Текст книги "Обитель зла"

Романо, Эльза и Эди стояли перед открытым гробом Сары, держась за руки. Романо слева, Эльза справа, а Эди в середине. Романо железной хваткой держал мясистую руку Эди, который раскачивался из стороны в сторону и периодически подпрыгивал. Эльза тоже пыталась успокоить брата, крепко сжимая его руку.

Прыжки и раскачивания служили у Эди выражением радости. Его лицо сияло, глаза превратились в щелочки и почти полностью исчезли между толстыми щеками. Время от времени он громко смеялся. И каждый раз похоронная процессия вздрагивала.

Дон Матео, сельский пастор, не обращал ни на что внимания. Он благословил гроб, вознес пару молитв, заключительные слова которых «Молись за всех нас…» громко произнесли вслед за ним все присутствующие. Потом он сказал, что Сара была очень хорошей женой, которая жила для семьи, оказывала поддержку мужу и в тяжелые времена не теряла веры.

Эди вырвался и, смеясь, принялся хлопать себя по толстым ногам.

– Эди, перестань! – прошипел Романо. – Ты должен вести себя тихо, иначе я посажу тебя в машину.

– Тихо, Эди, потому что я так хочу! – прикрикнула на брата Эльза, и Эди моментально замолчал. Он выпятил нижнюю губу, и вид у него стал обиженный.

Романо и Эльза снова взяли его за руки. Напротив них по другую сторону ямы за кустом гибискуса, опустив глаза и скрестив руки на груди, стоял Антонио. Мужчина, который был причиной всего. Тот, кого любила Сара.

Антонио Грациани, двадцати девяти лет. У него была фигура матадора, выразительные черты Давида и глаза Мадонны. Полтора года назад он купил небольшой магазин канцелярских принадлежностей в Сиене, недалеко от Пьяцца дель Кампо на Виа ди Читта, золотую мечту каждого хозяина, потому что туристы с восторгом покупали дорогие авторучки, которые заправлялись чернилами, шикарную бумагу для письма и прекрасные книги в кожаных переплетах с пустыми страницами, хотя и не знали, что туда записывать. Сару этот магазин притягивал как магнитом. Она могла бесконечно любоваться вещами, которыми никогда бы не воспользовалась.

На Антонио был черный костюм, белая рубашка и черный галстук, а поверх этого – развевающийся на ветру широкий темно-лиловый плащ. Он не отрывал окаменевшего взгляда от гроба и стоял неподвижно, словно не чувствовал, что Романо сверлит его взглядом.

У Романо было огромное желание швырнуть Антонио в яму и собственноручно зарыть могилу, чтобы эта мрачная глава его жизни наконец закончилась. Но сейчас он стоял перед соперником совершенно бессильный, и ему хотелось оказаться подальше от этого места, в другом времени и в другой жизни.

Эльза в черном платье выглядела хрупкой и нежной, словно семнадцатилетняя девушка, и напоминала фарфоровую куклу. Ее лицо было восково-прозрачным и отрешенным. В глазах не было ни слезинки. Казалось, что она не замечает того, что происходит вокруг. Лишь однажды она прикусила бескровные губы – когда ее взгляд случайно встретился со взглядом Антонио. Второго раза не было.

Наконец все стали бросать в яму землю. Романо был первым. Потом Эльза бросила на гроб белую лилию, а Эди – целую гору сорняков, цветов и веток, которые он собрал несколько дней назад и которые большей частью уже завяли. Цветам он вдобавок поотрывал или пооткусывал головки.

– Было мало – все пропало, – сказал он.

Было уже темно и холодно, а Эди по-прежнему сидел в своем тайнике. Между старой частью дома, в которой жила семья Симонетти, и складом, где Романо держал запасы вина и продуктов для траттории, было небольшое помещение, приблизительно сто двадцать сантиметров в ширину и два метра в глубину. Романо не знал, появилось оно случайно или из-за халатности во время строительства и имело ли вообще какое-то предназначение. Его отец хранил там нераспиленные дрова, поскольку под крышей они оставались сухими. С тех пор как появился Эдуардо, оно стало его царством, его логовом, хотя каждый знал о нем. Если кто-то разыскивал Эди, то сначала непременно шел туда. И если Эди не бродил по оливковым рощам, виноградникам или лесу, то можно было с уверенностью сказать, что он в этом укрытии. В своей комнате Эди только спал, да и то если его к этому принуждали. Ему очень хотелось даже ночевать в своей нише, в своем nido, в своем гнезде, но Сара этого никогда не позволяла.

