Текст книги "Кукла на троне. Том I"

В последующие два часа Мира ознакомилась с делами четырех десятков преступников. Среди них были убийцы, грабители, насильники, казнокрады и святотатцы. Были закоренелые злодеи, вроде Бойда, и бедолаги, которых толкнула на преступление нищета, и вспыльчивые души, совершившие убийство сгоряча, не по злобе. Были мужчины в расцвете сил и зеленые юноши, и горстка стариков, и несколько женщин, и пара девчонок заметно младше Миры.

Сперва она хотела помиловать женщин. Но заметив, что преступницы убеждены в своей правоте и не питают ни малейшего раскаяния, Мира изменила мнение. Женщина – отражение Праматери, и должна тщательно блюсти свою нравственность. Что можно спустить мужчине, то не простится женщине. Мира помиловала лишь самую младшую из девушек: отравительницу и воровку четырнадцати лет.

Несколько худых, болезненных и бледных узников тронули ее сердце. Захотелось освободить их, не вникая в суть преступлений, но герцог возразил:

– Перед вами те, кто был взят осенью и зимой. Осенние выглядят хуже зимних, поскольку дольше прожили на скверных тюремных харчах. Но это не значит, что они – образцы человечности…

Герцог часто возражал. Если Мира миловала юношу, Ориджин говорил:

– Парень испорчен уже смолоду – каким же он станет к зрелости?

Мира жалела избитых и убогих, Ориджин протестовал:

– Кто много страдал, из тех выходят самые убежденные злодеи. Они мстят всему миру, уверенные, что он пред ними провинился.

Мира хотела освободить ревнивца, который сгоряча отправил жену на Звезду. Лорд-канцлер замахал руками:

– Ваше величество, это женоубийца! В припадке злобы убил собственную супругу – самое близкое и любимое существо на свете! Если он настолько не властен над собой, то чего ждать от него завтра? Спалит церковь с прихожанами и скажет: «Ой, простите, немножко погорячился»?

Когда же сам Ориджин предлагал кандидатуры на помилование, это приводило Миру в негодование и ужас. Вначале она опасалась, что герцог захочет спасти самых миловидных. Это было бы достойным продолжением его политики лицемерия и фарса. На ту же мысль наводил и блокнот: скучая, герцог рисовал в нем небрежные шаржи на обвиняемых.

Но на деле обернулось гораздо хуже: Ориджин щадил отъявленных убийц! Зверей без тени души, с могучими телами и свирепыми глазами хищников.

– Поглядите, ваше величество: этот парень рожден воином, он сделал бы честь любому войску! Освободите его и дайте оружие – убьет для вас кого угодно!

Тяжесть преступлений совершенно не смущала лорда-канцлера.

– Погубил пятерых?.. И что же? Ваше величество, да если казнить всякого, кто кого-нибудь убил, то мне первому довелось бы болтаться в петле!.. Изнасиловал трех девушек? Знаете ли, грань между насилием и страстью всегда так тонка. Иные девицы сами хотят, чтобы мужчины пожестче обходились с ними, видя в том знак любовной пылкости …

Сперва казалось, что герцог освобождает земляков: северяне первыми получали в поддержку его голос. Но затем он перестал ограничиваться уроженцами Севера и ходатайствовал уже за каждого, чья внешность выдавала многократного убийцу. Если же кого пропускал, то кайр Джемис Лиллидей негромко кашлял, и герцог Ориджин спохватывался:

– Да, ваше величество, чуть не упустил момент! Прошу, помилуйте этого парня: у него острый глаз – выйдет отличный стрелок для нашей армии. Четверо его жертв, несомненно, подтвердили бы, сколь мастерски он всадил стрелы в их шеи!

Мира поняла, что главный мотив герцога – досадить ей. Отпустить на свободу именно тех, кого она считает наиболее достойными наказания. А заодно испытать, насколько императрица послушна его воле. Еще недавно Мира дрожала бы от ярости и негодования, если бы кто-то посылал людей на казнь с единственной целью – досадить ей! Ярость лишила бы ее способности мыслить и действовать. Это было бы очень скверно. Правитель должен всегда помнить свою цель. Цель известна, и для ее достижения нужен мир с лордом-канцлером.

