Текст книги "Обитель зла"

В три часа ночи он услышал шум машины перед домом. Он несколько часов сидел на диване, не чувствуя усталости, и ждал. Ему было все равно, когда она приедет – среди ночи или только завтра, он все равно не мог уснуть. Ему казалось, что он больше никогда в жизни не сможет заснуть.

Она, разувшись, на цыпочках поднялась по лестнице и прошла мимо открытой двери в гостиную. Романо сидел в темноте. Она уже хотела зайти в ванную, когда он заговорил:

– Иди сюда, я не сплю.

У него был глухой глубокий голос.

Сара испуганно вздрогнула, вошла в гостиную и включила свет.

– Что случилось? Почему ты сидишь в темноте?

– Заходи и садись, – улыбнулся Романо.

Сара села. Романо сунул ей в руку бокал с вином.

– Выпей глоток со мной, я так долго ждал тебя.

У Сары было очень неспокойно на душе. Что произошло? Романо был таким чужим. Его спокойствие и улыбка нагоняли на нее страх.

Романо видел, как задрожала ее нижняя губа, и успокаивающе положил руку ей на колено.

– Сара, ты меня вообще любишь? – Он еще никогда не задавал этого вопроса в такой резкой форме, как сейчас.

– Да. А почему ты спрашиваешь? – Она почувствовала, что краснеет. – Конечно, я люблю тебя, Романо, даже очень. Иначе бы не вышла за тебя замуж.

– Ну, тогда хорошо. – Он снова улыбнулся и погладил ее по колену.

Было около половины четвертого утра. Сара выпила две бутылки красного вина с Антонио, она выдохлась и чувствовала себя так, словно пробежала дистанцию в пять тысяч метров. Она была пьяна и устала до смерти, и ей хотелось лишь одного – лечь в постель. Романо был ей неприятен. Она попыталась встать, но он силой усадил ее обратно.

– Пожалуйста, останься еще на минуту.

Романо подошел к окну. Он стоял, повернувшись к ней спиной, и говорил спокойно и медленно:

– Не надо игры в прятки, Сара. И лжи. Давай будем откровенны друг с другом. Большего я не требую.

– Я не понимаю… – Ее сердце бешено забилось.

– Нет, ты понимаешь. Его зовут Антонио Грациани, ему двадцать пять лет, он живет на Виа дель Пеллегрини и выглядит чертовски хорошо. Он работает в магазине на улице Виа ди Чита, и у тебя с ним любовная связь. Вы регулярно встречаетесь у него или в Casa della Strega. Как и сегодня вечером.

Сара молчала. Перед глазами у нее все плыло.

– Мне тяжело смириться с этим. Я еще не знаю, что буду делать, но тебя я не брошу.

Он надолго замолчал, не глядя на нее.

Сара не проронила ни звука и боялась даже дышать.

Романо глубоко вздохнул и сказал:

– Но я хочу знать, где ты и когда ты встречаешься с ним. Больше не надо таинственности. Я не слишком многого требую?

Сара покачала головой, но он этого не видел, поскольку по-прежнему стоял спиной к ней и смотрел на ночную, словно вымершую, улицу, где горел один-единственный фонарь. Потом он повторил свой вопрос:

– Я не слишком многого требую?

– Нет, – выдохнула Сара.

– Хорошо. – Только сейчас он повернулся к ней лицом. – Мне изменяют, и я не хочу, чтобы меня еще и обманывали. Этого я не вынесу. Я должен знать, что происходит.

– Да.

– Иначе наши отношения закончатся.

– Да.

– Спокойной ночи, Сара.

– Спокойной ночи, Романо.

Он очень бережно поставил свой бокал на стол и вышел из комнаты. Наступил тяжелый и болезненный момент в его жизни, которого он просто не мог себе представить.

Тоскана, ноябрь 2004 года – за одиннадцать месяцев до смерти Сары

Еще три четверти часа до приземления во Флоренции. В небольшом самолете «Люфтганзы» было прохладно, но он потел так, словно находился в джунглях, где влажность воздуха составляет девяносто восемь процентов. Пот стекал тонкими струйками у него по спине, рубашка прилипла к телу, даже на ресницах дрожали капельки пота.

