Текст книги "Пленник реторты"

Глава 27

Дипольд все еще оставался на стене. Пожалуй, он один там сейчас и оставался. От глаз входящих в город оберландцев пфальцграф укрылся в тени пустующей ниши, где прежде – до его похода – стояла крупная бомбарда. Место оказалось удобным. Оставаясь невидимым для врага, Дипольд имел возможность наблюдать сверху, как паника… нет – ПАНИКА овладевала Нидербургом, будто стремительно распространяющийся по улицам и кварталам пожар.

Только возле взломанных ворот царила тишина. В других концах города метались люди, кони, брошенная скотина. Оборонительных баррикад никто специально не возводил, но перевернутые в суматохе повозки, опрокинутые прилавки и рассыпавшиеся по мостовой груды товаров и брошенной утвари превратили узкие улочки в труднопроходимые лабиринты.

Отовсюду неслись крики ужаса и боли. Нидербуржцы бежали, похватав впопыхах самое ценное, либо то, что просто попалось под руку. Но большей частью – бежали налегке, не отягощая себя ничем, просто бежали голову. Кто мог. Как мог. Куда мог.

А путей к спасению, собственно, было всего три. По числу не занятых еще оберландцами городских ворот.

Ворота уже открывались. И одни, и вторые, и третьи. Поднимались решетки, опускались мосты. Ополоумевшие горожане валом валили через тесные проходы. Люди в арках давили и топтали друг друга. Многие падали в ров, где натыкались на острые колья или захлебывались в мутной жиже.

Но едва ворота наполнялись вопящей толпой, как из-за городских предместий появлялись стремительные отряды легкой оберландской конницы, и паника сразу возрастала многократно. Тот, кто уже успел выбраться из крепости, поворачивал назад. А кто протолкался к воротной арке и еще не видел новой опасности, упрямо ломился дальше – наружу, за стены.

Давка усиливалась. Ров забился копошащимися телами вровень с настилом моста. По телам бежали, ползли, перебирались… С одной стороны рва – на другую. Туда. И обратно. Бестолковые метания вперед-назад, назад-вперед окончательно сбивали с толку. Нидербуржцы утрачивали способность соображать, а воротные створки, плотно прижатые вопящей массой к стенам – запираться. Подъемные мосты, облепленные людьми, становились совершенно неподъемными, и всадники Чернокнижника успевали подскакать прежде, чем ворота закрывались вновь.

Оберландцы загоняли перепуганных и большей частью безоружных (мало кто из бюргеров, стремившихся покинуть город, осмеливался браться за оружие) нидербуржцев обратно за стены. Гнали не церемонясь, как скотину на бойню. Кого-то понукали грозным окриком, кого-то теснили конем, кого-то охаживали плетью. Самых упрямых и непонятливых доставали клинком или острием копья.

Горожане выли. Пятились. Отступали.

Всадники змеиного графа наступали. Въезжали на примыкавшие к стенам улицы.

В западных воротах кто-то все же успел обрушить внутренние решетки перед самыми мордами оберландских лошадей – на головы теснившихся в арке нидербуржцев. Сброшенные решетки на время задержали конницу маркграфа. Но это уже не меняло ровным счетом ничего. От одних запертых ворот мало толку, если трое других – нараспашку.

Город уже пал. И город был обречен.

По извилистым улочкам со звоном и грохотом двигались големы. Под тяжелой поступью стальных великанов рассыпались дощатые настилы и крошились камни мостовых. Брошенная горожанами утварь втаптывалась в грязь. Люди, собаки и скот, сдуру либо со страху выскакивавшие под железную руку гибли. Тела убитых големы отшвыривали в канавы для нечистот.

Между высоких – в два-три этажа – домов носились, разгоняя толпы нидербуржцев, оберландские всадники. Пехота Чернокнижника сноровисто расчищала заваленные скарбом проходы и перегороженные перевернутыми повозками переулки.

Пожаров и грабежей пока не было. Массовых избиений и резни – тоже. Под мечи попадали лишь те, кто не успевал убраться с дороги, а потому вольно или невольно мешал продвижению чужаков.

Оберландские отряды действовали, видимо, по заранее оговоренному плану. Воины змеиного графа – и живые, и механические – быстро и ловко делили захваченный город на части, словно нарезали гигантский пирог.