– Милорд, я полностью согласна с вашими доводами. Но вспомните: указ о помиловании будет зачитан в присутствии множества людей. Мы должны учесть, какое впечатление произведет на народ наш выбор. Если мы посреди Фаунтерры отпустим на свободу грабителя и убийцу, среди людей может возникнуть опасение, что он вновь примется грабить и убивать. И боюсь, эта догадка не окажется совсем безосновательной… Подумаем же о нашем авторитете, милорд! Подданные должны видеть, что мы заботимся о них!

Предложение создать видимость заботы находило отклик в сердце лорда-канцлера. Он соглашался с решением владычицы, мигом забывал о человеке, которого только что хотел спасти, и переключал внимание на рисуночки в блокноте. Минерве удалось оставить в темнице большинство убийц, так и не вступив в открытый конфликт с Ориджином. Она радовалась тому, что смотр подходит к концу, а большинство в списке помилованных действительно заслуживает помилования. Даже судейский секретарь поглядел на нее с уважением. Но вдруг герцог Ориджин отвлекся от шаржей, чтобы глянуть в список помилованных, и резко вскинул руку:

– Достаточно! Мы имеем уже пятнадцать имен в списке.

– Шесть дел, милорд, еще не были рассмотрены, – возразил секретарь.

– Что ж, видимо, боги не слишком благосклонны к этим шестерым.

– Но список еще не полон, – удивилась Мира. – Нам следует помиловать семнадцать человек, значит еще двое…

– Ваше величество, у меня есть к вам особая просьба, – сказал герцог неприятно вкрадчивым тоном. – Прошу в качестве исключения рассмотреть два дела заочно и вынести по ним положительный вердикт. Заверяю, что эти две обвиняемых в высшей степени достойны помилования. Прелестная дочь и любящая мать, обе благородных кровей, обе происходят из древнего и славного северного рода, а преступления их ничтожны: одно убийство, одно покушение, один небольшой обман…

Герцог подал Мире две грамоты о помиловании. Не пометки в списке, а полностью составленные документы, в которых недоставало лишь подписи. Имена значились в самой заметной графе, вписанные изящным каллиграфическим шрифтом: Сибил Дорина Дениза и Глория Сибил Дорина. Графиня и леди Нортвуд.

Минерве показалось, что зрение подводит ее. Она уточнила, чтобы избежать ошибки:

– Милорд, вы просите меня подписать помилование для Сибил Нортвуд?

– Крайне настоятельно прошу. Также и для ее дочери.

– Полагаю, вы осведомлены, какое… влияние оказала на мою судьбу эта женщина?

На лице герцога проступила легкая тень смущения.

– Ваше величество, имеются весьма весомые причины для этого шага. Графство Нортвуд в данный момент практически лишено власти. Граф Элиас стар и бессилен, а его первый сын Крейг интересуется только армией, игнорируя иные вопросы. Скоро в Нортвуде начнется хаос, и Крейгу станет нечем кормить свое войско. Что крайне неприятно, поскольку его войско – все десять тысяч боевых медведей – торчит здесь, на берегу Ханая.

– Как я понимаю, милорд, это вы привели их сюда.

Герцог поджал губы.

– Верно, и очень об этом жалею. Но неважно, почему они здесь, важно то, что их нет в Нортвуде. Графство осталось и без реальной власти, и без армии. Скоро Крейгу придется жечь собственные города, чтобы принудить к повиновению, а затем грабить соседние земли, чтобы прокормить солдат. А графине Сибил подчинится и пасынок с его армией, и графство. Она умеет держать медведей в руках, вам ли не знать!

Любопытно, – подумалось Мире, – что бы сказала об этом Янмэй? Если бы ее отца убили, а некто посоветовал ей простить убийцу – как поступила бы Праматерь? Подписала бы помилование ради всеобщего мира? Или надела Перчатку Могущества и размазала советчика по опоре моста, а после оставила бы потомкам блестящее объяснение, почему в данном случае мир – не главное?

– Леди Сибил, – сказал лорд-канцлер, – хороша еще и тем, что она будет полностью подвластна нам. В отличие от Крейга.

