Текст книги "Они окружали Сталина"

О личности, судьбе и эпохе

Загадка политического долголетия Суслова

Прежде чем приступить непосредственно к истории Михаила Андреевича Суслова, необходимо предварительно кратко объясниться. Биография Суслова на первый взгляд может показаться заурядной, удручающе однообразной и даже скучной. Да и сам образ главного идеолога лишен ярких красок – и не сравнится в этом с фигурами Берии, Сталина или Хрущева. Однако внешняя обыкновенность обманчива. Парадокс заключается в том, что в судьбе Суслова масса тайн и вопросов, за неприметностью и «стертостью» облика проступает хитрая, расчетливая, властолюбивая натура.

Поэтому, нарушая принятые законы жанра, начнем жизнеописание Суслова преднамеренно с конца – с попытки хоть частично разобраться в загадках его личной судьбы и отраженной в ней эпохи. Для того чтобы облегчить читательское восприятие, дать почувствовать смысл происходивших событий, постараемся прислушаться к неровному пульсу времени и ощутить своеобразие течения истории. Попытаемся наметить главные ориентиры общественного сознания и поведения тех лет: безраздельное господство идеологии (приобретавшей порой откровенно мифологические черты), «огосударствление» жизни, в том числе и частной, регламентация и ритуализация форм поведения, формирование особого, «идеологизированного» языка (если воспользоваться сходным определением Д. Оруэлла – «новояза»).

Стремление автора наметить вехи будущего маршрута продиктовано своеобразием предмета исследования – многолетним становлением политического деятеля авторитарной эпохи. Предварим первый (и, наверное, главный) недоуменный вопрос читателей: как такой человек – безынициативный, осторожный и нерешительный – мог свыше 40 лет удерживаться у власти и, более того, оказывать влияние, формировать идеологию огромной страны? Что питало и укрепляло его могущество?

Очевидцы вспоминают, что в течение долгих лет одной из излюбленных присказок Михаила Андреевича была следующая: «Партии не нужны таланты, партии нужны преданные люди». Что ж, афоризм столь же неопровержимый в былые времена, сколь и характерный – в нем средоточие представлений Суслова, итог его политического развития.

Для появления фигуры, подобной Суслову, в высшем эшелоне власти, безусловно, должны были существовать определенные условия, почва и стимулирующая идеологическая среда. Начиналось все в конце 20-х… Именно тогда, на переломе эпох, в период резкой смены идеологических ориентиров, формировался и воспитывался М. А. Суслов. Нэп был искусственно прерван, и здоровое в своей основе развитие нового общества (его базиса и надстройки) стало постепенно тормозиться и деформироваться. Противостояние различных течений и групп внутри партии по вопросам политической и генеральной линии все больше превращалось в беспринципный спор за единоличное влияние на ход событий, а затем в жестокую непримиримую борьбу за личную власть конфликтующих между собой партийных вождей. Борьба против «правой» и «левой» оппозиции, о которой как о несомненной заслуге Михаила Андреевича упоминается в его биографиях, была уже открытой борьбой за власть, расправой с инакомыслящими. Новому руководству были чужды выстраданный опыт Ленина или Бухарина, их гибкость, практическая мудрость, стремление найти компромисс в критической ситуации, постепенно (а не разом, с наскока) решать острые социальные и экономические проблемы. Все уже диктовала сила, а также взятые из наследия левого радикализма нетерпимость, нигилизм, презрение к объективным законам общества и элементарному здравому смыслу.

Одновременно развивался процесс духовно-нравственного перерождения части правящей партийно-государственной элиты, готовой удержаться на верху управленческой пирамиды любыми средствами, с помощью любых доктрин. Таким образом, борьба за необходимое вначале сохранение власти стала содержанием, сутью самой этой власти, борьбой ради борьбы. Творчество и самобытность все активнее вытеснялись охранительным догматизмом. Человек идеи безнадежно уходил в прошлое, вместо него все увереннее выдвигался слуга идеи. Впрочем, и сама идея неузнаваемо изменилась.