В первую очередь оберландцы отсекли и окружили кварталы мастеровых, где уже начиналась охота за ремесленниками. Неудивительно: хорошие умельцы вроде вареного Мартина могли пригодиться Лебиусу, а Нидербург всегда славился своими мастерами.

Часть вражеской конницы и около двух десятков големов добрались до небольшого бургграфского замка в самом центре города, где заперлись несколько знатных семейств с верными слугами. Здесь под конец штурма даже вспыхнуло слабое запоздалое сопротивление, подхлестнутое, впрочем, не столько воинской доблестью, сколько отчаянием и безысходностью. Големы взломали ворота цитадели и при поддержке оберландских рыцарей перебили немногих сопротивлявшихся – без труда, без жалости и без потерь со своей стороны.

На городские стены, превратившиеся в загон для обезумевшего двуногого скота, тоже уже взбегали воины Чернокнижника, так что Дипольду пришлось покинуть бомбардную нишу, спуститься вниз и искать там новое укрытие. Увы, ничего подходящего найти не удалось. Не хватило времени.

Пряча лицо под инквизиторским капюшоном, пфальцграф благополучно миновал пару-тройку опустевших кварталов, и неожиданно очутился на пути вопящей толпы. Толпа подхватила его, понесла…

С десяток всадников и пара грохочущих металлом големов гнали ополоумевших нидербуржцев по кривым городским улочкам. И свернуть некуда! И все двери на пути, как назло, заперты! И окна слишком высоки, не достать! И проулки перекрыты! Справа – оберландские щитоносцы. Слева – поваленная на бок повозка. А там вон, от перекрестка, на толпу надвигается еще один голем.

Все! Нет уже никакой возможности вырваться и спастись…

Слепая толпа держит, будто тисками, вертит, влечет, волочит за собой.

И…

Выплескивает, вышвыривает… ага! на знакомую рыночную площадь – некогда просторную, а ныне переполненную людьми, гудящую, кричащую, стенающую и плачущую. Оцепленную неподвижными големами, пешими латниками-копейщиками и гарцующими всадниками на сытых крепких лошадях. Здесь, на этой самой площади, Дипольд недавно одним взмахом меча решил вопрос о нидербургских бомбардах.

А какой вопрос намерен сейчас решать на городском торжище Альфред Оберландский? И как решать?

Похоже нидербуржцев специально сгоняли на площадь. Из окрестных улиц в многоголовое и многоголосое море втекали все новые и новые живые ручейки и речушки, понукаемые безжалостными преследователями-погонщиками. Теснота становилась невыносимой. Со всех сторон звучали пронзительные детские крики, истошные женские вопли и хриплые стариковские мольбы. Которых, впрочем, никто не слышал и не слушал. В великом страхе сильные затаптывали слабых.

И что? Что дальше-то?

Замысел оберландцев был непонятен. Трудно что-либо разобрать, когда находишься в самой гуще волнующейся людской массы.

Орудуя локтями и плечами, но следя при этом за тем, чтобы застегнутый на все пуговицы куколь ненароком не свалился с головы, пфальцграф начал пробираться к краю площади. Там все будет яснее. Там станет просторнее. Там, возможно, даже появится шанс спастись.

Путь через плотную толпу был нелегок. К счастью, кольчуга, укрытая под черным инквизиторским плащом, надежно оберегала в жестокой давке нутро и ребра. Весьма кстати пришелся и засапожный нож, которым Дипольд, не мудрствуя лукаво, расчищал дорогу. Болезненные уколы и порезы заставляли стоявших впереди людей поневоле шарахаться в стороны.

Он все же протиснулся, куда хотел. Куда было надо. И, как оказалось, вовремя!

Альфреда Оберландского Дипольд узнал сразу. Еще бы не узнать! Знакомые латы, серебряная змея на нагрудной коте и ненавистное лицо, глумливо ухмыляющееся из-под откинутого забрала. За спиной властителя Верхних Земель маячил черный магиерский капюшон с прорезями для глаз. Проклятый прагсбуржец неотступно следовал за змеиным графом.

Альфред и Лебиус неторопливо подъезжали к рыночной площади со стороны главных ворот. Повелителя Оберландмарки окружали конные телохранители и четыре голема. Колдуна тоже сопровождали двое верховых с обнаженными клинками. И не понять: то ли охрана это, то ли стража, приставленная к магиеру.

