Текст книги "Обитель зла"

35

Тереза и Эльза сидели за домом на солнце перед широко открытой кухонной дверью и чистили помидоры. Как и каждый год, они созрели в конце июня и стоили сейчас на рынке всего лишь пару лир за ящик. Каждое утро Романо привозил четыре-шесть ящиков, которые Тереза перерабатывала на соус. Помидоры обдавали кипятком, снимали с них кожицу, мелко нарезали, а потом варили с чесноком, перцем, солью, базиликом и порошком паприки на медленном огне, пока сок не загустевал и его уже можно было заливать в банки. В эти дни Тереза готовила запас соуса на зиму для траттории и обеих семей.

У Эльзы в руках был огромный нож, которым она нарезала очищенные помидоры маленькими кубиками. Если у нее заканчивалось терпение, она больше портила помидоры, чем резала. Тогда Тереза строго смотрела на нее поверх очков, но ничего не говорила.

– А что такое «дитя любви»? – вдруг спросила Эльза.

Тереза ошеломленно замерла и на миг даже перестала чистить помидоры.

– А с чего это ты вдруг спросила?

– Потому что мама иногда говорит, что Эди – дитя любви.

– Ах, это… – Тереза не любила разговоры подобного рода.

– Так что это такое? – упорно допытывалась Эльза.

– Если двое очень любят друг друга, а потом у них рождается ребенок, то это дитя любви.

– А я тоже дитя любви?

Тереза нервно вздохнула:

– Я так полагаю.

– А почему ты этого не знаешь?

– Потому что я не ясновидящая.

– Но мама и папа ведь любят друг друга.

– Эльза, пожалуйста, не мучай меня. Мне нужно залить помидоры кипятком.

Она встала и пошла в кухню. Эльза направилась за ней.

– А почему мама говорит, что только Эди – дитя любви, а я – нет? И поэтому он счастливее, чем я? А я как же? – Эльза все больше волновалась.

– Черт подери, о Dio mio, porcamiseria! [55]55
  Боже мой, проклятье! (итал.)


[Закрыть] Потому что Романе тебе не отец, Эльза! Madonna, неужели это так важно? Возможно, Сара и твой отец не очень хорошо понимали друг друга. Я этого не знаю. А сейчас оставь меня в покое.

Не говоря больше ни слова, Эльза выскочила из кухни, схватила нож, одним ударом вогнала его в грубый деревянный стол и помчалась по деревенской улице.

Эльза знала, где находится оливковая роща, в которой Романо убирал траву между деревьями. Ее лицо раскраснелось, она задыхалась, когда выскочила навстречу трактору Романо. Романе затормозил и остановился.

– Tesoro [56]56
  Сокровище (итал.).


[Закрыть], – воскликнул он и улыбнулся. – Иди сюда, я дам тебе порулить.

Эльза ничего не ответила. Она стояла, уперев руки в бока, и с ненавистью смотрела на него.

– Лжец! – закричала она. – Ты не мой отец! Ты обманщик! – И разрыдалась.

Романо выключил двигатель и подошел к ней. Он хотел обнять ее, но Эльза ударила его по руке.

– Не прикасайся ко мне!

– Кто тебе это сказал? – спросил он тихо.

– Nonna [57]57
  Бабушка (итал.).


[Закрыть].

Он снова попытался ее обнять.

– Воробушек, садись ко мне. Я тебе сейчас все объясню.

– Vafanculo! – крикнула она и побежала обратно в село. Романо вздрогнул. Такого грубого ругательства он еще никогда от Эльзы не слышал.

– Иди сюда, Эльза! – закричал он. – Вернись!

Она остановилась, обернулась и прошипела:

– Нечего командовать, ты мне не отец!

И исчезла между оливковыми деревьями.