– Нам – то есть, вам, милорд?

– Вы императрица, ваше величество.

– Почему ее здесь нет?

Мира сама прекрасно знала ответ. Выяснила в первые же дни правления: леди Сибил исчезла из каземата, в котором содержалась. Была вывезена в неизвестном направлении по приказу майора Бэкфилда, который вскоре также исчез. И все же – почему Сибил не здесь? Почему не молит о пощаде? Почему хотя бы не взглянет в глаза?!

– Мне жаль, ваше величество, но она бесследно пропала. Есть основания полагать, что у нее нашлись друзья, которые спасли ее и спрятали в укромном месте. Едва разойдется известие о помиловании, как графиня сама вернется в столицу и будет служить вам верой и правдой.

– И я должна ее помиловать?

– Боюсь, что да, – сказал герцог очень мягко.

Шелковая нежность его слов была красноречивей любых пояснений. «Кто из нас действительно правит Империй? Не заставляйте меня напоминать, ваше величество».

Так неожиданно, что все обернулись к нему, кайр Джемис вдруг сказал:

– Казнь – это не месть.

Каким-то образом в четыре слова вложилась вся глубина и богатство того, что северянин с фантазией может понимать под местью.

Мира еще поглядела в непроницаемое лицо воина… Смочила перо в чернилах и подписала грамоты.

Секретарь суда испросил ее аудиенции сразу же после смотра.

– Ваше величество, нижайше прошу вас позволить еще несколько слов…

Он бледнел и болезненно кривил губы. Кажется, его мутило от несварения желудка – либо от волнения.

– Не смею больше задерживать вас, лорд-канцлер.

Мира кивнула Ориджину, и тот ушел в сопровождении кайра, вполне довольный собой. Министр двора зашаркал прочь, унося мечты о весне. Кажется, он еще бормотал на ходу: «А общинные венки – что за прелесть!.. Сто человек – один венок, зато какой!..» Не считая стражи, остались лишь Мира и судейский.

– Слушаю вас, сударь.

– Ваше величество… ммм… я хотел просить вас, но… после всего случившегося это может прозвучать… ммм… я прошу вас не гневаться…

О, при всем желании вы не сможете разозлить меня больше, чем лорд-канцлер!

– Говорите, сударь.

– Имеется один прескверный казус… Ваше величество, пожалуйста, учтите, что я говорю от лица верховного суда, не от себя лично… Прошу, поймите: в декабре, во время осады, все здесь были очень напуганы. Майор Бэкфилд предлагал избавление от страха, обещал решить проблему… Но ему требовалось содействие полиции, а шериф не давал людей без постановления суда… Потому суд принял решение – как теперь видно, весьма и весьма опрометчивое…

Ах, вот о чем речь!

Вопреки опасениям секретаря суда, Мира ощутила не злость, а веселье. Ситуация складывалась до того абсурдно, что сложно принять всерьез: Сибил Нортвуд – интриганка и убийца – помилована, а Мира – ее жертва – приговорена к смерти!

Судейский вздрогнул, увидев усмешку на губах владычицы.

– Прошу, поймите: суд совершил огромную ошибку и признает ее. Мы действовали исключительно в интересах горожан Фаунтерры. Триста тысяч невинных… женщины, дети… нужно было погасить очаг опасности, убрать угрозу, а шериф не мог действовать без постановления…

– Словом, вы приговорили к казни Ориджина и меня заодно. Видимо, просто за то, что Ориджин нес флаг с моим гербом.

– Ваше величество…

– Позвольте узнать: какой вид смерти вы избрали?

– Я не принимал участия… Я не судья, а секретарь, ваше величество…

– Да-да. Так какой же?

– Сожжение для лорда-канцлера и обезглавливание для вашего величества…

– Прелестно! А какова статья обвинения?

– Мятеж против Короны…

Мира не сдержала нервный смешок.

– То есть, правящая императрица Полари, законно унаследовавшая престол, приговорена к смерти за мятеж против этого самого престола?