Остановимся подробнее на произошедших в идеологии изменениях, несомненно повлиявших на сознание и поступки М. А. Суслова. С конца 20-х годов политика все меньше опирается на научные разработки и все больше утрачивает связи с действительностью. В результате негативных процессов в верхних эшелонах власти были отброшены разумные рекомендации и выводы обществознания, экономической науки. В противоположность ленинской идее добровольности всех форм социалистической кооперации, искажая ее смысл, сталинское руководство варварскими методами провело насильственную кампанию «сплошной коллективизации». Деревню обобществили. На север и восток под лозунгом «ликвидации кулачества как класса» отправили на голодную смерть многомиллионное зажиточное крестьянство. Страну охватил зерновой, продовольственный кризис. Такова была цена начатого идеологического эксперимента. Естественно, гонениям подверглись и объективно, беспристрастно мыслящие экономисты, поскольку они не соглашались обосновывать соответствующей «теорией» социализма порочную административно-политическую акцию. Их сопротивление подавлялось путем идеологических репрессий и физического уничтожения. Неудивительно, что теория социалистического хозяйства все дальше уходила от науки, поиска истины, реальной жизни. Она была вынуждена фальсифицировать научные данные, оправдывая ошибочную, порой просто преступную политику Сталина, Молотова и других руководителей, узурпировавших власть. Подобные метаморфозы потрясли все сферы идеологической жизни, все отрасли обществознания. Итог и апофеоз процесса – появление «Краткого курса истории ВКП(б)».

Результатом образования сталинской тоталитарной системы стало не просто замедление в развитии идеологической жизни, но ее жестокая деформация, превращение идеологии в то, что К. Маркс и Ф. Энгельс называли «ложным сознанием». Общественные науки превратились, по существу, в служанок светской религии. Им отводилась жалкая роль – комментировать откровения Сталина и его сподвижников. Всякое отступление от должного и дозволенного жестоко подавлялось. Реальные общественные процессы как бы втискивались в прокрустово ложе извращенной идеологии.

Сложившаяся и обслуживающая режим тоталитарная идеология требовала не мысли и рассуждений, а поклонения и слепой веры; не самостоятельности, а исполнительности; не таланта, а преданности. Личность нивелировалась в сложившейся системе до набора необходимых государству качеств и ценна была не своей индивидуальной неповторимостью, а вульгарной и насильственно внедряемой социальностью – стремлением быть как все. И чем выше в строгой иерархической структуре государства находился человек, тем меньше он принадлежал самому себе, тем ограниченнее была у него возможность выбора (в том числе и нравственного) и тем больше он становился частью целого.

Вступая на тернистый путь партийной карьеры в начале 30-х годов, Суслов постепенно хорошо усвоил правила игры и поведения, диктуемые обстоятельствами. Более того, желание подчиняться и служить было ему близко внутренне, психологически. Поэтому не надо было преодолевать в себе никаких моральных барьеров, он все делал добровольно и сознательно. Время требовало безгласных и не раздумывающих. И посредственности было гораздо легче выжить и продвинуться наверх. Как мы уже говорили, сутью власти стала борьба за власть – а здесь требовались хитрость, расчет, умение плести интриги, такт и гибкость. И в этом Михаил Андреевич с годами преуспел.

Может возникнуть естественный вопрос: насколько Суслов был искренен в отстаивании идеологических догм на протяжении своей многотрудной карьеры? В 30–40-е годы это не было актуальным. Авторитарной идеологии не важно, насколько искренна вера человека, главное – форма, демонстративная преданность и не знающая сомнений беспощадность в борьбе с врагами. Позднее, с годами, ревностно служа тоталитарной идее, Михаил Андреевич настолько сросся и слился с ней, что она стала для него естественной и единственной реальностью. В 60–70-е годы хорошо помнивший тексты «классиков» Суслов мог на любой случай привести цитату, а точнее, подогнать под авторитетное высказывание жизнь.