Над головами маркграфской свиты лениво колыхалось синее полотнище с геральдической змеей. И по мере того, как приближалось оберландское знамя, толпа на площади волновалась все больше.

Что-то должно было произойти. Скоро. Прямо сейчас.

Дипольд вдруг понял, что на переполненное торжище больше никого не впихивают. Видимо, оберландцы уже согнали всех, кого смогли. Кого нашли. Или кого сочли нужным.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» – протяжный звук боевого рога накрыл площадь. Нидербуржцы вздрогнули, готовясь к худшему. Но нет, это был не сигнал ко всеобщему избиению. Оберландские солдаты и големы не заносят оружия, не рубят, не колют…

Дипольд присмотрелся. Ага, вон там… вон тот… Вот откуда идет звук.

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» – повторно загудел, надувая щеки, сигнальщик из свиты маркграфа.

И снова, в третий раз:

«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!» – изверглось из изогнутого рога, навешенного на плечо дудца в ярких одеждах.

Тройной призыв возымел действие. Когда гулкое эхо «У-у-у! У-у-у! У-у-у!» укатилось, наконец, куда-то за городские стены, набитая народом площадь замерла. Стихли крики и гомон. Люди оцепенели. Над многоглавым людским морем нависла неестественная тишина, сродни могильной.

Невероятно! Молчали даже те, кого только что давили и затаптывали насмерть. Наверное, оттого, что никто больше никого не давил и не топтал. Нидербуржцы стояли недвижимо, будто прислоненные друг к другу статуи. Но дети-то. Напуганные, неразумные, полузадушенные – они-то хотя бы должны кричать!

Не кричали. Уже…

Взгляд Дипольда задержался на молодой женщине, стоявшей неподалеку. Платье разорвано, волосы растрепанны, в руках – младенец. Мать в ужасе таращила обезумевшие глаза на оберландскую серебряную змею и правой ладонью крепко зажимала дитяти рот. Ладонь была большая, детское личико – маленькое. И совсем синее уже. Вместе со ртом женщина закрыла ребенку нос.

Младенец не шевелился. В объятиях женщины лежал трупик – неживое дитя, теми же объятиями и задавленное. Перепуганная горожанка ничего не замечала.

Глава 28

– Тихо! – звонкий голос оберландского глашатая резанул воздух. – Тихо, презренные жители Нидербурга! С вами будет говорить его светлость маркграф Альфред Оберландский!

Его светлость чуть тронул коня. Неторопливо выехал вперед. Осмотрел площадь. Широко улыбнулся, продемонстрировав белые ровные зубы. Указал рукой на пустое пространство перед собой. Распорядился лаконично:

– Мастеровые – сюда. По одному.

Толпа не шелохнулась. Согнанные на торжище нидербуржцы, казалось, вовсе перестали дышать.

Улыбка Альфреда стала шире:

– Чего застыли, тупицы? Мастеровых не трону. Мастеровые мне нужны.

Толпа зашевелилась, отозвалась недоверчивым шепотом. Люди переговаривались вполголоса, однако выходить к Чернокнижнику никто пока не спешил.

– Нет, значит, ремесленного люда? Всех умельцев, значит, мои воины уже похватали? Ну, как знаете…

Маркграф пожал плечами, начал разворачивать коня.

– Е-е-есть! – пронесся над площадью тонкий пронзительный крик. Кто-то отчаянно продирался сквозь плотную человеческую массу.

Продрался…

Из толпы выбежал невысокий кряжистый человек с чернявой бородой на пол-лица. Выбежал и тут же был подхвачен оберландскими латниками. Два копейщика подвели нидербуржца к маркграфскому коню и швырнули наземь. Бородач затараторил – быстро, сбивчиво:

– Есть, ваша светлость! Я! Дитрих-бондарь! Меня все городские пивовары знают. И в предместьях тоже знают. И на Остландской ярмарке обо мне слышали. У меня лучшие бочки во всем Нидербурге. Самые крепкие, самые надежные: любой скажет. А если надо, так и крепежные обручи на бомбарды сладить смогу!

Брови Альфреда взлетели куда-то под забрало. Лицо маркграфа сделалось озадаченным. Понятное дело: не каждый день встретишь бондаря, готового взяться за изготовление бомбард.

