Текст книги "Обитель зла"

Сабина Тислер
Обитель зла

Моим друзьям Рози и Петеру, живущим за плотиной, и Пиеле и Тото из Леса Убийц

Часть первая
Il delitto – Преступление

Тоскана, 21 октября 2005 года

Еще никогда в жизни он не видел столько крови. Он прислонился к дверному косяку и попытался успокоиться. Вдох-выдох, вдох-выдох. Только бы не сбиться, только бы не закружилась голова. Он моргнул, крепко зажмурился, потом медленно открыл глаза. Все было четко видно, глаза тут не при чем, как и его рассудок. То, что он видел, однозначно было кровью. Хотя он и не в состоянии был это осмыслить.

Этим утром он отправился в путь еще затемно, поставил машину в Солате, под каштаном посреди села и, сопровождаемый бешеным лаем собак, пошел дальше пешком. Сейчас двадцать минут восьмого, и солнце уже взошло. Через четверть часа он будет за Вольпано, но в чаще леса, где стоял дом Сары Симонетти, было еще довольно темно. Сара любила темноту и тишину, как будто ей нужно было укромное место.

Марчелло шел медленно. После перенесенного больше двух лет назад инфаркта он регулярно совершал продолжительные спокойные пешеходные прогулки, особенно ценные сейчас, осенью, потому что можно было собирать грибы. В левой руке он нес корзину, дно которой тщательно застелил листьями, а в правой держал палку, с помощью которой ощупывал лесную почву, раздвигал вереск, подлесок и густой кустарник. До сих пор он нашел всего лишь две мелкие лисички и один белый гриб средней величины, но до обеда было еще много времени, а тут как раз начинались места, где росло больше всего белых грибов.

Сара никогда не собирала грибы. «Я не собираюсь рисковать жизнью из-за какого-то грибного блюда, которое мне не очень-то и по вкусу», – говорила она. Он еще в прошлом году говорил, что будет пересматривать ее грибы, но она все равно отказалась.

«Собирай, если это доставляет тебе удовольствие, – сказала она, – и приятного аппетита. Я в этом не участвую».

Он знал, что не помешает Саре, если осмотрит устроенный в форме террасы участок вокруг дома, но все же старался идти как можно тише, чтобы не испугать ее.

Этим утром что-то здесь было не так. Он почувствовал это, посмотрев сверху на видневшуюся между деревьями и метровой высоты боярышником крышу дома, прилепившегося к скале и почти исчезнувшего в ней.

Он остановился и прислушался. Было необычайно тихо. Ни дуновения ветерка, ни шороха в кроне дубов. Не слышно даже пения птиц.

Он уже несколько месяцев не был здесь. Не решался, все еще боялся. Но в последние дни он часто думал о Саре, и тоска по ней, тоска, которую он успешно подавлял уже два с половиной года, снова вернулась. Ему просто захотелось пройти разок возле ее дома. Ничего больше. Как бы там ни было, сбор грибов – это и причина, и отговорка на случай, если она удивится. Он знал, что она просыпается очень рано, и ему просто захотелось увидеть ее. Может быть, она даже пригласит его на чашечку эспрессо. И ничего больше. Всего лишь один эспрессо на маленькой террасе перед кухней. Он даже не зайдет с ней в дом. И ничего не будет. Ничего не будет этим ранним утром, теперь, два с половиной года спустя, за которые он научился забывать все.

Осторожно, чтобы не поскользнуться, он спустился вниз по крутому склону. «Сары, возможно, нет дома, – подумал он. – В конце концов, она ведь приезжает сюда всего раз-два в неделю».

Тишина обеспокоила его. Вздрогнув, он подтянул застежку-молнию куртки под подбородок. Когда он скорее прокрался, чем зашел, за угол дома, держась одной рукой за узловатый ствол дуба, то увидел, что дверь распахнута настежь.

– Сара! – позвал он сначала тихонько, а затем несколько громче: – Синьора Симонетти!

Ничего. Тишина, как и раньше. Он подумал, что Сара вряд ли бы ушла, не заперев дверь. Еще меньше ему верилось, что она спала с открытой дверью.

Марчелло почувствовал, как страх сжимает сердце, и подумал, не поискать ли грибы где-нибудь в другом месте, но тревога за Сару удержала его.

Он хорошо знал этот дом. Он когда-то тщательно осматривал его, чтобы определиться со страховой суммой, кроме того Сара дополнительно предоставляла фотографию каждой комнаты. Она застраховала дом только от пожара, отклонив все остальные виды страховки.

