Текст книги "Обитель зла"

86

За исключением гнойного прыща на лбу, лицо Томмасо было серым, как пепел, почти зеленым. Он стоял на обугленных развалинах дома, уставясь на труп, и его громкая икота, как звук метронома, сопровождала работу экспертов.

Никто не произносил ни слова, и, за исключением икоты Томмасо, было тихо до жути, хотя здесь напряженно работали несколько человек.

– Значит, придется начинать все сначала, – чуть позже сказал Нери Томмасо в машине. – Нужно еще раз все тщательно обдумать.

Они были на пути в Монтефиеру.

– Может, это все-таки какой-то ненормальный, – осторожно ответил Томмасо, чувствуя, как нервничает начальник.

– Нет. Не могу себе представить.

Нери гнал машину в Монтефиеру, резко входя в повороты, а на развилке на Кастельнуово чуть не вылетел на обочину, когда навстречу им выехал трактор. Стиль езды очень ярко выражал то, что творилось сейчас у него в душе.

У Терезы, когда она открыла им дверь, было заплаканное лицо.

– Конечно, вы можете осмотреть кухню траттории, – сказала она и взяла ключи с полочки в коридоре.

Когда зажглась неоновая лампа, Нери сразу увидел, что в подставке нет одного ножа.

– Этого не может быть, – воскликнул он, тяжело дыша, – этого просто не может быть! Вы можете сказать, где еще один нож? – спросил он Терезу.

Тереза ничего не ответила, только с ужасом посмотрела на Нери и покачала головой.

У Томмасо снова началась икота.

На обратном пути в Монтеварки Нери крайне раздраженно сказал:

– Ты должен обследоваться у врача по поводу икоты. Это просто невозможно выносить!

Томмасо, продолжая икать, преданно кивнул.

В четырнадцать часов сорок пять минут, когда Нери был в управлении полиции, ему позвонили из патологоанатомического отдела. На девяносто девять процентов вероятности убитой была Эльза Симонетти. Об этом говорили данные исследования зубов, но результатов исследования ДНК пока не было. Полностью исключалось, что она погибла во время пожара, причиной смерти однозначно была огромная рана на шее. Таким образом, следовало исходить из того, что в этот раз убийца еще и поджег дом. В кладовке было обнаружено вещество, ускоряющее горение, и канистра из-под бензина.

– Я сойду с ума! – сказал Нери и ударил кулаком по стене. – Ни один человек не совершит убийства без мотива. Даже если у кого-то поехала крыша, все равно у него есть причина. А единственный человек, у которого мог быть мотив, – это Романо. Но он сидит в тюрьме и, следовательно, не мог быть убийцей.

– Кроме того, у него нет мотива, чтобы убить свою дочь. А о ревности можно даже не говорить, – добавил Томмасо.

– Точно, – пробурчал Нери. – Значит, в окружении этой семьи нет никого, кто имел бы причину убивать обеих женщин. Но кто, скажи, имеет доступ в тратторию, чтобы дважды воспользоваться ножами оттуда? Это все – disastro, Томмасо, una catastrofe [108]108
  Беда, катастрофа (итал.).


[Закрыть]!

– Мотив существует. Он определенно есть. Только мы его пока что не знаем.

Нери вздохнул. Умничанье Томмасо в такой день, каким выдался этот, было просто невыносимым.

Они поехали в Сиену. Магазин письменных принадлежностей в это время был еще закрыт, но Нери хотелось застать Антонио внезапно и спросить, где он был сегодняшней ночью. Ему хотелось увидеть, как Антонио потеряет контроль над собой, испугается или растеряется.

В квартире на улице Виа Пеллегрини никого не было. Нери так настойчиво звонил в дверь, что одна из соседок открыла окно и поинтересовалась, в чем дело.

Нери представился и спросил, где синьор Грациани.