– Ты что, собственно, себе позволяешь? – кричал Романо на мать, которая помешивала помидоры в двадцатилитровой кастрюле. – О чем ты думаешь, когда так нагло вмешиваешься в наши дела?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – крикнул Романо, вырвал ложку у нее из рук и швырнул через всю кухню. – Эльза ужасно расстроена. Тебе что, обязательно нужно все испортить? Ты действительно дура или просто ненавидишь нас?

– Ну-ну… – ответила Тереза, подняла ложку и нарочито медленно и основательно вымыла ее под струей воды. – Думай, что говоришь. Когда-нибудь ребенок все равно должен был узнать правду.

– Да, конечно. Но не от тебя! Это дело исключительно Сары.

Тереза подчеркнуто спокойно ответила:

– Боже мой, только не усложняйте ничего! Объясните малышке, кто ее отец, и все. И она успокоится.

– А я? – В глазах Романо был страх.

Тереза выключила плиту.

– Если она тебя любит, то и дальше будет любить. Ничего не случилось!

Романо стоял в дверях. Его глаза блестели.

– Ты знаешь, кто ты? – прошептал он. – Я тебя ненавижу. Ты просто урод.

И он оставил ее одну. Тереза вытащила из-под кухонного стола следующий ящик помидоров и шумно высморкалась в фартук.

Сара, обняв Эльзу, сидела на диване.

– Твоего отца звали Фрэнки, – сказала она. – Ты его помнишь?

Эльза покачала головой.

– Я влюбилась в него во время отпуска на Балтийском море. И вскоре у нас появилась ты.

Эльза тихонько улыбалась и уже почти успокоилась. Она посильнее прижалась к матери и шепотом попросила:

– Расскажи.

– Через пару лет я заметила, что он вовсе не так мил. Ни по отношению к тебе, ни ко мне. Он был злым, даже очень злым. А потом я влюбилась в Романо и вместе с тобой и с ним уехала в Италию. Сейчас Романо твой папа, потому что он заботится о тебе. И потому что он милый и ласковый.

Эльза кивнула.

– А у тебя есть фотография моего настоящего папы?

Сара покачала головой.

– Нет. Ни одной. Сама не знаю почему, но я никогда не фотографировала его. Давай больше никогда не будем говорить о нем, хорошо? Не люблю, когда мне напоминают о прошлом.

– Я тоже не люблю.

– Молчим?

Эльза только кивнула. Сара протянула руку, и Эльза шлепнула по ней своей маленькой ладонью. Да так сильно, что Сара даже вздрогнула.

Тоскана, 22 сентября 1990 года – за пятнадцать лет до смерти Сары

36

В день, когда Эди исполнилось два года, Сара и Романо проснулись раньше, чем обычно.

Тереза приготовила торт с земляничным кремом. В сахарной глазури торчала красная свечка, к которой были приклеены маленькие золотистые ангелочки с пухлыми щечками. Рядом с тортом на большом кухонном столе в квартире Терезы и Энцо именинника ожидал плюшевый медведь такой же величины, как сам Эди. Романо подумал, что малыш может испугаться этого монстра, но ничего не сказал, чтобы не обидеть мать.

Конь-качалка, которого Энцо вырезал из дерева и раскрасил, настоящий цирковой конь, был уже готов и ожидал маленького всадника. Шестилетняя Эльза перебрала всю свою библиотеку, состоявшую из книг с картинками, и выбрала несколько для брата, пусть даже он пока не умел читать. Она уже осваивала мировую литературу и потеряла всякий интерес к детским книжкам. В настоящий момент она с все возрастающим энтузиазмом читала «Сказания классической древности».

Романо и Сара купили для Эди маленький игрушечный парусник, который работал на батарейках и мог плавать кругами.

Когда Эди вместе с Романо и Сарой пришел в квартиру дедушки и бабушки, то с радостным криком бросился к огромному медведю, схватил его со стола и, снова и снова целуя, прижал к себе.

Столь буйное проявление чувств удивило всех. Эди не видел и не слышал ничего вокруг, не обращал внимания на другие подарки и даже не захотел попробовать праздничный торт. Он не выпускал медведя из рук, уселся в углу и что-то шептал ему на ухо.