Ему было трудно дышать, и он с трудом втягивал воздух, чтобы преодолеть тошноту и головокружение. Его дрожащие руки оставляли влажные пятна на маленьком откидном столике, прикрепленном к спинке кресла впереди.

– Вам плохо?

Стюардесса нагнулась к нему, и ее глаза показались ему похожими на шарообразные глаза какой-то рептилии. Ее лицо было зеленым. Он испуганно отшатнулся, но потом заметил, что все вокруг было зеленым. «Это конец, – подумал он. – Проклятье, теперь мне конец!»

– Принесите мне двойной виски, – с трудом выговорил он. – Или нет, лучше тройной.

Стюардесса кивнула, с подозрением посмотрела на него и удалилась.

В кабине пилотов она сказала, что одному из пассажиров очень плохо, но он потребовал алкоголь.

– Значит, отнеси ему виски, – ответил второй пилот. – Через полчаса мы будем во Флоренции, раньше возможности приземлиться нет. Может, у него turkey [86]86
  Ломка (амер. сленг).


[Закрыть].

Она принесла ему стакан для воды, полный виски, который он выпил маленькими глотками, но очень поспешно. Через несколько минут краски постепенно снова пришли в норму, и все вокруг него уже не было зеленым. Однако расслабляющее действие по-прежнему не наступало, и ему все еще было очень плохо. Мужчина рядом читал газету «La Natione», очевидно, был итальянцем. На носу у него были очки в дешевой оправе, модные в семидесятых годах, да и серый костюм выглядел так, словно с тех пор он не мог позволить себе купить новый. При этом у него были ухоженные, с маникюром руки, а лицо было выбрито так, что кожа напоминала кожу ребенка. Он сочувственно улыбнулся.

– Meglio? [87]87
  Лучше? (итал.)


[Закрыть] – спросил мужчина.

Он кивнул в ответ, не зная, о чем его спросили, и вдруг почувствовал огромное желание наблевать на серый костюм соседа.

Ему вообще не надо было ввязываться в это проклятое путешествие. Сейчас ему все действовало на нервы, и прежде всего то, что он чувствовал себя узником в этом самолете. Ситуацию осложняло также то, что у него в кармане брюк был пакетик с марихуаной. Если он попадется с ним в аэропорту, все будет кончено. Он будет медленно гнить и подыхать в какой-нибудь итальянской тюрьме, потому что без наркотиков уже давно не может жить. Ему сейчас обязательно нужен был joint [88]88
  Косяк, сигарета с марихуаной (амер. сленг).


[Закрыть].

Или чуть-чуть кокаина. Где-нибудь в аэропорту, до того как опять начнутся галлюцинации. Он в который раз спросил себя, какой в него вселился дьявол, что он ради какого-то идиотского кинофестиваля согласился лететь в Сиену.

Перед ним сидел Тобиас. Тридцатилетний выскочка, который после затяжного изучения философии и психологии закончил также двухлетний курс киноискусства в школе средств массовой информации в Гамбурге и после этого вообразил, что будет величайшим режиссером в мире. Тобиас жил вместе с сестрой, у него всегда были жирные волосы, а рубашку он принципиально выпускал поверх брюк. Особенно он любил придумывать бренды для своего имиджа. Так, например, у него на шее вечно болтался секундомер – все равно, было это во время работы или нет, – и он постоянно пользовался им. Большинство людей выходили из себя, когда он во время разговора нажимал на секундомер и засекал, как долго говорит собеседник, но Тобиаса это не смущало. Он утверждал, что таким образом развивает чувство диалога и его продолжительности.