– Он в Гроссето, – объяснила соседка. – Уже три дня. У его матери день рождения, пятидесятилетие, и там празднуют целую неделю. Но вообще-то он собирался сегодня вернуться.

Нери поблагодарил и сел в машину.

– Неудача. – Он хлопнул ладонью по рулю. – Если его семья в Гроссето подтвердит то, что говорит соседка, у него пуленепробиваемое алиби. С ума сойти!

– Но у него все равно нет мотива! – не понимал, из-за чего такое волнение, Томмасо.

– Надо же за что-то ухватиться! У тебя есть идея получше?

Томмасо покачал головой. В конце концов Нери решил создать специальную комиссию и выступить на пресс-конференции. Ему нужна была помощь населения. Ничто не проходит незамеченным, и Нери был убежден, что все равно кто-нибудь что-нибудь да видел.

87

На следующее утро Романо вывели из камеры в пять часов сорок пять минут. Он подписал бумагу об освобождении, ему вручили личные вещи, и в шесть часов двадцать пять минут он стоял на улице. Как свободный человек. Смерть дочери открыла ему ворота тюрьмы. Но счастлив он не был.

Ему предстояла дальняя дорога. Надо было найти автобус, который ехал бы к вокзалу Санта Мария Новелла, затем добираться поездом до Монтеварки, а там снова искать автобус до остановки поближе к Монтефиере. А оттуда было еще добрых четверть часа пешком до дома. Он прикинул, что дорога займет полдня, если не дольше, и уже хотел отправляться в путь, как вдруг рядом с ним резко затормозила машина.

– Садись, – улыбнулся дон Маттео. – Я как раз еду в Монтефиеру.

– Тебя мне сам Бог послал, – сказал Романо.

– Точно. Так и должно быть, ведь я пастор.

Они остановились у ближайшего бара. Романо выпил два двойных эспрессо, дон Маттео взял себе только чашку чая.

– Меня вчера пригласила в Чену вдова Борса, – объяснил он, – и не знаю почему, но еда не пошла мне на пользу.

– Ты ее видел? – спросил Романо через несколько минут.

– Эльзу?

Романо кивнул.

– Да, я ее видел.

Романо подавленно молчал и больше ничего не спрашивал.

В Монтефиере он попросил дона Маттео остановиться у церкви. Денег у него почти не было, но он все же поставил три свечки.

«Девочка моя, – думал он, – на свете очень мало людей, которые могут в уме умножить триста шестьдесят пять на семьсот девяносто шесть и извлечь квадратный корень из трех тысяч восьмидесяти шести. Ты была такой умной, ты так быстро все схватывала и видела людей насквозь, тем не менее это не помогло. Убийца отрезал тебе голову, а потом сжег тебя, не зная, какой светлой была эта голова, не зная ее мыслей. Твои чувства не интересовали его, как и твои стремления и мечты. Все произошло быстро, и ты прошла через это. Как и твоя мать. Случившееся стоит у меня перед глазами, и мне так страшно, малышка моя! Где бы ты ни была, не забывай меня. Мысленно я всегда с тобой. Ciao, bella. Mia сага».

Он знал, что никогда больше ее не увидит. Все закончилось. Всему пришел конец, а он-то всегда думал: «Что бы ни случилось, я умру раньше тебя…» Она должна была плакать на его могиле, а не наоборот.

Жизнь закончилась, и ему уже нечего было ждать.

Он покинул церковь с видом человека, которому больше нечего терять.

Дон Маттео, когда они приехали в Монтефиеру, позволил Терезе уговорить себя еще на одну тарелку ribolitta [109]109
  Тосканский овощной суп (итал.)


[Закрыть]. Энцо сидел в своей комнате, уставясь в окно, и рассказывал про Умбрию Эди прятался в логове и яростно поглаживал кролика.

Все как всегда. За исключением того, что не было двух членов семьи.

Матери и дочери.