– Ваше величество, верховный суд всеми силами желает исправить…

– Неужели? А мне думается, вы желаете мне зла. Иначе вы предупредили бы меня часом раньше, и я выписала бы помилование самой себе. А теперь уже поздно: список полон. Не убирать же из него честных пиратов или разбойников ради спасения какой-то императрицы!

Вдруг она заметила в глазах секретаря слезливый блеск.

– Ваше величество… судьи – хорошие, честные люди… служили еще владыке Телуриану… А я трудился двадцать пять лет, чтобы стать секретарем верховного суда… Такая честь…

– О, боги! Сударь, я не понимаю трагизма. Это я приговорена к обезглавливанию, не вы. Казалось бы, мне впору плакать, не правда ли?

– Ваше величество… – он шмыгнул носом, – суд не может просто так отменить собственное решение. Нужно дополнительное следствие, а оно не в ведении суда… В мае, когда вы соберете Палату, приговор все еще будет в силе… Вы избавитесь от него – и от нас тоже…

– Поясните.

– Владычица может распустить верховный суд и назначить пересмотр его решений. Достаточно поставить на голосование в Палате… А Палата, конечно, проголосует… Для вас это самый простой путь…

– Согласна, – кивнула Мира. – До сих пор я была занята более насущными делами, чем исправление судейских ошибок. Но едва появится свободная минута, я решу вопрос. Смертный приговор владычице вредит авторитету власти. Авторитет власти крайне важен, в чем регулярно заверяет меня лорд-канцлер.

Секретарь сглотнул и выдавил:

– Ваше величество, пожалуйста, есть другой путь…

– Какой же? Дать себя обезглавить? Тогда я не смогу носить корону, а это, как вы понимаете, повредит авторитету власти.

– По закону… Юлианин кодекс, раздел шестой, статья семьдесят вторая… суд может пересмотреть свое решение после дополнительного следствия. А оно может быть назначено в случае подачи апелляции… Ваше величество, будьте великодушны, подпишите ее!

– Ее?..

– Апелляцию, ваше величество. Прошение о том, чтобы протекция провела дополнительное следствие и проверила доказательства вашей вины. Это даст суду формальный повод изменить решение. Иначе мы не можем…

– И все? – удивилась Мира.

– Это прошение, ваше величество… Вы не приказываете, а просите протекцию и суд провести повторное разбирательство дела. Я обращался к лорду-канцлеру… он сказал, что скорее выйдет на парад в исподнем, чем станет уговаривать кучку недоумков исправлять их же ошибки. Его слова… А следующему, кто придет с подобной идеей, отрежут уши. Слова кайра Джемиса…

Логично. Герцога Ориджина в высшей степени устраивает скомпрометированный суд. Любое неугодное решение северянин теперь сможет оспорить на основании былого прецедента. А в крайнем случае и поставить на голосование роспуск суда – Ориджины ведь тоже заседают в Палате.

– Сударь, я согласна с лордом-канцлером: подобная просьба никому не делает чести. Достойный человек сам исправляет свои ошибки, не ожидая, пока его попросят.

Она помедлила, сурово сведя брови.

– Однако, раз вы ручаетесь в благородстве судей…

– Ручаюсь головой, ваше величество!

– …и раз они готовы верно служить мне, как служили владыке Телуриану…

– Они вовек будут вам преданы!

– …то я готова подписать. Апелляция при вас?

Секретарь выхватил бумагу из папки и подал на подпись, кланяясь в пояс. Мира вывела: «Минерва р. Янмэй», чувствуя удовольствие от каждой буквы. Секретарь промокнул чернила, бережно вложил апелляцию в папку.

– Нижайше благодарю ваше величество!

– В качестве благодарности, сударь, дайте мне правовую консультацию.

– Я весь внимание, ваше величество.

Следовать плану, помнить о цели. Иногда это сложно, а иногда обстоятельства помогают тебе, как попутный ветер.

– Каковы законные способы устранить священнослужителя?

– Убить, ваше величество?

– Разумеется, нет. Лишить сана, снять с занимаемого места. Каким образом – законно – можно это сделать?

– О священнике какого ранга идет речь?

– Высокого, сударь.

Судейский нахмурился.