Существуя в каком-то своем, закрытом для посторонних мире, он болезненно реагировал на любые посягательства, отталкивая и не замечая ни насущных проблем, ни требований действительности. А последняя все стремительнее удалялась от излюбленных и изношенных лозунгов и догм. На исходе жизни М. А. Суслов многим, даже внешностью, напоминал чеховского человека в футляре. Характерные эпизоды вспоминает бывший ответственный работник аппарата ЦК КПСС Ф. Ф. Петренко: «Мне представляется, что политическое мышление этого загадочного человека было ортодоксальным и во многом догматичным. Он, между прочим, чуть ли не единственный из всей когорты руководителей, кто читал Ленина. Однако воспринимал в нем скорее букву, чем дух. Большой аскет, по-своему честный и скромный. Два раза в год он имел обыкновение вызывать к себе главного бухгалтера ЦК, открывать перед ним ящик стола, где лежала зарплата за последние шесть месяцев, и большую часть ее отдавать в партийную кассу. Многие отмечали за ним и странность ходить в калошах, в одной и той же старенькой шляпе. Но, видно, привычка… Помню, в 66-м меня включили в состав делегации, возглавляемой Сусловым. В Болгарии тогда происходили события, требующие нашей политической поддержки Живкова и его сподвижников. Андропов и поручил мне написать для Михаила Андреевича несколько оптимистических речей о дружбе двух стран. Закончив работу, я пошел к Суслову. И представьте мое удивление, когда после прочтения текста он не сделал ни одного сколько-нибудь принципиального замечания!.. Признаться, такая непритязательность теоретика партии вызвала во мне недоумение… Ну а наша беседа в Софии – и другое чувство. Мы возвращались с очередного митинга, и я заговорил о гласности, интересуясь: почему советскому народу так мало известно о деятельности Политбюро? Ведь это в высшей степени странно… Михаил Андреевич слушал внимательно, а когда я задал вопрос в лоб, просто-напросто его проигнорировал. Тут-то у меня и возникло сомнение в способности некоторых наших политических деятелей воспринимать требования времени»[421]421
  Речь для Серого кардинала. Интервью с Ф. Ф. Петренко // Московский комсомолец. 1991. 16 марта.


[Закрыть].

Как всякая замкнутая в себе, чуждая критики и развития, тоталитарная идеология постепенно приобретала поистине мифологические черты; здесь и культивировавшаяся идея «живого бога», и слитности времени: прошлое существует одновременно и наравне с настоящим (вспомним переосмысление фигур Ивана Грозного и Петра Первого при Сталине); неразличение слова и предмета (взрыв официальной риторики и экспансия «псевдореволюционной» фразеологии во все сферы жизни). Внутренняя несвобода мышления и поведения привела к невиданному ранее развитию театральной стихии жизни. «Театральность» заявила о себе еще в первые годы советской власти: не случайно революция 1905 года именовалась «генеральной репетицией», а Октябрьская – «сменой декораций»; в 1920 году театральный режиссер H. Н. Евреинов осуществил беспрецедентную по масштабам постановку – инсценировал штурм Зимнего дворца. При сталинском режиме, помимо парадов, физкультурных праздников, «театральность» приняла трагические формы – в многочисленных судебных процессах или массовых идеологических кампаниях-расправах…