– Мне кажется, рановато дарить ему игрушечную лодку, – не могла удержаться Тереза, чтобы не ущипнуть Сару. – А вот медведь ему нравится. Это именно то, что надо. Будучи бабушкой, знаешь, чему обрадуется маленький ребенок.

– А будучи матерью, знаешь, насколько вредным для здоровья является кремовый торт, – отбрила ее Сара.

Тереза оскорбленно замолчала.

На ужин Тереза и Энцо пригласили соседей, друзей и родственников. Сразу после завтрака Тереза занялась подготовкой меню из пяти блюд и одновременно накрывала стол в гостиной. Эльза помогала бабушке. Ей нравилось месить тесто для лапши, помешивать томатный соус и время от времени пробовать его.

Энцо и Романо поехали в деревню. Они обещали своему соседу, Джанлуке, что помогут ему связать срезанный вереск и загрузить тяжелые тюки на прицеп, но собирались вернуться около двенадцати часов на обед.

Сара пошла с Эди в сад. Она постелила несколько одеял, принесла подушку для медведя и все остальные подарки на случай, если Эди ими заинтересуется.

Битый час Сара наблюдала, как сын играет с медведем, потом у нее начали слипаться глаза. Она ужасно скучала и хотела только одного – прилечь на одеяло и вздремнуть хотя бы пару минут. В конце концов она улеглась на бок. Эди решил, что для медведя тоже наступил тихий час, и уложил его на подушку.

В этот момент в двери появилась Тереза.

– Иди к телефону! – позвала она. – Это твои родители из Германии.

Сара встала.

– Сиди здесь, – приказала она Эди. – Не двигайся с места, слышишь? Мама сейчас вернется.

Когда Сара вбежала в дом, Терезы в дверях уже не было. У нее на печке стояла грибная запеканка, поэтому она вернулась в кухню. Сара прошла в коридор к телефону. Это был аппарат с диском для набора номеров, закрепленный на стене. Она прижала трубку к уху.

– Да?

– Алло, дитя мое! – сказала ее мать. – Мы не хотели упустить возможность поздравить тебя с днем рождения Эдуардо и пожелать прекрасного дня.

Регина ставила ударение в слове «Эдуардо» довольно странным образом. Она произносила «ар» очень высоко, почти пела, а само слово растягивала так, словно у нее между зубами была липкая жевательная резинка. Наверное, для нее не было ничего хуже этого имени. Если уж имя «Эльза» шокировало ее, то «Эдуардо» было просто вершиной всего, а вместе имена ее внуков были просто невыносимыми.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала Сара.

С тех пор как они уехали из Германии, Сара мало поддерживала отношения, причем довольно прохладные, с родителями, поэтому боялась каждого телефонного разговора. Мать звонила им только на Рождество, Пасху и на дни рождения. А с отцом она с тех пор больше не разговаривала. Сегодня снова был день, в который Регина считала своим долгом позвонить дочери.

– Как у вас дела? – спросила Сара и подумала об Эди, который, как она надеялась, все еще играл на одеяле с медведем. – Вы здоровы? Как у папы с сердцем?

– Иногда дает сбои, – ответила ее мать. – Как всегда. В этом смысле ничего не изменилось. Таблетки уже слабо помогают, так что скоро придется ставить прибор для поддержания сердечного ритма. Но неужели тебя это интересует?

– Иначе я бы не спрашивала.

Они снова принялись за старое. У обеих не хватало терпения хотя бы две минуты поддерживать необязательный и почти дружеский разговор.

– А у вас? Все в порядке? Как дела у Эльзы и у малыша?

– Хорошо. Даже очень хорошо. Эльза почти прекратила кричать. Она счастлива. Но я уже тебе об этом рассказывала.

– Ну что же, я рада.