В этом году в Сиене впервые проводился «Festival di profes-sionisti giovani del cinema», кинофестиваль молодых режиссеров, победителям которого вручался приз «Campanile». Приз этот был золотого, серебряного и бронзового цвета и выполнен в виде колокольни, у которой сверху находился маленький колокольчик, звонивший, если взять его в руки и потрясти. Тобиас был режиссером фильма, который выступал в номинации немецкого вклада в кинофестиваль. Это был его первый фильм со звучным названием «Дорога на пляж», и он был убежден, что непременно завоюет золотую колокольню. Он вообще считал себя величайшим режиссером всех времен, полагая, что никто ему и в подметки не годится. Любую критику он, разумеется, категорически отклонял, и если даже изображал из себя чуткого к мнению других человека, то это был чистый театр. Очевидно, Тобиасу было скучно, потому что он приподнялся и обернулся назад.

– Эй, Амадеус, – улыбаясь, сказал он, – вот что я хотел сказать… Ты, конечно, можешь делать все, что хочешь, но почему ты отказываешься остановиться в гостинице?

– Я ненавижу гостиницы, – ответил он слабым голосом. – Гостиницы – это самое глупое, скучное и некреативное, что только существует на свете. Самых разных людей со всего мира, как в детском саду, запихивают в одинаковую мебель. Избавь меня от гостиниц!

Он написал музыку к этому фильму. Это была его самая большая и удачная работа, возможно, гениальная. Конечно, Тобиас этого не заметил, он вообще не терпел гениев возле себя. Но он и сам знал, что создал то в светлые, то в туманные периоды жизни.

Тобиас больше ничего не сказал и уселся на свое место.

Амадеус хотел спросить, на какое время заказан автобус, на котором часть группы должна выехать в Сиену, однако передумал. Пусть будет так, как будет. Изменить он все равно ничего не мог, но в душе надеялся, что найдет время на пару затяжек, до того как придется трястись долгих два часа в автобусе.

Через двадцать минут они приземлились во Флоренции. Он спустился по трапу из самолета, боясь потерять равновесие и рухнуть головой вниз на летное поле. Он шел, как старик, тщательно рассчитывая каждый шаг и сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Небо Флоренции затянули тучи, но воздух был слишком теплым для ноября. Его снова бросило В пот – теперь уже когда он шел к ожидавшему автобусу для пассажиров самолета. Времени принять наркотик не было, но его хотя бы не проверили итальянские таможенники.

Воздух в салоне был спертый, и ему стало так скверно, как уже давно не бывало. Не все окна в автобусе открывались, и у него возникло огромное желание повыбивать стекла.

На свободное место возле него уселся Тим, режиссер-оформитель фильма. Они уже работали вместе над многими проектами и успели подружиться.

– О боже, Амадеус, – сказал Тим и ухмыльнулся. – Как же дерьмово ты выглядишь!

Он лишь пожал плечами.

Тиму было известно, что Амадеус с удовольствием и регулярно напивается сверх меры, но он не знал, что тот еще и наркоман. Как композитору, пишущему музыку к фильму, Амадеусу полагалось иметь благопристойный вид. Пару раз, когда чувствовал себя достаточно хорошо, он показывался на съемочной площадке и разговаривал с Тобиасом. Но только тогда, когда уровень наркотика в его крови был на достаточном уровне и он мог спокойно и разумно аргументировать свое мнение. И так же осторожно он вел себя, когда требовалось его присутствие в помещении для монтажа фильма.

А в остальное время он работал дома, чаще всего по ночам. Он снова и снова смотрел фильм, пока ему не начинали сниться эпизоды из него, пока он мысленно не оказывался в нем и пока в его голове не начинала звучать музыка к этому фильму. Когда становилось темно и тихо, когда дым марихуаны уносил его из этих мест, в его мозгу гремели оркестры. Одурманенный, он записывал ноты, пока слышал музыку. А слышал он ее ночами напролет.

Он написал музыку к фильму, и у него получилось произведение, превратившее незатейливые картинки Тобиаса в фейерверк чувств. Его музыка настолько глубоко проникала в подсознание зрителей, что большинство из тех, кто смотрел фильм, даже этого не замечали. Он, лишь он один, был волшебником, поднявшим на Олимп какого-то Тобиаса, который не был достоин того, чтобы попасть туда.