– Комисcapио допрашивает каждого человека в городе, – рассказала Тереза, – причем не меньше часа. Он сажает их в свою машину и хочет знать все. Все. Он надеется на что-то, но никто не может ничего сказать. Никто не видел убийцу.

Риболитту подогревали уже в третий раз, и на вкус она была великолепной.

– Я говорила с Марцией, Леонардо, Массимо, Джузеппе, Даниелой, Франческой и Сереной. Они все сказали комиссарио, что Сара и Эльза были прекрасными женщинами. Порядочными, аккуратными и умными. Они были частью нас, частью этого города. И они не заслужили смерти. Но комиссарио, который приехал из Рима, конечно, не может этого понять.

Тереза всхлипнула, расчувствовавшись от того, что сама сказала. Жители держались вместе. Они поддерживали Симонетти, чтобы показать: убийцы среди нас нет. Донато Нери мог хоть зубы на допросах проесть, ничто не могло продвинуть расследование ни на сантиметр.

После еды дон Маттео благословил дом и приложил крестик ко лбу Терезе и Романо.

– Да пребудет мир с вами! – сказал он, перед тем как уйти.

88

Марчелло Ванноцци возник на пороге спальни внезапно, как призрак. Пиа, которая как раз писала письмо школьной подруге на Капри, удивленно уставилась на него. Такого он себе еще не позволял. До сих пор он признавал за женой право желать, чтобы ее не беспокоили, и сидел в кухне перед древним телевизором, корпус которого был обмотан изолентой, но в остальном он был полностью исправен.

– Что такое? – недоуменно спросила она и машинально прикрыла письмо книгой.

– Убита Эльза Симонетти. Точно так же, как и ее мать. В том же доме. Кто-то перерезал ей горло.

– Я знаю, – тихо сказала Пиа. – В городе уже говорят об этом, и карабинеры допрашивают всех.

– Этому кошмару нет конца.

– Да.

– Кто-то хочет искоренить всю семью.

– Похоже на то.

Пиа понимала его. Пиа была того же мнения, что и он. Боже, как ему не хватало вечерних разговоров с ней! Ее юмора, ее тонких замечаний или просто молчаливого согласия, когда он высказывал свое мнение по какой-то проблеме, которая обсуждалась по телевизору.

Он решился сделать пару шагов.

– Прости меня, Пиа, – умоляющим голосом сказал он. – Возвращайся в спальню, и давай будем жить вместе, как раньше. Дай мне второй шанс. Пожалуйста!

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Наверное, мы сегодня думали об одном и том же. И я хотела поговорить с тобой, Марчелло, и сказать, что уезжаю. Я переселяюсь в Неаполь к Джанине. Ее муж умер год назад, и у нее достаточно места для двоих. Я поживу немного у нее, а потом подыщу отдельную квартиру.

– Ты не можешь так поступить, Пиа!

– Могу. Я должна. Здесь я сойду с ума.

Марчелло почувствовал, что его словно обдало огнем. Он понимал, что спорить не имеет смысла, но все-таки сделал еще одну попытку.

– Я извинился перед тобой, я попросил прощения, я раскаялся во всем, что было раньше, я поклялся тебе, что такое никогда не повторится… Что мне еще сделать? Пиа, прошу тебя! Мы живем вместе уже двадцать пять лет, этого просто так не отбросишь в сторону…

– Я не могу забыть, Марчелло! Не могу переступить через это.

Он подошел к ней и опустился на колени.

– Я люблю тебя, Пиа! Пожалуйста, помоги мне исправить мою ошибку. Не уходи. Останься со мной.

– Я не люблю тебя больше. Ты все разрушил.

– Неужели было бы лучше, если бы я промолчал?

– Может быть.

– Я думал, что самое главное – быть честными по отношению друг к другу.

Пиа вздохнула:

– Это справедливо лишь до определенной степени. Иногда рана бывает такой тяжелой, что можно проклясть честность.

– Я не смогу жить без тебя.

– Сможешь. Научишься. Это только вопрос привычки.