Тон Регины стал резким. Ясно, что она имела в виду совсем противоположное. Слова, что Эльза счастлива, она воспринимала как критику в свой адрес. Пока этот ребенок был на попечении бабушки в Германии, он только и делал, что постоянно орал. Как только Эльза попала к итальянцам, то якобы стала счастливой. Регина не могла этому поверить, было просто бессовестно со стороны Сары говорить такое своей матери.

– Мама, извини, но мне пора заканчивать разговор. Эди остался один в саду. Мне нужно вернуться к нему.

– Жаль. Я думала, что ты найдешь для матери хотя бы пять минут времени. В конце концов, мы достаточно редко звоним друг другу.

– Так звони мне чаще, мама. Лучше всего вечером, когда дети уже в постели, тогда у меня больше времени. Пока, мама. И передай привет папе. Я надеюсь, что у него станет лучше с сердцем.

Мать положила трубку. Совершенно неожиданно, не сказав ни слова на прощание. Ей всегда удавалось повернуть разговор таким образом или оборвать его так, что Сара оставалась наедине с укорами совести.

«Сегодня день рождения Эди, – подумала она и глубоко вздохнула. – Сегодня праздник. Сегодня я не дам себя разозлить».

Она вернулась в сад. Эди там не было.

37

Медведь все так же лежал на подушке, как и несколько минут назад, когда она ушла в дом. Сара сразу поняла, что произошло нечто ужасное. Она не кричала, не бежала. Она стояла словно парализованная и пыталась осознать, что на одеяле пусто и Эди здесь уже нет. Она окинула взглядом сад, который достаточно хорошо просматривался, но малыша нигде не было видно.

Примерно через три секунды она пришла в себя, и ее оцепенение превратилось в панику.

– Эди! – закричала она. – Тереза, быстрей сюда, Эди исчез!

Тереза не отзывалась. Наверное, она была в кухне и у нее работало радио или телевизор. Тогда она не слышала, что происходит на улице.

Сара с криками обежала весь сад. «Боже, пожалуйста, не допусти, чтобы что-то случилось! Пожалуйста, пожалуйста, Боже мой, Боже, не допусти этого! Романо никогда меня не простит». Она подбежала к невысокому ограждению из камня и посмотрела вниз. Если бы он упал с террасы, поросшей оливами, вниз, то должен был лежать где-то внизу, а это место просматривалось хорошо. Но Эди там не было. И в этот момент Сара заметила, что игрушечный парусник, которого Эди до сих пор не удостоил даже взглядом, исчез.

Между сараем и домом был проход шириной приблизительно в метр, за которым находился огород, принадлежавший Энцо и Терезе, и фруктовый сад. Там же был маленький заиленный пруд, берега которого заросли камышом и травой. Парусник колыхался на воде.

Пруд был мелким, и дно там было покатым, но он оказался слишком глубоким для двухлетнего малыша, который лежал в воде головой вперед и не двигался.

Сара бросилась к пруду и вытащила из воды Эди, который мягко обвис на ее руках. Его бледное мокрое личико было спокойным, глаза закрыты, в волосах ил.

– Тереза! – закричала Сара изо всех сил. Она положила Эди на землю и стала ритмично нажимать на его грудную клетку. – Проснись, воробушек мой, мое самое любимое сокровище, проснись! – Она пыталась делать ему искусственное дыхание.

Прибежала Эльза.

– Скажи бабушке, чтобы позвонила в «скорую помощь»! – крикнула Сара. – Эди умирает! Скорее!

Эльза все поняла и бросилась к дому. Через несколько секунд появилась Тереза.

– Что случилось?

– Он лежал в воде. Позвони в «скорую помощь», быстро! Может, вертолет… Я не знаю, что… Я не знаю, жив ли он!

Тереза больше ничего не сказала и побежала в дом.

Сара взяла сына на руки. Она хлопала его по спине, снова и снова прижималась ртом к его маленькому носику, вдувала свое дыхание в его тело.