– Это скверно, ваше величество. Духовенство рангом от епископа и выше не подлежит мирскому суду. Каковы бы ни были прегрешения этого человека, их будет рассматривать церковный капитул. Даже если мирское следствие обнаружило явные доказательства вины епископа, они все равно будут переданы капитулу, и только он сможет вынести приговор. При всем нашем желании посодействовать вашему величеству, закон связывает нам руки.

– И даже император не может наказать священника высокого ранга?

– Напрямую – нет. Но я рад указать вам, что рукоположение во все высшие церковные чины благословляется владыкой, как высочайшим из потомков Прародителей. Вы можете отказать неугодному священнику в благословении, и он никогда не продвинется по иерархии.

– Имеются ли другие возможности?

– Известны редкие прецеденты, когда священник допускал опрометчивость в адрес владыки. Отказывал в исповеди или духовном покровительстве, проявлял сомнения в святости императорского рода, богоизбранности наследника престола, могуществе Праматери Янмэй и ее Предметов. Эти действия прямо подпадают под сто шестнадцатую статью Эврианова закона – «Оскорбление его (ее) величества». Но, в виду неподсудности высшего духовенства, император ограничивался тем, что предлагал священнику пожизненно уйти в монастырь. Такого рода предложения никогда не отклонялись.

– Премного благодарю, сударь.

Секретарь помедлил и, движимый желанием помочь, добавил:

– Если речь идет о Галларде Альмера, то его преосвященство не только архиепископ, но и герцог – ваш вассал. Законы вассалитета имеют преимущество над иными, когда вступают в противоречие. Если будет установлена вина, вы сможете судить его.

Мира небрежно отмахнулась:

– Нет, сударь, речь вовсе не о нем. Мой интерес носил теоретический характер. И снова-таки из чистого любопытства: каковы шансы осудить министра?

Секретарь просиял от возможности порадовать владычицу:

– О, здесь все в руках вашего величества! По закону вы в любой момент можете как снять министра с должности, так и инициировать проверку его деятельности протекцией. В случае, если обнаружены признаки служебных преступлений, дело без отлагательств передается в суд. Наказанием, в зависимости от тяжести преступления, является конфискация имущества либо разные сроки каторжных работ. Что особенно приятно, вступая на государственную службу, чиновник добровольно отказывается от юрисдикции законов вассалитета. Иными словами, в отношении чиновника ваше величество не связаны нормами чести сюзерена и обязанностью защищать своих вассалов. Вы всевластны над любым чиновником аппарата.

– Однако моего слова недостаточно для судебного обвинения?

– К великому сожалению, нет. Согласно Юлианину кодексу, для обвинения требуются весомые доказательства. Скверный закон, ваше величество. От него масса волокиты и проволочек в судопроизводстве, но увы, закон есть закон.

– Что может служить достаточными доказательствами служебного преступления?

– Показания независимых свидетелей (не менее трех), подкрепленные материальными уликами, как то: поддельные расходные ведомости, ошибки в ведении учета, наличие у чиновника средств, источник которых не определен. Однако, – секретарь торжествующе вскинул палец, – покаяние преступника и публичное признание вины всегда считается абсолютным доказательством! Оно должно быть получено в письменном виде и повторено во всеуслышание в зале суда, при отсутствии давления на обвиняемого.

– Благодарю, вы успокоили меня, сударь.

– О, конечно! Я убежден, ваше величество: вам достаточно лично обратиться к преступнику и воззвать к его совести, как он немедленно раскается в злодеяниях. Иначе и быть не может!

Меч – 3

Север Земель Короны, путь на Фаунтерру

– Не нравится мне это, – сказал Рука Додж.

– Нутром гробочки чую, – кивнул Весельчак.

Джоакину тоже не нравилось то, что видел. Однако он предпочел помолчать.

Подошел Салем. Подъехал и Зуб. Этот парень всегда старался держаться головы колонны, будто он, а не Салем, вел всех за собой. А за Зубом тенью подскочил и писарь.

– Что тут, братцы? – спросил Салем.

Писарь вгляделся повнимательней в ложбину, куда спускалась дорога, и с важным видом заговорил.