На партийной работе М. А. Суслов постепенно приобрел и качества опытного постановщика и режиссера (борьба с «космополитизмом», юбилей Сталина). В 60–70-е годы «театральность» уже обернулась откровенным фарсом или театром абсурда: именно так воспринималось большинством создание по инициативе Суслова «живой легенды» – Леонида Ильича Брежнева. Другим воплощением господства этой театральной стихии стали бесконечные митинги, собрания, встречи. Соответственно складывался и определенный тип руководителя. Для большей наглядности приведем отрывок из некогда популярной книги П. Павленко «Счастье» (дневники школьников конца 40-х пестрели «мудрыми» цитатами и сентенциями из этого сочинения): «Тут вспомнилось ему (главному герою политработнику Воропаеву. – Р. М.)… он шел однажды лесом и вдруг издали приметил: мальчик лет десяти, соорудив из досочек игрушечную трибуну и поставив на нее черепушку вместо стакана с водой, увлеченно произносил какую-то речь, изредка прихлебывая из черепка и потрясая кулаком, как это делал и сам Воропаев. Неглубокий сосновый борок, вразвалку сбегавший с холма к дороге, насквозь просвечивался солнцем, и оттого каждое дерево стояло как бы в солнечной лунке. А мальчик находился в тени и был отчетливо виден с дороги. Он играл один, далеко от жилья. О чем он рассказывал, кого защищал или обвинял? Что делалось в этом маленьком сердце, когда его ручонка, постучав по трибуне, устремлялась вперед, как у бронзового Ленина?.. Этот мальчик-оратор был его духовным созданием»[422]422
  Павленко П. Собрание сочинений. В 6 т. М., 1953. Т. 2. С. 70.


[Закрыть]. Вот такие идиллические игры.

Итак, история нередко походила на митинг. Тоталитарный режим, да и позднейшие эпохи выработали определенный язык и соответственно стиль поведения: все здесь было строго расписано и ритуализовано. О сходном явлении размышлял в своем романе «1984» Д. Оруэлл: «Новояз должен был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную деятельность приверженцев ангсоца (английского социализма. – Р. М.), но и сделать невозможными любые иные течения мысли… Лексика была сконструирована так, чтобы точно, а зачастую и весьма тонко выразить любое дозволенное значение, нужное члену партии, а кроме того, отсечь все остальные значения, равно как и возможности прийти к ним окольными путями… Новояз был призван не расширить, а сузить горизонты мысли… Для политических целей прежде всего требовались четкие стриженые слова, которые имели ясный смысл, произносились быстро и рождали минимальное количество отзвуков в сознании слушателя»[423]423
  Оруэлл Д. «1984» и эссе разных лет. М., 1989. С. 200, 201.


[Закрыть].

Именно усиленное овладение и умелое пользование подобным языком обеспечивало власть. В биографии главного идеолога читателя не должно смущать обилие выдержек и цитат из речей и выступлений Суслова. Потому что высказывания Михаила Андреевича здесь не просто иллюстрация его позиций и оценок, это нечто большее. Слова становятся формой поведения, поступком, важнейшим инструментом политической власти. Сравним три высказывания Суслова разных эпох. «Кое-где еще сохранились вражеские элементы, но житья мы им не дадим». Это конец 30-х. «Они («лесные братья» в Литве. – Р. М.) продолжают творить черное дело, совершая злодеяния, которым научились у немецко-фашистских захватчиков и извергов». Это середина 40-х. «Нападки ревизионистов отбиты, и они вынуждены были отступить с позором, но идейные бои на этом не прекращаются» – мысли по поводу развития искусства на исходе 50-х. За постоянной решительностью и непримиримостью, за поиском врагов и виноватых Суслов играет роль неутомимого борца, чей удел – «вечный бой».

Впрочем, он был осторожен и не блистал ораторским искусством. Он предпочитал проверенную фразеологию и ссылки на чужие авторитеты, не терпел «лирики» или чрезмерной «игры воображения», хорошо понимая, что образное красноречие может завести слишком далеко.