В этот момент Марчелло с тоской вспомнил мать, которая умерла десять лет назад. Ему захотелось снова стать маленьким, чтобы можно было плакать в ее объятиях и верить, что все будет хорошо и она решит все его проблемы. Ему было уже пятьдесят четыре года, а он так еще и не выплакался.

– Ты уезжаешь в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся?

– Я уезжаю в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся, – подтвердила Пиа.

– Я не могу жить без тебя, Пиа! Ты – это все, что есть я, и все, что есть у меня.

Она помедлила. На какую-то долю секунды у нее промелькнула мысль, что все, сказанное Марчелло, правда. Он действительно любит ее. Его жизнь без нее не имеет смысла. Она будет чувствовать себя виноватой, если он что-нибудь с собой сделает.

Но чуть погодя она отбросила эти мысли. Ее решение было непоколебимым. Ее дети были взрослыми, муж предал ее и увлекся другой женщиной, теперь пусть сам управляется с Assicurazione Vannozzi [110]110
  «Страховое агентство Ванноцци» (итал.).


[Закрыть] и справляется с одиночеством по вечерам. Она была еще достаточно молода и хотела рискнуть начать жизнь сначала.

– Годы с тобой, Марчелло, были прекрасными. Я с удовольствием их вспоминаю, но сейчас начинается что-то новое. Я в состоянии поиска, как и ты. И, может быть, жизнь еще приготовит мне сюрприз.

– Я не пребываю в поиске, – поправил ее Марчелло и сам себе показался дураком.

– Но ты был в поиске. Где-то в глубине души ты этого хотел. Иначе ничего не случилось бы.

Пиа всегда умела заглядывать ему в душу. Он проиграл.

– Продолжим разговор завтра утром, Марчелло. Я устала до смерти. А уеду я только на следующей неделе.

Не говоря больше ни слова, Марчелло вышел из комнаты и подумал, не свести ли ему счеты с жизнью уже на этой неделе. Тогда Пиа смогла бы остаться здесь, и ей не нужно было бы уезжать в Неаполь. Неаполь… Во всей Италии не было опаснее этого города.

89

Неделю спустя Марчелло сидел под маркизой бара «Делла Пьяцца» и пил уже третий caffè corretto [111]111
  Кофе с небольшой дозой крепкого алкогольного напитка (итал.)


[Закрыть]. Он чувствовал себя неотразимым. Если бы сейчас мимо прошла такая женщина, как Сара, он не медлил бы ни секунды. Он не строил бы из себя мальчика-гимназиста, а воспользовался благоприятной возможностью и постарался, чтобы это было не единственный раз. Его больше не мучила совесть. Он готов был наслаждаться каждой секундой, и инфаркт был самым последним делом, которое могло бы ему помешать.

Пиа три дня назад погрузила в свой «фиат» всего лишь сумку и чемодан и после короткого объятия уехала. То, что обе дочери заливались слезами, не удержало ее, равно как и любопытствующие лица соседей, глазеющих из окон.

Он больше не чувствовал ни боли, ни тоски, лишь дикую злобу, и это чувство придавало ему сил.

Это было ошибкой. Ему надо было завязать роман с Сарой Симонетти. Какая глупость, что он был с ней всего лишь один раз. Ему надо было пойти к Пие и сказать ей: «Сага, послушай, я познакомился с необыкновенной женщиной. Я хочу вас обеих, я люблю вас обеих, и я не могу отказаться ни от одной ради другой». Может быть, тогда Пиа стала бы бороться за него. Возможно, даже была бы с ним, чтобы не оставлять поле боя за соперницей. Все было возможно.

Он неправильно взялся за дело, и Пиа ушла.

Но сегодня начиналась его новая жизнь, и он радовался этому. Ему было почти стыдно, что несколько дней назад он собирался покончить с собой. Жизнь была великолепной, и он твердо намеревался наслаждаться ею.