– Зачем? – спросила она тогда. – Сюда, в лес, никто не придет, чтобы украсть меня, или старый стул, или мою теплую куртку. Этот дом не найдет человек, который о нем не знает…

Это бесстрашие и уверенность, что с ней ничего не случится, просто очаровывали Марчелло. Его жена и дочери не решались одни отправиться в лес даже на короткую прогулку, а Сара жила здесь с беззаботностью, которую вряд ли понимал хоть кто-то в деревне.

Тихонько пробормотав «Permesso» [1]1
  Разрешите? (итал.) – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.


[Закрыть], он вошел. И отметил, что затаил дыхание, осматриваясь по сторонам. В кухне не было ничего необычного. Там царили чистота и порядок. Несколько вымытых чашек и тарелок были сложены на подносе, чтобы с них стекала вода, на столе стоял маленький букет кустовых роз, а на плите не было ни единого, даже мельчайшего, следа от брызг жира. Уникальной здесь была каменная отвесная скала – кусок горы, ставший стеной кухни, который Сара оставила в его первозданном виде.

Рядом с кухней располагалась небольшая кладовая, где Сара хранила кое-какие предметы обихода и съестные припасы. Здесь был такой же порядок, как и в кухне.

Марчелло поставил корзину рядом с мойкой и, не выпуская палку из рук, поднялся по лестнице на второй этаж. Маленькая гостиная с небольшим камином была темной и пустой, потому что Сара закрывала ставни на окнах. На ее письменном столе лежал набросок, изображавший танцующие друг с другом деревья в лесу. Марчелло знал, что Сара иллюстрирует детские книги. На столе горела лампа, слабо освещавшая комнату. К стене были прислонены листы с рисунками разных форматов, и на всех были изображены очеловеченные растения и звери, которые праздновали, ели, пили или мечтали о чем-то.

Марчелло слышал, как в висках стучит кровь, словно раскаты грома надвигающейся бури. Его рука дрожала, когда он медленно нажал на ручку двери, ведущей в спальню.

– Сара! – прошептал он.

Ответа не было.

Сара оставила стены спальни, сложенные из тяжелого природного камня, неоштукатуренными. Вместе со старыми, изъеденными древоточцами потолочными балками они делали комнату похожей на грот. В качестве контраста к грубоватой отделке помещения Сара заказала в флорентийском мебельном магазине филигранную медную кровать, похожую на золотую, на которой всегда лежало белое кружевное покрывало. Кроме этого в комнате были лишь кресло у окна, золотой подсвечник и венецианское зеркало в помпезной позолоченной раме, висевшее на стене напротив кровати.

И теперь Сара с перерезанным горлом лежала на своей золотой кровати. Ее голова была слегка откинута в сторону, и Марчелло видел глубокий разрез, почти отделивший ее от туловища. Дорогое покрывало и шелковый сиреневый халат были пропитаны темно-красной кровью. Полы легкого халата разошлись, открывая ее наготу. На полу, сложенном из маттони [2]2
  Кирпич (итал.).


[Закрыть], растеклась коричневато-красная лужа.

Кровь Сары брызнула даже на стену, образовав на горбатых грубых камнях странный узор.

Марчелло медленно сделал несколько шагов вперед и увидел, что в луже крови на полу лежит еще что-то. Глаза Каро, белого терьера, вылезли из орбит и печально уставились в потолок. Вид у пса был такой, словно он так и не смог поверить в то, что с ним произошло. Каро, которого целый день целовали, гладили, чесали, носили на руках и почти круглосуточно кормили разными лакомствами, в первый и последний раз почувствовал руку, которая не сделала ему ничего хорошего, а перерезала горло, как и его хозяйке.

Видимо, какой-то безумец проник в одинокий дом в лесу и зарезал Сару и ее собаку, как скот.

Длинные светлые волосы Сары в беспорядке лежали на подушке и казались жирными. Она выглядела такой чужой, такой неухоженной… «Она начинает попахивать, – подумал Марчелло. – О боже, скоро появятся мухи! Они заползут ей в глаза и в нос, чтобы отложить там яйца».

Марчелло затошнило. Он машинально проверил пульс. Сердце его бешено билось. «Надо сесть, – подумал он, – иначе инфаркт у меня случится прямо перед трупом».

Держась руками за стену, он направился к креслу, открыл окно и сделал глубокий вздох. На улице дул легкий ветерок, и теперь ему был слышен легкий шорох листвы.

Марчелло охватила дрожь. От нервного возбуждения он принялся грызть ногти, лихорадочно соображая, что же делать.