Семь веков назад, еще до Багряной Смуты, вся Империя была размером с четыре нынешних герцогства. Земли Короны не были тогда едины, а дробились на десяток карликовых графств, меж которыми точились неугасимые кровавые междоусобицы. Это так сказал писарь. По границам каждого графства на каждой дороге располагались сторожевые заставы – маленькие форты, в которых несли вахту отчаянные храбрецы. Потому отчаянные, что когда приходил враг с большим войском, то в считанные дни брал заставу штурмом, и все дозорные принимали геройскую смерть. Но успевали послать нескольких гонцов, и те несли весть в родную землю: враг пришел! Тогда лорд поднимал свою дружину и доблестно отражал вероломное нападение соседа. Это тоже сказал писарь. Сейчас-то от тех застав сохранилась лишь славная память да красивые легенды, а камни сточили ветра и дожди… Но кое-где стоят еще благородные руины, как память о бурном прошлом. Одни из них, судари, мы и видим перед собою. И это тоже сказал писарь.

Зачем он вещал о том, что и так очевидно? Наверное, просто потому, что любил поговорить. «Руины бурного прошлого» лежали впереди, как на ладони. Как только авангард повстанцев въехал на холм, так и увидел: дорога идет вниз, изгибаясь дугой, и через полмили упирается в каменную постройку – кусок стены с двумя башнями по бокам. Дорога проходила сквозь проем в стене. Вместо ворот путь преграждала баррикада из бревен – по всей видимости, новая. И стояла застава в очень, тьма сожри, выгодном месте: слева лес, справа овраг – черта с два обойдешь.

– Что там, братцы? – спросил Салем, прижав ладонь ко лбу козырьком. Он был слабоват зрением.

– Примерно рота стрелков, – ответил Джоакин.

– Арбалетчиков, – уточнил сержант Додж.

Широкополые шлемы поблескивали и на парапете стены, и на верхушках башен. Со двора заставы поднимались дымки костров.

– Засели в руинах? – спросил Салем.

Хм. Может, ветра и дожди слабовато точили эту стену, а может, семь веков назад попался слишком добросовестный каменщик… Так или иначе, застава сохранилась на диво целой. Только башни потрескались – но без тяжелых таранов их все равно не свалить; да боковые стены рухнули – но кто-то заложил дыры бревнами, так же, как и ворота.

– Не очень-то руины, – сказал Рука Додж. – Не хотел бы я такие руины штурмовать.

– У них арбалеты, а мы без доспехов и щитов! Ох, много наших накроется земелькой…

– Умный военачальник, – изрек писарь, – всегда готов совершить обходной маневр.

– Вот и соверши, раз такой умный, – озлился Джо.

Слева лес, справа овраг. Ни там, ни там обоз не пройдет. Значит, обойти – это дать назад мили четыре и врезать крюк по другой дороге. До Излучины вместо двух дней надо будет идти добрую неделю. А припасы растущее войско пожирает с бешеной скоростью. Пополнить их нужно в ближайшие дни, за неделю люди взвоют от голода. И ладно мужики – стерпят, – но в обозе-то и женщины, и детишки…

– Рота – это сколько? – спросил Зуб.

– Да будет тебе известно, – сообщил писарь, – что мельчайшей единицей императорского войска является четверка. Четыре четверки слагают святую дюжину, а шесть святых дюжин – сотню. Вопреки названию, сотня насчитывает только девяносто шесть солдат. Ну, а две сотни составляют роту.

– То бишь, без малого двести стрелков? Но у нас – тысячи бойцов! Навалимся и опрокинем, да?

Зуб поглядел на Джо и сержанта. Дерзкий и ушлый во всем остальном, Зуб признавал их несомненный авторитет там, где касалось военного дела.

– Они начнут бить с шестисот-семисот футов, – сказал Джо, – и будут продолжать обстрел, пока мы подойдем, поставим лестницы и взберемся на стену. За это время произведут больше десяти залпов. А у нас нет брони, способной остановить арбалетный болт. Значит, погибнет от пятисот до тысячи наших – смотря по тому, насколько опытны стрелки.

– Мать честная…

– Этого не будет, – твердо сказал Салем. – Найдем другой путь.