Два месяца он жил только образами и музыкой. Он похудел на несколько килограммов, заработал общее переутомление и нервное истощение и не жил, а существовал в квартире, которую ничем, кроме как мусорной свалкой, назвать было нельзя. Монтажист Сибилла, которая считала его очень привлекательным, однажды без предупреждения заглянула к нему в гости, но увидев, как он живет, сбежала уже через пятнадцать минут.

Для Тима поездка в Сиену была своего рода игрой на своем поле. Этот город был второй родиной Тима. У него была там небольшая квартира, и он жил в Германии только тогда, когда по работе этого просто невозможно было избежать. Поскольку Тим знал, как неуютно Амадеусу в гостинице, он пригласил его на пару дней к себе. В гостиницах с их комнатами для некурящих, с маленьким мини-баром, где можно найти только воду и фруктовые соки, такой музыкант, как он, сошел бы с ума. К чему ему завтрак, если он просыпался тогда, когда столы были давно убраны? А горничные, бесцеремонно входившие в номер в девять утра, доводили его до белого каления.

В итоге великодушное предложение Тима стало решающим аргументом, и он согласился принять участие в поездке в Сиену.

Автобус остановился перед гостиницей «Nuove Donzelle», где размещалась съемочная группа. Отсюда пешком было максимум шесть минут до улицы Виа делле Терме, где жил Тим. Дом переживал не лучшие времена: грязная штукатурка бежевого цвета осыпалась с фасада, почти все темно-коричневые, мрачно выглядевшие ставни на окнах были закрыты. Небольшие выступы с железными коваными ограждениями заменяли балконы, которые и без того были редким явлением в Сиене.

– Benvenutto [89]89
  Добро пожаловать (итал.).


[Закрыть] в Сиену!

Тим улыбнулся и открыл тяжелую деревянную дверь, которую можно было скорее назвать воротами. По виду она представляла собой большую ценность, чем все каменное строение.

Каменные ступени были стерты тысячами ног, когда-то ходивших по этой лестнице. Эта мысль показалась Амадеусу очень трогательной, и он почувствовал внезапную симпатию к старому дому.

Тим открыл дверь своей квартиры на втором этаже, и их встретил застоявшийся, тяжелый, влажный воздух со сладковатым запахом.

– Наверное, ловушки для крыс полны, – сказал Тим, – воняет дохлятиной. Проклятие, Амадеус, да что с тобой? – спросил он тут же, потому что его гость покачнулся и едва удержался на ногах.

Но крысоловки, дохлые крысы и вонь были ему до лампочки.

– Мне надо сесть, – прошептал он, – мне плохо, Тим. Пожалуйста!

Перепуганный Тим поспешно проводил его в комнату, которая, похоже, служила гостиной, и распахнул окно. Дневной свет и уличный шум заполнили помещение, которое было больше, чем можно было подумать, находясь снаружи. Амадеус тяжело опустился в кресло. Единственное, на что он сразу же обратил внимание, был рояль, стоявший перед большим окном. Черт возьми, рояль в этой запущенной квартире! Он не был уверен, существует ли рояль на самом деле или у него уже начались галлюцинации.

Тим вышел из кухни с бутылкой вина и с бутербродом, который не съел в самолете и прихватил с собой.

– Больше у меня ничего нет, – сказал он, – нужно будет выйти кое-что купить. Можно не волноваться, магазины открыты до семи-восьми вечера. А потом я приготовлю что-нибудь вкусное. – Он открыл вино, взял с полки два бокала и подул в них, прогоняя пыль. – Я долго не был здесь. Это всегда такое дерьмо… В принципе, надо бы основательно вычистить всю квартиру.

Первый бокал вина Амадеус влил в себя одним махом, глубоко вздохнул и быстрыми, но уверенными движениями скрутил сигарету с марихуаной. Глубоко затянулся, закрыл глаза и запрокинул голову. Когда он после нескольких затяжек снова открыл глаза и посмотрел на Тима, глаза у него были стеклянно-прозрачные, а зрачки расширены. Но он улыбался. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Тим. – Что-то ты так сильно взялся…

Но он только отмахнулся, растер последние крошки табака между пальцами и принялся за бутерброд. На его лицо вернулись краски жизни.