– Вы что, с ума сошли! – несколько лет назад раздраженно сказала она Романо. – Сами пришли к такой мысли? С меня хватает физической и умственной неполноценности Эди. Не хватало еще, чтобы он набрался клешей, заболел воспалением легких или чтобы его искусали змеи и скорпионы, когда он будет спать там, на улице.

Романо ничего не сказал. Дискуссия была закончена. Эди целыми днями бормотал «злая мама», когда видел Сару. Она не обращала на него внимания, хотя все это ее страшно злило, и через неделю Эди прекратил свои разговоры. Наверное, он за это время забыл, почему мама злая.

Эди исполнилось уже семнадцать лет, но он по-прежнему с утра до вечера сидел в своем логове и играл с кроликом, которого постоянно таскал с собой. Он называл кролика Тигром и был убежден, что у кролика не может быть другого желания, кроме как однажды превратиться в тигра.

Романо, приближаясь к логову Эди, еще издали услышал, как он что-то бормочет себе под нос. У Эди была привычка разговаривать с самим собой. Правда, в его речах трудно было уловить хоть какой-то смысл, порой он просто рифмовал слова. На вопросы он отвечал очень редко и только тогда, когда был в хорошем настроении. Обычно он разговаривал только с Эльзой.

Романо присел на землю перед укрытием Эди, потому что он. страшно сердился, если кто-то заходил туда. Эди даже не взглянул на Романо, продолжая гладить своего кролика, причем так сильно, что Романо удивился, как маленькое животное это выдерживает.

– Тебе хорошо, мое сокровище? – спросил он тихо.

– Сегодня хорошо, завтра так себе, – ответил Эди и поднял отсутствующие брови.

– Мама сейчас спит в земле, а душа ее на небе. Ты это понимаешь?

Эди серьезно кивнул:

– По лестнице все выше.

– Она сейчас высоко, над облаками, и смотрит на тебя. Разве это не прекрасно?

– Прима балерина, – ответил Эди и захихикал.

Он поднял кролика и несколько раз смачно поцеловал его мокрыми губами прямо в нос. Кролик чихнул.

– Ты расстроился, что мама больше не вернется?

Эди задумался на минуту, а потом медленно повторил свою фразу, но уже наоборот:

– Сегодня так себе, а завтра – хорошо.

Романо знал, что больше он ничего не услышит. У Эди был ограниченный запас слов. Большинство он забывал сразу, потому что не понимал их значения, однако те, что можно было срифмовать, запоминал. Иногда он придумывал какую-нибудь поговорку, но вкладывал ли он в нее какой-то смысл, Романо не знал.

Проблема состояла в том, что Эди очень серьезно слушал все, что ему рассказывали. Но насколько он понимал услышанное, узнать было невозможно. Если ему давали какое-нибудь задание, он редко выполнял его. Не потому, что не мог сообразить, чего от него хотят, а потому что моментально забывал о нем, если хоть что-то отвлекало его внимание, будь то жук, ползущий по столу, с которого он должен был убрать посуду, или облако, появившееся на небе и заинтересовавшее его, когда он должен был принести дрова.

При этом у Эди была очень хорошая память и ярко выраженное чувство справедливости, как у собаки, которая никогда не забывает руку, ударившую ее. Он мог неожиданно столкнуть в канаву ребенка, потому что тот несколько месяцев назад смеялся над ним и дразнил его. Подобное навсегда запечатлевалось в его мозгу.

– Нужно вести себя с ним, как с любимой собакой, – сказал однажды Романо Саре. – Тогда ничего не сделаешь неправильно, и он будет любить тебя.

– Ты что, всерьез предлагаешь, чтобы я обращалась со своим сыном, как с собакой? – саркастически спросила Сара. – У тебя что, не все дома?

– Да, только так, – сказал Романо. – Это единственная возможность.

Дискуссия была закончена. Сара так и не поняла, что ей делать с советом Романо.

Иногда она говорила Эди:

– Ты хочешь убрать со стола, а потом посмотреть телевизор, или сразу пойти в свою комнату и лечь спать?

На такое Эди вообще не реагировал. Он не делал ни того ни другого. Просто убегал на улицу, прятался в своем логове, смотрел в вечернее небо и беспрерывно потирал руки.