Все призадумались над тем, что это за путь такой. Ничье лицо не озарилось светом догадки.

– Я пойду на переговоры, – решил Салем.

– Тебя убьют, – убежденно сказал Бродяга. – Видишь свежие бревна в воротах? Эти парни изрядно попотели, чтобы наглухо перекрыть дорогу. У них приказ: не пускать любой ценой.

– Но не ценой же своей жизни! Я пообещаю, что отпустим их живыми и здоровыми, пусть только откроют путь.

– А когда спросят, кто ты таков, – что ответишь?

– Салем из Саммерсвита.

– Точно убьют. Солдаты думают, что крестьяне трусливее курей. Решат так: убьем вождя – остальные разбегутся. Не ходи, Салем. Ради Глории-Заступницы, не ходи.

– Я пойду, – заявил Зуб. При всей неприязни к этому человеку, Джо не мог отказать ему в смелости. – И пойду не один, а с парой тысяч бойцов. Их оставлю чуть позади, чтобы стрелы не долетали, а сам выйду вперед. Скажу, если во мне появится лишняя дырку, мои парни возьмут заставу и всех до одного перебьют, как в давние времена. А вождь Салем, скажу, находится сзади, в безопасности, и до него стрелкам все равно не дотянуться. Они поймут, что ловить им нечего.

План был рискован, но только для самого Зуба, а остальным давал надежду пройти заставу без боя. Все согласились. Джо сказал Руке Доджу:

– Я думаю, сержант, лучше тебе взять молодчиков и пойти вместе с Зубом. Если вдруг дойдет до боя, понадобится им толковый командир.

Молодчиками звались две отборные сотни салемова войска. Как у герцога Ориджина были иксы, так у Салема – молодчики. По боевым качествам они едва дотягивали до плохонького северного пехотинца, но все же кое-что умели. Вдобавок носили щиты и шлемы – единственные изо всех повстанцев. Сержант Додж давно хотел испытать их в деле, правда, скрывал желание от миролюбивого вождя.

– Пойду, – охотно согласился сержант. – А еще сделаем всякие приспособы для осады. Чтобы свиньи-стрелки видели, что мы к ним не с конфетками идем!

Тут возникла заминка: никто не знал, как делать «осадные приспособы». Стали сочинять, опираясь на здравый смысл, смекалку и картинки из книг по истории, которые зачем-то таскал с собой писарь. Как подручный материал использовали фургоны и телеги. На одной укрепили связку бревен – вышел таран. Над другими телегами сколотили широкие навесы, чтоб защищали от стрел и камней. Пару фургонов разобрали на доски и сделали полдюжины лестниц. Пока работали, перевалило за полдень.

– Поживее, козлики безрогие! Пора уже выдвигаться! Не пообедали – так хоть поужинаем на чертовой заставе!

Наконец, выступили: Зуб с двумя тысячами горожан и сержант с парой сотен молодчиков.

– Мы тоже за ними? – спросил Салем совета.

– Нет, лучше нам постоять, – ответил Джо.

– Думаешь, придется искать другую дорогу?

– Не знаю… Не знаю, почему, но лучше стоять. Так чувствую.

На душе у него скребли кошки. Чего бояться? Вроде, нечего. Не сможет же рота стрелков перебить две тысячи двести повстанцев! Сержант и Зуб – не дураки. Если обернется худо, просто скомандуют отступление… Но тревога не унималась. И Весельчак мурлыкал, как нарочно:

– Ух, лопатки острые… эх, земелька мягкая…

– Заткнись, – приказал Джо. Помедлил и спросил:

– А почему думаешь, что лопатки?

– Черт знает… Но вот чувство такое. Уж я-то повидал лопаток, могу отличить…

Полк Зуба – в смысле, разношерстная толпа мужичья, но как-то спокойнее было звать ее полком – проделал двести ярдов и увяз. Сперва не заметили, а теперь обнаружилось: вся дорога в препятствиях. Вырыты и замаскированы ямы, свалены поперек пути стволы деревьев. Пехотинцы обходили ямы и перешагивали бревна, но с телегами была морока. Доводилось то оттаскивать стволы с дороги, то выкатывать телеги на обочину и объезжать стороной. Полк еле полз.