– Дыши, Эди, ради Бога, ты должен дышать!

Через пятнадцать минут приехала машина «скорой помощи» с оборудованием для реанимации. Эди была оказана лучшая медицинская помощь, какая только могла быть в его состоянии, и врачи добились невозможного: они вернули Эди к жизни.

Когда Романо и Энцо в половине первого вернулись в Монтефиеру, их ожидал не праздничный обед, посвященный дню рождения, а заплаканная Тереза, которую утешала маленькая Эльза.

Тереза была едва в состоянии говорить. Романо и Энцо не смогли понять из ее рассказа, что произошло, она даже не могла сказать, жив ли Эди. Энцо хотелось хорошенько встряхнуть жену и ударить о стену так, чтобы она прекратила истерику, но он взял себя в руки и сказал Романо:

– Едем скорее туда. В больнице все узнаем.

Сара решила сказать правду. Пока Эди в реанимации боролся за жизнь, она была не в состоянии собраться с мыслями, не говоря уже о том, чтобы придумать какую-нибудь историю, которая, возможно, сняла бы с нее вину и могла ее оправдать. Она сидела, словно окаменев, на деревянном стуле, привинченном к стене, и смотрела на плакат, который предупреждал о вреде курения. «Vuoi smettere di fumare? – было написано там. – Tuo medico ti aiuta». Она снова и снова тупо читала эти слова, не понимая, что они значат. Потом она произнесла их про себя по-немецки: «Ты хочешь бросить курить? Твой врач поможет тебе». Но по-прежнему не понимала их значения. Ее голова была пустой, как длинный белый коридор, по которому время от времени, не обращая на нее внимания, пробегали медсестры.

«Меня здесь нет, – думала Сара, – ничего не случилось, все в порядке. Сейчас этот кошмар закончится».

Она хотела рассказать Романо все, до мельчайших подробностей, все, что только сможет вспомнить. Не одна она была виновата, все были немножко виноваты тоже. Может, он согласится с ней, а может, и нет. Возможно, он бросит ее, вышвырнет из своего дома. Она не будет защищаться, не будет просить пощады, не будет плакать. Она просто уйдет, уедет домой. И скажет родителям: «Я снова здесь. Все пропало, Эди мертв. Теперь вы довольны?»

Она обратила внимание на большой красно-белый плакат, который висел над стеклянной матовой дверью. «Terapia intensiva | Reanimazione» было написано там.

«Что он видел, когда умирал? – думала она. – Ангелов? Облака?»

Снова и снова она читала табличку на двери.

«Может быть, не все потеряно…»

Саре казалось, что прошла целая вечность, когда она заметила Романо и Энцо, идущих по коридору. Оба шли очень медленно, словно боялись того, что их ожидает.

Когда Романо подошел, она встала и посмотрела ему в глаза. Ее лицо было красным от стыда и страха.

– Прости меня, – сказала она – Я так сожалею… Мне хочется повернуть время вспять, чтобы ничего не случилось.

Она ожидала, что Романо ударит ее, закричит или обольет ее презрением, но ничего подобного не случилось.

Он смотрел через окно клиники на пологие холмы, леса и виноградники, гладил ее по голове и молчал.

Прошло пять дней после несчастного случая. Эди все еще был в больнице. Однажды вечером Романо сказал Саре:

– Я знаю, что ты никогда бы не сделала ничего, что могло навредить Эди. Нет ничего, что ты сделала бы нарочно. Я не буду ломать себе голову над тем, как все произошло и что можно было предотвратить… Случилось то, что случилось. А поскольку ты этого не хотела, на тебе вины нет. Но я не должен был покупать этот парусник! Я идиот! Нельзя дарить кораблик маленькому ребенку! Игрушка понравилась мне, поэтому я ее и купил. Я купил ее для себя, Сара! Я хотел играть с ним и с парусником! Я виноват! Если бы не кораблик, он бы никогда не упал в пруд!