– Эй, колдун, – повелитель Верхних Земель поманил пальцем магиера.

Тот подъехал. Стража-охрана не отставала при этом от Лебиуса ни на шаг.

– Нам нужен бондарь? – спросил маркграф.

Магиерский капюшон качнулся из стороны в сторону. Отрицательно качнулся. Видимо, бондарь оберландцам был не нужен.

Лебиус что-то негромко сказал маркграфу. Альфред лениво махнул рукой. Стражники рывком подняли бедолагу на ноги, оттащили обратно и впихнули в толпу. Несчастный Дитрих-бондарь пытался что-то объяснять, умолять и доказывать, но удар копейным древком под дых заставил его умолкнуть на полуслове.

Однако неудачная попытка бочкодела всколыхнула прочих умельцев, оказавшихся на площади. К оберландскому знамени отовсюду начали проталкиваться люди, стремившиеся привлечь к себе внимание Чернокнижника.

– Я!

– Я!

– Я!

– Я! – доносилось из тесных рядов.

– Кузнец!

– Бронник!

– Горшечник!

– Шорник! – назывались мастера.

Процесс пошел. Кто-то выбирался из толпы сам. Кого-то выхватывала крепкая рука оберландского латника. Городские умельцы один за другим падали к копытам маркграфского коня. Каждый доказывал, что именно он – лучший и что без него никак нельзя.

– Куда! – осаживали особо ретивых телохранители Альфреда. – Не переть скопом! По одному! По одному подходить!

Сам же властитель Верхних Земель только улыбался молча и насмешливо. Кандидатов наскоро опрашивал Лебиус, перед которым иные нидербургские ремесленники робели больше, чем перед змеиным графом.

Отбор проходил быстро и незатейливо. Одних умельцев отводили в сторону, других возвращали в толпу. Насколько понял Дипольд, брали в первую очередь тех мастеров, которые имели дело с металлом. Но не только их. Магиерский капюшон с двумя непроницаемо-темными смотровыми прорезями кивал довольно часто. Чем при этом руководствовался Лебиус, оставалось загадкой, но, несомненно, выбор делал именно он, а не маркграф.

Отобранные нидербуржцы отходили с радостью и надеждой. Некоторые искренне благодарили маркграфа. Лишь какой-то оружейник, чья кандидатура уже была одобрена магиером, попытался по доброй воле вернуться на площадь, где вдруг заголосила и забилась в истерике женщина со сбившимся платком и длинными растрепанными волосами. Его не пустили. Сшибли с ног, связали. Как оказалось, наивный оружейник рассчитывал, что умелые руки спасут не только его самого, но и жену с детьми. Нидербургский мастер ошибся.

– Ремесло – это одно, – громко, чтобы слышали прочие, объявил маркграф. – Бабы и детишки – другое. Мешать одно с другим не нужно. Кто следующий? Выходи!

Выходили…

А Дипольд оценивал расположение маркграфских воинов и мысленно прикидывал расстояние между ними. Увы, никакой надежды на спасение не было: пешему ускользнуть с оцепленной площади не стоило и пытаться.

И что тогда остается? Принять последний бой?

Напасть с засапожником на Альфреда или Лебиуса? С засапожником! Да уж… Маркграфа и магиера надежно прикрывают конные телохранители. Верные трабанты Чернокнижника – начеку. А перед ними – цепь копейщиков. А еще проклятые големы…

Нет, засапожный нож – не то оружие, с которым стоит сейчас устраивать дерзкое покушение. С ножом ничего не добиться. С ножом не успеть…

Правда, с того места, где Альфред и Лебиус опрашивают нидербуржских ремесленников, можно достать никем и ничем не защищенного трубача. Пфальцграф внимательнее присмотрелся к бездоспешному всаднику в ярких одеждах, пригодных больше для парадных выездов, чем для боя. Хм, ведь, действительно, можно… С сигнальщиком змеиного графа он совладал бы в два счета. А что? Сбросить этого разодетого павлина с коня, и самому – в седло. Ну, а там уж как повезет.

Оберландский трубач был не только без брони, но и без оружия. А вот конь под ним знатный. Рослый, сильный, выносливый жеребец. То, что нужно для бегства. «Для очередного бегства» – скрежетнул зубами Дипольд.