– Мне не хочется раздражать тебя, – сказал как-то Романо, – но собаку тоже нельзя ставить перед выбором: ты хочешь сейчас лечь на подстилку или лучше пойдешь в конуру? Она никогда не сможет дать тебе ответ, она просто не понимает, чего ты от нее хочешь. Может быть, она выбежит во двор и станет гонять кур. И Эди точно такой же…

Романо сидел на земле перед логовом Эди и чувствовал влажный холод, поднимающийся по ногам. Он взял руку Эди и нежно погладил ее.

– Все снова будет хорошо, поверь мне.

– Заря взошла – мама умерла, – сказал Эди.

Энцо знал, что со смертью Сары изменилась вся его жизнь. Хотя он по-прежнему сидел в своем инвалидном кресле в знакомой комнате возле окна, хотя Тереза готовила ему еду и ухаживала за ним, хотя его приемный сын Романо жил с Эди и Эльзой всего лишь этажом выше, он чувствовал, как одиночество, словно мощная волна, захлестывает его и уносит с собой, и он должен признать свое поражение. Никогда больше волна не выбросит его на берег, откуда смыла. Он был самым одиноким человеком на свете, пусть даже жил под крылом семьи.

Такой женщины, как Сара, никогда больше не будет.

– Не валяй дурака! – набросилась на него Тереза, войдя, как всегда, без стука в комнату и увидев слезы, беззвучно катившиеся по его щекам. – Ты ведешь себя как любовник, потерявший подругу, а не как старый человек, у которого умерла невестка. Что за черт, Энцо? Что с тобой такое?

Он ничего не мог на это ответить. Ему хотелось только одного – чтобы она наконец оставила его в покое. Но она и не думала уходить, а уселась возле окна и, как всегда, начала молиться, перебирая четки. Монотонное бормотание действовало ему на нервы, потому что он знал, что она делала все, что угодно, только не молилась. Губы Терезы двигались, а рот механически что-то бормотал, в то время как ее мысли устремлялись в совершенно ином направлении. Энцо подозревал, что она молилась только потому, что ей казалось глупым молча сидеть напротив и просто смотреть на него.

Прошло, наверное, минут пять, как вдруг она сказала:

– Она тебя прямо околдовала. Я и представить себе такого не могла.

Энцо закрыл глаза, вспоминая, как она впервые появилась перед ним. Молодая, стройная, с маленькой девочкой на руках, которая орала изо всех сил.

– Buono sera, sono Сара! [34]34
  Добрый вечер, я – Сара! (итал.)


[Закрыть] – прокричала она, чтобы перекрыть вопли дочери, и Романо положил руку ей на плечо.

Повинуясь какому-то импульсу, Энцо протянул руки, чтобы обнять ее, но она неправильно поняла его и отдала ему Эльзу, словно он просил разрешения взять девочку на руки. Эльза перестала вопить и удивленно уставилась на него.

– Ciao, cara [35]35
  Привет, дорогая (итал.).


[Закрыть], – сказал он и поцеловал Эльзу. – Я Энцо, твой дедушка.

Он очень хорошо помнил тот холодный зимний день в середине января, когда Романо, Сара и Эльза приехали в Тоскану. Ночью температура снова упала почти до десяти градусов мороза. Над горами висели темные облака, но заходящее солнце нашло просвет между ними, чтобы показать свое слабое оранжевое сияние хотя бы на несколько минут. Наверное, будет снег, он это видел и чувствовал. И был рад за Эльзу. Все дети любят снег, и даже если малышка приехала из более холодной страны, он покажет ей, как прекрасна может быть Италия зимой. Холмов в этой местности было достаточно, но пускай у него и не было санок для Эльзы, зато в чулане лежала огромная плоская железная сковорода, на которой можно прекрасно съезжать с горок.

Он был рад Эльзе и снегу, Саре и Романо, которые привнесли жизнь в их тихий дом, где прежде был слышен исключительно голос Терезы, которая отдавала приказы прислуге или ему, молилась, перебирая четки, или ругалась, поминая святую деву Марию.

Энцо женился на Терезе, потому что ему казалось, что у них родственные души. На тот момент они оба уже прошли середину жизненного пути, потеряли своих супругов по причине их ранней смерти и даже настроились на одинокую старость. Смысл жизни Энцо состоял в том, чтобы работать на своих виноградниках и в оливковых садах, но он хотел знать зачем. У него не было детей, и он мечтал о семье, для которой мог бы вкалывать и зарабатывать деньги. С Терезой они были знакомы уже давно и периодически встречались на деревенских праздниках. Она была здоровой, хваткой женщиной, и ему это нравилось. Ему не нужна была любовница на последнюю треть жизни, скорее – приятельница. Пятидесятилетняя Тереза казалась ему именно той, что надо. Еще до того как поцеловать ее в первый раз, Энцо спросил, не хочет ли она стать его женой, и Тереза недолго думая сказала «да». Энцо был крепким и все еще привлекательным мужчиной. Для нее не было ничего лучше, как иметь рядом сильное плечо, к которому она могла бы иногда прислониться и почувствовать себя слабой. То, что его ревматизм разрушит их жизненные планы, в то время никто и подумать не мог.