Он закрыл лицо руками. Сара подошла и обняла его.

38

Врачи спасли Эди жизнь. Но он какое-то время находился в состоянии клинической смерти, и никто не мог точно сказать, как долго. Сара тоже не имела понятия, сколько на самом деле продолжался ее телефонный разговор с матерью. Кровообращение в мозгу Эди было нарушено, некоторые его области бесповоротно погибли. Врачи объяснили Романо и Саре, что их сын инвалид и всю жизнь будет пребывать на стадии развития ребенка. Полное выздоровление исключено, но с помощью любви и специальных занятий можно достичь некоторых успехов.

– С тех пор как это случилось, я не могу ночами спать, – сказала мать Сары Регина по телефону. – Это так ужасно, дитя мое! Как ты только это выдерживаешь?

– Да никак, мама. Прежде всего потому, что этого бы не случилось, если бы мы в то время не говорили с тобой по телефону.

Голос Регины стал пронзительным:

– Ты хочешь сказать, что виновата я? И лишь потому, что позвонила тебе?

– С тех пор как я в Италии, наши телефонные разговоры стали далеко не дружественными. Ты звонишь не тогда, когда хочешь поговорить со мной или узнать, как у нас дела, а только если у кого-нибудь день рождения и ты чувствуешь себя обязанной…

– О чем это ты? – Регина чуть не поперхнулась.

– Если бы я сказала «Мама, я сейчас не могу говорить», ты бы обиделась. Вот я этого и не сказала. И случилось то, что случилось.

– Я же хотела как лучше! Я не могла знать, что у тебя нет времени! – закричала мать. – Бессовестно с твоей стороны пытаться переложить всю вину на меня!

Она разрыдалась и положила трубку.

«Спасибо, мама, – горько подумала Сара, – спасибо за любовь и понимание».

Когда Эди вернулся домой, он был совершенно другим. Его жизнерадостность уступила место апатии, а любопытство – полной безучастности. Он послушно сидел на стульчике, ничего не просил, не плакал и почти ничем не интересовался. Когда к нему приближалась наполненная едой ложка, он послушно открывал рот, как птенец, и глотал все, что дают. Он не отказывался от пищи, он ел столько, сколько давали. Сара узнала, какое количество пищи нужно его маленькому телу, и просила Терезу не давать больше, чем необходимо. Но Тереза этого не придерживалась. Она знала все лучше всех.

– Если он открывает рот и ест, значит, голоден, – сказала она строго. – Он знает, что для него хорошо. Сытые дети не едят, они выплевывают все или сжимают губы, так что между ними невозможно просунуть лист бумаги, не то что ложку.

– Здоровые дети – возможно, – парировала Сара, – но Эди больной. Когда ты наконец это поймешь? Он не знает меры, он потерял контроль над своим телом. Может быть, он даже утратил некоторые инстинкты.

– Sciocchezze! – пренебрежительно сказала Тереза, что означало не что иное, как «глупости».

– Почему в день рождения, когда все это случилось, ты не осталась на пару минут с Эди, когда мне нужно было подойти к телефону? Неужели дурацкая грибная запеканка была для тебя важнее, чем внук?

– Ты что, хочешь сказать, что это я виновата?

– Я спросила, почему ты на пару минут не осталась с Эди и не присмотрела за ним, черт возьми! Ты сама позвала меня к телефону, ты знала, что я не смогу проследить за ним!

– Мне и в голову не пришло, что ты будешь болтать по телефону так долго!

– Это было всего лишь пару минут!

– Почему ты не перезвонила позже? Ты же знала, что я занята!

– Значит, тебе говняная запеканка была важнее, чем твой внук?

– А тебе телефонный разговор был важнее, чем твой сын?

– Что ты только за человек, Тереза!

– А что ты только за мать, Сара!

– Я тебе этого никогда не прощу! – заявила Сара.