За какой тьмой нужны эти ямы? – не понимал Джо. Такие препятствия строят там, где ждут кавалерийской атаки. Но не думают же стрелки на заставе, что нищее мужичье нападет на них верхом! Что за чушь?!

– Чертовы бревна!

– Срань!..

– С-сскотина… пятку ушиб!

– Живее, суслики зубастые! Шевелите копытами!

– Да пошевелишь тут… Ямы, чтоб их…

Брань разносилась далеко, как и скрип колес, и чавканье сапог в раскисшем снегу. Двести ярдов за час… Этак полк только к вечеру доберется до заставы! Джо сказал об этом вслух, Салем спросил:

– И что плохого? Вечером какая-то опасность?

Джоакину пришлось признать, что ровно наоборот: вечером безопаснее, стрелкам сложнее целиться. Но тревога все росла.

– Странные бревна, – проворчал Бродяга. – Откуда их столько?

– Да вон лес же.

– Я не о том. Неужели стрелки сами срубили столько деревьев, заколотили ворота заставы, натаскали бревен на дорогу? Они ж ничего не умеют, кроме стрельбы. А валить деревья – сноровка нужна.

– Верно, – подхватил Салем. – У меня дядька – лесоруб. Он мне, малому, рассказывал, что да как делается. Нужно ум и опыт иметь: какие деревья рубить, с какой стороны, на какой высоте, как устроить, чтобы упало куда надо и никого не зашибло. А вдобавок силушка – топором махать весь день. Не всякий мужик в лесорубы годится.

– Значит, наняли дровосеков… – протянул Джо, глядя на лес. Так, будто надеялся сквозь чащу высмотреть человечьи фигурки.

– Нет их там, ушли уже, – сказал Салем. – Видишь – дым от костров не поднимается.

– Так день. Зачем костры днем?

– Зимними днями лесорубы костров не гасят. Топлива хватает, а разжигать вечером лень. Просто днем подкидывают сучья да валежник.

Нету дыма… Есть бревна и ямы на дороге… Имелась какая-то связь, но Джо никак не мог ее нащупать. А время шло. Полк Зуба проделал только полдороги. Глядишь, скоро начнет смеркаться. Застава в ложбине, там стемнеет раньше…

– Что бывает в ложбинах, когда наступает сумерки?.. – подумал вслух Джо.

Два голоса одновременно ответили:

– Туман.

– Туман…

Слово отчего-то звучало жутко. Джоакин вдруг подумал о том, что среди всех десяти тысяч салемова войска нет ни одного настоящего офицера. Сердце прежнего Джо радостно забилось бы при этой мысли. Нет офицеров – значит, мне командовать! Случись беда – я первым сориентируюсь. Выкрикну приказ – разумный, меткий, тот единственный, что спасет от разгрома!

А нынешний Джо не представлял, какой приказ отдать. Что делать? И в чем, собственно, опасность? Ни единой мысли, кроме той, что десять тысяч жизней – громадная ответственность. Лучше десять раз рискнуть собою, чем отвечать за них всех. Лучше пусть кто-то другой командует. А я сказал, что воевать не стану, – вот и сдержу слово…

Но кто другой? Сельский мужик? Пивовар? Зубной лекарь? Сержантик, что у кайров был на побегушках? Никто из них не понимает ничего… Тьма, я тоже не понимаю. Всегда верил: воевать легко – была бы отвага и дерзость! А теперь, вроде, ничего особого – дорога, руины, лес, туман… Но страшно так, что кишки сводит. И не понять даже – почему?!

Джо поймал себя на том, что долго уже смотрит на Салема, на Бродягу с плохо скрытой надеждой. Авось они поймут… авось решат… Как ребенок на мамку! Он устыдился, и стал сильнее от стыда. Забегали мысли. Ладно, не понимаю. Ладно, не офицер. Но я служил под знаменем лучшего полководца в мире! Столицу с ним брал, дворец защищал! Что делал бы Ориджин на моем месте?! Шутил бы так, словно плевать ему на смерть. Сказал бы крутую речь. Нарисовал бы план сражения на карте… А что еще?!