В это же время машина государственной службы здравоохранения с надписью «Misericordia» остановилась перед тратторией.

– Прекрасно, что вы приехали, – сказала Тереза и повела двух коренастых женщин, представившихся как Эмилия и Раффаэла, в дом.

Энцо сидел в гостиной у холодного камина и едва заметно дрожал.

Эмилия с трудом стянула стеганую темно-синюю куртку-анорак, которая не только придавала ей на вид лишних килограммов двадцать, но и была слишком теплой для температуры плюс двенадцать, как было сейчас на улице, вытащила из сумки белый халат и надела его.

Раффаэла села рядом с Энцо, скрестила руки на груди и так застыла.

– Ну, – пропела Эмилия, постучала кулаком по столу, посмотрела Энцо в лицо и широко улыбнулась. – Так как у нас дела?

– Bene [112]112
  Хорошо (итал.)


[Закрыть]. – Голос Энцо был мягким и теплым.

Тереза уселась возле окна на табурет и притихла, надеясь, что ее не удалят из комнаты и она не пропустит ни слова из разговора. Она даже дышать старалась так, чтобы не было слышно.

– Это меня радует. – Эмилия кашлянула. – Что вы делали сегодня утром, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я доил овец и пил их молоко. Теплое и свежее. С хлебом и кофе.

– Прекрасно! – Эмилия скупо улыбнулась. – Вы были один? Или завтракали вместе с женой Терезой?

– Я всегда один.

Эмилия сделала себе какие-то заметки.

– Что вы больше всего любите есть?

– Овечий сыр с луком и чесноком. С зелеными оливками и ветчиной, хорошо прокопченной. Или новорожденного ягненка. Если из него выпустить кровь и зажарить до розового цвета.

Эмилия сглотнула слюну.

– У вас есть сыновья или дочери, Энцо?

– Мои овцы – это мои дети, – сказал Энцо и усмехнулся. Раффаэла опустила руки, выпрямилась и пошевелила пальцами.

– Я сейчас назову вам три слова, Энцо, – сказала она подчеркнуто медленно. – И хочу, чтобы вы их запомнили. Договорились?

Энцо кивнул.

– Pasta – сапе – letto, Энцо. Лапша – собака ~– постель. Вы меня поняли?

Энцо кивнул.

– Вы можете повторить эти слова?

– Pasta – сапе – letto. Я устал. Я хочу сейчас поспать. В Умбрии заходит солнце, пора.

– Еще минутку.

Раффаэла встала и о чем-то пошепталась с Эмилией. У Терезы сложилось впечатление, что из них двоих Раффаэла была более компетентной.

Энцо широко зевнул.

– Ты хочешь кофе, amore? – тихо спросила Тереза. Потом встала и погладила Энцо по голове. – Ты ошибаешься, сейчас не вечер, а утро. Половина десятого утра.

Он не ответил, только зевнул еще сильнее и продолжительнее.

– Мы должны задать вам пару вопросов, Энцо, – сказала Эмилия и встала. – Когда вы родились?

– В ураган в зимнюю ночь в горах Умбрии. Моя мать была слабой, но я пил молоко из вымени ослицы, пока ветер не переменился и мы не смогли вернуться домой.

– Когда это было?

– Очень давно. Когда овцы еще были жирными, а на полях было зерно.

Тереза застонала и покачала головой, но Эмилия и Раффаэла не обратили на нее внимания.

– Какая у вас профессия, Энцо?

– Я – мальчик из Умбрии. Я пасу овец и пью их молоко и кровь.

Тереза громко вздохнула.

– Сколько будет три умножить на четыре и умножить на два?

– Их были сотни. – Энцо тихо засмеялся. – У них у всех были имена, и они приходили, когда я звал их.

– Повторите те три слова, которые я сказала вам несколько минут назад, Энцо.

– Pesto – pane – petto. Соус – хлеб – грудь.