Тим поставил бутылку вина и бокал на рояль, туда же отправились ваза с чипсами и графин с водопроводной водой. Амадеус содрогнулся. Это был смертный грех. Ему захотелось схватить свои вещи и исчезнуть, но для этого не хватало сил. Тим был невеждой в вопросах музыки. Похоже, он даже не знал, каким сокровищем обладает и какая ценная вещь стоит в этой обшарпанной квартире.

Он вспомнил об одном случае в гостинице «Риц-Карлтон» в Берлине, где много лет назад каждое воскресенье вечером играл в ресторане на рояле. Тогда какой-то японец заказал двести пятьдесят граммов икры за тысячу восемьсот марок, съел совсем каплю, высморкался в салфетку, сунул ее в икру и сказал, чтобы официант убирал со стола.

А теперь еще и Тим.

– Ты что, используешь рояль в качестве стола?

– Чаще всего. Когда смотрю здесь телевизор и одновременно ем, – признался Тим.

– Это отвратительно до блевотины! – Амадеус почувствовал, как в нем зарождается гнев. – Такой рояль – просто фантастика. Самое лучшее, что может быть! Как можно на нем есть?

– На нем можно делать кое-что еще, – засмеялся Тим. – Ладно, не выпендривайся и не строй из себя черт знает что. Что купить? Чего ты хочешь? Впереди целый вечер…

Он успокоился. Тим просто в этом ничего не соображал. Все равно, как если бы кто-то выставил дорогой кабриолет на несколько лет на улицу, под дождь и снег.

Перспектива получить горячий ужин настроила его на мирный лад.

– Pasta, – сказал он и заставил себя улыбнуться. – Это было бы прекрасно.

– О'кей! – Тим вскочил. – Через десять минут я вернусь.

Как только дверь квартиры захлопнулась, Амадеус встал, поднял крышку рояля и взял несколько аккордов. Инструмент был просто великолепный, но расстроенный. Придется пригласить настройщика. Это оправдает себя в любом случае, пусть даже и на пару дней.

Немного позже они вместе ужинали в кухне. Тим приготовил макароны со сливочным соусом и шампиньонами. К ним они выпили три бутылки вина, а затем еще и граппы.

– Ты играешь на рояле? – спросил он.

Тим отрицательно покачал головой.

– Кроме «Маленького Ганса» одним пальцем, ничего не могу.

– А как получилось, что такой великолепный рояль оказался здесь?

– Восемь лет назад я делал декорации для итальянского фильма. «Sonata per mamma» [90]90
  «Соната для мамы» (итал.).


[Закрыть], так он назывался. Там речь шла об одной продавщице, страдающей депрессией. Она работает в Неаполе в супермаркете, пребывает в полном отчаянии и однажды в таком состоянии убивает мужа. После убийства она бежит к своей дочери певице во Флоренцию. Дочка объявляет об отмене всех концертов и переселяется вместе с матерью в крестьянский дом на берегу моря в Апулии. Все, что она берет с собой, – это чемодан и рояль.

– А потом?

– А потом обе женщины живут одной только музыкой. Дочь играет для матери, музыка становится для нее наркотиком. Они отрываются от реальности, строят забор вокруг своего поместья и убивают каждого, кто заходит к ним. Они питаются трупами, которые таким образом никогда не могут быть найдены.

– О боже мой! И итальянцы такое снимают?

– Да, фильм имел огромный успех.

– И как же он заканчивается?

– Они вместе кончают жизнь самоубийством. Последняя соната, которую дочь написала для матери, уносит их души с собой.

– Похоже на китч. – Он громко рыгнул.

– Зато прекрасно. Это был бы фильм как раз для тебя. С твоей музыкой ты бы развернулся вовсю!