Другой стороной официальной риторики стало появление множества условных обозначений и эвфемизмов, что обеспечивало видимую прочность авторитарной идеологии. Одним из излюбленных эвфемизмов (в том числе и для Суслова) стало слово «народ» или, более расплывчато, выражение «народные массы». Как только не клялись и не ссылались на их мнение и благо! А в основе лежали глубокое неуважение к отдельному человеку, представление о народе как о безликой толпе, которой нужны не идеи, а лозунги, не разумная логика, а громкие посулы.

Таким образом обрисовались особенности данной работы; затронуты лишь некоторые причины политического долголетия Суслова. Важно и другое – отмеченное своеобразие идеологической эпохи обусловливает и формы повествования. Так, помимо документов, воспоминаний современников, помимо анекдотов, то время ярко запечатлено и на страницах газет. Эту особенность советской газетной хроники точно подметил А. И. Солженицын: «На Западе может так быть, что поток газетный не увлекает за собой жизнь или не отражает ее. Благодаря обилию и свободе прессы. В истории раннего Советского Союза, да и позднего, газеты имели совершенно другое значение. Наши газеты были пулеметными очередями, фразы наших газет расстреливали и делали события»[424]424
  Александр Солженицын: Телеинтервью на литературные темы с Н. А. Струве. Париж, 1976. Март //Литературная газета. 1991. № 12. С. 11.


[Закрыть].

В начале пути

Первые тридцать лет

Нам мало что известно о первых тридцати годах жизни Михаила Суслова. И в Большой советской энциклопедии, и в Исторической, в некрологе по случаю смерти и разного рода биографических очерках об этом периоде говорится в одинаковых выражениях и одинаково скупо.

М. А. Суслов родился 21 ноября 1902 года (по новому стилю) в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской губернии (ныне Ульяновской области) в бедной крестьянской семье. Отец Суслова – Андрей Андреевич, также родом из Шаховского (родился в 1882 году), с детства испытал привычные для крестьянского мальчика голод, нужду и упорный труд. Но то ли сердце у него к земле не лежало и скучны были крестьянские заботы, то ли решил зарабатывать другим способом, чтобы прокормить оставшуюся в селе семью, то ли тянуло мир посмотреть, – в 1904 году он надолго покидает родные места. Уезжает на заработки в далекий Баку, где и поступает на работу на нефтепромысел.

Судя по всему, события 1905 года не прошли мимо Андрея Андреевича, после революции он ненадолго попадает под надзор полиции. Человек деятельный и энергичный, Суслов много путешествует по стране (может, от извечной тяги к странствиям и поискам справедливости, а может, по более прозаичным причинам: в надежде на легкий и скорый заработок). Он часто меняет род занятий и место работы. После долгой разлуки (в конце 1912-го) возвращается в родное Шаховское, где в семье уже подрос сын Михаил, ставший опорой для матери. Но на родине старший Суслов задерживается ненадолго: в 1913 году он работает в организованном им сельском кооперативе в Шаховском, а в 1916-м, собрав артель плотников (видимо, предпринятое дело опять пошло неудачно), уезжает с ней в Архангельск. Там его застает Февральская, а затем и Октябрьская революции. В это смутное время Суслов-старший избирается в местный Совет рабочих и солдатских депутатов. В 1919 году, вернувшись на родину, он вступает в члены РКП (б), служит в Хвалынском укоме и горсовете. В автобиографии Андрей Андреевич упоминает и о горестных семейных событиях: болезни двух его детей в 1920 году. Это был тиф. С середины 20-х годов ни о судьбе отца Михаила Суслова, ни о его младших братьях или сестрах нам ничего не известно. Во всяком случае, в отличие от семьи Кагановичей, никто из членов семьи Суслова не принимал заметного участия в политической жизни нашей страны. Мать Михаила Андреевича дожила до 90 лет и умерла лишь в начале 70-х годов в Москве. Суслов проявлял к ней сыновнюю заботу и преданность. Что же касается его взаимоотношений с отцом, то о их характере можно лишь догадываться. Возможно, долгие разлуки с отцом в раннем детстве запали в память сына, став причиной некоторого отчуждения. Так или иначе, отца своего Суслов вспоминал крайне редко. Да и говорить о своем детстве он не любил. Исключение составил разве что эпизод во время избирательной кампании в Верховный Совет РСФСР в Ростове-на-Дону в 1938 году. Тогда М. А. Суслов в речи перед колхозниками-избирателями рассказал о впечатлениях своей юности: «А вспомните, товарищи, прошлое, когда миллионы трудящихся были бесправными, забитыми, угнетенными. Я вспоминаю свои молодые годы. Тяжелое было мое детство, как и детство многих тогда бедных крестьянских ребят. У моего отца никогда не было лошади. Душили нищета и голод. Душили помещики и купцы. 800 крестьянских дворов нашего села имели меньше земли, чем имели два соседских помещика»[425]425
  Молот. Ростов н/Д., 1938. 17 июня.