Ладно. Тут уж скрежещи – не скрежещи, но к маркграфской свите его все равно близко не подпустят. Даже выйти из толпы не позволят. За мастерового-то себя никак не выдашь. Дорожный плащ покойного святого отца, служивший до сих пор Дипольду верой и правдой, теперь оказался помехой. Ну не может нидербургский ремесленник носить инквизиторское одеяние! И скинуть этот маскарадный костюм тоже нельзя. Сейчас не самый лучший момент для того, чтобы открывать лицо.

– Я! Я, ваша светлость! – рвался тем временем к Чернокнижнику очередной кандидат. Пухленький, чистенький, ухоженный, в богатом платье, обликом похожий, скорее, на преуспевающего купчишку средней руки, нежели на местного умельца.

Горожанин выбрался из толпы, попал в руки оберландских копейщиков, а после был брошен перед маркграфом. Упитаный нидербуржец бухнулся на колени, забубнил скороговоркой, не поднимая головы:

– Все могу, ваша светлость! Пушки ладить, колокола лить, мечи ковать, кольчуги плести, брони править, часы чинить, бусы и серьги с каменьями паять…

Маркграф и магиер переглянулись. На этот раз слово взял маркграф.

– Эк ты, каков мастер! – насмешливо крякнул Альфред. – Прямо на все руки. Всем мастерам мастер…

– Истинно молвите, ваша светлость! Так и есть! Сталь, железо, бронза, золото, серебро… Все могу! Все могу! Все могу!

Дипольд поморщился. Даже ему, человеку не посвященному в тонкости городских ремесел, было ясно, что обезумевший от страха толстяк врет. И притом врет безбожно. Ну не может ювелир изготавливать мечи, а бронник возиться с часовой механикой. И не работает с серебром и золотом тот, кто имеет дело со сталью.

Скорее всего, валяющийся в пыли горожанин просто торговал раньше и тем, и другим, и третьим, а теперь решил всеми правдами и неправдами (а неправдами – так в первую очередь) прибиться к группке нидербургских ремесленников, в которых нуждались оберландцы и которых в ближайшее время убивать, явно, не собирались. Прибиться, а потом? Интересно, как этот торгаш собирается выкручиваться потом? На что надеется? Рассчитывает с ходу овладеть мастерством, которому прочие учатся не один год? Или он вылез из толпы без всякой надежды – на авось, лишь бы не оставаться среди обреченных?

– Все могу! Все могу! Все могу! – без умолку твердил купчишка, бездарно прикидывающийся ремесленником. То ли змеиного графа убеждал, то ли себя самого.

– А ну-ка встань, чудо-мастер… – пугающе-медовым голосом повелел Альфред.

Нидербуржец поднялся.

Ага, а глазки-то зажмурены. И даже издали видать, как дрожат у бедолаги коленки. Член городского совета, которому Дипольд срубил на этой площади голову, – и тот вел себя достойнее.

– Все могу, все могу, все могу…

– … и покажи свои мастеровые руки.

Не заподозрив подвоха, бюргер машинально поднял над опущенной головой обе руки.

– Ладонями вверх! – потребовал маркграф.

Нидербуржец, не переставая бубнить свое, повиновался.

– Все могу! Все могу! – на одной ноте заклинал он. Быстро-быстро, без перерыва.

– Та-а-ак, – протянул Альфред. – А где же твои трудовые мозоли, славный ты наш умелец?

– Все мо…

Обманщик осекся. Застыл. Понял. Осознал свою ошибку. И всю бессмысленность необдуманного, опасного поступка. Только теперь, видимо, и осознал.

Краткая пауза. Горожанин, спохватившись, дернулся, было, но…

– Дер-р-ржать р-р-руки! – негромко, но угрожающе рокотнул змеиный граф. – Не пр-р-рятать ладони!

Дрожащие руки, вывернутые ладонями кверху, замерли в воздухе. Голова же, наоборот, норовила укрыться под ними. Голова втягивалась в плечи, будто шеи и не было вовсе. Будто меч входил в ножны. И никак не мог войти полностью: чтобы с рукоятью вместе.