Тереза в ужасе отвернулась, открыла окно и принялась обмахиваться.

– Достаточно, – сказала Раффаэла.

Эмилия кивнула, открыла черную папку и принялась заполнять какие-то формуляры. Энцо смотрел то на одну, то на другую и удивлялся, что в комнате стало так тихо и ему перестали задавать вопросы. Поэтому он начал рассказывать. Он говорил тихо, и этот рассказ звучал, словно мелодекламация.

– Нет ничего прекраснее ночного костра. Костра, который горит над горами, словно маяк над морем. Овец режут, снимают с них шкуру, а мясо коптят на огне. Пастухи поют. Смотрят на жар костра и поют, пока мясо не станет мягким и хрустящим. Красно-коричневым, с запахом розмарина, шалфея и пролитой крови. Но ягнята кричат, когда жарят их матерей…

– Хватит, Энцо, – прошипела Тереза, – замолкни!

– Я – мальчик из Умбрии… – снова начал Энцо, но Эмилия перебила его, потому что формуляр уже был заполнен до конца.

– Вы должны расписаться здесь, Энцо, – сказала она, ласково улыбнулась, указала ему на нужное место и протянула карандаш. – Тогда мы на сегодня закончим, оставим вас в покое и не будем больше задавать вопросов.

Энцо кивнул, взял карандаш и написал «pastore», пастух, вместо своей фамилии.

Раффаэла и Эмилия встали почти одновременно.

– Идемте с нами, Энцо.

– А куда мы поедем?

– В Умбрию, – быстро сказала Тереза.

Приют в Ареццо, куда поместили Энцо, был забит больными в маниакально-депрессивном состоянии, дебилами, сумасшедшими, шизофрениками, психопатами и такими, как Энцо, которые уже не покидали мир своей мечты. Он жил в одной комнате с Луиджи – мужчиной, который целыми днями раскладывал карты и у которого начиналась истерика, если пиковый король и пиковая дама выпадали вместе, что случалось довольно часто. Тогда Энцо обнимал его, качал, как ребенка, и рассказывал про Умбрию, пока тот не успокаивался.

Хотя Луиджи был на два года старше Энцо, он часто называл его своим сыном, и Луиджи был счастлив. Когда Тереза приехала повидать Энцо, он сказал Луиджи:

– Сынок, разреши представить тебе мою мать Терезу.

И Луиджи, исполненный благоговения, низко ей поклонился. С тех пор Тереза больше не посещала мужа.

90

Таким решительным и окрыленным Донато Нери еще никогда не возвращался домой. Он поставил машину в Монтеварки на площади и какое-то время, погруженный в свои мысли, смотрел на детей, игравших на площадке. Она обычно представлялась ему унылой, но сегодня показалась солнечной и приветливой. В первый раз ему бросилось в глаза, как подросли деревья какая здесь высокая шведская стенка и как много скамеек.

Он медленно шел по направлению к Виа Рома. Ему хотелось насладиться столь редким состоянием абсолютной удовлетворенности и заодно присмотреть для Габриэллы небольшой подарок.

С бьющимся сердцем он купил ежедневную газету, хотя точно знал, что в ней еще ничего не могло быть написано: пресс-конференция закончилась всего лишь час назад. Но он все равно сделал это, потому что уже представлял, как его фотография будет красоваться на одной из первых страниц газеты, и хотел насладиться предвкушением этого.

На Виа Рома он здоровался с каждым, кто случайно смотрел в его сторону. «Скоро вы все будете знать меня! – думал он. – Скоро вы, увидев меня на улице, будете думать: вот комиссар, который расследовал эти ужасные преступления в лесу и нашел убийцу. И будете жалеть, что я покидаю этот город. И говорить: как печально, что лучшие люди оставляют нас и уезжают в Рим!»

Он выпил эспрессо на пьяцце, внимательно осмотрелся по сторонам, но никто не обращал на него внимания. Затем он купил пакет ricciarelli [113]113
  Сорт миндального печенья (итал.).