[Закрыть].

Однако в привычной для 30-х годов, слишком общей и гиперболизированной речи Суслов, мягко говоря, исказил действительность. Село Шаховское (800 крестьянских дворов!) было огромным и весьма зажиточным. Как и в других больших селах, помимо земледелия здесь процветали промыслы и торговля. Естественно, было сильно и социальное, имущественное расслоение: здесь имелось много зажиточных (кулацких) и крепких (середняцких) хозяйств, много было и бедноты.

В деревне М. А. Суслов получил начальное образование (наверняка окончил приходскую школу при церкви). Как принято было говорить, он стал рано проявлять революционную активность. Когда в стране начали создаваться комитеты бедноты, молодой Суслов вошел в бедняцкий комитет родного Шаховского. В феврале 1920 года вступил в ряды РКСМ, принимал участие в организации сельских комсомольских ячеек. Что же стоит за этими скупыми строками его официальной биографии?

Думается, как и везде, комбеды участвовали в распределении земли, организации коммун, в борьбе с кулаками, помогали в проведении продразверстки, изымая хлебные излишки у всех более или менее зажиточных мужиков. Что двигало Сусловым в его революционной деятельности? Это могла быть искренняя убежденность в справедливости идеалов, провозглашенных революцией, а могла быть и обыкновенная ненависть и зависть к тем, кто лучше работает и лучше живет. Но все это лишь предположения.

До нас дошел любопытный документ той эпохи – «Протокол № 2 заседания активных работников Хвалынской городской организации КСМ от 9 декабря 1922 года». На собрании еще юный Михаил Суслов читал собственное сочинение – реферат под названием «О личной жизни комсомольца». Наверное, уже тогда стал складываться начетнический и догматический стиль мышления, столь характерный для главного идеолога страны в его зрелые годы. Жесткие и аскетические требования к нравственной стороне поведения молодежи лектор изложил в виде «заповедей», «что можно и что нельзя делать комсомольцу». Затем этот новоявленный «кодекс морали» решено было опубликовать и распространить по другим ячейкам.

В 1921 году в 19-летнем возрасте Суслов стал членом Коммунистической партии. Вскоре по путевке местной партийной организации он приехал в Москву и поступил на Пречистенский рабфак, который успешно окончил в 1924 году. С 1924 по 1928 год Суслов учился в Московском институте народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, одновременно вел педагогическую работу в Московском химическом техникуме имени Карпова и в Московском текстильном институте. Позднее (для повышения квалификации) он стал слушателем Экономического института красной профессуры, который готовил в то время кадры «красных преподавателей», новую «партийную интеллигенцию». Состав преподавателей и в Институте имени Плеханова, и в Институте красной профессуры был очень сильный, так что можно предположить, что Суслов получил неплохое экономическое образование. Вопросы экономики, политэкономии и, более конкретно, своеобразия переходного периода в 20-е годы были в центре партийных дискуссий. Какие позиции отстаивал Суслов? Из биографии мы можем узнать, что он «активно боролся как против левой, так и против правой оппозиции».