– Ты раскрой-ка глаза, чудо-мастер, да посмотри… – продолжал откровенно потешаться над бюргером маркграф. – Не на меня – туда вон посмотри, на обычных работников, которые лишь одному делу обучены. Видишь, у каждого его ремесло на ладонях проступает, а у тебя ручки чистенькие, гладенькие, к труду не приученные. Как у знатной дамы ручки-то…

Оберландский властитель помолчал немного, любуясь произведенным эффектом, и продолжил зловеще и ласково одновременно:

– Нехорошо обманывать. А мне прямо в глаза лгать – так и вовсе непозволительно, чудо-мастер… Ну? Чего ты теперь-то молчишь? А?

– А-а-а… – тихонько простонал нидербуржец.

– Кто таков?! – рявкнул в полный голос Альфред. – Купец?! Ростовщик?! Иной какой бездельник?!

– А-а-а… а-а-а…

По штанам горожанина расплывалось темное пятно.

Толпа на площади вновь притихла.

– Мозоли где, спрашиваю?! – рычал маркграф. – Если вышел сюда и назвался мастеровым – почему без мозолей?! Отвечай?!

– А-а-а… а-а-а… ва-а-аша-а-а… све-е-е…

– Хватит, – досадливо оборвал жалобное блеяние Альфред.

Тронул коня, подъехал ближе. Чуть склонился в седле. Пообещал почти милостиво:

– Ладно, не переживай. Будут тебе мозоли…

Маркграф резко взмахнул рукой.

Свист. Секущий, с оттягом, удар.

В воздухе под змеиным оберландским штандартом змеей же мелькнула толстая плеть. Полоснула по поднятым ладоням…

Смачный шлепок.

Красной моросью брызнула кровь. Отлетел в сторону мизинец, вырванный тугой косицей, сплетенной из кожаных ремешков.

Над рыночной площадью разнесся дикий вопль. Прижав кровоточащие руки к груди, ремесленник-самозванец покатился по земле. Обманщик катился к притихшей толпе, от которой так хотел отделиться.

– Куда?! – нахмурился Альфред. – Взять его!

Два оберландца подхватили толстяка под мышки, вздернули на ноги и вновь подтащили скрюченного стенающего человека к маркграфу.

– Ну-ка, покажи теперь мне свои ладони, чудо-мастер, – маркграф аж перегнулся в седле, разглядывая искалеченные руки бюргера. – Покажи, говорю!

С жалобным стоном, гримасой мучительной боли и слезами на глазах нидербуржец разжал окровавленные кулаки. Показал…

Дипольд, вытянув голову, тоже увидел. Широкие кровавые полосы располовинили обе ладони. На левой не хватало мизинца. Из вспоротого мяса торчали порванные связки и выпирали бугорки суставов.

– Видишь, как славно, – удовлетворенно хмыкнул Альфред. – Теперь и у тебя мозоли будут. Только вот знаешь что…

Маркграф напустил на себя задумчивый вид, печально поцокал языком:

– Жилы-то, я смотрю, на твоих ладонях драные, суставы вывернутые, а кости перебитые. Нехорошо… – Альфред неодобрительно покачал головой. – Ох, не хорошо, чудо-мастер. Перетрудился ты, видать, переусердствовал. Угробил свои золотые руки.

– У-у-у! – тихонько подвывал покалеченный.

– Ну, а то как же! – издевался Чернокнижник. – И пушки, ишь, он ладит, и колокола льет, и мечи кует и чего там еще? Кольчуги, латы, часы, да серьги с каменьями?.. Сталь, говоришь, железо, бронза, да злато-серебро?.. Все, говоришь, можешь, да, чудо-мастер?

– У-у-у… – плаксиво умолял несчастный нидербуржец. – Ваша… светлость…

Только вряд ли его мольбы проникали под шлем оберландского властителя.

– Оно и немудрено руки вконец испортить, коли все мочь, да за все подряд браться, – с сочувствующе-кислой миной продолжал маркграф. – Но мне-то куда теперь девать такого работничка? И зачем мне твои порченые руки?

И – как приговор после недолгой, но мучительной паузы:

– А незачем. Не нужны они мне. Такие вот дела, чудо-мастер, ты уж не обессудь.

– По-по-помилуйте, в-в-ваша с-с-светлость… – заикаясь, выдавил нидербуржец.

На которого светлость уже не смотрела.

Альфред призывно махнул ближайшему голему с мечом и секирой:

– Ты! Иди сюда!