Он заставил себя дышать спокойно и посидел еще пару минут, время от времени открывая и закрывая глаза, чтобы не смотреть на окровавленное тело постоянно.

Убедившись, что сердце успокоилось, Марчелло встал и закрыл окно. Он бросил последний взгляд на мертвую Сару, и только в этот момент до него дошло, что он уже никогда больше ее не увидит. Он покинул комнату, схватил свою корзину и вышел из дома. В какой-то момент он задумался, не закрыть ли дверь, но все же оставил ее открытой.

Марчелло пустился в обратный путь. Он шел быстрее, чем обычно, но даже не замечал этого. Мысли его путались. Он был приличным человеком, который никогда, ни перед кем и ни в чем не провинился. Он всегда был пунктуален и корректен. У него никогда не бывало беспорядка и грязи. Он не ругался и был вежлив с каждым, с кем встречался. У него был четкий, каллиграфический почерк, где не было ни единой неясной буквы, а написанные им строчки были такими прямыми, словно он выстраивал слова по невидимой линии. На Марчелло можно было положиться. Если он находил набитый деньгами бумажник, то относил его в полицию, не взяв себе ни единого евро. Своих клиентов он тоже не обманывал и не раздумывая выплачивал любую причитающуюся им сумму страховки. Марчелло был абсолютно законопослушным человеком.

Было лишь одно исключение, одна ошибка в его жизни, но о ней никто и никогда не должен был узнать. Тайна, которую он хотел унести с собой в могилу.

Сара.

Именно поэтому этим осенним утром он принял решение сделать что-то заведомо неправильное. Он чувствовал, что не в состоянии ни продолжать искать грибы, ни отправиться прямо домой. Поэтому он решил купить на рынке паруporcini, белых грибов, которые особенно любила Пиа, выпить в баре двойную порцию граппы [3]3
  Виноградная водка (итал.).


[Закрыть] и никому не говорить о том, что видел. Ни carabinieri [4]4
  Карабинеры, полицейские (итал.).


[Закрыть], и уж ни в коем случае – своей жене.

Он с колотящимся сердцем чуть ли не бежал по лесу, молясь, чтобы его никто не встретил и не увидел.

Было без двух минут девять в ту пятницу, 21 октября 2005 года.

Накануне ночью последние посетители убрались из траттории, принадлежавшей Романо, лишь в половине первого. В двенадцать ночи Романо демонстративно налил им по рюмке граппы за счет заведения и подготовил счета, заставив кассу шумно считать деньги и выбивать чеки. Однако парочка пила граппу мелкими глоточками. Молодые люди переплели руки на столе, неотрывно глядели друг другу в глаза и тихо шептали любовные клятвы. Это было все, что смог понять Романо. За годы жизни с Сарой он научился бегло говорить по-немецки и был в состоянии разобрать все, о чем говорят его посетители.

Тереза, его мать, попрощалась с ним в одиннадцать, после того как навела, насколько это было возможно, порядок в кухне.

– Все хорошо? – спросила она как обычно.

И Романо, как всегда, кивнул.

– Если бы что-то случилось, я бы тебе сказал.

Часто бывало, что Сара по вечерам не приходила в тратторию обслуживать посетителей, а проводила вечер и ночь в Casa dйlia strega, своем «доме ведьмы», как она его называла. Она время от времени отправлялась туда, чтобы отдохнуть или без помех поработать над своими рисунками.

– Я просто не могу целый день смотреть, как Тереза перебирает свои четки, – как-то сказала она Романо. – Это сводит меня с ума. А когда она не молится, то болтает разные глупости или осыпает меня упреками. Мне нужно место, где я смогу побыть одна и где никто не будет мне мешать. Ты же меня понимаешь, правда?

Романо только кивнул, но вид у него при этом был несчастный.

Сара часто уезжала, особенно перед началом и после туристического сезона, когда по вечерам в траттории было мало посетителей. Так что и в этот вечер ни Романо, ни его мать Тереза ни о чем не беспокоились.

Когда молодая пара, обнявшись, покинула ресторан, Романо подсчитал выручку. Дневной оборот составил более пятисот евро, и Романо был доволен. Для вечера в четверг в конце октября это было удивительно.

Он погасил свет и запер тратторию. В это время в маленьком городке на улицах уже никого не остается. Было слышно, как вдали кто-то заводит машину, – наверное, молодая пара отправляется домой. Лишь кое-где в окнах еще горел свет. В основном в домах пожилых людей, которые не могли уснуть и проводили половину ночи перед телевизором.