В 1929 году молодой ассистент начал читать курс политэкономии в Московском университете и в Промышленной академии. В этой академии как раз в 1929–1930 годах учился Н. С. Хрущев. Между студентами академии, пришедшими непосредственно с партийной работы, и преподавателями были совсем иные, менее официальные отношения, чем принято традиционно. К тому же Хрущев был избран секретарем партийной организации академии и по должности контактировал с преподавателем одной из ведущих дисциплин. Поэтому можно без колебаний сказать, что Хрущев и Суслов знали в этот момент друг друга. Однако никакого близкого знакомства между ними тогда не возникло. Это произошло лишь в конце 40-х годов.

Научная карьера, видимо, не прельщала М. А. Суслова, и, очевидно, поэтому он выбрал другой путь.

37-й и другие годы

Весной 1931 года решением ЦК Суслов был направлен на работу в Центральную контрольную комиссию ВКП(б) и Наркомат рабоче-крестьянской инспекции – единый (до 1934 года) партийно-государственный контрольный орган. Должность ему определили скромную – инспекторскую.

Что же входило в его обязанности? Об этом можно судить по ежемесячным пространным отчетам, публиковавшимся в специальном разделе «Правды» – «Листок ЦКК и РКИ». Здесь содержалась подробная информация о всех событиях и сферах деятельности контрольных органов. Внутри аппарата ЦКК существовали различные отделы, связанные с той или иной областью народного хозяйства или государственного управления. Структура центрального аппарата дублировалась местными органами. Но с начала 30-х практически все звенья ЦКК – РКИ были задействованы в массовых политических кампаниях: это могла быть «борьба с ослаблением дисциплины на промышленных предприятиях» или «очистка» торговой сети «от спекулянтов и бюрократов». Зимой 1933 года на слете колхозников Сталин высказал озабоченность нечеткой работой МТС и ремонтных мастерских. Оказалось, что классовый враг портит советский трактор не только в поле, но и всячески старается задержать его ремонт. Кроме того, он коварно срывает и дезорганизует работу мастерских. Естественно, перед контрольными органами была сформулирована экстренная задача – «разоблачить кулака и его пособников, пролезших в машинно-тракторные мастерские». ЦКК – РКИ взяла под свое систематическое наблюдение 21 МТС. Время до посевной еще оставалось, и контроль ширился. По выявленным фактам «саботажа» были возбуждены уголовные дела. 12 марта 1933 года в «Правде» появилось сообщение: «От коллегии ОГПУ…

Коллегия ОГПУ, рассмотрев в судебном заседании своем от 11 марта 1933 г. дело арестованных – выходцев из буржуазных и помещичьих классов, государственных служащих в системе Наркомзема и Наркомсовхозов – по обвинению их в контрреволюционной вредительской работе в области сельского хозяйства в районах Украины, Северного Кавказа, Белоруссии, постановила:

За организацию контрреволюционного вредительства в машинно-тракторных станциях и совхозах ряда районов Украины, Северного Кавказа и Белоруссии, нанесшего ущерб крестьянству и государству и выразившегося в порче и уничтожении тракторов и сельскохозяйственных машин, умышленном засорении полей, поджоге машинно-тракторных мастерских и льнозаводов, дезорганизации сева, уборки и обмолота с целью подорвать материальное положение крестьянства и создать в стране состояние голода, – ПРИГОВОРИТЬ К ВЫСШЕЙ МЕРЕ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ – РАССТРЕЛУ…»[426]426
  Правда. 1933. 12 марта.