– Я буду молиться за тебя, – снисходительно ответила Тереза, вышла из комнаты и громко захлопнула за собой дверь.

Хотя Тереза старалась отходить ко сну в мире с собой, окружающим миром и прежде всего с Энцо, который спал рядом с ней, в этот вечер она не смогла удержаться от того, чтобы не упрекнуть его. Слова Сары, что лучше бы она вместо грибной запеканки проследила за Эди, грызли ее душу, и у Терезы было такое чувство, что она лучше будет спать, если найдет следующего виноватого.

– Даже не могу сказать, сколько мы с тобой об этом говорили и сколько раз я просила тебя засыпать эту лужу! Ты десять раз обещал мне это сделать. И что? Да ничего! Если бы ты послушался меня, Эди был бы здоров.

Тереза в ночной рубашке сидела на краю крепкой дубовой кровати, на которой спали еще ее родители. За кроватью висело аляповатое изображение Святой Девы Марии с ребенком, Иисусом Христосом, на руках. У обоих были сияющие сердца в груди и тяжелые золотые нимбы святых. Тереза энергично смазывала кремом свои сухие локти, покрытые толстой коркой, напоминающей кожу рептилии.

Энцо, который лежал на спине, пытаясь заснуть, открыл глаза, но увидел только круглую спину жены, крепкую и согнутую, словно она последние двадцать лет изо дня в день таскала на себе вязанки дров. Длинные седые волосы, которые днем были заплетены в косу или собраны на затылке в пучок, неаккуратными прядями падали ей на плечи.

«Ведьма, – подумал он, – старая злобная ведьма».

– Почему ты не отвечаешь? – никак не могла успокоиться Тереза.

– Что я должен сказать? Животные пьют из этой лужи, поэтому я ее и не трогал.

Тереза рассмеялась коротким сухим смехом.

– Тебе что, животные дороже, чем внук?

И вдруг на Энцо навалилась страшная тоска. Сколько времени он уже не имел близости с женщиной? Годы. Он даже не помнил, когда это было. Его жизнь закончилась.

Тереза откинула одеяло, улеглась и прикрыла ноги. Она, как и Энцо, лежала на спине, сложив руки на груди.

Он никогда больше не найдет в себе силы прикоснуться к ней!

– Я же не ясновидящий, – прошептал он. – Каждая лестница может стать опасной, каждый нож, каждая кастрюля, каждое окно… Да что угодно! Мы не можем отказаться от всего этого только потому, что в доме маленький ребенок.

– Ты, я вижу, не хочешь говорить по делу, сразу же начинаешь язвить, – продолжала она. – Хотя уже со вторым человеком из-за твоей халатности происходит несчастный случай. С той только разницей, что Эди, в отличие от Розы, выжил.

– Тебе что, доставляет удовольствие быть такой мерзавкой?

– Я только говорю вслух то, о чем ты даже подумать боишься. Тебе просто страшно посмотреть правде в лицо.

– Заткнись, Тереза, не выводи меня из себя!

Хотя голос Энцо звучал слабо, он с трудом подавил в себе желание наброситься на жену, схватить ее за горло и держать до тех пор, пока наконец не наступит покой.

– Все так и есть. Если бы ты вовремя засыпал пруд, ничего бы не случилось.

Тереза, конечно, права, но совсем необязательно травить ему душу. Иногда он думал, что не засыпал пруд именно потому, что она очень много говорила об этом, зудела и постоянно доставала его. Он хотел позлить ее, прикидываясь бестолковым. И сейчас она праздновала триумф, пусть даже проклятый и горький.

Он отвернулся и натянул одеяло на голову, хотя у него болело бедро, когда он лежал на боку. Тем самым он недвусмысленно давал понять, что у него нет желания говорить с ней.

– Да простит тебя Бог! – пробормотала Тереза, тоже повернулась на бок и решила, что она слишком устала, чтобы читать вечернюю молитву. Не прошло и трех минут, как она уже храпела.