[Закрыть], любимого печенья Габриэллы, и дешевые ярко-красные четки в коробке с изображением Папы Римского, машущего рукой.

Кроме того, он выстоял очередь и купил ужасно дорогой альбом «Рим – вечный город» и написал на титульной странице: «…скоро снова будет нашей родиной, мое сокровище». Габриэлла просто с ума сойдет от радости!

Когда он появился, она сидела перед телевизором и ждала его с жареными сардинами и салатом ассорти.

– Пока еще ничего не было о пресс-конференции, – сказала она.

Нери только махнул рукой.

– Да это не столь важно, – небрежно ответил он и подал ей через стол подарок. – Для тебя, сага.

Габриэлла нетерпеливо разорвала бумагу и, увидев альбом и пошлые четки, бросилась ему на шею.

– О Нери, – нежно сказала она, – наконец-то, наконец-то, наконец-то свершилось! Наконец-то мы сможем уехать отсюда. Я по-настоящему горжусь тобой.

Пресс-конференция была далеко не так хороша, как он описывал Габриэлле. Он снова видел зал, пол которого был выложен светлым кафелем и в котором было несколько колонн, напоминавших карандаши. Он вспоминал высокие запыленные окна и неоновые лампы в пластиковых плафонах, горевшие в зале, хотя на улице было солнечно. Атмосфера здесь была серой и холодной, так что, казалось, кровь стынет в жилах.

Capo [114]114
  Начальник (итал.).


[Закрыть] карабинеров в Ареццо, начальник полиции провинции, открыл пресс-конференцию, поприветствовал журналистов и попросил Нери сделать отчет о ходе расследования.

Нери начал говорить. Он слышал свой голос, казавшийся таким чужим, думал о том, что легкое эхо в зале словно обволакивает слова туманом, и ему было сложно уследить за тем, что он говорит. Так же трудно ему было отличать друг от друга тех, кто задавал вопросы. Он боялся журналистов и надеялся, что эта пытка скоро закончится.

– Я рад тому, что могу сегодня сказать вам, кто является убийцей двух женщин, которые были найдены с перерезанным горлом в доме в лесу. Речь идет о матери и дочери. Расследование было сложным. С большим трудом нам удалось обнаружить и сравнить следы, которых было явно недостаточно, поскольку во втором случае, при убийстве Эльзы, дочери Сары Симонетти, двадцати одного года, труп был значительно обуглен. Убийца после совершения преступления поджег дом. Тем не менее в обоих случаях мы с уверенностью можем исключить преступление на сексуальной почве или ограбление с убийством.

Нери бросило в пот. Он не мог вспомнить, чтобы ему когда-нибудь прежде приходилось формулировать такие длинные и сложные предложения, да еще перед множеством людей, которые только и ждут, чтобы наброситься на него и растерзать.

В зале царила гробовая тишина, и Нери продолжил:

– Поскольку в обоих случаях мы не нашли следов взлома и борьбы, то исходили из того, что жертвы знали убийцу. Возможно, их даже убили во сне. И мы особо тщательно принялись изучать окружение обеих женщин.

Один из журналистов сказал:

– Насколько мне известно, вы задержали мужа синьоры Симонетти.

– Временно. Да.

– Не было ли это сделано слишком поспешно?

– Думаю, нет. Нет. У синьоры Симонетти несколько месяцев назад появился любовник. Таким образом, у мужа был мотив, но не было алиби на время совершения убийства. Кроме того, у него из кухни исчез нож, который мог быть орудием преступления.

– Вы нашли орудие убийства?

– Нет.

– Почему вы выпустили Романо Симонетти из тюрьмы?

– Потому что Эльза Симонетти была убита, когда он находился в юридическом учреждении, ведающем вопросами отбытия наказания. Кроме того, у него не было мотива для убийства приемной дочери.