[Закрыть]

Апрель 1933 года стал во многом переломным в судьбе Михаила Андреевича. 28 апреля было принято постановление ЦК и ЦКК ВКП(б) о чистке партии. Согласно этому документу, из партии исключались: «1) классово чуждые и враждебные элементы, обманным путем пробравшиеся в партию и остающиеся там для разложения партийных рядов; 2) двурушники, живущие обманом партии, скрывающие от нее свои действительные стремления… 3) открытые и скрытые нарушители железной дисциплины партии… 4) перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами… 5) карьеристы, шкурники и обюрократившиеся элементы… 6) морально разложившиеся…»[427]427
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1985. Т. 6. С. 46–47.


[Закрыть] Как видно, приведенные формулировки так же категоричны, как туманны и расплывчаты. Как обнаружить, например, скрытых нарушителей дисциплины или перерожденцев? Как поймать за руку двурушников, плетущих свои коварные интриги? Кто такие шкурники?

Дело руководства чисткой во всесоюзном масштабе было поручено Центральной комиссии по чистке в составе: председателя Я. Э. Рудзутака (бывшего наркома РКИ) – его на этом посту вскоре сменил Л. М. Каганович; С. М. Кирова, E. М. Ярославского, Н. И. Ежова, М. Ф. Шкирятова, И. А. Пятницкого и других. Были определены сроки и последовательность мероприятий. Несомненно, существовала разнарядка, регламентировавшая минимальное количество неблагонадежных. Все шло по плану. С 1 июня чистку должны были начать в Московской, Ленинградской, Уральской, Киевской и других областях. Для каждого региона были сформированы центральные комиссии. Помимо трех постоянных членов в каждую из них входили и сотрудники ЦКК – объем предстоявшей работы и документации был огромен. М. А. Суслов участвовал в комиссии по чистке Уральской области. Председателем ее был назначен Б. А. Ройзенман.

Как же проверяли большевики Урала свои ряды? Был составлен график, определена последовательность прохождения районов и предприятий. На местах также создавались комиссии по чистке. Но, не доверяя местным коммунистам, в состав каждой для «укрепления» вошли сотрудники ЦКК. На собраниях по чистке обсуждали каждого. (В стране иногда доходило до курьезного: газеты сообщали, например, о партийной чистке только что возвращенных на Большую землю героев-челюскинцев – «Челюскинцы на партийной проверке».) Предполагалось, что на обсуждении «очищавшемуся» в глаза, откровенно говорится о его грехах и недостатках. Он же, в свою очередь, должен быть предельно самокритичен. Какие уродливые формы все это массовое «покаяние» принимало в действительности, несложно представить.

С первых же шагов комиссия ЦК по Уралу столкнулась с определенными трудностями. Обнаружилось, что член Областной контрольной комиссии Уфимцева «содействовала исключенным из партии троцкистам. Будучи членом Уральской областной КК и работая в партколлегии, она стремилась все проходящие дела троцкистов проводить через свои руки, стараясь восстановить их в партии»[428]428
  Правда. 1933. 9 июля.


[Закрыть]. В другом случае в Березниковском районе «окопалась беспринципная группа», выступившая против чистки. В августе 33-го Ройзенман опубликовал первый отчет о проделанной работе. К приведенным в нем фактам М. А. Суслов был непосредственно причастен. «По 90 ячейкам, закончившим чистку к 18 августа, проверено 3 124 человека (2 503 члена и 621 кандидат партии). Из этого числа исключено 749 человек, или 24 %. Каковы основные причины исключения из партии? По 45 ячейкам, закончившим чистку к 10 августа, был произведен подробный анализ исключенных… Если всех исключенных разбить по тем категориям, какие даны в постановлении ЦК и ЦКК, то мы получим следующую картину: классово чуждые, враждебные элементы, обманным путем пробравшиеся в партию, – 20,2 %, двурушники… – 11,2 %; открытые и скрытые нарушители железной дисциплины партии и государства – 28,2 %; перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами, – 15,6 %, карьеристы, шкурники, обюрократившиеся элементы… – 10,2 %; морально разложившиеся –14,6 %…»[429]429
  Там же. 21 авг.


[Закрыть]