Сдержанность, с которой Тереза в тот январский день встретила подругу Романо, привела Энцо в недоумение. Эта молодая женщина еще и десяти минут не была в их доме, не сказала ни одного плохого слова, ничего не сделала, как уже натолкнулась на стену холода со стороны Терезы. А потом он заметил нежность во взгляде Романо, когда тот смотрел на Сару, его счастье от того, что она рядом, его любовь к ней, которая читалась в каждом слове и жесте…

«Этого не может быть, – подумал Энцо, – это было бы глупо».

Но именно так оно и было. Уже в первые минуты встречи Тереза почувствовала, что потеряла своего сына, что эта женщина забрала его. Для него всегда на первом месте будет Сара, и лишь потом мать, а не наоборот. Обида жгла грудь Терезы, словно она хлебнула кислоты.

Тереза пыталась взять себя в руки, как-то приспособиться, она хотела любить Сару, но это ей не удалось. Слишком глубоко сидела в ней ревность, разрывавшая сердце. И она начала бороться против Сары, потому что так чувствовала себя лучше. Но настоящий мир и покой она нашла только сейчас, после смерти Сары.

Той ночью, в январе, когда Романо и Сара почти семнадцать лет назад приехали сюда, выпал снег. Толстые плотные хлопья беспрерывно падали с неба и накрыли оливковые деревья, виноградники, дубовые леса, поместья, дороги и улицы тридцатисантиметровым прекрасным снежным одеялом.

Эльза, выглянув в окно, пришла в восторг. Ее ликование выразилось в диком йодле и, похоже, разнеслось на всю Монтефиеру. Когда Тереза, Сара и Романо занялись приготовлением трех комнат на втором этаже, Энцо с Эльзой отправились на горку, и он научил ее кататься на железной сковороде. Эльзa боготворила своего деда. Она смотрела на него широко открытыми глазами и ни разу не закричала.

Звонок в дверь вырвал Энцо из воспоминаний. Было начало четвертого. Окно было широко открыто, а воздух сегодня, В конце октября, был почти по-летнему теплым. Тереза обещала принести эспрессо, но он тщетно ждал ее. Он попытался заснуть, но ему это не удалось. Сара была мертва, и он никогда уже не сможет заснуть.

Он слышал, как в дом зашли карабинеры, Донато Нери и Томмасо Гротти. Тереза прошла с ними в гостиную. Энцо знал, что разговоры подобного рода доставляли ей колоссальное удовольствие. Она расскажет им больше, чем знает и нужно для дела.

Энцо закрыл окно. Наверное, послеобеденного эспрессо он сегодня не дождется. Он переехал в инвалидном кресле в угол рядом с камином, где в это время дня всегда было солнце, сложил руки на животе, закрыл глаза и снова отдался воспоминаниям.

Саре он понравился с первого взгляда. Она была очень занята обустройством квартиры, а у Энцо в это время выдалось свободное время. На улице лежал снег, и ни в оливковых садах, ни на виноградниках, ни в лесу не было работы. Энцо всегда оказывался там, где в нем нуждались. Он помогал Романе в ремонте или присматривал за Эльзой, причем делал все ненавязчиво, как само собой разумеющееся, так что Сара не испытывала никаких сложностей в отношениях с ним. У нее никогда не возникало чувства, что она обязана по двадцать раз на день благодарить его, он просто был рядом. В противоположность Энцо Тереза любила подчеркнуть, сколько у нее работы и как много она делает, чтобы помочь Романо и Саре. Когда бы она ни попадалась им на глаза, она всегда вытирала пот со лба или утомленно вздыхала, рассказывая, сколько дел уже переделала, при этом не давая никому возможности обнять ее и сказать:

– Хочешь выпить кофе? Похоже, мы заслужили отдых.

С Энцо это было возможно, хотя он работал не меньше. Саре нравилось бывать у него в комнате. Энцо с огромным терпением учил ее итальянскому языку, и она делала большие успехи. Это, однако, не смягчило сердце Терезы, скорее наоборот. Она боялась, что соперница, а таковой она считала Сару, захватит все поле боя. Завоюет не только ее сына, но и мужа.