Уличные фонари заливали узкие переулки теплым желтоватым светом, и Романо в который раз испытал радость от мысли, что может жить и работать здесь, хотя ему, конечно, и хотелось зайти сейчас в какой-нибудь бар, где можно было бы выпить вина в компании.

Прямо над тратторией жили его мать Тереза и отчим Энцо, который женился на ней двадцать лет назад. Родной отец Романо был на тридцать пять лет старше Терезы и умер от старческой слабости, когда Романо было двадцать лет. Но и со вторым мужем, с Энцо, Терезе тоже не очень повезло. Хотя он был старше Терезы всего лишь на пять лет, но уже несколько лет страдал хроническим ревматизмом и почти не мог двигаться, а если и мог, то ощущал при этом сильнейшую боль. Большую часть времени он сидел у окна, уставясь на деревенскую улицу, на которой даже на протяжении дня мало чего происходило. Когда ему нужно было общество, он звонил не Терезе или Романо, а Саре. Если она была неподалеку и у нее было время, она сразу же шла к нему. Романо не имел ни малейшего понятия, о чем они могли беседовать часами. Но он знал, что именно Сара придавала Энцо силы выносить ужасную боль и не терять вкус к жизни.

Над Терезой и Энцо жили Романо и Сара с их общим сыном Эдуардо. Внебрачная дочь Сары Эльза, которой было уже три года, когда Сара познакомилась с Романо, училась в Сиене и вместе с подругой снимала там небольшую квартиру. После ссоры с матерью Эльза очень редко приезжала домой.

Романо медленно поднялся по лестнице и открыл дверь квартиры. В доме было тихо. Наверное, Эдуардо давно уже спал. Романо включил телевизор в гостиной и настроил его едва слышно, опасаясь разбудить Эди, как все называли Эдуардо. Он открыл бутылку красного вина и уселся в кресло перед телевизором. Времени у него было достаточно. Как и каждую ночь, потому что до четырех утра ему редко удавалось уснуть.

В половине второго – он как раз смотрел американский триллер «Игра» с Майклом Дугласом – он выключил звук телевизора и позвонил жене. Она ответила через какое-то время, и голос у нее был сонный.

– Сара, – сказал он, – надеюсь, я тебя не разбудил. У тебя все в порядке?

– Да, – ответила она коротко и раздраженно. – Извини, но у меня сейчас нет желания говорить по телефону.

– У тебя гости?

Задавая этот вопрос, он чувствоват себя таким жалким… Он презирал себя, но должен был спросить об этом. И ничего не мог с собой поделать.

– Нет, – сказала она. – Но я устала.

– Когда ты приедешь?

– Завтра утром, – со вздохом сказала она. – Завтра утром в девять. Можешь не вставать, я сама приготовлю Эди завтрак.

И отключила телефон.

Романо нерешительно повертел трубку в руке. Он не верил ни одному ее слову. Такой немногословной она становилась лишь тогда, когда была не одна. Значит, все-таки… Значит, опять.

Он положил трубку и одним глотком осушил бокал вина.

В десять часов тридцать две минуты следующего утра Романо проснулся от крика Энцо. Это был крик на высокой ноте, долгий, оглушительный и одновременно похожий на причитание старухи-плакальщицы. Энцо кричал и кричал без перерыва. Романо вскочил с постели, сорвал с крючка халат и босиком побежал вниз. Энцо сидел в инвалидном кресле посреди комнаты с лицом, залитым слезами. Его руки дергались и бились о подлокотники кресла, отчего содрогалось все тело.

Между тумбочкой у кушетки и телевизором стояли два карабинера. Романо уже несколько раз видел их в Амбре, но не знал, как их зовут. Оба молчали. Один время от времени покашливал, а другой все время прикусывал нижнюю губу и прищелкивал языком. Тереза прислонилась к окну, перебирая четки и еле слышно бормоча себе под нос «Аве Мария».

Романо похолодел от страха.

– Святая Мария, Богородица, молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти… – бормотала Тереза.

– Что такое? Что случилось? – спросил Романо.

Один из карабинеров сделал шаг в его сторону и хотел что-то сказать, но крик Энцо был таким пронзительным, что говорить было просто невозможно.

– Прекрати! – заорал Романо.

Он схватил отчима за плечи и принялся трясти. Голова старика болталась из стороны в сторону. Казалось, он вот-вот сломает Энцо шею, но тот продолжал кричать. Просто вопль теперь доносился волнообразно, в такт грубым рывкам.

– Оставь его, – сказала Тереза. – Пусть он придет в себя.

