданная помощь – Аланис вмешалась в беседу:

– Милый Эрвин, если твой лорд-отец выздоровеет, вернешь ли ты ему герцогство?

– Без колебаний. У отца будут все права на него. Я же порадуюсь, что он возьмет на себя управление Первой Зимой, ведь у меня множество дел в столице.

– А знает ли хозяин Перстов, что ты настолько предан отцу?.. Я имею в виду: не хочет ли он исцелить лорда Десмонда, чтобы посеять вражду внутри Дома Ориджин?

– Умно… – признал Эрвин. – Обоснованная версия. Пожалуй, матушка, отчасти вы правы: мы можем надеяться.

Леди София гордо подняла подбородок:

– Когда я выживу из ума, дорогой, непременно извещу тебя об этом. А до тех пор не смей считать свою мать глупой овечкой.

– Приношу извинения, миледи. Я обрадовался преждевременно…

– Ах, негодный!

Они посмеялись. Вернув серьезный вид, леди София спросила:

– Скажи, когда ты планируешь сообщить о непричастности Адриана?

– Простите, мама?..

– Подлинный хозяин Перстов – не Адриан. После моей с ним беседы это совершенно очевидно. Коронация была, кажется, самым подходящим моментом, чтобы очистить имя владыки. Однако в дороге мы беседовали со многими людьми, и никто не говорит ни о каком хозяине Перстов. Вся Империя продолжает верить, что Эвергард и пленников за Рекою сжег Адриан. Когда ты развеешь это заблуждение?

Теперь и Эрвин стал очень серьезен.

– Матушка, я прошу вас, а также всех за этим столом. Ни с кем, ни при каких условиях не упоминайте никакого хозяина Перстов. Злодеем был Адриан, и теперь он мертв. Самозванец Галлард, восстание на Западе, пропавшая графиня Нортвуд, малолетняя пьянчуга на престоле – довольно хаоса в этой несчастной стране! Не хватало только слухов про таинственного Властелина Перстов!

Леди София попыталась возразить, и Эрвин добавил, понизив голос:

– Я сказал: «Прошу»?.. Простите, неудачная фигура речи. Я приказываю молчать о хозяине Перстов. До тех пор, пока не прикажу обратного.

Все затихли, несколько ошарашенные. Лицо леди Аланис имело такое выражение, будто она лучше других поняла смысл приказа.

* * *

Так было заведено у брата с сестрой, что, встретившись после долгой разлуки, первым делом они обсуждали самое важное. А самым важным оба считали то, что волнует. Глупость ли, мелочь, пустяк – не суть. Если это беспокоит, значит, это важно.

Такие разговоры не предназначались для чужих ушей, потому после ужина Иона укрылась в своих покоях, попросив Сеймура не впускать никого, кроме брата. Очень скоро Эрвин пришел в гости.

– Как вы обустроились, леди Иона София? По нраву ли вам покои? – широким жестом он обвел комнату. – Вы знаете, любезная леди, что все гостевые покои дворца обставлены и украшены в стиле разных земель Империи. В предыдущие визиты вам всегда предоставлялись комнаты северного убранства – на том глупом основании, что вы северянка. Но я преломил скучную традицию и выбрал для вас самую южную изо всех комнат! Довольна ли моя милая леди?

Комната была насквозь пронизана духом Шиммери – таким, каким представляла его Иона. Горы бархатных подушек, полотняные шкафы, стенные панели в резных цветочных узорах, картины с диковинными пестрыми тварями. В воздухе плывет аромат благовоний из двух высоких бронзовых чаш, журчит вода в крохотном мраморном фонтане.

– Миледи в полном восторге! Когда я попаду в настоящее Шиммери, там все должно быть именно так! В противном случае мне придется захватить Юг и полностью его переделать!

Она усадила Эрвина за столик, сплетенный из виноградной лозы.

– Однако, милорд, я хотела бы начать беседу с главного. Что у вас на сердце?

– О!.. – Эрвин ответил с усмешкой. – Пока шла война, меня беспокоили только две сущности: Адриан с его войском и мои собственные офицеры. Но теперь наступил мир… и тревожным стало все. Во всем вокруг есть подвох, каждую минуту что-нибудь идет не так. Не хватит тысячи глаз, чтобы за всем уследить, и ночи – рассказать обо всех проблемах.

Иона готова была слушать хоть десять ночей подряд и всем видом показала это, но Эрвин покачал головой:

– Лучше начни ты, подай пример. Что тебя беспокоит?

Слуги уже убрались в покоях, и не столь уж многочисленные вещи Ионы растворились в недрах шкафов, бюро и комодов. Однако самое сокровенное она сама спрятала под замок, едва войдя в комнату. Теперь Иона повернула колесики на ящичке секретера, четыре цифры ее даты рождения встали в ряд, и пружина вытолкнула ящик из ниши. Там лежала шкатулка из белого дерева. Иона открыла ее. На бархатном ложе покоились стеклянный пузырек и вороново перо. Иона взяла пузырек платочком, и даже сквозь ткань ощутила холод.

– Это – все, что осталось от человека. Не знаю, кем он был, какое носил имя. Его и еще тридцать невинных замучил насмерть брат моего мужа.

Она рассказала Эрвину все – от первых подозрений Минервы до конфликта с Виттором. Эрвин слушал с предельным вниманием, однако Иона догадалась:

– Ты уже знаешь?..

– Мне было важно услышать из твоих уст. Но да, история мне знакома. Первым поведал ее секретарь Итан Гледис. Он твердил, что Мартин Шейланд едва не убил ее величество, и требовал предать злодея имперскому суду. А вторым рассказчиком стал граф Виттор. Он прислал курьера с депешей, в которой описал действия брата как досадное следствие душевной болезни.

– Виттор писал тебе?..

– Конечно. Странно было ждать иного.

– И что ты думаешь обо всем этом ужасе?

Эрвин взял пузырек, выдернул пробочку. Осторожно приблизил к носу и тут же брезгливо отдернулся.