– Эльза не была родной дочерью Романо Симонетти?

– Нет. Ее отец немец, но он уже умер.

– Понимаю. Но вы уверены, что убийца один и тот же.

– Да.

– Почему?

– Потому что тогда один из них должен быть сексуальным маньяком, а второй – выступить в роли имитатора, чтобы свалить вину за второе преступление на какого-нибудь подозреваемого. Но сексуального насилия не было. И в случае с Эльзой тоже.

Пока журналисты поспешно записывали его слова, Нери залпом выпил стакан воды.

– Первый труп независимо друг от друга обнаружили грибник и охотник. Правда, грибник не решился заявить в полицию. Но у обоих на момент преступления было железное алиби и отсутствовал мотив для убийства.

– Имеется ли материал для анализа ДНК?

– Мало. Ясно только одно: Сара Симонетти незадолго до смерти имела половое сношение с мужем, и ни с кем больше.

– Кто же преступник, комиссарио?

– Энцо Мини. Второй муж матери Романо.

– Вы рассматриваете его как вероятного преступника или точно это знаете?

– Знаю и убежден в этом, потому что он сознался.

– От признания можно отказаться.

– Он не откажется от признания и не повторит его в суде, поскольку сошел с ума и находится в закрытом лечебном учреждении, из которого, вероятнее всего, уже никогда не выйдет.

– Он сделал признание вам одному?

– Только мне одному. Да.

– Свидетелей нет?

– Нет, свидетелей нет. Но канистра для бензина, найденная на месте преступления, несомненно, принадлежит Энцо Мини, а следы от колес возле дома являются следами его джипа. К тому же он признался, что зарезал их обеих и после этого зажарил, подразумевая под этим поджог дома.

То, что Энцо говорил об овцах, которым он перерезал горло и которых после этого засовывал в печь, Нери намеренно умолчал.

– Может быть, он имел в виду что-то другое?

– Нет. Это было однозначно.

– А какой мотив был у Энцо Мини?

– Он страдал бредовыми идеями. И довольно давно. Его первая жена погибла в этом доме тридцать пять лет назад при Ужасных обстоятельствах. Она по ошибке выпила средство Для уничтожения вредителей растений.

По залу прокатился шум, и Нери в подтверждение своих слов с серьезным видом покачал головой.

– С тех пор Энцо считал, что дом проклят. Почему он перерезал горло своей невестке и внучке, мы, похоже, никогда не узнаем. В любом случае после этого он поджег дом, чтобы навеки положить конец проклятию.

– Мне кажется, все это малодоказательно, – сказала блондинка в последнем ряду.

Нери вздрогнул и сделал вид, что не расслышал ее слов. Он придвинул микрофон ближе и с улыбкой оглядел присутствующих.

– Дамы и господа! Полиция профессионально и весьма успешно справилась с этим чрезвычайно сложным делом. Для наших коллег это было трудное время. Теперь все закончено, и мы можем вздохнуть спокойно. Больше убийств не будет. Если у вас нет вопросов, я хотел бы поблагодарить всех за внимание.

Нери ни слова не сказал Габриэлле ни об овцах, ни об Умбрии, ни о прочих вещах, которые слышал от Энцо. Он только заявил, что путем бесконечных, чрезвычайно умных и хитро выстроенных допросов загнал убийцу в угол. В конце концов Энцо запутался в показаниях и признался в преступлении.

– Я восхищаюсь тобой, tesoro! – сказала Габриэлла. – Ты проделал все фантастически. Теперь они просто обязаны повысить тебя? Я не вижу ничего, что помешало бы тебе вернуться в Рим на прежнюю должность. Или даже на лучшую, кто знает.

– Я тоже не знаю ничего, что говорило бы против этого, – прошептал он, искренне надеясь, что начальство думает так же, как и его жена.

В ту ночь Нери и Габриэлла снова спали вместе. Впервые за долгие и мучительные восемь месяцев.