– Я и так добился успеха нашим теперешним фильмом.

– Я знаю.

Несколько минут они молчали. Амадеус снова вспомнил вопрос, который хотел задать.

– А рояль?

– После фильма я выкупил рояль у фирмы-производителя за одно яблоко и одно яйцо.

– Даже если он тебе не нужен ни для чего другого, кроме как подставки для ужина…

– Приблизительно так. – Тим ухмыльнулся. – Такой рояль распространяет вокруг себя определенную атмосферу. Даже если на нем не играют. А время от времени сюда, может быть, забредет кто-то вроде тебя и извлечет из него несколько звуков.

В два часа ночи граппа закончилась. Тим вытащил из сундука, стоявшего в коридоре, подушку и одеяло и положил их на диван. Он наводил порядок в кухне, когда услышал, как Амадеуса в ванной стошнило.

Тим постучал в дверь:

– Амадеус, что с тобой? Я могу чем-то помочь?

– Нет-нет, уже все в порядке, – ответил он, и для Тима это прозвучало вполне нормально.

Через три минуты он появился в кухне и выпил стакан воды.

– Что, так плохо?

– Нет, уже все в порядке, не беспокойся.

– Похоже, мы многовато выпили.

Он улыбнулся.

– Я часто блюю. Это совершенно нормально. Тогда я лучше сплю. Спокойной ночи, Тим. И спасибо за все.

– Когда ты хочешь завтра встать?

– Вообще не хочу, – сказал он и пошел в гостиную, где через несколько секунд крепко уснул.

Когда он на следующий день проснулся, было без двадцати минут три. В квартире было тихо, на рояле лежала записка:

«Чао, Амадеус, я на фестивале, посмотрю пару фильмов. Возьми ключ с собой, у меня есть свой.

Тим».

Он тихонько выругался и пошел под душ. Ванная была оборудована очень по-спартански, здесь действительно было только самое необходимое: ванна для душа, сам душ без занавески или перегородки, унитаз, раковина умывальника и над ней зеркало с полочкой, на которой стоял стакан Тима и пластиковая бутылочка с кремом «Nivea» для бритья. Вода, однако, была достаточно теплой. Он долго и тщательно мылся под душем, раздумывая, чем заняться. И абсолютно ничего ему в голову не пришло. На улице слегка моросило, поэтому прогулка по городу не представлялась чем-то привлекательным. Может быть, вечером на фестивале удастся посмотреть какой-нибудь более-менее терпимый фильм. Сегодня четверг, в воскресенье должно состояться вручение призов. Стоя под душем, он напился теплой воды из-под крана и решил, что этого достаточно для завтрака. Может, по дороге он еще выпьет где-нибудь чашку эспрессо.

В шесть вечера начинался фильм-дебют двадцатилетнего сицилийца «Purezza pazza», что означало, ни много ни мало, «Буйная невинность». Фильм рассказывал о роковой страсти четырнадцатилетней девочки к своему восемнадцатилетнему брату. Фильмы такого рода ни в малейшей степени его не интересовали, но он решил, что пойдет туда вдохнуть фестивального воздуха. В любом случае это лучше, чем сидеть в квартире и снова напиться или накуриться.

В словаре он нашел, что настройщик роялей называется «accordatore di pianoforti». Он обыскал всю квартиру в поисках телефонной книги, но так ее и не увидел. Похоже, у Тима нет даже обычного телефонного справочника Сиены. Как он мог проводить в этой квартире несколько месяцев в году, Амадеус не мог себе представить.

Когда он вышел из дома, дождь уже прекратился и на улице появилось много народу, потому что в это время жители Сиены делали послеобеденные покупки. Прямо напротив дома Тима находился магазин «Pizza e vai» [91]91
  Пицца на вынос (итал.)


[Закрыть], где четверть пиццы стоила два евро. От запаха расплавленного сыра, тушеного сладкого перца, жареной салями и острого томатного соуса у Амадеуса разыгрался аппетит. Он купил порцию пиццы и медленно пошел в направлении Пьяцца дель Кампо.