В этот момент Энцо замолчал. Он сжался в кресле, лишь плечи его время от времени вздрагивали.

– Сара мертва, – сказала Тереза в наступившей тишине. – Ее нашли в Casa dйlia strega. Кто-то перерезал ей горло. И собаке тоже.

Романо растерянно посмотрел на мать.

– Не может быть…

– Да, так оно и есть. – Ни печали, ни ужаса по поводу случившегося в ее голосе не было.

– Синьор Симонетти… – начал старший из карабинеров, в душе проклиная этот день, уже принесший множество неприятностей и предвещающий кучу работы в будущем. – Синьор Симонетти, мне очень жаль, но…

Романо перебил его:

– Кто ее нашел? – На его щеках от возбуждения появились красные пятна.

– Один охотник. Охотник из Бучине. Он случайно оказался там, и ему показалось странным, что дверь дома распахнута настежь.

– Но что… – пробормотал Романо. – Я имею в виду, что он там искал? И кто это сделал? Кто мог перерезать горло женщине, которая не сделала ничего плохого ни одной живой душе?

Старший карабинер не помнил, чтобы он когда-либо попадал в такую ситуацию. А допрос вообще не был его сильной стороной. Лучше пусть этим занимается комиссарио, которому поручили вести дело. И тем не менее скрепя сердце он решился перейти в наступление:

– Синьор Симонетти, а где вы были сегодня ночью?

Романо не ответил. Он сел к столу и закрыл лицо руками. Тереза снова отвернулась к окну и посмотрела на улицу. Еще никто ничего не знал. На площади пока что не было ни одного человека.

Карабинеры поняли друг друга с одного взгляда: «Позже, не сейчас».

– Mi displace [5]5
  Мне жаль (umал.).


[Закрыть], – пробормотал младший и последовал за своим коллегой, который молча вышел из комнаты.

Еще пару минут Романо сидел не двигаясь, закрыв лицо руками. Потом поднял голову. Его глаза горели. Он встал, и только сейчас до него дошло, что он стоит босой, в одном купальном халате.

– А где Эди? – спросил он мать и провел руками по волосам.

– В кухне. Он вынул всю посуду из буфетов и моет ее. С восьми утра.

Романо кивнул.

– Свари мне крепкий кофе, мать, – попросил он и отправился наверх, чтобы умыться и одеться.

Энцо снова начал кричать.

– Несчастный дурак! – презрительно сказала Тереза и тоже вышла из комнаты, чтобы включить кофеварку в кухне.

Энцо был настолько занят собой и своей болью, что не услышал, что сказала жена.

Романо понадобилось всего несколько минут, чтобы почистить зубы, умыться ледяной водой и одеться.

– У тебя хорошо получается, – сказал он своему семнадцатилетнему сыну Эди, который сидел на полу, широко раздвинув ноги, толстый, как Будда, и складывал стопкой блюдца для компота. – Будь молодцом! Бабушка останется здесь, а я скоро вернусь.

Он одним глотком выпил эспрессо, который подала Тереза, кивнул ей в знак благодарности, налил прямо из-под крана стакан воды, выпил его и выскочил из дома.

– Где она? – спросил он карабинеров, которые стояли внизу и на все вопросы соседей давали осторожные уклончивые ответы.

– В доме. Трассологам нужно еще некоторое время. Идемте с нами.

Старший из карабинеров пошел вперед. Романо последовал за ними и сел в полицейский «дефендер». Он чувствовал на себе сверлящие взгляды соседей, когда вымытая до блеска полицейская машина отъезжала от дома.

Примерно через двадцать минут Романо стоял в дверном проеме спальни Casa dйlia strega и смотрел на тело своей жены. Ему не разрешили войти в комнату, чтобы не мешать работе следственной группы. Ему не понравилось, что специалисты-трассологи закрыли ей глаза, ощупали и обследовали все ее тело, заглянули под ее сиреневый халат и тщательно почистили ей ногти, сложив содержимое из-под ногтей в специальные маленькие пластиковые пакетики. Они залезали пальцами ей в рот и исследовали полость рта, вытаскивали ее язык и что-то записывали. Они не давали ей покоя, а Сара не могла защитить себя. Ее кожа была воскового цвета, а там, где не была испачкана кровью, – серой и бледной. Ее закрытые глаза глубоко запали в орбитах, а под ними были черные тени – тени, которых он не замечал, пока она была жива.

Сара… Это имя было воплощением всех его мечтаний, его тоски и его желания. И это было нехорошо – видеть ее сейчас в таком виде. Ему вдруг стало страшно, что он забудет, какой она была.