– Ты мне нравишься, Энцо, – спустя несколько недель сказала Сара, пожала ему руку и поцеловала в щеку. – Для меня ты как отец, о каком я всегда мечтала. При котором я могу позволить себе быть ребенком, слабым и беспомощным, и которому могу все рассказать…

Он испуганно вздрогнул, когда Нери и Гротти постучали в дверь. После едва слышного «permesso» они вошли в комнату.

– Mi scusi [36]36
  Извините (итал.).


[Закрыть], – сказал Нери и подошел поближе. – Разрешите задать вам пару вопросов.

– Конечно, – ответил Энцо. – Но разве вы не поговорили с моей женой? В любом случае она знает больше, чем я.

– Может быть. Но мы хотели бы поговорить и с вами.

Энцо кивнул.

– Вы не могли бы принести мне стакан воды? Я сегодня еще не пил кофе, и у меня неприятный привкус во рту.

Томмасо молча вышел из комнаты и через минуту вернулся с чашкой эспрессо и большим стаканом воды.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Нери.

– Нехорошо. Собственно говоря, очень плохо. Моя жизнь не имеет смысла без Сары.

– То, что вы говорите, необычно для свекра.

– Может быть, но так оно и есть.

– Вы ее любили?

Энцо кивнул и снова чуть не заплакал.

– Как дочку. И больше, чем могу описать.

Нери и Томмасо обменялись многозначительными взглядами, чего не заметил Энцо, который как раз вытирал глаза.

– У вас был контакт друг с другом?

– Мы много разговаривали. Ежедневно. Собственно говоря, постоянно.

– О чем?

– Обо всем. – Энцо впервые за все время улыбнулся. – О жизни и о любви, о заботах, о маленьких радостях… Она рассказывала мне обо всем, что ее волновало.

И в тот момент, когда он это произнес, в его голове мелькнула мысль, что такая откровенность, возможно, была ошибкой.

Нери тут же ухватился за его слова.

– Значит, вы можете нам помочь. Скажите, у синьоры Симонетти был любовник?

От страха Энцо перестал дышать.

– Вы можете дать мне еще воды?

Томмасо взял пустой стакан и вышел.

– Спросите мою жену, – пробормотал Энцо. – Она знает лучше, чем я.

– Она ответила отрицательно. Она сказала, что у Сары не было любовника.

– Значит, так оно и есть.

– Синьор, я занимаюсь этим уже двадцать шесть лет. Я немного разбираюсь в людях и понял, что она лжет. Что знаете вы? Мы не хотим лишних разговоров, не хотим никого стереть в порошок, мы просто хотим знать правду и раскрыть убийство. Такт и деликатность в данной ситуации неуместны.

Нери встал и подошел к окну.

Энцо воспользовался небольшой паузой, чтобы подумать. Рано или поздно, но они все равно докопаются до правды. Если сейчас он скажет «нет», а потом полицейские узнают, что он, как и Тереза, соврал, то снова придут, чтобы спросить его, почему он это сделал. И кого теперь защищать? Этот вопрос он сейчас задавал себе.

Даже если он будет молчать, Саре это уже не поможет и только осложнит расследование. Может быть, ее убийство связано с любовником. В глубине души Энцо был убежден в этом. Неужели он должен покрывать убийцу, который забрал у него самое дорогое? Он не видел причин для этого. Он скажет то, что знает, а выводы пусть делает полиция. Сара была мертва. Он уже не мог предать ее. Он мог только помочь найти убийцу, которого возненавидел с тех пор, как узнал, что случилось.

Томмасо вернулся со стаканом воды.

– Ну? – спросил Нери. – Вы можете ответить на мой вопрос?

– Да. – Энцо запрокинул голову и посмотрел в потолок. – Антонио Грациани из Сиены. У него писчебумажный магазин на улице Виа ди Читта. Антонио был ее любовником. Уже приблизительно полтора года. Антонио на тринадцать лет моложе Сары, и она была полностью в его власти. Но семью она не хотела бросать. Она не хотела отказываться от Романо, она хотела, чтобы у нее был и тот и другой.

– А они знали друг о друге?

Энцо кивнул:

– Оба знали. Больше я ничего не могу вам сказать.

– А Романо? – Нери нагнулся и заглянул Энцо в глаза. – Как он это переносил?

– Больше я ничего не могу вам сказать, – повторил Энцо и закрыл глаза.